Зеркало

новелла в двух частях

ЗЕРКАЛО

/откровения увлекающегося человека/


...Кто я? Или, сказать правильнее, зачем я? Этим трудным вопросом, единожды возникшим в моем воображении, я был захвачен основательно и всерьез. Этому вопросу подчинились все мои мысли, сквозь него, как сквозь призму, я просматривал все события, происходившие со мной - или вокруг меня. Теперь, на склоне лет, многое переоценив и разглядев под другими углами, я смогу довериться бумаге и вашему суду...

Часть 1. Солнечный ветер
               
               

                Небо, точно умный редактор;
                видя, что человек творит что-то   
                дельное, обязательно помогает ему.
                Этой помощью, однако, нужно
                уметь верно распорядиться...



С некоторых пор мне стало ужасно жаль времени. Все, что нахально впутывалось в мою жизнь, все эти мелочи, дрязги, и прочая мизерная суета - все это стало восприниматься мною как одна большая помеха. Досадная помеха, отвлекающая меня от мыслей о нем...
Пожалуй, стоит все же начать сначала.

Детство мое и юность проходили в несуетном и, по старинным меркам, уездном городе. Достаточно молодым человеком я пристрастился к чтению, и занятие это стало на значительный период главным в моей жизни. Любимым же местом развлечения, в ущерб шумным играм и подростковым проделкам, стала деревянная библиотека, имевшая, впрочем, статус «центральной» и «городской». Страсти книжных героев и величайшие события эпох пролетали перед моими глазами, подобно стайке диких уток перед взором азартного охотника, с одной лишь разницей - охотник, как правило, стремится прервать этот полет, я же прервать захватывающее движение был не в силах, и по этой причине очень часто следовал на занятия с красными от недосыпания глазами... Впрочем, здесь я позволю себе наступить на горло биографическим воспоминаниям и перейду непосредственно в событийное русло.

Как-то, когда я в очередной раз  погрузился в библиотечные глубины, мне на глаза попалась книга с оттиском авторского профиля на титульном листе. Некоторое время я провел, держа тяжелую книгу в руках и вглядываясь в черный профиль того, кто ее написал, а потом меня внезапно и с головой накрыло ощущение дежа вю.
Вам доводилось испытывать на себе это странное чувство? Если да, то мы с вами с легкостью поймем друг друга; ибо мне вдруг отчетливо представилось, что этот момент уже когда-то был в моей жизни! И изображение того, кто написал эту книгу, показалось мне чем-то очень знакомо, и даже более того - изображение это мне очень близко. Словно клацнул стремительно затвор фотографической камеры, сработала вспышка и высветилась моментально картинка, знакомая до последней мельчайшей детали.

Такое случается практически с каждым - и быстро проходит. Так произошло бы и со мной - но у меня в руках осталась книга. И книга эта по какой-то причине не отпускала меня.
Просмотрев несколько начальных страниц, я обнаружил, что имею дело с жизнеописанием автора, сделанным в художественной форме, с обильными дополнениями в виде свидетельств его современников.
Я взял книгу домой.

Странную вещь я обнаружил чуть позже, перелистывая упругие белые страницы. Меня изначально удивило, что книга очень хорошо сохранилась, и у меня даже возникло подозрение, что я ее первый читатель; впрочем, все немедленно разъяснилось. Оказывается, книга не была посмертной биографией автора, напротив, передо мной лежало жизнеописание соотечественника, жившего со мной в один отрезок времени, и более того, родившимся в одном со мной городе. Странно, что я не слышал о нем раньше; хотя ответ на мое удивление нашелся быстро. В силу некоторых причин, автор давно уже жил за границей, печатался мало и неохотно, и лишь относительно недавно его труды стали появляться на родине.

