3. Всякий дар совершенен

Мой сир, Вы печальнее жабы!
Отчаянье – участь слабых!
Если дома Вам нечем заняться,
Давайте отправимся странствовать,
Оденемся в нищих монахов,
Без упрёка, стыда и страха,
Рыцарей рясы и кружки,
Спасающих бедные души,
Организуем братство,
Чтоб было, над чем посмеяться,
Короче, возможностей много…
Мой сир, не судите строго,
Я придумал не так уж плохо!

Воистину ошибочно думать, что злокозненный дьявол губит души человеческие одним лишь пороком. Ибо, чем благочестивее душа, чем острее ум и сочнее сердце, тем слаще для повелителя зла эта добыча. Худ тот хозяин, что режет едва народившегося цыплёнка. Худ тот повар, что подаёт на стол сырое мясо. Худ тот охотник, что стреляет в жалкого серого лисёнка. И вот, отец греха, будучи поистине преисполнен мерзостью мудрости, растит и лелеет свою будущую жертву. И, видя, что хлеб плоти ещё не прожарился, а вино крови ещё не настоялось, он терпеливо ждёт и топит тёплую печь, и бережёт бочки от плесени и солнца. И лишь когда душа вдоволь насыщена благодеяниями, и богатством, и сладостью, тогда, обливаясь слюнями, он берёт её.

Гарфлёр не допускал и тени сомнения, что, будучи проклят, он более не способен служить добру. И, после того, что его глаза и его сердце претерпели в Париже, он думал, что ничего худшего уже не может с ним произойти. Душа его издохла и истлела, и в разложении своём так смердила, что даже дьяволу была бы противна. Он позабыл прошлое и потерял будущее. Жизнь его съёжилась до одного вдоха, вера развеялась, как роса на рассвете. Птица надежды улетела в небо, на которое он больше не смел поднять глаз. Тело его сильно страдало: лишившись души, оно должно было быть мертво и недоумевало, почему и зачем ещё дышит. Оттого Гарфлёра глодали боли в груди и во внутренностях. «Страх Господень есть истинная премудрость», сказано в Писании; Гарфлёр же потерял страх и Божий, и человеческий.
Выходит, он должен погибнуть? как бы не так! Господь ещё пожалеет, что потерял такую ценную и одарённую душу. Гарфлёр, уверенный, что Богу он отныне без надобности, преисполнился решимости послужить силам зла. Если Иисус отворотил от него лицо своё, пусть дьявол дарует ему удачу! Вот так, поскользнувшись, он сверзился в бездну, «где червь не умирает, и огонь не угасает». Душа Гарфлёра была ещё нежна и зелена, и потому уязвима для зла; ум же его и знания много превосходили обычные и не умещались в его малом возрасте: дерзость и необузданность младенца смешались в нём с искушённостью старца, и горючая эта смесь полыхнула от первой искры.
Смертное сердце есть дом. Многое зависит от того, на какой земле он построен: высокой или водянистой, зелёной или пустой. Но гораздо более значения имеют те, кто в доме поселятся и станут в нём господами; будет ли хозяин добр или дурен; введёт ли он к себе даму или друзей – то каждый решает сам, и лишь немногие держат у дверей сердца своего привратника. И, как сказано, чем обширнее, богаче и лучше дом, чем плодовитее и цветистее земля, тем более у хозяина его средств творить зло или благо. Оттого слабые души не подвержены ни святости, ни проклятию; те же, кто сильны сердцем и стремительны умом, обречены на благозвучный рай или на смрадную геенну, и чистилище их не приемлет.
Прибыв в холодный Лондон, Гарфлёр стал искать себе занятие. Поскольку проклятие мешало ему бывать в церкви и приобщаться Святых даров (Гарфлёр знал, что, осквернив собой церковь, он не доживёт до утра), горожане приняли чужеземца за неверного, вероятно, еврея. Никто не желал брать его в услужение. Двери домов сомкнулись перед ним, как зубы перед отравой. Гарфлёр голодал и страдал от осенних заморозков; горожане же были рады усугубить его страдания, нанося ему удары то кулаком, то камнем во славу истинной веры. Демосфен, помнится, говаривал, что в мире есть три самых злобных твари: змея, сова и народ. Гарфлёр вначале стыдился пред истинными христианами; но, в полной мере вкусив их милосердия, он нашёл себя совершенно свободным от указанного чувства.
Итак, спустя немногое время он окончательно потерял стыдливость и занялся продажей любовных снадобий и приворотных зелий, в равной степени стремясь как преступить добродетель, так и заработать себе на краюху и кружку. Снять лавку ему было не на что. Посему Гарфлёр торговал с лотка на рынках и людных улицах, как можно более часто меняя свою дислокацию, так как стража всячески старалась его избить, изгнать и втоптать товары в грязь. Снадобья свои он носил в суме или прятал дома в сундуке, зарыв между одеждами; домом ему служил отвратительный вонючий чердак в одной из беднейших трущоб. Вся его обстановка состояла из подстилки, сундука, свечи, когда он имел деньги, чтобы её купить, и железной корзины с угольями, чтобы обогреться. Но и в нищете Гарфлёр видел некую приятность, поскольку ему нечего более было терять; и отчаяние пьянило его сильнее вина – так человек, погибающий от голода или от удушья, уже не страдает, но впадает в блаженное безумие.
Гарфлёр продавал, для повышения любовного жара, крапивное семя с перцем, корни мандрагоры, порошок из хвоста ящерицы, смешанный с печенью голубки и сердцем зайца, растёртый пиретр в вине, масло из шишек, мелко дроблёный олений рог, испечённую бычью кровь, взятую в пятницу на восходе Утренней звезды, толчёные рубины и изумруды (во всяком случае, так он утверждал), лунную траву, Венерин язычок, чёртовы пальцы, дамский цветок, прекрасную госпожу, золотой глаз, сердце Святого Северина и другие бередящие травки. Для подавления похоти он предлагал заговорённые хлебцы и краснобородку. Наконец, он мог предоставить обширный ассортимент приворотных напитков, порошков и амулетов, но секрет их изготовления держал в величайшей тайне. Не успела луна и единожды слить свои блестящие рога, а в карманах Гарфлёра уже зазвенело золото; но он тщательно это скрывал. Гарфлёр утверждал, что он из Африки, и плоть его произошла от малочисленного и таинственного племени скраббанатсов. Гарфлёр был человек начитанный и гладкий в речах, ему поверили, он же, будучи отягчён множеством более гнусных грехов, нимало не смущался ложью; как говорится, «у нужды нет закона».
Воистину, мой господин, свобода подобна алому пламени! Когда его жар сжигает жертву, она подвергается омерзительнейшим страданиям; но затем тленная плоть взметается в небо золотым огнём. Не есть ли то хороший символ свободы, когда через ужас и муки двуногая говорящая грязь вдруг превращается в воющее пламя, сжирающее всё на своём пути, презирающее и страх, и стены?

Странная тварь человеческое сердце! То наглеет и топорщится, презирая всех; то покорно ползёт к руке мучителя своего. И разум смеётся над речами его, и смолкает в изумлении перед делами его. Глупая красная рыба в солёном море крови – вот что такое человеческое сердце.
Гарфлёр, более украшенный грехами, чем годами, творящий мерзость самим своим дыханием, с тоскою бродил вокруг храмов Господних, и ничто не казалось ему таким сладостным, как право войти в церковь! Он вздыхал, глядя на паперть и ворота, пальцы его сами собою сворачивались в крёстное знамение, а рот наполнялся сладким вкусом святого причастия. Когда же кошель его отяготился неправедно нажитым золотом, Гарфлёр решил пожертвовать его на духовные цели. Пусть это не спасёт его душу, неважно: но зато деньги не пропадут попусту, а пойдут на благое дело. Таким образом, его преданность дьяволу дала трещину. Но это нисколько не тревожило Гарфлёра: дьявол, порочный по своей природе, должен принимать предательство как нечто само собой разумеющееся.
