Ступень

                посвящается Инне Кузнецовой         

               

                «С Т У П Е Н Ь»



Железнодорожная станция маленького городка в Средней Азии. Против старого, деревянного здания вокзала, окружённого пыльными деревьями, у перрона стоит товарный поезд. Хвост его далеко в степи, голова же возле водокачки.

На подножке дощатого вагона, пробитого пыльными лучами солнца, проникающего сквозь щели, сидит мальчик лет двенадцати. Опустив выгоревший затылок между поджатых колен, он разглядывает трещину в старой засаленной шпале, уставшей от тяжести рельс.

Он ушёл из дому после очередной безобразной истерики матери - одинокая, с больными нервами женщина, кричала будто в лесу. Уехав после этого на вокзал, он решил не возвращаться: «Уеду! А куда? Нет. Лучше пойду жить в подвал, где штаб у пацанов. Найдут же... Потом в детскую комнату милиции сдадут...» Тут загрохотал поезд, передавая усилие от вагона к вагону - мальчик соскочил с подножки и побрёл по горячей пыли в сторону привокзальных улочек.

Воспоминания мелькают яркими разноцветными стёклышками калейдоскопа, словно в детской картонной трубе с цветными стёклышками, купленной Илюше на базаре детства. Но теперь он уже взрослый, третий месяц, как вернулся из армии, счастливо избавившись от почётной обязанности, а сейчас идёт вот по ночному городу через тёплый дождь, заглядывая в редкие светящиеся окна. Теперь он действительно ушёл из дому...


     А сначала всё вроде шло неплохо. Мать после долгой разлуки редко заводилась, да и он всё больше молчал, ведь повзрослев, понял, что каким бы ни был родной человек, другого не дано.
    
     Но возвращаясь поздно, Илья помог матери накопить злую энергию и сегодня она вновь сорвалась на крик: «Ты мешаешь отцу! Ему нужно отдыхать. Он руководитель!!» Выйдя замуж, пока он был в армии, мать изменилась и демонстративно звала мужа в его присутствии только отцом. Ну, и он не сдержался: «хорошо, что ещё не папочка!» А закончилось всё словами матери: "Завтра отец поговорит в управлении и тебе дадут общежитие!"

     Илья собрал документы в дипломат и ушёл к товарищу, что жил в однокомнатной квартире. Всегда у него гости допоздна...


     Поднявшись в лифте на шестой этаж, он позвонил - тихо. Ещё раз надавил кнопку. Может быть он не один? Прошёлся по галерее большого дома, называемого палубным или галерейного типа: во всю длину балкон, с дверями в ячейки для трудящихся. И весь этот девятипалубный пароход плывёт по берегу озера с бетонной набережной. Близко звёзды - так только в пустыне. Тишину изредка нарушает повизгивание тормозов у мерцающего жёлтым, светофора.

     Илья ещё раз постучал по обитой рейками двери, но костяшкам пальцев сделалось больно и он в сердцах громыхнув ботинком, повернулся уходить.

     - Ты чо? - дверь приоткрылась.
     - Серёга, я тут опять с матерью поругался...Ну, знаешь ведь, как я с ними... У тебя кто-то есть?
     - Извини, я не один. Понимаешь, мать её отпускает к подруге ночевать не каждый день, сам пойми.

     Город казался теперь бескрайним и пустым - проспект освещали ряды фонарей, сходящихся в бесконечности. Окна и балконные двери в домах распахнуты, ведь только летние ночи дают долгожданную прохладу, а не мертвящую дрожь кондиционера.
Что же делать? Хм, вечный вопрос. А чёрт его знает, что делать... Жить негде. Опять ночевать на пыльном бильяардном столе в общаге? Надо где-то жить, надо где-то быть, кем-то слыть... Да-а, тоска. С деньгами тоже... Все же крутятся как-то... Эти шустряки в управлении, на стройучастке, на металлоконструкциях - везде. Недаром же новый «папа» устроил меня в снабжение.
     Мимо промчалась белая «ноль шестая», разгоняясь от поворота и надрывно воя на третьей передаче - из опущенных окон гремит музыка. Фонари светят только здесь, а на дальше, на тротуаре уже была кромешная темень, где-то журчала вода в арыке.

     Теперь он зашёл к Стасу, посвистев под балконом второго этажа. Тот не спал и открыл в одних трусах с толстым журналом под мышкой. Лицо обрадованное - к нему частенько приходили гости по ночам и эту оставшуюся не крашеной дверь, поставленную наоборот, так, что дыры под замок были и слева тоже - знало полгорода. Стас руководил дискотекой дворца культуры, по-совместительству работая инженером на заводе. Конечно же наоборот - по-совместительству во дворце культуры, но по сути так оно и было: инженерство своё он не любил, а так, по инерции учился на вечернем отделении филиала Ташкентского политеха, открытого в городе стараниями единственного в Бухарской области доктора наук, всеми уважаемого профессора Амона.