Отчего так случилось? - заинтересовался я, и вскоре получил разъяснение. Разъяснение оказалось достаточно прямым и, на мой взгляд, циничным до крайности. Оказывается, самовлюбленный автор почему-то считает, что современная публика еще не готова к его творчеству. Предерзко, не скажете? Он, видите ли, счел, что подавляющая часть ныне живущих находится на одной из низших ступеней эволюционной лестницы, вдобавок скатываясь (со временем) все ниже и ниже. Свой крамольный взгляд он обосновывал, приводя примеры неприятия творчества многих поэтов, художников и ученых мужей, шагающих (дословно) в блистательном футурм - то есть, и опять-таки дословно, в будущем. Очень многие, замечал автор, делают вид, что им понятна и привлекательна иная культура, все новое в искусстве и прочий всевозможный альтернатив, на самом же деле они, своим фальшивым восхищением, лишь отдают дань не менее фальшивой моде. Они, по мнению автора, просто боятся прослыть адептами дурновкусия, и эта боязнь извечно преследует их и толкает на учтивое восхищение - иногда и откровенными порой нелепостями. Впрочем, оговаривался автор, зачастую предмет, которым восторгаются ремесленники вкуса, действительно хорош, однако сам автор ни в коем случае не хотел бы, чтобы его текстами восхищались лишь из соображений элитарности и, чего хуже, псевдомодности.

Тем самым автор ставил себя на недосягаемую ступень и требовал к себе весьма серьезного отношения. Автор считал, что прослыть модным - сиюминутный, а от того страшный удел. Действительно, утверждал он, сегодня вы, обожаемый кумир публики, на волне, и большинством любимы и почитаемы, но спустя короткий отрезок времени вы вдруг банальнейшим образом списываетесь в архив, а на смену вам является другой (не хуже и не лучше вас в принципе) любимец публики. Вы (усмехался автор) еще тужитесь, пыжитесь, пытаетесь рвануть через головы - в том числе и через свою, но на верх вам уже нипочем не попасть. Место занято другими, и вы прямиком и закономерно следуете в отсыревший отстойник истории, нещадно ругая тот день, когда вам посмел улыбнуться успех. Незавидный удел, издевался автор, однако сколь много глупцов продолжают идти на свет этого мнимого маяка, чтобы стать очередным лишь поленом, быстро прогоревшим в его прожорливой и неблагодарной печи.

Себя же автор, судя по его убежденному тону, считал человеком, твердо стоящем на своей дороге. Он заявлял, что любого, кто следует, (именно!) своей дорогой, можно распознать без труда. Такой индивидуум живет и чувствует совсем по-другому, нежели некто, занявший не свою нишу. Человек, идущий своей дорогой, спокоен и уравновешен, ему нет смысла метаться, он ровен и величав. Причем положение этого человека в так называемом обществе, наличие или отсутствие финансового достатка не играют никакого значения, ибо и среди сильных мира есть откровенные неудачники, и среди сапожников есть счастливые люди. То, что творят случайно попавшие на высокий властный пост ярко противоречит тому удовольствию, которое приносит ходьба в сапогах, пошитых сапожником от бога.
Положение, как следовало из текста, здесь ни при чем. Автор прямолинейно обращал внимание на тот безжалостный факт, что многие миллионы людей родились лишь для того, чтобы первый человек смог совершить проникновение в таинства космических глубин...

Вчитываясь глубже, я понимал, что жизнь не баловала автора, и даже напротив, весьма часто испытывала его терпение задиристыми и скверными выходками. Тем не менее, свою жизнь он не променял бы ни на какую другую; причем такое его поведение следовало объяснять, оказывается, лишь человеколюбием. Поскольку своей судьбы он, видите ли, не посоветовал бы никому. Эти его заявления я считал откровенным позерством, и не принимал их всерьез. На самом деле со страниц произведения рвалось и билось скрытое презрение к современному человеку, и мне было крайне интересно докопаться до его причин.