Церкви, разумеется, не брали дары от отлучённых. Гарфлёр, однако, слыхал, что Святой Орден Рыцарей Храма настолько преисполнился милости Господней, что с ним можно договориться. И, препоясавшись радостью и увенчавшись надеждою, Гарфлёр отправился к Тамплю, как именовали в просторечии Лондонский Дом братьев Ордена Храма.
Когда Святой Орден Рыцарей Храма (или, попросту, тамплиеров или храмовников), милостью Божьей и для вящей Его славы, только народился, в его Уставе ясно было сказано: «ut fratres Templi cum excommunicatos non participentur», то есть: «Да не имеют братья тамплиеры дела с отлучёнными». Но жизнь жестока и грязна, и трудно сохранить чистоту в смертном свинарнике. Чтобы жить, мужчина должен обагрить свои руки кровью, и девица должна осквернить своё чрево похотью, и монах должен замарать свой рот неправдою, иначе пресечётся тленная жизнь. И тамплиеры, эти белые лилии на болоте смертной мерзости, не смогли избежать растления.
Согласно булле римского Папы, тамплиеры не имели права вносить какие-либо изменения в свой Устав. Но булла предполагает, а Бог располагает. Когда некоторое время спустя Орден разросся, протянув лозы свои в провинции, а цветы его командорств распустились во Франции, в Англии и Испании, и других местах, и когда под сень красного Креста пришло много воинов и благородных рыцарей, то в силу малограмотности людей, держащих меч, был сделан перевод Латинского Устава на французский язык. Фиалка, попав на новую почву, меняет цвет своих лепестков; так и Латинский Устав, будучи пересажен на французскую землю, приобрёл некоторые дополнительные оттенки.
Неизвестно, была ли то ошибка монаха, писавшего перевод, но только из Двенадцатой статьи Устава выпрыгнула и ускакала частица «non»; поэтому, вместо: «туда, где, как вы слышали, собрались рыцари, не пребывающие под отлучением, мы повелеваем вам идти», вышло прямо противоположное, а именно: «туда, где собрались отлучённые рыцари, мы повелеваем вам идти». Но указанная частица «non» не была столь бесчестна, чтобы вовсе покинуть Устав; и, чтобы отсутствие её не нанесло вреда общему благу, она, убегая, призвала вместо себя на работу свою подружку. Таким образом, далее, там, где в латинском тексте стояло: «никаким образом братья Храма не должны общаться с отлучёнными», во французском переводе встряло новое словечко, отчего по воле Господней получилось: «никаким иным образом братья Храма не должны общаться с отлучёнными».
Храмовники, именем Господа и Непорочной Девы, принимали от отлучённых натуральные и денежные пожертвования, а также духовные дары, и приобщали их к благодати Ордена. Больше того: церковь запрещала хоронить отлучённых по-христиански, предоставляя их трупы собакам; но Орден Храма, ежели отверженный страдал искренним раскаянием, погребал тела отлучённых на своих кладбищах, завернув их в белый плащ брата-храмовника. Таким образом, чернота порока покрывалась белизною невинности перед глазами Бога. Больше того: капелланы тамплиеров проводили церковные службы в отлучённых деревнях и городах, во спасение душ их обитателей.
Сие происходило от христианского милосердия братьев-тамплиеров, равно как и от нехватки денег на ведение святой войны, а также и от желания вывернуться из-под власти епископов. Епископы, взобравшиеся на свои престолы путём симонии, то есть взятки, или же по причине внебрачного родства с королём, или же благодаря покровительству больших людей, и страшно сказать, с помощью каких ещё отвратительных грехов – такие епископы могли лишь навредить чистоте тамплиеров. Древо церкви так прогнило в наше ужасное время! Оттого тамплиеры, эти светочи святости, по личному повелению Папы получили право иметь собственные церкви, и собственные кладбища, и собственных священников – для того, чтобы невинные братья не мешались с толпой грязных грешников и мерзких мирян, живущих с женщинами – и также потому, что дерзость и самовластие епископов надоели Папе хуже холеры.
Утомившись их безбожным и злокозненным своеволием, Папа пользовался любой мало-мальской лазейкой, чтобы обогнуть лестницу церковной иерархии и спуститься, так сказать, не по ступенькам, а по перилам. Противники епископов (если, конечно, она не погрязли в ереси) были бесконечно милы Главе православных католиков: он поддерживал Парижский Университет, помогал и Ордену Храма, для создания, если язык может так выразиться, здоровой конкуренции в духовных сферах. Нет оснований сомневаться, что Папа был человек разумный; а любому разумному человеку было ясно, что, если не узаконить незначительные ответвления Церкви, глупый народ устремится в объятия еретиков. Ведь и вода не течёт прямо, и зверь бежит зигзагами и кругами. Народ же есть наиболее кривоногое и косоглазое из всех созданий Божьих, и не способен держаться одной дороги, если б даже и хотел. Так пусть выбирает между крестом и распятием; так оно и спокойнее, и от греха подальше.

Итак, Гарфлёр, покорно понурив многогрешную голову и потупив бесстыжие глаза, препроводил свои стопы к лондонскому обиталищу тамплиеров. Достигнув же упомянутого обиталища, он скромно и смиренно обратился к привратнику, жирному рыжему мужлану в шерстяном платье. На платье горел красный крест, знак мученичества тамплиеров; ибо братья не только сами носили на одеждах этот святой и кровавый символ, но и наделяли им облачение своих вилланов, «людей Дома». Так что каждый, будь то мирянин, монах, король или дьявол, мог ясно видеть: эти люди находятся под защитой Ордена, и горе тому негодяю, что посягнёт на них.
Гарфлёр обратился со своей просьбой к привратнику, привратник обратился к сержанту, сержант обратился к брату рыцарю, а брат рыцарь обратился к брату казначею. Брат казначей вышел к Гарфлёру, приветствовал его вежливо и любезно, и предложил ему во имя Невинной Девы войти в стены монастыря.
Гарфлёр же, являясь гнусным сатанинским отродьем и будучи отнюдь не достоин подобного приёма, смиренно отказался войти в святые стены, ибо в сердце своём не сомневался, что, едва его поганые ступни осквернят монастырскую землю, как тут же молния Господня низвергнется на его череп и выбьет мозг. Чуть ли не скрючившись от стыда и смущения, Гарфлёр поведал брату казначею, что приказом парижского епископа он объявлен отлучённым. Гарфлёр не смеет лгать в преддверии святой обители, и не желает, чтобы кара Господня обрушилась на братьев Ордена Храма. Но он слыхал, что братья Ордена Храма иногда делают исключение для раскаявшихся грешников. И, ежели их милость коснётся и его, он хотел бы приобщиться святых жертв, покуда святых даров он лишён.
Сообщение это весьма расстроило и отяготило сердце брата казначея. И брат казначей обратился к брату компаньону, который обратился к магистру, обрисовав описанную ситуацию и испросив его совета во имя Непорочной Девы. И магистр именем Господа нашего велел брату компаньону передать брату кастеляну, чтобы он, если будет на то воля Господня, поговорил с Гарфлёром и, буде обнаружит в том истинное раскаяние, действовал во спасение души несчастного; ежели же негодяй упорен в грехе, пусть откажет, дабы им не запятнать себя перед лицом Божьим. Как сказано о том у пророка Иеремии: «Отгони их от меня, и пусть они идут прочь; кто обречён на смерть – пусть идёт на смерть, и кто под меч – под меч, и кто на голод – на голод, и кто на плен – тот в плен», по воле Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Девы Марии.
Брат компаньон поблагодарил магистра и именем Господа обязался передать его поручение брату казначею, который поблагодарил брата компаньона и именем Господа обязался выполнить данное ему поручение, если будет на то воля Божья. И он вышел к Гарфлёру и говорил с ним учтиво и любезно, следуя предписанию апостола Петра «в почтительности друг друга предупреждать». От такой милости сердце Гарфлёра растаяло и стало как вода. Он упал коленями в осеннюю грязь, проклиная своё несчастье и терзая себя ногтями. Но, когда брат казначей спросил его, по какой причине Гарфлёр заслужил отлучение, тот затруднился с ответом; ибо, произнеси он о ереси хоть полслова самым тихим шёпотом, его изгнали бы вон как зловредное насекомое. Не посмел он упомянуть и об анафеме – то грех, который нельзя искупить ни молитвами, ни монетами. И, не желая гневить Бога ложью, а людей – правдой, он сказал, что ему противно даже думать, а уж не то что рассказывать о своём тошнотворном преступлении, и что сами уста его немеют. Затем Гарфлёр залился горькими слезами.
