Песня русского чукчи

Чукча - это ведь кто? Тот, кто едет себе по просторам и поет песню. Песню обо всем на свете. О дороге, о небе, о путях, о себе, о жене, о детях, о снеге, ветре, морях и странах. В его песни вплетается все, что когда-либо касалось его. Конечно, если путь достаточно долог.

Казалось бы, что тут такого - ехать из одной губернии в другую на санях? Пахнущая сеном и навозом лошадь, гремучие груженые сани, снег вокруг, снег, снег, снег... Ну совсем ничего интересного. Но дело в том, что есть у меня один на примете мужичок. Его Никиткой зовут. Не потому, что молод, а потому что ростом невелик, а характер - покладист и не сквернословен.

На примете - от того, что когда едет он один, все что-то забавное рассказывает. Он думает, что его никто не слышит, а звуком голоса своего себя же радует, что, мол, не один.

В этот раз, как появилось у меня времечко свободное - я к нему в сани в виде полена прыгнул.

-...думаешь, верно, что муторно это, ехать, да ехать. Кляча, мол, еле плетется, а впереди - покрывало дорог, да в том-то и оно, что дорога так и стелится под Прошеньку. Она, когда бежит, бубенчики очень весело звенят. Те бубенчики ей вчерась дочка моя подарила - три и все разных голосов. Я их про себя назвал так: Мишка - пацан мой малой, голосок тоненький, совсем детский, Машенька - как у дочери средней голос - еще с звонкими струнками детства, но уже по-женски мягкий, добрый голосок, а третий - Душечка - так я женушку свою зову (а как иначе?). Звенят, звенят, а порой - утихнут, а со стороны леса - отзываются еще перезвоном их голоса - отрадно это. А отчего отрадно, спросишь, да от того, что вокруг - ни души, что поет все это благолепие мне, не по ошибке, а потому, что я здесь еду. Среди снегов, дорог, лесов, холмов, по Руси-матушке! Велика она у нас, от края до края - верст немилосердное число!

-Давече ехал с нашего уезда до Ярославля по железной дороге, так долгонько-то как вышло! И день и ночь, и снова день, и снова ночь... А мимо все города, села, деревни, уезды, губернии - чуднО так, что люди - куда ни плюнь - все живут себе и живут. Порой, правда, ехали много часов кряду, я в окошко поглядывал - ни домика, ни лачуги видно не было, только за окнами "тук-тук" - то колеса паровоза стучали. И думаешь, как же ты велика, Русь! Широка, родная! То одни края откроет, то другим боком повернется, лукаво подмигнет красотой своей - то местом каким, церковью дивной красоты на пустынном месте, то человеком каким интересным, в тот раз познакомился я с казахом одним - он в зеленом халате ехал, в тюбетейке, ботинки смешные на нем были, с носами, как у твоего Сашки, вздернутыми к солнцу. Долго мы тогда с ним говорили, смешной народ они, совсем другие, а старых чтут, а все равно - тоже русский!

-Да что там, про поезда да вокзалы говорить - если глаз от крупа Прошеньки оторвать, да кругом обернуть - диву дашься, сколько земель, сколько дивностей. Зима хорошо нынче вступилась, крепко за землю ухватилась, зубами впилась, аж кожу порой колет, а в колодце и днем лед пробивать приходится! Снегом обложила - верха, низы, всех и всё покрыла - щедрая нынче, вот и вчера взялась за своё, со свистом и воем метели сыпала, не то, что как из ведра, как из твоей бочки! Думал, совсем засыплет, не откопаемся, так лютовала! Но к полуночи остепенилась, приутихла, иной раз только робким псом вякнет, да угомонится. Так утром я умаялся лопатой махать, даже старшого разбудил в помошники.

-А теперь - еду. Путь не близкий, но зато хорошо-то как! Свежо на улице, зато снег дюже серебрится, будто пыль алмазная - искрится, аж глаз режет! Глянешь окрест - так прибрано кругом - прежде дряхлые елки, что стояли поодаль и видом мрачным своим пугали, теперь обернулись красавицами стройными и неприступными! Хочешь подойти - а они отбежали от тебя в сугробы, а если и доберешься - только коснись, или, положим, ветерок задумает шутить - стоишь в сугробе, за шиворот нападало, в сапогах снег, в рукавицах снег, тулуп весь в снегу, сам упревший от такого путешествия, а толку - никакого, ну, потрогал, а дальше? Так что это, брат, красота только издали. Но красота дивная, тонкая, как царица!

-Глянь-ка вдаль! Вишь, как чуднО снег украсил все, вчерась еще натоптано тут было, да метель все скрыла, вон там - поля, луга - все скрыло под ровным покрывалом, оно так вздымается местами, будто что-то там такое, эдакое лежит, непременно красивое и загадочное! Вот, положим, видишь - снег лежит гладенько, гладенько, а потом вздымается немножко, чуть опускается, опять чуть вздымается, а затем - совсем уж непристойно, будто налитой грудью молодухи, вздымается вверх, не ровен час - подумаешь, что там баба огромная лежит! Ан, нет! Грудь - вовсе и не грудь, а просто стог сена! Да, к тому же, дряной стог, дряного сена! Вот, он, обман зимы, но какой красивый обман, как бы говорит - а ты не ковыряй, не раскапывай, тошно чтоль просто любоваться?!

Никитка тяжко, с какой-то давней и скрытой тоской вздыхает, откидывается в санях назад и натыкается на меня в виде полена.

-Хм, а это что еще тут делает?! Вроде, не дрова везу... Ладно, сгодится, но не под задом ведь!.. Ишь, куда припрыгало, полено озорное!

И отбрасывает в самый дальний край саней. Отсюда совсем ничего слышно не будет, да и дела... Может, как-нибудь еще вернусь к нему, болтливый он, когда один!