Постепенно я привык спорить с автором; благо, поводов он давал количество поистине исключительное. Например, он огульно утверждал, будто бы все, что можно написать дельного о жизни - так или иначе уже написано и должным образом увековечено классикой. Максимум же, что может ожидать читателя впредь - это жалкие разновидности обмусоливания тех самых вопросов, на которые уже давным-давно даны ответы. Я не совсем соглашался с ним. Мне, напротив, казалось, что современные, актуальные и острые произведения - соль современной действительности, и лишь они могут отражать ее правдиво и точно. Мой воображаемый визави возражал мне с книжных страниц. Это все шелуха времени - усмехался он, дунет ветер, и все наносное исчезнет, тогда как главное таковым было, таковым и останется.

...Закрывая книгу, я предавался размышлениям. Мое видение мира складывалось на протяжении многих лет подобно редкостной по величине мозаике из неисчислимых тысяч осколков. Противоречивый же автор врывался в мой сложившийся мир и без промедлений вступал с ним в яростную схватку. Эта схватка походила на борьбу двух именитых чемпионов армреслинга, когда сцепленные руки мощных борцов оказываются то на одной, то на другой стороне «поля»; и отступать никто не намерен! Впрочем, часто (а по честному, и довольно часто) я был нещадно и напрочь бит моим соперником. Этот факт заставлял иногда подвергать критике мои собственные взгляды. 

...Для чего иногда необходимо переносить свои мысли на бумагу? Чтобы упорядочить их. Иногда кажется, что в делах наступила полная сумятица и что несделанного - того, что надо было сделать уже давно - накопилось чрезмерно; однако стоит только прибегнуть к чистому листу и примерно разложить все по полкам - становится видно, что аврал ни к чему, дел не столь уж и много и вообще - паника напрочь излишня. То же самое и в отношении мыслей. Едва голова разбухнет, как спелый арбуз под азиатским солнцем от обилия важного - сразу необходимо дать всему этому хозяйству ревизию и решительно упорядочить его. Лишь в этом случае есть шанс не утерять рациональное зерно, порой прячущееся под наплывом громоздких, безмерно рыхлых нагромождений.

Очень сильно заставило меня задуматься такое его откровение: «Я не убиваю и не ворую не потому, что это безнравственно и запрещено законом. Вовсе нет. Я не делаю этого сознательно...». Рассуждения подобного толка показались мне весьма занимательными по той причине, что в них автор открыто демонстрировал свою сущность. Как мне раньше не приходило в голову коснуться этой чертовски затейливой темы? Ведь сколь много людей живут в согласии с общественной моралью лишь потому, что она имеет статус «общественной». Была бы другая мораль - были бы другими люди? А если найдется тот, кто захочет развернуть нынешние убеждения на сто восемьдесят градусов и сможет заставить в это поверить? Какие вершины окажутся срезаны? В какие глубины провалится мир?
Вообще, к этому времени я все глубже проникал в мировоззрение автора, и мог более или менее точно сформулировать его отношение к жизни. Он был завоевателем. И завоевателем он был убежденным. Он никогда не ограничивал свои стремления. Ни при каких обстоятельствах не возводил себе малейшие рамки. Не сужал свои горизонты, считая подобные занятия неблагодарными, да и опасными; нельзя, подчеркивал он, сердить богов удачи. Чем больше я углублялся в его сильную прозу, тем явственней понимал, что мой визави категорически  против необходимости подставлять для пощечины вторую щеку. Его философией была философия  бойца с замашками азартного игрока, весьма уверенного в своих силах и возможностях. Ну разве не кощунством звучал его призыв не тратить время на то, чтобы биться по любому поводу лбом об пол, а лучше выбираться из всех передряг и плавать в житейском море, призвав в помощники решительность, смелость и категорию личностных интересов. Из прочитанного выходило, что область гуманизма и всеобщей мягкотелой любви вообще недостойна внимания человека, идущего к цели.

Я возражал ему. Существуют же вечные ценности, которым человек обязан следовать, находясь в обществе себе подобных. В конце концов, милосердие и любовь к ближнему далеко не последние величины на этом свете; и тот, кто их исповедует, вне всякого сомнения, живет в лаконичном согласии с самим собой. Любовь и гармония правят миром, и те, кто считает, что жизнь развивается по каким-то другим законам, рано или поздно потерпят крах.