И тогда брат казначей постановил, что дело это нелёгкое, и следует вынести его на монастырский капитул. Гарфлёр же был всячески утешен, успокоен и обласкан; брат казначей обнял его, утёр слёзы и сказал, что нет греха, который Господь не мог бы простить: «Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег обелю; если будут красны, как пурпур, – как волну высветлю», говорится в Книге пророка Исайи; и Христос рёк распятому разбойнику, когда тот раскаялся: «Нынче же будешь со мною в раю».
И брат казначей взял деньги Гарфлёра; ему же самому он велел явиться к воротам Тампля через неделю. Если будет на то воля Божья, они отпустят ему грехи и вернут его под длань Господню. Пусть Гарфлёр продолжает надеяться, так как отчаяние есть самый страшный грех. Брат казначей сделает всё самое лучшее, чтобы помочь его душе обрести милость Господню. Как говорит пословица, невозможное есть то, что потребует сил и времени немного более обычного.

Пламя надежды ослепило разум Гарфлёра. Душа его то воспаряла огненными языками, то тухла и тлела, как угли. Дела были заброшены. Любовные снадобья без толку прели в сундуке. Гарфлёр никак не мог решить, то ли выбросить их в море на растерзание рыбам, то ли повременить – вдруг ещё Бог откажется простить душу Гарфлёра? Эти семь дней показались страдальцу длиннее всех семи тысячелетий, что протекли от сотворения мира. Он то бродил по городу, пугая прохожих блуждающим взглядом, то лежал на чердаке, обнимая голову руками, то напивался, как монах, открывал окно и распевал песни во славу госпожи Луны и её звёздной свиты. Соседи и раньше с подозрением косились на Гарфлёра, теперь же дамы от него шарахались, дети дразнили его, старики осуждающе бормотали в бороды, а мужчины норовили поколотить.
В то время как Гарфлёр претерпевал перечисленные бедствия, в Тампле собрался капитул. И на нём, наряду с другими делами, был поднят вопрос о спасении души раба Божьего Гарри. Брат казначей нашёл его не только сильно страдающим и полным раскаяния, но и весьма богатым на знание как низких, так и небесных наук, равно владеющим и словом и стилом, просвещённым в Священном Писании и падким на любую работу. Брат казначей сообщил собранию, что указанный Гарри сведущ в торговле, травах, праве, и сочинениях людей святых и светских. Эти знания были бы очень полезны для Ордена, если бы Гарри вошёл в него; но оставалось неизвестным, какой же грех его угораздило совершить.
По поводу вышеупомянутого греха между братьями вышли прения. Брат казначей заступался за Гарфлёра, говоря, что Господь врагам прощал и нам велел. Брат компаньон тревожился за честь Ордена. Кто знает, какую страсть Господню совершил этот нежный юноша! Вдруг это трусость, ересь, измена или содомия? «Вы только взгляните на его, с позволения сказать, лицо! – говорил брат компаньон. – Ведь это воплощённое вместилище порока!» Однако другие братья не могли подтвердить его слов, поскольку не имели счастья лицезреть Гарфлёра. А брат, который первым его увидел (брата этого звали брат Энгельберт), так вот, брат Энгельберт заявил, что ничего подобного не заметил, и мальчик показался ему самым что ни на есть обыкновенным, разве что слишком уж печальным – но ведь в его положении оно и неудивительно.
В его положении! Видеть нежного юношу, почти что дитя, с голосом как свирель и щеками, подобными персику – и знать, что он уже совершил нечто столь безобразное, что был отторгнут от причастия! Братья тамплиеры думали, что Гарфлёр приговорён к интердикту. Никому и в голову не пришло, что над Гарфлёром тяготеет анафема! Конец спорам положил магистр. Он изрёк, что в равной мере печётся и о славе Ордена, и спасении заблудших душ. Слепые домыслы – не повод, чтобы прогнать плачущую душу в преисподнюю. Но и честь Ордена нельзя предать поруганию ради каприза порочного мальчика. И вот, дабы не осквернить кровавый крест, который братья носят поверх своего сердца на плащах цвета невинности, магистр в чистоте сердца своего принял следующее решение.
По речи и познаниям упомянутого Гарфлёра ясно видно, что он не простой человек, а священник либо студент. Внимательный муж и сейчас может заметить, что волосы на его висках и шее длиннее тех, что на макушке – а стало быть, он носил тонзуру. Сам упомянутый Гарфлёр сказал, что он был отлучён от Святых даров в Париже. Стало быть, надобно направить письма епископу Парижа, Парижскому Дому тамплиеров и Парижскому Университету, дабы удостовериться, в каком именно прегрешении повинен упомянутый Гарфлёр. И ни в коем случае не следует гнать его от ворот. Буде он слегка оступился, он будет спасён; а ежели злодеяние его велико и гнусно, он должен быть препровождён на суд лондонского епископа – поскольку его присутствие подвергает опасности нежные души горожан.

Таким образом, магистр отослал три письма в Париж: епископу, ректору и магистру Парижского Дома. Гарфлёр же, явившись к Тамплю через неделю, был оставлен в неизвестности и надеждах. Его боль усугублялась с каждою минутой, и нередко ему мнилось, что большее он уже не в силах снести – но нет, проходило время, и он с изумлением замечал, что наяву пережил то, что недавно боялся даже увидеть во сне.
Между тем письма магистра Лондонского Дома достигли Парижа. Писарь парижского епископа заглянул в архивы. Но все записи о Гарфлёре, как известно, были преданы огню и забвению. Тогда писарь обратился к своему господину. Однако епископ был занят делами посерьёзнее спасения Гарфлёровой души. К тому же с утра у него болела голова и кололо в боку, он видел дурной сон и пребывал в самом скверном настроении. При одном упоминании об Ордене тамплиеров он вспыхнул как масло. Мерзавцы, отступники! Сманивают глупый народ в свои церкви, трясут из них дары и подношения, а истинные служители Бога сидят без единого денье! Да что они о себе возомнили: десятину они не платят, они, видите ли, выше епископа и подчиняются только Папе – и Папа тоже хорош! Потакает этим наглецам, безобразникам, скупившим под носом у епископа все лучшие земли, скот и людей. И никакой суд им не управа, ведь они накоротке с королём, которому эти змееподобные ростовщики дают кредиты и займы, словно евреи!
Епископ ответил писарю, что если тот настолько обделён мозгами, чтобы самому не решить пустяковый вопрос, пусть собирается к своему отцу в деревню пасти коз. У парижского епископа слишком много обязанностей, чтобы бросать их ради прошлогодней тени осла. А ежели писарь ещё хоть раз обратится к нему по поводу этого идиотского Ариэля Фьоре, пусть пеняет на себя. Злосчастный слуга убежал быстрее солнечного луча. К несчастью, писарь жил в Париже недавно. Он написал в ответе на письмо, что Гарфлёр был замешан в каких-то городских беспорядках, а затем изгнан.
Ректору Парижской школы также пришёл лондонский запрос. Письмо дошло до него даже скорее, ровнёхонько на Рождество. Секретарь был пьян, как палка, слуги валялись под лавками, а майордом сбился с ног. Ректор отсутствовал дома, и должен был вернуться не ранее Крещения, то есть дюжину дней спустя; и где бы он ни был, беспокоить его строго воспрещалось. Не настолько важным был случай Гарфлёра, чтобы Лондонский Дом послал нарочного; мальчик же, доставивший письмо, торопился на рынок, посмотреть на живые фигуры – и потому пьяные слуги и глупый юнец составили ответ, вполне достойный своих сочинителей. Там говорилось, что Гарфлёр совратил дочь мэра города в общественном парке, после чего парижане измазали подлеца смолой и серой и выгнали вон из города, епископ же отлучил соблазнителя от Христова причастия в таких грязных и гнусных словах, каких сей святой отец, вероятно, и не ведал.