     Илья как-то сразу начал о своей семейной жизни...
- Проходи, проходи, - в ответ на объяснения Стас повёл себя так, будто все его друзья давно собирались жить здесь, - вот только раскладушку придётся купить, - он улыбнулся, натягивая залатанные джинсы и отправился на кухню заваривать чай.

     В этих краях все пили чай - много чая и везде: на прием у врача, в отделе кадров и на базаре. Всюду отдувался народ, прихлёбывая из пиалушек зелёный напиток.

    Илья сел в кресло, устало положив голову на высокую спинку, огляделся. У стены разложенный диван, покрытый знаменем «Трудовые резервы», когда-то украденном в праздничном настроении со стадиона. На две части делил комнату самодельный стеллаж с книгами, на нём магнитофон и телевизор без задней крышки, который отбили у мамы приятеля, норовившей выкинуть его на свалку. Меньшая половина заставлена дискотечными фонарями, а под потолком, размашистая надпись по обоям:

                С  НОВЫМ  ГОДОМ  !

     После целого дня нервотрёпки, расслабившись в большом, покойном кресле, Илья прикрыл глаза.

     Стас принёс чай, поставив на журнальный стол.
     - Конфет нет, сахара тоже. Ты ел сегодня?
     - Да, на работе. Дома не успел. Надо было сожрать всё, а потом ругаться, - жёстко усмехнулся Илья.
     - Там в холодильнике две котлеты осталось, из кулинарии.
     Стас жил в этой квартире давно и дверь на втором этаже знало полгорода.
     Вернувшись с кухни, Илья закурил, вытянувшись в кресле.
     - Надо отпраздновать мою самостоятельную жизнь.
     - Было бы на что. Может быть тебе по совместительству устроиться в дискотеку слайдоператором?
     - Да нет, перебьюсь. Я ведь снабженец, выкрутимся, - Илья положил на колени свой «дипломат», отделанный бежевой замшей. Из него появились фирменный флакон туалетной воды, баллончик дезодоранта, расписанный названиями столиц мира.
     - Аккуратный какой.
     - Ты знаешь, аж сам на себя радуюсь. Вот эти штаны ещё до армии носил, а как новые. Вот только сюда латочку поставил, - и раздвинув полусогнутые ноги, он выставил новенькую джинсовую заплатку, аккуратно пристроченную.
     - Сам что ли? Молодец.
     - Красиво жить не запретишь. А то надеваю джинсы, а там вдруг светится. Раз на свет - ды-ы-рочка. Вот такие дела... - вздохнув, опустил глаза к столу, взял сигарету, долго разминая между пальцами и, когда потянулся к зажженной Стасом спичке, на его лице не было и следа веселья.

     Стас вышел на кухню долить чайник: Жалко парня. Ну ничего. Страдание очищает.

     Илья встал, вышел на балкон заваленный старыми газетами и бутылками. Ночь заполнялась запахами цветущих абрикосов и яблонь. Зной ещё не спалил листьев и не выжег травы. От остывающего асфальта шёл накопленный за день жар, где-то на первом этаже, шлангом протянутым из кухни, поливали деревья под окнами. Прошелестела шинами «скорая» и под балконом диким голосом заорала кошка.


         Глубокой ночью Стаса разбудили звуки живой музыки. Мелодия струилась вверх и вливалась в распахнутую балконную дверь. Нежные переливы, проникнув в сон, вернулись вместе с сознанием в реальность так, что он и не заметил перехода. Звуки рождались из живого дерева флейты и дыхания Лешего, стоявшего под балконом с перекинутым через плечо командирским планшетом. Волосы до плеч и борода роднили его с ночью.

     - Курить дай чего-нибудь?

     - Давай заходи.

     Леший с женой, сыном, братом и постоянно меняющимся, но постоянно присутствующим другом, земляком из Бахчисарая, другом брата или кем-то ещё, жил в двух комнатах пятикомнатной квартиры на другом конце города, в седьмом микрорайоне. Ещё была веранда и он всё собирался застеклить её и сделать там мастерскую - писать картины. А пока там, в основном по ночам собирался народ пообщаться «про жизнь» и ни в коем случае «за искусство». Но в конце таких праздников, когда уже некуда было бежать за сухим вином, все равно начинались длинные тексты о концептуальности искусства и свободе художника.