Мой же собеседник издевательски смеялся мне в лицо. Только тот, кто в состоянии позаботиться о себе, сможет и (при желании) помочь своему ближнему. Любовь, подчеркивал он - мощнейший инструмент; может возвысить, а может и раздавить. Слепая же и ни на чем не основанная любовь уже погубила не одну светлую личность. Такая любовь заставляет верить в то, во что верить не следует. Внушает ничем не обеспеченные иллюзии. Дарит напрасные надежды. Но не стоит забывать, что рано или поздно она покажет свои отточенные клыки!

Только человек гордый и свободный от рабских комплексов в состоянии сам крутить изменчивый маховик жизни в нужную сторону. Слабый же духом, покорно и в течение многих лет вымаливающий для себя и своих ближних малую толику от вселенского счастья, возможно когда-нибудь и получит что-то в ответ на свои просьбы. Но раньше его всем этим воспользуется тот, кто придет и возьмет все, что ему нужно. Моими ангелами-хранителями всегда были терпение, спокойствие и настойчивость, мой же собеседник более всего дружил с духом азарта и неуемных стремлений.

С самого рождения и на протяжении сорока почти лет моя жизнь походила на Гулливера, привязанного лилипутами сотней маленьких канатиков. Канатики тоненькие - но их много, и держат они чертовски крепко. Этими канатиками были как насущные каждодневные заботы, коими без сомненья щедро переполнен быт каждого из нас, так и свод убеждений и принципов с которыми, до недавнего времени, мне жилось легко и удобно. Мне казалось, что я точно знаю, в каком именно месте проходит граница между добром и злом, что следует считать белым, а что можно с полным правом отдать в лапы черного. Эти знания были для меня понятными и, что скрывать, удобными. Читая книгу, я видел, что ее автор до определенного времени тоже был «привязанным Гулливером», однако в определенный период жизни смог сделать волевое усилие, подняться выше обыденных обстоятельств и в результате стать тем, кем захотел. Стать человеком, который имеет право на голос в бурлящем море голосов мира. Этим он, не скрою, несколько покорял меня. А за это я был склонен прощать ему некоторые особо крамольные, с точки зрения нормального человека, предрассудки. Сам же автор о  нормальных людях выражался следующим образом: существует, говорил он, два типа так называемых «хороших людей». Одни еще хорошие, другие же уже стали таковыми. Безусловно, неустанно подчеркивал он, вторые представляются значительно более надежным материалом...
В подобных случаях я ловил себя на мысли, что с этим сложно не согласиться. Уверенные рассуждения автора о природе вещей уже не казались мне спорными. По мнению писателя, во избежание всяческих разочарований, насущно необходимо принять как должное тот непреложный факт, что каждая вещь имеет свою природу. К примеру, нет смысла сердиться на зиму из-за того, что холодно, проще принять как должное: ведь это зима, и именно такова ее особенность. Глупо сердиться, например, на то, что кошка съела вашу любимую канарейку - ведь инстинкт охотника впитан этой хвостатой божьей тварью с молоком матери... Признаюсь, подобные взгляды определенно не казались мне лишенными здравого смысла.

Талант человека пишущего измеряется высотами, на которые он способен взлетать, и глубинами, в какие ему дано погрузиться. В этом мой пугающий автор не знал себе равных. Его строки то и дело взмывали ввысь, подобно стремительному орлу - гордому князю птиц, а затем, с неизведанных высот, падали на землю, то проникая до самых ее основ, то пронзая навылет... Это движение завораживало. Оно... увлекало. 