Что касается Парижского Дома тамплиеров, туда письмо, волею судеб, не добралось. Что тут скажешь, в море и на земле всякое случается.
Магистр Лондонского Дома написал также и Папе. Но Папа Александр, милостью Божьей наконец утвердившийся в Риме, как раз умер. Его преемнику Люцию было не до Гарфлёра. Будучи увенчан тиарой в Веллетри, он вошёл в Рим, но был злостным и мерзостным образом прогнан прочь по вине происков беспутных политиков. Посему Отца Церкви более занимали войска, нежели ереси, и сильнее волновали пушки, нежели причастия. Он не оставил письмо Лондонского Дома без внимания и ответил, что ежели юноша раскаивается и готов искупить грехи, пусть этим и займётся, а долг братьев – наставить его душу на стезю добродетели. Если сия жертва дьявола покажет должное рвение, пусть она по воле Господней вернётся в любящее лоно Матери-Церкви. Подробности раскаяния и искупления Папа оставлял на усмотрение местного епископа. Впрочем, есть основания полагать, что это письмо было составлено кем-то случайно уполномоченным из канцелярии; но, видят Бог и Дева, дело настолько мелкое, что иного и не достойно.
Итак, по прошествии два раза по двадцать дней и ещё дюжины и одного дня, имя Гарфлёра вновь прозвучало на капитуле Тампля. Братья, слушая письма, неприметно смеялись. Грех, видит Бог! Но этот грех был обаятелен, как новорождённый жеребёнок, невинен, как цветок, и симпатичен сердцу. Семнадцать лет! Одни тихо вздыхали, другие усмехались. Похотливый школяр целует и мнёт девицу в кустах; дикие грубияны-французы валяют несчастливца в смоле и гонят прочь. Городские беспорядки и гнев отца девицы вынуждают епископа провозгласить интердикт. Этот грех настолько глуп, что в своей безыскусности кажется едва ли не воплощением невинности – скотской, деревенской невинности пастуха, взобравшегося на овцу. О нет, разумеется, мерзко даже помыслить о делах, связанных с девицами, но, поскольку блудодей раскаялся, рыдает и горит желанием искупить свой проступок…
У Гарфлёра, когда он услыхал о переписке с Парижем и о том, какой именно грех он совершил, глаза едва не повыскакивали вон. Для него это было тем более изумительно, что за всю свою богопротивную жизнь он не познал ни одной девицы. Однако же у Гарфлёра хватило хитроумия подтвердить показания, данные в письмах. Non in actis, non in mundo – чего нет в документах, того нет вообще – и Гарфлёров грех волею судеб канул в никуда.
Гарфлёр был приговорён капитулом Дома во спасение своей души отбывать епитимью в течение одного года и одного дня. Затем он должен был предстать перед глазами епископа, дабы тот отпустил его грехи или отказал. Но даже в том случае, если епископ откажет Гарфлёру в отпущении, но указанный Гарфлёр чистотой, послушанием и преданностью Христу заслужит прощение, ему будет дарована милость – по истечении своей жизни Гарфлёр будет похоронен на кладбище Тампля.
Гарфлёр выслушал приговор с трудно передаваемым чувством. Сладость греха была отнята от уст его, свобода потеряна, но душа спасена. Гарфлёр имел в своей голове достаточно ума, чтобы понимать: если бы письма из Парижа оказались правдивы (как оно, конечно, по законам Господа и природы, и должно было бы быть), не только душа его, но и плоть горела бы в пламени. Теперь же, милостью шутницы Фортуны, он был спасён от смерти, для пожизненного прозябания в стенах монастыря. Клянусь кишками дьявола! – воскликнул Гарфлёр. – Уж слишком это похоже на страшный сон, чтобы быть страшным сном!
Ибо, как сказал столь чтимый Гарфлёром премудрый Аристотель: «Лишь счастливые подвержены случайности».

Итак, на Очищение Святой Марии, со времени, как над землёй взошла Истина, года 1182, Гарфлёр вошёл в Дом братьев-храмовников, на положении слуги, или, вернее, раба, ибо для пущего искупления грехов Гарфлёра заковали в железо. Ел и спал он отдельно, дабы не замарать смрадом своей порочности прочих братьев. В пищу ему шло только то, что магистр в милосердии сердца своего бросал во время трапезы в собачью миску на полу. Гарфлёр не ел ни мяса, ни рыбы, ни яиц: эти продукты состоят из живой плоти, и потому, будучи съедены, увеличивают греховность души; ведь вкушающий плоть приобщается чревом своим к убийству Божьей твари, потребному для изготовления скоромного блюда. Гарфлёрова же душа была настолько отягчена проклятием, что и наимельчайшего грешка хватило бы ей, чтобы низвергнуться во тьму без дна и надежды. Посему Гарфлёр блюл пост строжайшим образом и страшился паштета и омлета как зловонного дьявола.
Гнусность какая – ей-ей! – в утробу прятать утробу,
Алчным телом жиреть, поедая такое же тело!
– как об этом сказал Овидий.
Гарфлёр спал в пустой и холодной комнате, имея под собой самую жалкую подстилку и укрытый только тонкой простынёй. Ему была милостиво дозволена масляная лампа, которая горела всю ночь и своим светом отгоняла призраков, чертей и прочую нечисть; как говорится в «Жизни Мерлина», «простор под луной зловредных демонов полон». Лампа эта так чадила, что распугала не только бесов, но даже крыс. Упомянутую лампу Гарфлёр люто ненавидел, и предпочёл бы дюжину чертей в своей постели, лишь бы избавиться от благотворящего светильника; но, к его большому сожалению, правила не разрешали спать без света.
Ни очага, ни печи ему не полагалось. Вообще, братья тамплиеры не изнуряли себя умерщвлением плоти. Да оно было бы и глупо, принимая во внимание, что в Орден этот входили воины, которые должны были облачиться в кольчугу, вскочить на лошадь и поднять на врага меч по первому приказу магистра. Разумеется, в Англии не то, что в Святой земле; Лондонский Дом сражался с неверными больше золотом, нежели железом; но и здесь братья рыцари то стерегли королевские сокровища, то сопровождали знатных и духовных лиц на дорогах, охраняя их от бродяг, грабителей и нищих; иногда какой-нибудь богомерзкий нобль злостно нарушал Божье перемирие или банда негодяев захватывала монастырь, выгоняла оттуда монахов и превращала дом молитвы в разбойничий замок, так что по воле Господней приходилось усмирять безобразников; а иной раз кого-нибудь из братьев по милости Пресвятой Девы посылали в Святую землю защищать Гроб Господень от неверных.
Короче говоря, братья Ордена Храма ели мясо три раза в неделю, а также рыбу, травы и овощи, каждый день пользовали себя чашей вина или пива, не утруждались молитвенными бдениями, за исключением заутрени, утрени, обедни, вечерни и повечерия, не носили власяниц и вериг, не воздерживались от игр, кроме тех, что были от дьявола, работали не для пота, но для пользы. Иное дело Гарфлёр. Никто не посмел бы дать в его руки ни меча, ни креста. Тело его изрядно нагрешило, а по душе плакала преисподняя. Если разобраться, он не был ни братом, ни рабом, ни благодетелем Ордена, а так, кем-то вроде приблудной бродячей собаки, взятой в дом по доброте душевной.