     Сонно почёсываясь, Илья удивлённо разглядывал, возникшую в ночи лохматую рожу с кривым носом человека лет под сорок, достававшего из командирской сумки, так не похожей на его цивильный «дипломат» - большой аптекарский флакон, зелёный лук и соль, завёрнутую в салфетку.

     - Хлеб-то есть?

         Когда стало хорошеть, разговорились.

     - Я к тебе давно иду. Думаю, чего это они все спят в такую ночь? Уже был рядом со своим домом, смотрю - девушка идёт красивая. Оказалось, ей совсем в другую сторону, как раз сюда. Ну вот и зашёл. Что это у тебя? - Леший взял со стола исписанный лист.

     - Программу новую для дискотеки пишу. Пытаюсь показать связь поколений через работы художников...

     - Всё! Ни слова за искусство. Давай лучше тост: За встречу под столом!

     И выпили!

     - Хорош лучок, да? Это объедки с банкета по случаю окончания моего заказа для химкомбината. Теперь в кабинете начальника цеха будет висеть моя картина «Металлические сосны»... А ты знаешь, тут у нас был бард на гастролях? Мы его с Людкой приглашали, водку выпивали у нас дома и он рассказал, какой с ним случай приключился... Так вот. Был он приглашён верхушкой области на ужин. Собрались те, которым кажется, что от них зависит движение жизни. На обкомовской даче, за городом. А он парень, закалённый в боях с уродами. Одел спортивный костюм, кроссовки. Ну, вроде на природу. Прислали за ним чёрную тачку. Посидел он там с ними, поел всего дефицитно-калорийного, поговорил. Тут ему и предлагают, мол, а теперь ты нам спой, дружок. Вроде того: Повесели нас, милок, помоги переварить, - Леший вскинул голову и с блеснувшим бесом в глазах, зачесав волосы назад двумя руками, продолжил:

     - Так он им говорит, что вы все, конечно молодцы, уважаемые люди... А вот пою я на концертах. Вы туда приходите и слушайте, всех приглашаю, дам тоже. Выпишу контрамарки... Так теперь же ему, беднюрочке и машину попросить нельзя. И пошёл он на дорогу ловить попутку. Останавливает один такой, ну ты знаешь, они все похожи - с «кишкой» поверх джинсов, на заднем сиденье девочки. Чем ещё может взять в этой жизни наш бард, как не своим именем. Что у него ещё есть? Называет себя. А фарцу эту, видать заело. Девочки же, а пуп земли-то он! Ведь бабки-то у него. Ну и выдал нашему барду: А мне твои песни не нравятся! Хлопнул дверью, по газам и уехал, тупорылый. Ну, давай ещё по чуть-чуть.

     Илья внимательно слушал. Иное настроение, совсем другая мелодия входила в него, оставляя след на всю жизнь.


         Утром он, перешагнув через ноги Лешего, расположившегося на старом спальном мешке, прошёл на кухню и вскипятил чаю. Заел горбушкой и пошагал на работу.
     Через больничный городок, лесопосадку, защищающую город от песков, к району предприятий. Обгоняя спешащих людей, обрывками вспоминал вчерашние разговоры: Интересный мужик, этот Леший... Действительно весь волосатый. Притащил какие-то объедки. Да, с деньгами надо что-то делать. Завтра суббота. Надо бы со Стасом в кабак пойти, сухонького попить. «Денежки, как я люблю вас, мои денежки. Вы в жизни счастье, мои денежки. Прино-о-сите покой!», - пробубнил, напевая, Илья. Да... На мать теперь нечего рассчитывать. Нашла себе мужика. Начальник - вот счастье-то, ёбтыть. А в воскресенье можно и к Стасу на дискотечку сходить. Можно конечно и на полставки, но за сороковник? И как у этих дельцов на работе хватает наглости загонять всё подряд государственное имущество? Фанера, доски, шифер. Уголок, сетку, трубы. Специалисты, чёрт возьми. И не боятся. А Хам вообще говорит, что у него удостоверение внештатного сотрудника ГАИ и ОБХСС. Намекал, что когда они грузят, недалеко ходит заместитель директора завода по общим вопросам, чтобы «отмазать» если что. Да, шеф что-то про металлическую сетку говорил, а ведь её как раз к Хаму на участок надо будет везти. БабаИ ей загоны для баранов огораживают...

     Илья прошёл в открытые ворота проходной, перешагнув слабо натянутый трос. Охранница, дебелая тётка, базарно заголосила: Где пропуск? Вечно опаздываешь! Щас вот начальству позвоню! - Чёрт с тобой, завтра суббота. Сама тут собирает за провоз. С кого вином, с кого деньгами. С шоферов бензином, а потом те же менты у неё заправляются - мафия. Поприсосались, ломом теперь сшибать надо.