Постепенно мне стало удаваться глядеть на мир глазами моего циничного и гениального собеседника. И лучше бы я не делал этого! Что я увидел вокруг, о Господи? Что я живу с женщиной, с которой меня не связывает ничто, кроме пустой многолетней привычки. Открылось, что мои дети - по сути чужие мне люди, давно живущие какими-то своими, неведомыми мне интересами. Представился круг моего общения - все эти люди, которым вечно от меня что-то надо. Впрочем, были и другие - от этих иногда что-то надо мне... Я увидел, что последнюю по настоящему дельную и умную книгу я прочел лет десять назад, и теперь, признаться, весьма слабо помню, о чем в ней шла речь. А ведь это то, от чего предостерегал своих читателей мой автор! Именно к таким как я, погрязшим в инертном бездействии и во многом к определенному времени разочаровавшимся, и обращался этот великий деятельный человек! Именно нам он протягивал руку помощи. Никогда не поздно, писал он, успеть сделать что-то, за что не стыдно будет перед потомками. Никогда не поздно успеть что-то сделать.

Я ушел из семьи и предался раздумьям.



Часть 2. ЗЕРКАЛО

Мои поступки все, кто знал меня раньше, назвали безумием. (Впрочем, мой автор с присущими ему благоразумием и дальновидностью предупреждал в книге, что именно так оно и случится). Я чувствовал себя его другом и единомышленником. В постоянных мыслях и дисциплинированном самосовершенствовании проходили теперь мои дни. И эти дни, в отличие от прежних пресных объедков, были кушаньями, щедро пропитанными великим смыслом. Теперь мне с легкостью удавалось пропагандировать идеи автора, я играючи и дерзко одерживал победы в спорах и тут же с ужасом наблюдал, что против меня и моего учителя - стена. Огромная, воздвигнутая из угловатых вековых глыб, она мешала людям понять меня и моего кумира! Мешала нам достучаться до них, протянуть руку истинного спасения и дать им в руки знание. Единственным, что утешало и поддерживало меня в этих битвах, была могучая книга. Все, что в ней было написано, сбывалось прямо у меня на глазах. Мой кумир предупреждал о том, как трудно будет достучаться до разума людей. Он говорил мне, что миссионеры во все времена становились жертвой безумствующей черни, убежденной в своей незыблемой правоте. Почему же они не хотят верить мне?! - восклицал я с отчаянием, обращаясь к кумиру. Потому, давался мне мудрый ответ, что они очень боятся. Сейчас они живут так, как им удобно, так, как они привыкли жить. Зачем им что-то другое, неведомое? Их предки рождались и умирали, завещая им следовать своим убеждениям, и большинство так и проживают свои незаметные жизни, не смея поднять голову к высокому небу. Но не все; к счастью, не все! И кумир благословлял меня на поиск единомышленников, которые должны будут поддержать меня в моих усилиях.

Я искал их с нечеловеческим упорством.
Его доверие переполняло меня и делало во сто крат сильнее. Его поддержка делала мою сущность мудрее и глубже. Верная книга давала мне возможность знать то, что другим неведомо, и это сокровенное знание заставляло мою очистившуюся кровь азартней бежать по венам.

Иногда, оглядываясь назад, я содрогался. Насколько невзрачны и бессмысленны казались прожитые мною дни, неумолимо похожие друг на друга, точно пара изношенных башмаков. Их давящий серый цвет ужасал меня даже сейчас! Стремление иных перегибать палку в то время откровенно пугало меня. Я был одним из тех, кто твердо знает свое место, и раздумья о том, плохо ли это, хорошо ли, не  были предметом моих волнений. Я никогда не таил подолгу зла; старался никому не быть помехой... Эти спокойные привычки обеспечивали мне тихое и незлобивое существование.