Гарфлёру было запрещено посещать церковь. Однако, для спасения своей души, он должен был каким-то образом замаливать грехи. Поэтому Гарфлёр произносил Pater Noster, тринадцать раз за Иисуса Христа, тринадцать раз за Деву Марию, тринадцать раз за святого, которому посвящён этот день и шестьдесят раз за свой грех, вместо заутрени; затем, Pater Noster один раз перед тем, как снова лечь в постель, и шестьдесят раз за свой грех; затем, Pater Noster девять раз за Иисуса Христа, девять раз за Деву Марию, девять раз за святого и шестьдесят раз за свой грех, вместо утрени; затем, Pater Noster семь раз за Иисуса Христа, семь раз за Деву Марию, семь раз за святого и шестьдесят раз за свой грех, за первый час; затем, Pater Noster и Benedicite, перед едой, и после еды благодарственную молитву; затем, Pater Noster семь раз за Иисуса Христа, семь раз за Деву Марию, семь раз за святого и шестьдесят раз за свой грех, за третий час; затем, Pater Noster семь раз за Иисуса Христа, семь раз за Деву Марию, семь раз за святого, тридцать раз за живущих, тридцать раз за умерших и шестьдесят раз за свой грех, за шестой час; затем, Pater Noster и Benedicite, перед едой, и после еды благодарственную молитву; затем, Pater Noster семь раз за Иисуса Христа, семь раз за Деву Марию, семь раз за святого и шестьдесят раз за свой грех, за девятый час; затем, Pater Noster девять раз за Иисуса Христа, девять раз за Деву Марию, девять раз за святого и шестьдесят раз за свой грех, вместо вечерни; затем, Pater Noster и Benedicite, перед едой, и после еды благодарственную молитву; затем, Pater Noster семь раз за Иисуса Христа, семь раз за Деву Марию, семь раз за святого и шестьдесят раз за свой грех, вместо повечерия; затем, Pater Noster тридцать раз за умерших, шестьдесят раз за свой грех, и благодарственную молитву над чашей воды; затем, Pater Noster шестьдесят раз за свой грех и один раз на сон грядущий.
Гарфлёру дали деревянные чётки из тридцати шаров, и он замаливал свои грехи столь усердно, что шнурок приходилось заменять каждые двадцать дней, и даже бусины сильно стёрлись. Каждую пятницу и каждое воскресенье Гарфлёр в присутствии всех братьев Ордена подвергался бичеванию, иногда вместе с другими согрешившими братьями и слугами, а иногда в одиночестве, дабы через смирение своей гордыни и плоти обнажить сердце для раскаяния. Кроме этого, каждую пятницу Гарфлёр постился на одной воде.
Известно, что зловредному дьяволу куда легче овладеть праздной душой, нежели душой, занятой богоугодным делом; оттого и было заповедано монахам Святым Бенедиктом Нурсийским: ora et labora – молись и трудись. И поэтому, чтобы сделать задачу сатаны совсем уж невозможной, а также, чтобы паскудник недаром ел свой хлеб и воду – Гарфлёра, помимо всех его епитимий, приставили к работе. Дабы он успешнее смирял грешную гордыню и блудливую плоть, работу ему дали наиболее гадкую, грязную и позорную: чистить чеснок и лук, мыть посуду, разжигать огонь и убирать за свиньями.
Гарфлёр пребывал в ведомстве брата, раздающего милостыню (алмонера). По этой причине он нередко делил ложе с двумя-тремя смердящими нищими, отдавал им хлеб и омывал вонючие ноги этим отбросам рыночной толпы. Гарфлёр, по правде сказать, недолюбливал свиней, которых ему приходилось кормить – злобные твари норовили его укусить, и, чтобы налить пойла в корыто, приходилось удерживать их вилами – но упомянутые звери казались ему ангелами по сравнению с двуногими животными.
И всё же самый смрадный бродяга, самый беспутный пьяница, самый коростоватый нищий и самый свирепый грабитель были много выше и лучше Гарфлёра, который являлся настолько мерзким, что едва ли смел поганить своим дыханием Божий воздух. Иной раз Гарфлёр готов был взять нож и выпустить в землю свою змеиную кровь. И его охватывала буря отчаяния: ноги подгибались, словно стволы деревьев под ветром, зрение меркло, в ушах шумел шторм, по щекам струился дождь и мгла заволакивала небо рассудка. Тогда Гарфлёр говорил себе, как Одиссей, увидевший Пенелопу в окружении женихов: «Сердце, смирись: ты гнуснейшее вытерпеть силу имело». И он вставал и волочил дальше свой грех, словно чёрную тень.
Видно, что дни Гарфлёра были веселы как виселица. Гарфлёру было запрещено петь и слушать музыку, играть во что бы то ни было, даже в колышки и морское сражение, пить вино, гулять по городу, смеяться и читать какие-либо книги, кроме Святого Писания. Поэтому Гарфлёр развлекал себя тем, что перечитывал Библию на семижды семьдесят и седьмой раз. И поистине Святое Писание превосходило все светские сочинения, от опусов Светония до романов о рыцарях Круглого стола!
Взять, к примеру, историю Авессалома. Авессалом, сын царя Давида, имел сестрою девицу Тамару, весёлую как вино и статную как церковь, и к этой-то Тамаре прилепилось сердце Амнона, сына царя Давида от другой жены; Амнон, имея в груди змеиное сердце и в голове лисьи мозги, сказался больным и просил Тамару принести ему лепёшек в постель; когда же та пришла к его ложу, Амнон наложил на неё руки. Тогда Тамара сказала ему: «Не делай надо мной бесчестия, а над собой безумия! Отец наш любит нас и разрешит нам жениться». Но Амнон не желал жениться и взял Тамару силой рук своих и чресл своих. А когда взял, любовь вытекла из сердца его, и на месте её запылала злая ненависть, ещё более сильная, чем была любовь, и Амнон велел прогнать Тамару прочь, как блудницу.
Брат же его Авессалом взял свою сестру Тамару к себе в дом служанкой, чтобы не умерла она с голоду. И спустя два года Авессалом пригласил Амнона и всех других сыновей Давидовых к себе в гости на стрижку овец, и там руками слуг убил Амнона до смерти. И Авессалом велел сказать царю Давиду, что убил всех его сыновей, а не только Амнона, сам же бежал от меча его гнева в чужую страну. Когда Давид услыхал, что все его сыновья мертвы, душа его едва не рассталась с плотью; но вот вернулись остальные сыновья, и возрадовалось сердце Давида, и он так стал весел, что не стал преследовать Авессалома. Авессалом же был счастлив, богат и женился, и родил трёх сыновей, подобных леопардам, и одну дочь, красивую как луна. Этот Авессалом имел волосы столь густые и быстрорастущие, что стриг их каждый год, иначе не мог поднять головы.
И также хороша была история про девицу Сарру, что восемь раз выходила замуж. Девицу эту пламенно любил демон, и всякий раз, как муж входил к Сарре, демон убивал её мужа, раньше, чем тот успевал растлить чистоту её и излить на лоно её похоть свою. Так демон убил семерых Сарриных мужей, и посватался к ней восьмой, по имени Товия.
Когда Товия ехал к Сарре, чтобы к ней посвататься, он ночевал одну ночь у реки. И после заката солнца из реки вышла большая рыба и хотела съесть Товию. Но голос с неба сказал Товии: она не съест тебя, если ты съешь её. И Товия убил рыбу, испёк и съел; но оставил себе печень рыбы с желчью, потому что голос сказал ему так сделать.
Товия взял Сарру у отца её в жёны по закону Моисееву, и вошёл к ней ночью. Отец же Сарры приказал выкопать могилу, для Товии, и стал ждать утра, чтобы забрать мёртвое тело. Товия же, придя к Сарре, увидал рядом с нею рогатого демона; тогда Товия взял кусок рыбьей печени и сжёг его. Отведав дыма из рыбьей печёнки, демон вверх тормашками провалился в преисподнюю. Товия же лёг с Саррой, как муж с женой, и родил от неё шестерых сыновей, подобных львам.
