Ах, эти заморозки!

Должна признать, мы жили достаточно неплохо.
Мы просыпались под веселый звон будильника. Я бежала на кухню и готовила ему овсянку с фруктами, а потом мы сидели на мягком диванчике в комнате, он с овсянкой, а я с румяными гренками. Я сама выбирала ему рубашку и подглаживала воротничок. Он научился быстро рисовать мне стрелку на левом веке и красить ногти на правой руке. Мы всегда куда-то бежали. Мы купили махровые ковры и застелили всю квартиру. У нас всегда играла музыка, мы напевали друг другу песни. Вечером встречались где-нибудь как в первый раз, ели в каких-то ресторанах, пили что-то в барах, ездили по друзьям. Мы встречались снова и снова, и становилось горячее. Мы постоянно были как электрические.

Мы жили очень даже ничего, до того самого момента, пока не грянули страшные морозы. Неожиданно, как снег на голову. Стало вдруг холодно и душно в квартире. Запотели стекла от пара кипящей воды в чайнике. Нас приклеило друг к другу неизбежностью. Мы загородились друг от друга слоями одежды.

В нашей маленькой квартире по моим ступням в носочках потянул мороз, и появилось ощущение, что теперь вместо ног у меня деревяшки. Неприятно. Я не выдержала, вскочила, чуть не опрокинув на него горячий чай, побежала на деревяшках подтыкать балконную дверь кухонными полотенцами со всех сторон.

Он булькнул от эстетического неудовольствия. Кто-то сверху резко распахнул окно, и свалилась груда белых зерен, чиркнув по стеклу в белых узорах. Он вскочил со скрипнувшего стула и пошел на балкон, курить – откинув все мои полотенца в сторону.
Я была тогда всего лишь через коридор от него, ловила медленно доходящие остатки дыма, ожесточенно помешивала крупу в кастрюльке на плите – пришлось перегнуться через половину кухни. Это не я такая большая, это кухня такая мне тесная. Он вернулся. Можно писать о нем в газетах под заголовком «Получивший обморожение на собственном балконе».

- Ты закрыл балкон?

Он молча сел и положил в рот фундук из вазочки с орехами. Так в нас все и замолчало. Не было бы этих заморозков, не было узоров на стеклах, загородивших мир, не было бы нас таких. Отовсюду в окна заглядывали белые нитки мороза. Я пошла в комнату и занавесила окно. Он скрипнул стулом, приблизился вплотную и раззанавесил.

- Мне мало света.

- А меня тебе много?

Вопрос был даже не риторический. Не загадочный как раньше. Какие тут загадки, когда мозг приморозило.

Он почему-то включил передачу про каких-то насекомых, а я зачем-то включила на мониторе фотографии столетней давности. Действительно, зачем? Наверно хотела ему показать, как все было, когда было хорошо. Тут в глаза бросились его маленькие колючие усы, и тогда я решила, что насекомые ему точно ближе.

Скука тянулась и скрипела, точно резина. Пропищал телефон и, разрядившись, умер. Захотелось подняться, обуть каблуки и уйти, отстукивая по плитке все, что я думаю об этой новоповисшей пустоте. Но на улице заморозки. Мы были прикованы друг к другу снежными цепями и заколочены ветром снаружи. Мы были как два перемороженных окорочка, запечатанных намертво под пленкой в холодильнике. Было душно. Ни одна отдельная мысль не стучала живой жилкой в голове, но все было понятно. Я приблизилась на полусогнутых к нему и накрыла нас с головой одеялом. Он высвободил голову, приклеенную к насекомым. На нас падали узкие мутные лучи. Все было и так ясно.
Завтра. Здесь. Не будет нас.
Завтра будет он.
Завтра буду я.