Сколько времени я потерял!
И сколько глупцов теперь пытаются, по их жалкому мнению, меня образумить. Да если бы им хоть на сотую долю дать разум моего кумира, они бы увидели, насколько жалки и безнадежны их попытки. И ведь я пытался сделать это! Разве я не предлагал им книгу? Разве не советовал настойчиво ее прочесть? Что же получал я в ответ? Чем громче я кричал, тем меньше меня слышали. Я орал в полный голос - и девять из десяти отшатывались от меня, не желая даже принимать мою книгу в руки, мямля при этом, что им это не интересно или они и так это все знают (?!), а каждый десятый соглашался прочесть ее, внушая мне тем самым большую надежду. Получая же книгу обратно и надеясь услышать слова восхищенной благодарности, я слышал лишь полуравнодушное: «занятная книжица...». Занятная книжица?!! Да что могут понимать их маломерные мозги, отравленные издержками цивилизации... Мой кумир избегал тратить время на изучение скучных предметов, которые никогда и ни в чем не пригодятся ему в деле. Он точно знал, что времени и так очень мало и весьма нерачительно разбрасываться им!

Только вчера был в гостях у четы психологов. Вот престранное племя! Получают деньги за то, что (по сути) подставляют свои уши всем желающим выговориться. В большинстве же случаев всем их скользким - как истертый обмылок - советам и нравоучениям - грош цена. Мое крайне скептичное отношение к подобной публике вылилось в горячий спор с этими передвижниками от психоанализа. (Заметил за собой новую черту - стал медленнее отвечать на вопросы. Раньше мог парировать не задумываясь, но в свете новых событий не могу позволить себе сорить непродуманными доводами). Впрочем, не скрою, присутствовал в этом визите у меня и корыстный интерес - меня несколько начинала заботить моя все более выпуклая взаимосвязь с кумиром. Не подумайте только, что я якобы захотел наконец вырваться из плена. Такие слова я слышал во множестве и, признаться, никогда не слышал ничего бездарнее и пошлее. Просто существовали некоторые… назовем их так, занимательные факты, и мне хотелось попробовать выяснить их природу. Мой автор писал, что иногда, для того чтобы познать самого себя, нужно втянуть в тематический разговор посторонних и, желательно, незаинтересованных лиц.

Целый вечер, в противовес их нравоучениям и заумным фразам я пытался услышать об их видении мира - и не слышал ничего похожего на истину. Их речь слагалась из знаний, в которых не было ничего нового; скучных доводов, в которых не было ни капли трезвого рассудка, и свода непреклоннейших убеждений, среди которых напрочь отсутствовало хотя бы одно личное. Было видно, что эти люди просто разучились использовать мозги, напрасно дарованные им самим провидением, и сами себя обвесили красными флажками - на предмет случайного нарушения неизвестно кем установленных границ. У них было свое гнездо, из которого они боялись выпасть больше, нежели настоящие птенчики со слабой шеей!  Определенно, мы не понравились друг другу, и я покидал это семейство со смешанным чувством жалости и презрения. Они сами не захотели ухватиться за протянутую им соломинку.
Все же кое-что продолжало настораживать меня. Дело в том, что со временем я предпринял все возможное, чтобы поближе познакомиться со своим кумиром. К личному знакомству, в силу различных факторов, мои попытки не привели, но все, что так или иначе касалось моего кумира, я, как благодарный поклонник, не пропустил. Все газеты, в которых когда-либо выходили статьи о Нем бережно хранились у меня в ящике стола. Увеличенные фотографии смотрели на меня со стен днем и ночью. Записи теле - и радиоинтервью  были предусмотрительно записаны на кассеты и теперь регулярно мною востребованы. Я настолько хорошо знал человека, учеником которого себя считал, что вряд ли кто в этом смог бы со мной посоперничать. Ему редко предоставляли возможность выступить перед широкой аудиторией, но такие случаи все же случались время от времени. Для меня это были дни откровения и искреннего ликования. Слушайте, восклицал я, непосвященные! Слушайте слова великого человека, и постарайтесь понять Его. Запоминайте все, что Он скажет вам и не разбазаривайте понапрасну эти глубинные знания. Пользуйтесь ими и почитайте это за величайшее из благ. Мой кумир призывал всех быть здравомыслящими личностями и, прежде чем совершать что-то, обязывал крепко подумать своей головой. Он убедительно доказывал, что нет на свете добра и зла, а есть лишь польза или вред в том или ином конкретном случае. И чтобы осознать это, нужно всего только стряхнуть пыль с понапрасну застоявшихся и замусоренных мозгов.