Или же история об Иосифе: о том, который был продан в рабство фараону Египта и, имея золото ума в голове и изумруд мудрости в сердце, сам стал владыкою над Египтом. К Иосифу этому с какой-то просьбой пришли его братья, но они его не узнали; и с ними был самый младший брат, Вениамин, родившийся уже после того, как Иосиф попал в рабство. Имя Вениамина означает «сын боли моей»; так назвала его мать, потому что она уже стара была, чтобы родить, чрево её истекло кровью, и она умерла в муках. Вениамин был ещё юный отрок, подобный львёнку и прекрасный как лилия, и, когда Иосиф увидел его, сердце его зажглось любовью столь сильной, что он должен был покинуть собрание, ушёл к себе и там плакал. И вот, ночью, Иосиф велел слуге взять мешок Вениамина и положить в него серебряную чашу.
На другой день, когда братья отправились домой, Иосиф послал за ними стражу, и стража настигла братьев и сказала им: «Вот как вы воздаёте злом за добро!» - «Мы не ведаем, о чём вы говорите» - сказали братья. – «Вы украли серебряную чашу, из которой наш господин пьёт и по которой он гадает!» - сказала стража. – «Мы ничего не брали, - сказали братья. – Откройте наши мешки и посмотрите сами!» Стража открыла мешки, и в мешке Вениамина нашла чашу. Тогда Вениамин был схвачен, чтобы отвести его на смерть; но Иосиф сказал, что дарует отроку жизнь, с тем, чтобы Вениамин навсегда стал рабом Иосифа. Но братья сказали: «О господин! возьми лучше нас в рабство вместо него! Ибо отец наш умрёт от горя, когда потеряет и второго сына» - и они рассказали историю о том, как Иосиф был продан в рабство фараону Египта. Тут Иосиф и братья узнали друг друга и плакали.

Когда луна умерла и воскресла трижды, и земля оделась в зелень и золото, на Пятидесятницу, с Гарфлёром произошёл непредвиденный случай. Он чистил овощи на кухне и мысленно уподоблял себя священнику, соборующему умирающего: вот он снимает с души грязную корку греха, затем опускает в чистую воду истинной веры, а завтра, очищенную и умытую, душу ждёт кипящий котёл чистилища и резак Божьего суда. Следует ли сравнить с раем утробу братьев, которые будут есть эти овощи в обед, – об этом Гарфлёр не успел подумать, так как услыхал шум за окном.
Уже смерклось, все братья укрылись в стенах монастыря, а вилланы разбрелись по домам. Но у Гарфлёра не было дома, в стенах же монастыря отлучённым не место. Удивлённый, что кто-то бродит среди ночи по двору, Гарфлёр выглянул из кухонной двери. По стене свинарника слезал незнакомый человек. На руке у него висела разноцветная сбруя, а за плечом болталась порядком набитая сумка. Когда луч света из открытой кухонной двери прополз по двору, неизвестный человек замер и прижался к стене. Гарфлёру всё это показалось очень странным. Он вышел во двор и спросил, кто здесь.
Вор (это Гарфлёр понял уже в следующую секунду) с быстротой белки взобрался на крышу свинарника и заметался на ней: ему нужно было как-то перебраться на внешнюю стену, а это было довольно затруднительно; либо он спускался и бежал сколько-то шагов по земле, либо должен был совершить прыжок фута в три на коровник, а затем по ограде из кольев перебраться на пивоварню, спрыгнуть по другую её сторону и только оттуда через огород и кладбище убежать прочь.
Гарфлёр же просчитал все три возможных варианта своих действий, и ни один из них ему не понравился. Первое: он мог погнаться за вором и вступить с ним в драку. Тогда его высекут за нанесение телесного вреда христианину (Гарфлёр был почти уверен, что вор не еврей; евреи такими делами, как правило, не занимались). Второе: он мог не гнаться за вором. Тогда его высекут за «воровство» (так у тамплиеров назывался любой вред, наносимый общему имуществу). Третье: он мог погнаться за вором и потерпеть поражение. Тогда его высекут за воровство и за нанесение телесного вреда христианину, да ещё и от вора сколько-нибудь перепадёт.
Гарфлёр не мог бы солгать, что никого не видел. Он должен был вытаскивать свою несчастную душу из преисподней всеми пальцами, а любой, даже крохотный, грех, мог здорово повредить ему в этом. Итак, в любом случае, как бы праведно и прекрасно он себя ни вёл, всё равно он будет высечен безо всякой своей вины, а лишь только потому, что какому-то жалкому воришке взбрело в голову именно сегодня забраться к ним пограбить и победокурить. Когда Гарфлёр это понял, он так разозлился, что схватил в одну руку черпак, а в другую – деревянную мешалку, и помчался вдогонку за вором.
Вор, увидев бегущего Гарфлёра, попытался перепрыгнуть на коровник, но не долетел полвершка, сорвался и рухнул наземь. Тут Гарфлёр настиг его и водрузил черпак на его голову; затем Гарфлёр принялся колотить, молотить и долдонить свою жертву деревянной мешалкой куда придётся.
На дикие крики вора братья повыскакивали в одних штанах и рубахах. Когда вора освободили, а Гарфлёра утихомирили, обнаружилось, что безбожник украл одних только конских снастей на триста фунтов.
Через четыре дня, когда состоялся капитул, Гарфлёра удалили от работы на кухне и в свинарнике, и определили его на пивоварню. О наказании за избиение христианина, к великому удовольствию Гарфлёра, не было сказано ни слова. Что же касается пивоварни, Гарфлёр немало обрадовался новой должности. Работа была легче, веселее и приятнее. Немногим позднее брат хранитель одежд выдал ему летний плащ и одеяло. В его обеденной миске появились бобы, овсяная каша и молоко. Наконец, братья тамплиеры в своих молитвах на службе повечерия стали поминать имя Гарри де Гарфлёра, дабы ему скорее и полнее искупить свои грехи.
Трудясь на пивоварне, Гарфлёр вначале мужественно соблюдал пост и трезвость; но впоследствии у него вошло в привычку, равно как и у полноправных братьев-пивоваров, испивать пару-другую либров во время работы. Затем Гарфлёра посадили писцом и иллюстратором в монастырский скрипторий. Раскрашивая эмалями картинки в копиях с Писания и Житий Святых, Гарфлёр более наслаждался, нежели утруждал себя.
Таким образом, через злобный поступок существование Гарфлёра сильно облегчилось, подобно тому как состояние больного улучшается, если пустить ему кровь. И это ясно показывало, что душа Гарфлёра уже пропиталась ядом проклятия и была помечена дьяволом, как метят овец на выкорме, загодя кому-либо проданных.

По прошествии недолгого времени Гарфлёр был вызван к брату казначею. Брат казначей указал ему на скамью, и, видя Гарфлёра послушно севшим, прокашлялся и сказал:
- Любезный брат мой (невзирая на то, что Гарфлёр никакой частью своего тела ещё не являлся братом Ордена, с некоторых пор его так называли из соображений вежливости и приязни). Брат мой, Лондонский Дом, как Вы знаете, играет роль желудка в благочестивом организме Ордена Храма. Мы трудимся и собираем золото, чтобы затем напитать наши руки – братьев-воинов в Святой земле Иерусалимской, наше сердце – Парижский Тампль, и наши уста – храбрых и праведных проповедников Тулузы и Прованса, которые так ожесточённо, но в то же время нежно сражаются с проклятой ересью катаров.
Итак, - продолжал брат казначей, - дабы добыть средства на все эти благие и богоугодные деяния, мы должны, во-первых, бережно взимать и хранить прибыль, поступающую с наших земель, огородов и сада, а также от продажи книг из нашего недавно выстроенного великолепного скриптория, от пивоварни, мастерских, и прочее… Во-вторых, - сказал брат казначей, - по воле Господа мы даём деньги в оборот или в долг, и имеем от того плоды, товары или приход какого-либо иного рода.
- Однако, - осмелился возразить Гарфлёр, - разве возможно монаху отдавать деньги под проценты? Не есть ли то гнусное ростовщичество, отданное в грязные руки евреев и басурман?