     По заводу вяло перемещались козловые краны, погромыхивая металлом своих опор. Где-то чиркнула, сверкнув, сварочная дуга. Мужики в спецовках, не спеша расходились по своим рабочим местам.

     - Опять опаздываешь? - начальник снабжения уже бегал, выгоняя из вагончика, забивавших козла, стропальщиков и стройбатовцев.

     - В лифте застрял.

     - В лифчике ты застрял. Ха-ха-ха, - шеф расхохотался, обнажив ряд золотых зубов между прокуренными остальными. В свои пятьдесят два он был ярым поклонником женщин и воины-строители по молодости болтали, что видели его в складе с товароведом Жанной, в не очень удобном для работы положении.

     - Поедешь за сеткой «рабица». Знаешь такую? Ну, то то же. Отвезёшь на стройучасток, да не забудь сразу подписать требование - потом концов не найдёшь.

     Илья сходил в управление, взял доверенность, дождался машину с местным кадром за рулём и уехал. Весь день ушёл на оформление и получение: то в бухгалтерии обед, то завскладом куда-то ушла, не «отпускной» день и тому подобные препятствия.
     Вернувшись на завод, сразу направился на стройучасток, но Хам сделал хитрую физиономию и вовсе не обрадовался полной машине сетки по его же заказу...

     - Это чё, ко мне что-ли? Да?.. А-а-а... - раздумывая вслух, Хам бросал в воздух ни чего не значащие слова. - Ладно, мне так мне. Двигайся, - он забрался в кабину и спросил:

     - Заработать хочешь?

     - Да, но...В общем-то...

     - Давай, поехал, - обратился он к шофёру и машина весело рванула с места. Илья подивился резвости водителя - с ним он крутил баранку не так воодушевлённо.

     - Кишлак пойдём? - улыбаясь добрым узбекским лицом повернулся водитель к Хаму.
- Нет, поближе.
Остановились недалеко от проходной, чуть в стороне и Хам уверенно пошёл к вахтёрше. Перекинулся с ней парой слов и та с готовностью опустила трос. Хам победно огляделся.

Илья, Хам и здоровый мужик лет сорока, обладатель великолепного пуза, поросшего рыжей шерстью, сидят на краю бассейна в бане. Голые, румяные после парилки и лоснящиеся, будто потные змеи - они уверены, что заняли лучшие места наверху блаженства.
Хам с мужиком что-то вяло обсуждают, а Илья болтает ногами в воде. В предбаннике гремит музыка и в паузах доносятся женские голоса.

