Дмитрич

Всюду ощущалось скорое окончание действия ненавистного «Сухого закона».Не было уже многокилометровых очередей в виноводочные отделы, в ресторанах, вместо магнитофонов, стали появляться живые ансамбли (чем в те годы чиновникам помешали ансамбли, до сих пор остаётся для меня большой загадкой). Народ становился более спокойным, без лихорадочного блеска в глазах, как бы уверенным в завтрашнем дне. В пятницу, после сокращенного рабочего дня вся мужская часть нашего отдела Перспективного планирования собралась в ресторане «Дружба» отметить 50-ти летие сослуживца Дмитрича. Дмитрич – Алексей Дмитриевич Корчагин, старый изыскатель, осевший по здоровью (к тому времени он перенёс уже три инфаркта) в отделе. Но в облике Дмитрича безошибочно определялось его славное изыскательское прошлое. На вид Дмитричу можно было дать гораздо больше шестидесяти лет. Сухощавый, обветренное, загорелое до черноты лицо испещрено глубокими морщинами, длинный с горбинкой нос заканчивался небольшой «картофелиной» , пальцы жилистых, морщинистых рук были выкручены, как после подагры, а большой палец правой руки, видимо, сломанный во времена бурной молодости, торчал перпендикулярно ладони. Когда моя малолетняя дочь впервые увидела Дмитрича, она поняла, что Баба Яга существует. С тех пор в моей семье его по-другому и не называли. Дмитрич, как и большинство изыскателей, любил выпить. Делал он это часто и с удовольствием. От его жены нам осталась чудесная фраза: «Опять своего Алкоголя нажрался! – которую она произносила почти всегда, встречая Дмитрича с работы.
           В тот день я припозднился и пришёл в ресторан к «шапочному разбору». Все были уже тёпленькие, а Дмитрич с трудом держался на ногах. Я, выпив бокал шампанского, вызвался проводить именинника домой. На улице Дмитрич пробовал что-то петь, а я с трудом удерживал его в вертикальном положении. Тут-то нас и «приняла» наша доблестная милиция. Как в детективе, на тротуар выскочили сразу три милицейские машины и взяли нас в кольцо. Ко мне претензий не было, а Дмитрича начали грузить в воронок. Бесполезно было говорить, что мы возьмём такси и без приключений доедем до дома. Не бросать же товарища в беде, и я тоже «загрузился» в воронок.
           В воронке Дмитрич совсем распоясался; он кричал, что проливал кровь на фронтах Великой отечественной, чтобы конкретно этим ментам жилось счастливо (по моим прикидкам к концу войны ему было около 9 лет), что ему плевать на их пистолеты и автоматы, он их кирпичами забросает. Сердобольные менты, как могли, успокаивали «заслуженного» ветерана и никто не усомнился, что он-таки действительно проливал свою кровь. По дороге в воронок закинули ещё несколько бедолаг и, наконец-то, привезли в вытрезвитель. Нас довольно на долго оставили одних в машине и тут один из задержанных признался, что его не «обшмонали» почему-то и у него в сумке два «огнетушителя» портвейна. Дмитрич не мог допустить, чтобы живительная влага досталась врагам и, не обращая внимания на мои бурные протесты, осушил из горлышка обе бутылки, немного поделившись с желающими. Надежда на вызволение Дмитрича растаяла.
         Через некоторое время нас начали по одному  выводить из воронка. Первым был, конечно, Дмитрич, как ветеран войны. Из машины был виден освещённый прямоугольник окна и в нём просматривалась часть «предбанника», где за загородкой сидел врач и стояли дружинники. Вот в поле зрения появился Дмитрич, потом исчез и через пару минут предстал в одних семейных трусах. Некоторое время он безуспешно пробовал выполнить задания врача; пройти по доске, присесть с вытянутыми руками и закрытыми глазами, а потом дотронуться пальцем до кончика носа. Я отвлёкся на секунду, а когда вновь взглянул в окно, увидел, как костлявые пальцы Дмитрича тянутся к горлу несчастного доктора. Тот от неожиданности и, видимо, ощутив дыхание близкой и лютой смерти, рухнул вместе со стулом на пол, после чего Дмитрич был препровождён в спальные «номера».
          Меня отпустили сразу, взяв объяснительную: «Мы с коллективом отмечали в ресторане день рождения товарища и я выпил пол бокала шампанского. Обещаю, что впредь этого не повторится». Позвонив жене Дмитрича, я, с чувством выполненного долга, поехал домой.
          На следующее утро, в субботу, я встретил Дмитрича на выходе из вытрезвителя. Вид у него, прямо скажем, был не цветущий и мы решили слегка «подлечиться». Утро выдалось чудесное, как, впрочем, почти всегда в Ташкенте. «Подлеченные» и умиротворённые, мы сели в трамвай и поехали в сторону дома.
         На остановке, возле центрального рынка, в трамвай зашла огромная бабища с двумя огромными же сумками. Чёрт её дернул встать в проходе спиной к Дмитричу. Тонкое ситцевое платье прилипло к потному телу бабищи, а часть его была защемлена полушариями необъятного зада. Народ вокруг начал слегка похрюкивать, что подвигло Дмитрича к действию. Лицо Дмитрича излучало безграничную доброту и всепрощение.
Со словами: «Позвольте, мадам,- он вытащил защим из зада женщины. Что тут началось! Народ смеялся уже в открытую, а на нашего рыцаря вылился поток отборных ругательств. Накричавшись вдоволь, бабища гордо отвернулась. Это была её вторая ошибка. Ошарашенный и ничего не понимающий Дмитрич оглянулся по сторонам и… вставил своими скрюченными пальцами платье назад. Трамвай взорвался. Люди буквально катались в проходе от смеха. А покрасневшая, как рак, бабища пулей вылетела из вагона. Повезло Дмитричу, ведь могла бы и убить.