- Разумеется, - сказал брат казначей, - как истинные и правоверные католики, мы не можем давать деньги в долг или торговать. Но мы можем, к примеру, подарить ближнему нашему сто фунтов, а наш ближний, из христианской благодарности, подарит нам хайд плодоносной земли. И затем, по прошествии некоторого времени, ближний наш вновь дарит нам сто фунтов – ибо на подаренные ему деньги он совершил паломничество ко Гробу Господню, в базилику Святого Мартина или к каким-либо другим святыням, и в радости сердца своего он желает как-нибудь осчастливить наш Орден. А мы, будучи истинно сердечными и нестяжательными друзьями, подарим ближнему тот хайд земли, который он нам дарил год или два назад – поскольку мы не хотим, чтобы он считал наш подарок хуже или лучше своего, так что самое лучшее, что мы можем сделать, дабы не ущемить его сердце и не задеть его гордость или его бедность – это отдать ему тот самый кусок земли, который он сам дал нам. А мы, в течении этого года или двух лет, как на то будет воля Господня, будем брать себе доход с указанной земли.
- Сие есть то, что в римском праве зовётся узуфруктом, - заметил Гарфлёр, улыбаясь. – Мы даём взаймы и в залог получаем землю, либо реку, либо дом; и в течение всего срока займа имеем в качестве процента плод с земли либо рыбу с реки либо ренту с дома.
- Истинно сие схоже с казусом, именуемым узуфрукт, - ответствовал брат канцлер. – Но ваша обширная образованность позволит вам заметить тонкую разницу между грязными и мерзкими стяжательскими займами и исполненным истинно небесной благодати обменом дарами, который бытует у нас.
- Моя образованность, - отвечал Гарфлёр, - позволит мне заметить ровно столько, сколько нужно.
- Итак, - продолжал брат казначей, - поскольку вы отчасти искупили свой страшный грех, а ваш мозг достаточно оснащён знанием наук и людей, магистр Ордена просит вас заступить на пост младшего писаря при нашей канцелярии.
Гарфлёр знал, что просьбу магистра следует трактовать как приказ; но он ничего не имел против новой должности. Торгашеское нутро засвербило в нём сквозь толщу богословских и вселенских наслоений. И, уже на Святого Варфоломея, в один из тех золотых и знойных дней, свежих, сочных и терпких, как виноградина, тех, что случаются лишь на закате лета – Гарфлёр Dei gratia заступил за конторку писца.
Он вёл счётные книги; составлял договоры, полные витиеватостей (так кружево белья прикрывает смрадное срамное место; принимал оброки у вилланов; закупал для вновь выстроенной церкви Святой Марии далматики, ковчежцы, образа, масла, шёлковые покровы, серебряные чаши и книги в золотых и кожаных переплётах. Гарфлёр же, благодаря явившемуся у него артистическому дару, надзирал за росписью упомянутой церкви. Он был посвящён (невиданное чудо для отлучённого) в секрет тайной комнаты под полами здания названной церкви. Туда, покуда церковь не была ещё освящена, перенесли святыни и мощи, а именно меч, коим был гнусно умерщвлён святой епископ Томас Бекет, а также два золотых креста с частицами Святого Креста, на котором был распят наш Бог и Господин Иисус Христос. Там же хранились наиболее ценные сокровища Ордена, реликвии, дары короля и вельмож (данные под денежный заём), кошели с золотом, секретные документы и прочее. Комната была приблизительно два раза по два десятка футов в длину и дюжину футов в ширину; из мебели она содержала только встроенный в стену шкаф и длинную каменную скамью; её стены украшали орнаменты из чёрных линий и чёрных кругов.

Теперь уже Гарфлёр питался в трапезной для слуг, но сидя не на скамье, а на полу, как то принято для согрешивших и наказанных людей Ордена; и магистр оказался столь широкосерден к нему, что Гарфлёр нередко принимал в пищу масло, яйца, яблоки и даже селёдку. За едой полагалось молчать, чтобы не осквернить язык каким-нибудь нечаянным грехом; ибо язык есть дьявольский орган, он лжив, облит мерзкою слюной и обилен жадностью и похотью. Ежели кушающим нужно было как-то объясниться между собою, они прибегали к хитроумным знакам, так-то облизывали палец, когда хотели мёда, показывали пальцами круг, прося передать им хлеб, колыхали ладонью, если им нужна была рыба, изображали пальцами клюв, когда хотели курицы, и показывали рожки, чтобы получить говядину. У Гарфлёра, однако, не возникало никаких трудностей в общении, так как он, будучи наказуемым, не имел права на выбор пищи и обязан был есть то, что дадут. Болтать же попусту никто не смел; за едой вслух читали Писание, дабы заполнить праздные уши и уберечь их слух от козней сатаны.
Гарфлёр облачился в чёрное платье слуги, получил от брата хранителя одежд ножи, котёл, миску, чашу, два полотенца и прочее, что полагалось человеку Дома. Но спал он по-прежнему отдельно, а на плече его не было красного креста. И всё-таки страдания Гарфлёра таяли, как снег, под солнцем милосердия, и превращались в чистую воду истинной веры. Ему позволили беседовать с братьями и немного гулять, предаваясь благочестивым размышлениям, вначале по саду и кладбищу Тампля, затем и вокруг стен Дома, по ближайшим улицам. И, когда он выходил из ворот, смиренно следуя за стройным шествием братьев тамплиеров, опрятных, длиннобородых, в нарядных белоснежных плащах с алыми крестами, исполненных силы и достоинства – сердце Гарфлёра вскипало тайным ликованием, ибо он видел восхищение и восторг, с которым чернь встречала братьев Ордена, и отчасти относил это восхищение и к себе. И Гарфлёру казалось намного более правильным привлекать простые души ярким и трогательным одеянием, сверканием золота и блистательным убранством церкви, нежели прельщать сердца рубищем, вервью, голыми рёбрами и кровавыми рубцами от бича. Ум человеческий сродни собаке: любит ласку и мясо и страшится палки. За любовь надобно платить; братья Тампля не жалели на это ни молитв, ни монет.
Гарфлёр свысока взирал на мудрость братьев Ордена: он бы и сам сумел не хуже; но он склонял колени перед их безумием. Поистине, нужно иметь сердце, подобное зеркалу, чтобы так истово служить Богу, нарушая все заповеди Господни!
Но, в горести и в радости, дьявол всюду преследует бедного человека, и в каждой душе он находит особое свойство, чтобы её погубить. Так, как Платон писал об этом, железо губит ржавчина, и хлеб – спорынья, но не наоборот; так и каждую вещь губит только ей свойственное зло, созданное специально для её погибели; для прочих же напастей она неуязвима. И Гарфлёра, презиравшего порок и закрытого для злобы, погубило то, чего он и не думал опасаться – его ум, усердие и умелость в делах.
В указанное время в Ордене проводилась общая опись, дабы привести все дела в порядок перед переездом на новую землю, купленную ещё дюжину лет назад и теперь наконец благоустроенную. И вот, проверяя книги, Гарфлёр нашёл много мест, которые он посчитал ошибочными – ибо сумма приходов и расходов в них не сходилась, и толика золота ускользала неизвестно куда. Гарфлёр же в чистоте души своей сообщил о том брату казначею, наивным своим перстом потыкав во все те страницы, где он узрел козни чёрта.
Брат казначей не впервые видел сии козни; он знал об этих ошибках не хуже Гарфлёра, тем более что он сам эти ошибки и совершил. Но Гарфлёр, охваченный пламенным желанием спасти душу, казался брату казначею слишком невинным, чтобы разделить с ним грех и награду. Истребить же неугодного слугу из Ордена брат казначей не решился; у него не хватило сердца на подобное злодеяние. Сей развратник мог украсть и мог убить, но не мог утопить слепого котёнка. Итак, он постановил себе в сердце своём устранить Гарфлёра таким образом, чтобы воспоследовало благо им обоим.