И познать истину. Величественную и простую.

Его выступления многих вгоняли в шок, а кого-то и заставляли исходить злобной слюной. Мой кумир был неизменно великолепен. Он бил противников их же оружием, тонко разил интеллектом, побеждал безупречной логикой рассуждений. Что в свою очередь удивляло меня более всего, так это огромное, просто-таки безмерное количество равнодушных. Как я мечтал о том дне, когда Он приедет в наш город! Возможно, его личное присутствие здесь  позволит выявить наших единомышленников и я не только познакомлюсь с Ним,  но и обрету друзей? Я жил этой смелой надеждой.

Никак не могу решиться сказать о своих волнениях; впрочем, будь что будет. Некоторые несущественные мелочи не давали мне покоя и даже порой заставляли усомниться в моем душевном здоровье. Дело в том...

Даже не могу решиться признаться в подобном... Дело в том, что мне стало казаться, что мой кумир с некоторых пор... Что с некоторых пор Он... Он дублирует меня! (Как не дрогнула написать такое моя рука, удивляюсь безмерно). Сначала я думал, что это простые совпадения; того, кого любишь, не хочется пачкать сомнениями. Но неоднократно было так, что вечером я излагаю новую, только-только пришедшую мне мысль о, к примеру, всеобщей людской трусости и узколобости, а через какое-то время в телеинтервью кумир повторяет МОЮ мысль слово в слово! И так - несколько раз подряд! Я побрил голову, для того, чтобы любыми средствами привлекать к своей персоне больше внимания - а спустя несколько дней - большая фотография в газете. И на ней мой учитель сверкает свежевыбритым черепом. Кто-то сочтет это эксцентричным поступком, но Я-то хорошо знаю, как это называется. Это же воровство! Одно непонятно, зачем ему это?  Зачем ему копировать своего ученика? Ведь это, по меньшей мере, нечестно?

Немного успокоиться помогло знание, что каждый человек от рождения свободен и волен делать то, что ему нравиться. (Это, кстати, один из принципов кумира; в моей, впрочем, обработке). Действительно, если глубоко осознать это, то станет несколько проще... Тем не менее, наши отношения простыми теперь не назовешь.

Это был исключительный день. День, который почти примирил меня с ним... С Ним. Наконец-то Он вспомнил о том, что слишком долгое время не был дома, и известил о своем желании навестить родные края. Я принял большое участие в подготовке праздника - не каждый день в наше захолустье приезжает такая величина, да еще избалованная заграничной жизнью. Мне удалось сколотить группу единомышленников (впрочем, сказать откровенно, мало кто из них догадывался, в каком великом событии им предстоит участвовать. Но я не счел нужным их вразумлять. Мой кумир, узнай об этом, не сердился бы на меня - в конце концов, он сам утверждал, что сначала твои собственные интересы, а потом уже все остальное). Всей группой, на протяжении нескольких дней осаждали резиденцию городских отцов (ужаснейшие взятколюбивые и примитивные особи; тоже вначале не хотели осознавать, кто к нам едет). К счастью, вдобавок ко всему, трусливые. Пришлось для достижения своей цели не останавливаться ни перед чем (до этого очевидного инструмента додумались Мы с кумиром) и пригрозить властям едва ли не силовыми акциями неповиновения, перед этим разбив в их сером доме два окна. (Как писалось в книге - во всяком деле вам поможет гордость, храбрость и настойчивость). Испугались, собаки. Выделили центральную площадь и обещали трибуну, лимузин и репортеров побольше. Только после этого я распустил своих скво с плакатами по домам. Бездельникам-студентам велел не расходиться и прочитал им жесткую лекцию о чистоте помыслов и внутренней свободе. Уверен, эти жалкие особи из числа патологических недоучек меня даже толком и не слушали. Впрочем, сегодня денег на спиртное не спрашивали; ну и черт им подаст!