На завтрашнем капитуле Ордена, после того, как собрание обсудило брата Барнабаса, съевшего в пятницу сырое яйцо, и брата Бонифация, обругавшего брата Пасхалия и брата Джеймса тухлыми рыбьими головами, зловонными мертвецами и вонючими бычьими фекалиями, разлагающимися на деревенской дороге, и брата Целестина, вставшего к заутрене без капюшона, и братьев, имена которых чересчур долго перечислять, но которые вечером запирались в спальне и предавались там мерзкому греху – играли в шахматы на щелбан, и также то, что братья брезгуют благочестием, бранятся, богохульствуют, и завели между собою особый безбожный жаргон: огородное пугало именуют «распятием», помои – «свиным причастием», флюгер – «архангелом», солонину – «мощами», а метлу – «башкой Римского Папы» (уста магистра едва не отсохли, когда он произносил эти пакости), после того, как капитул обсудил все эти обычные грехи и каждому дал по епитимье – кому плеть, кому пост, а кому Pater Noster – тогда со своего места поднялся брат казначей и с разрешения магистра и собрания сказал такие слова.
Мы слышали здесь о грехах страшных и смешных, гнусных и глупых, сказал брат казначей. Но каков бы ни был грех, следует избегать излишней суровости. Он позволит себе процитировать мудрое изречение Плутарха: «тех, кто звучит не в тон, необходимо приводить к гармонии кротко, то натягивая, то отпус¬кая струны, как музыкант, настраивающий китару». Итак, для грешника нужно найти не наказание, но искупление.
Хотя раб Божий Гарри и не отбыл до конца срок своей епитимьи, брат казначей как его прямой начальник считает, что душа указанного Гарри вполне поздоровела и исцелилась. Дабы же дать ему окончательно загладить грех и воссоединиться с телом Церкви, долженствует отправить Гарри в Святую землю в Иерусалим поклониться Гробу Господню, чтобы указанный Гарри мог излить раскаяние перед глазами Господа и вкусить блаженства Его прощения. И тогда указанный Гарри мог бы возвратиться в Орден и принять монашество, чтобы в полной мере послужить Богу и Деве, и, как писал Платон, «добавить к прожитой жизни подобающий потусторонний удел».
Брат казначей, по милости Господней, был тонок умом и звонок на язык. Когда собрание услыхало сию пышную и украшенную речь, оно возликовало и всем сердцем с нею согласилось.
Многие братья мечтали в тайниках своей души пойти в Иерусалим, приобщиться святынь Креста и Гроба и принять мученичество ран и смерти на войне с неверными. Но чести этой, к вящему своему изумлению, удостоился греховодник Гарфлёр, который и в страшном сне о том не грезил. Гарфлёр легко достиг путём зла и греха того, чего истинно богобоязненные братья не могли добиться всею своею добродетельностью. Однако братья Ордена, будучи истинными христианами, простили Гарфлёру эту удачу и ему не завидовали. Они понимали, что у этого проклятого грешника нет иного пути, чтобы спасти душу и войти под десницу Церкви.
Вот почему на Святого Ремигия Гарфлёр закинул на плечо суму с хлебом и вином, низко поклонился милосердным стенам Тампля, коснулся пальцами колен в знак почтения, а затем повернулся и побрёл по направлению к гавани. Стояла осень, пора штормов и кораблекрушений; но Гарфлёр благополучно переправился через пролив, и, вдохновлённый этим везением больше, нежели верой, бесстрашно продолжил свой тягостный и опасный путь.
Начинался октябрь. Уже листья пожелтели, и солнце всё глубже ныряло за горизонт. Гарфлёр сошёл с корабля в Бононии; предусмотрительно обогнул Париж на возможно большем расстоянии; пешком добрёл до Реймса и не смог сдержать крика изумления и восторга при виде его холодного каменного сердца – соборов и строений, возведённых семь веков назад, ровесников Святого Ремигия и Святого Мартина и всей франкской церкви. Далее, Гарфлёр пропутешествовал по Шампани и Бургундии. Имена эти воскрешают на наших языках вкус вина; Гарфлёр пробовал все благословенные напитки, выжимаемые из виноградников этих славных и солнечных земель. Будучи истинно верующим, он побоялся оскорбить Создателя и не отверг сверкающее вино, этот дар Господень, которым Он так ясно показал нам своё милосердие и свою любовь.
Осенью листва – золото и кровь.
Давят виноград, делают вино.
Белое вино в постный день прилично.
Красное вино подаётся к дичи.
Белое вино заперто в ларец.
Золотом своим опьянён купец.
Красное вино долго не хранится.
Бочками его проливает рыцарь.

Наконец, наш паломник спустился вниз по Роне до Арля и доковылял до Марселя, по пути едва не утонув, попав в страшную грозу, чудом избежав гибели от дорожных разбойников, дерясь с нищими, которые хотели ему зла, и удирая от монахов, которые желали ему добра, побираясь ради крошки хлеба и зачастую питаясь одними орехами и древесною корой. В Марселе Гарфлёр заболел лёгочной лихорадкой, но по благословению Господню выздоровел. И там Гарфлёр сел на судно, отвозившее странников на Сицилию. Когда они сошли на землю Сицилии, всех путников ограбили до нитки, а затем сопроводили на корабль, следовавший в Иерусалим, ибо сицилийцы не хотели погубить свои души, помешав пилигримам достичь Гроба Господня.
Итак, на Святую Лючию Гарфлёр отплыл по зелёным волнам полуденного моря, и не мог надивиться на красных и синих рыб, и на горбатых коньков, и на пухлые облака, и на то, что зимою нет снега, и на ветер, который хотелось пить как вино. За три дня до Святой Лючии они видели ночью, как луна почернела и покраснела, будто от злости; и они поначалу испугались, но затем позабыли об этом знамении. Гарфлёр думал, что оно предрекает кару тем негодяям, что их обобрали; однако же означенное затмение луны было предвестником куда более страшных и худших несчастий.
И вот, по милости небесного нашего кормчего, дюжина дюжин паломников, и Гарфлёр в их числе, сошли с корабля, и пали ниц, благодаря Бога за то, что могут коснуться недостойными пальцами почвы, напитанной Его кровью и Его потом. И многие из них, и Гарфлёр в ними, пошли по дороге из Акры в Иерусалим.
Глаза Гарфлёра стали как луны: одной лишь луне дано наблюдать в такое короткое время столько странностей. Он шёл по морскому песку, но ни моря, ни ручейка не было за три дня пути окрест. Солнце палило как масляный факел, и зловредные жала его лучей жгли так сильно, что само небо побелело от боли. Вокруг возвышались жуткие растения: с чешуйчатым змеиным стволом и пуком длинных листьев на макушке; вовсе без листьев, покрытые шипами, как стебель розы; с жёлтыми, белыми и алыми цветами, похожими на оледеневших бабочек. Гарфлёр видел уродливых лошадей с горбами, страшною мордой, кривыми ногами и густой рыжей шерстью (поистине, отродья ада!), которых называли верблюдами, и химер – жёлтых животных с шеями длиною в дюжину футов, на которых голова возвышалась словно флаг на боевой башне.
Он видел днём долину Геенну, откуда уходит путь в преисподнюю (сохрани всемилостивый Господь увидеть её ночью!), и соляной столб, в который превратилась жена Лота, когда её глазам предстала гибель Содома: стоя у самого столба, Гарфлёр ясно различал в полуденном мареве, как рушились и горели башни греховного города. Он ещё не слыхал о миражах – этих демонах пустыни. Его пекло то же солнце, что и Христа; он смотрел на то же тёмное небо; и он плакал в Гефсиманских кущах, где плакал и Христос перед тем как идти на смерть. Вскоре он перестал считать чудеса, ласкавшие его зрение; ибо число чудес поистине равнялось количеству песка в пустыне. В конце своего пути он удивлялся только одному – как его жалкое маленькое сердце не разорвалось от гнёта такой яростной красоты и такого жестокого блаженства.
И вот, по премудрой воле Бога и Девы, золотистым январским утром Гарфлёр вошёл в святой город Иерусалим через Навозные ворота. И тут он, счастливый как птица, поющая на ветви, и как рыба, кладущая икру, пал на песок, погрузил пальцы в его тонкую ткань и вознёс жаркую хвалу Господу. «Веселись, Завулон, в путях твоих, и Иссахар, в шатрах твоих!» - ибо ты дошёл до начала судьбы твоей.