Меня к нему даже не подпустили! Слышите - Меня к Нему не под-пус-ти-ли! Моего кумира с самого первого дня обложили неверной свитой и не выпускают его из этого гремучего круга. Чем только не заставляли заниматься этого великого человека! Уму непостижимо! К приезду приурочили открытие памятника какому-то неизвестному герою (оказывается, тоже наш земляк, только почему о нем раньше никто не слышал?), и Его с собой потянули. Резал ленточку на морозе и идиотски улыбался в объективы. Ну разве для этого Он приехал? Организовывают ему выступления перед «народными массами» - а они только лениво глумятся, слушая его речи. Это вместо того, чтобы записывать за ним каждое его слово! Ну что - это народ? Сборище потерянных и похоронивших себя заживо глупцов, не видящих света. Но Я - не таков! Я найду методы довести Его правду до них.

Сегодняшней ночью памятник новому идолу - никому неизвестному герою-выскочке разлетится вдребезги от мощного взрыва. Туда ему и дорога!

Кошмар... То, что творится - это кошмар, сплошной и  тягучий, как загустевшая патока. Величайшего философа всех времен, редчайшего гения человечества, как последний отброс общества скрутили и бросили в застенок. В голове не укладывается, особенно если учесть, что бросили вместо Меня! И надо же такому случиться, что все случайные очевидцы (и откуда им взяться в три часа ночи?!) с упорством будильника трезвонят будто видели пробирающегося к месту происшествия человека, и человеком этим был Он. Слышите, Он!!! Они приняли Меня за Него и теперь готовы это подтвердить хоть на дыбе!

Сразу же я отправился к уполномоченным органам и заявил, что все это провокация против величайшего из людей, и что на самом деле во всем виноват Я. А эти выродки, в головах которых не осталось ни капли того, что у человека зовется мозгами, позорно выгнали меня за дверь. Сегодня ты двадцатый, куражились они, кто желал нам покаяться.

Что же мой кумир? Он молчит. Он слишком горд, чтобы принимать участие во всех этих дрязгах, и слишком высок, чтобы все это могло взволновать Его. Не зря же он писал в свое время, что человеку мыслящему тягостно пребывать в обществе ограниченных и однобоких людей; высокому человеку суждено очень скоро задохнуться в таком окружении. Да, мой кумир слишком велик, чтобы поклониться им в ноги в иллюзорной надежде на прощение. Проклятое судилище проклятого большинства одинаково во все времена! Единицы могли противостоять этому. Кто из нынешних способен сгореть за Идею? Кто за Мысль рискнет отправится на эшафот?! Не слышу?!!...

Сила независима. Ей все нипочем - она свободна. Сила духа человеческого поистерлась с веками, но в некоторых особях тлеет и тлеет еще огонек, при необходимости превращающийся в пожар. Быть сильным - трудно, еще труднее оставаться таким всегда. Как когда-то не самый большой туманный остров заставил весь мир пользоваться своим языком, так и каждый великий человек должен одаривать других своим гением. Мой кумир не разочаровал меня - он смог показать слабохребетникам и слюнтяям, как должен вести себя Человек, попавший в беду.
Я спасу Его, что бы мне это ни стоило.




Эпилог

...Я часто говорю с Ним. Напрасно ожидать словоохотливости от такого замкнутого нелюдима, как мой Кумир, однако ответы на некоторые мои вопросы я получаю. Его осудили и отвернулись все, кроме меня. Глядя на его огромный портрет, я каждый вечер дарю ему силы своей души... Он с благодарностью принимает их. Такого единения между нами еще не было... Он очень мудр... Порой я теряюсь... Кружится голова и ломит виски... Погасшая свечка чадит, издавая резкий запах... Как ломит виски...
Кто сейчас пишет это? Я или... Он?.....................................

декабрь, год 2001.