На следующий день в голове Ильи носились яркие, но несвязные обрывки: вот они пьют коньяк и тёплое шампанское, вот шлёпаются задницами в бассейн, танцуют в предбаннике - дядя в широких трусах со стройной девушкой в спортивном костюме и кроссовках. Вот они делают массаж девушкам, гоняют на «Москвиче» за выпивкой в город (баня выстроена для рабочих на базе стройуправления за городом, возле строящегося электрохимкомбината). И разговоры о досках, деньгах, новом заместителе прокурора, друге пузатого. Игорь пытается затеять о чём-то другом, но от него отмахиваются, не понимая. Проснувшись на раскладушке за стеллажом, рядом с прожекторами и надписью на обоях прямо над головой: «С НОВЫМ ГОДОМ!», Илья решил, что кошмар продолжается. Но оглядевшись, пришёл в себя и сообразил где он и что он.
- Тебя вчера подтащил к дверям какой-то амбал. Где это ты так погулял? Алё, ты слышишь?
- На работе...после работы...в бане другой работы...
- Срочно чаю. Вставай, я сейчас сделаю.
К вечеру Илья зазвал Стаса в кабак. На главной площади против «Дома Советов» при гостинице функционировал ресторан и был тем местом, где можно было увидеть если не сегодня, так завтра уже обязательно всех «деловых» города: завскладов, снабженцев, заправщиков, шашлычников, газбудочников, сынков начальников. Захаживали следователи и даже кагэбэшники, а также просто люди, не знавшие, что ещё можно делать вечером, если не пить и не искать женщину. А их в ресторане, в основном по субботам, собиралось с десяток и разгорались большие страсти.
Сев за столик, выпили по фужеру сухого. Илья вновь почувствовал уверенность, ведь днём ему было совсем неуютно, пакостно во рту и на душе - будто перед всеми виноват - он всё пересчитывал деньги, перекладывая их из кармана брюк во внутренний карман пиджака и всё рассчитывал что на что потратить. А после вина стало легче, всё прояснилось - он вновь знал зачем всё это.
Тем временем ансамбль, объявив кому-то скороговоркой поздравления, завёл свою коронную плясовую: «Ах, Одесса, жемчужина у моря! / Ах, Одесса, ты знала много горя! / Ах, Одесса, ты мой любимый край./ Живи, Одесса, живи и процветай.» Илья направился с танцующим в кружок девушкам, как видно, с некоторым жизненным опытом. Ресторан гудел. В баре, отделённом от зала только бамбуковыми шторами и стилизованным под морской грот, стоял гул; монотонный и не стихающий, лишь заглушаемый песнями вокально-инструментальной группы. На некоторых креслах сидело уже по два человека и компании, облепившие столы, перекликались друг с другом. У стойки в два ряда толпились желающие добавить. Шла бойкая торговля сухим вином и шоколадками. Гуля, крепкая  татарка с золотыми зубами, выдавала по рублю стакан за стаканом. И лишь в углу стоит одинокий свободный стол, покрытый белой скатертью, сервированный и готовый к приёму особых гостей. Никто не посягает на его девственность, общество знает - это директорский. Молодой еврей Яша, занявший директорский пост недавно, время от времени проходит по залу, ожидая кого-то из прокуратуры. Кавалеры угощают дам, но кавалеров в семь раз больше и шум иногда вспыхивает угрожающим гомоном, но стихает - до закрытия и окончательного разбора ещё далеко.
По залу понеслось объявление, усиленное мощной аппаратурой: «Поздравляем Сэфика с днём рождения, желаем счастья и дарим ему эту песню»! - «Миллион, миллион, алых роз! Для тебя, для тебя...» Когда кончился танец, Илья, подвёл к столу молодую женщину, приобняв её за талию. Присев, она с готовностью взяла предложенный фужер, и познакомилась со Стасом. Вновь заиграла музыка и Илья увёл её плясать, а вернувшись один, победно сообщил:
- Вдовушка. Развелась и живёт одна.
- Желаю успеха. А я, пожалуй, пойду.
Стас часто удивлял Илью неожиданными поступками. Вот и сейчас, как могли здорово познакомится с её подругами и пойти к ним. Нет, он уходит, сжав тонкие губы. Ясно, что уговаривать бесполезно. Время к одиннадцати и швейцар тётя Шура уже ходит, переваливаясь квадратным телом, предлагая закругляться: Пора, пора, дорогие гостёчки.
А в зале всё больше растёт напряжение. Вокруг двух, трёх, оставшихся не у дел женщин, разворачиваются действия решительных мужчин. И вот уже кто-то выясняет отношения, схватив друг друга за руки, а ещё трое окружили, допивающую нервными глотками своё шампанское, молодую девчонку в широких, из тонкой ткани штанах и майке, свободно облегающей напряжённую грудь. У гардероба восточный красавец, в модных туфлях на высоких каблуках, поблёскивая металлом, вставленным вместо зубов, крепко держит девушку за руку выше локтя, погрузив волосатые пальцы в белое тело и что-то втолковывая юной барышне, у которой сквозь самоуверенность раскрашенного лица, пробивается испуг вчерашней школьницы.
Илья вышел из ресторана, ведя под руки двух подружек и правой рукой прижимая к себе бутылку шампанского. Долго провожали одну из них домой, пили вино на скамейке у подъезда, и наконец поднялись на третий этаж. Его новая знакомая, вставляя ключ, сказала не оборачиваясь:
- Смотри, чтобы завтра до семи тебя не было. Мать перед работой сына заведёт, мне его в сад вести.

Утром ему не предложили ни тапочек, ни кофе. Едва сообразив где он, Илья вскочил и на цыпочках, захватив одежду, прошёл в соседнюю комнату с красными шторами и одиноким телевизором в углу. Сюда если огнетушители по стенам развесить, совсем будет красный уголок. На стуле лежат детские вещи стопочкой сложенные после стирки. Ему было очень не по себе. Чувствовал себя виноватым перед всем миром и при виде детских вещей это ощущение увеличилось. Хотелось быстрее убраться. Застегивая на ходу молнию на джинсах, он выскочил на улицу. Не будешь же всю жизнь жить у Стаса. К матери я не пойду, значит надо выбивать общагу от завода. Деньги ещё эти... Что на работе?.. Если работать у Стаса в дискотеке слайдоператором, то можно и слайды делать самому. Надо купить фотоаппарат.
Он зашёл в универмаг, выгреб мятые четвертаки и червонцы и купил тот аппарат, что стоил всех его денег, будто освобождаясь от них и тягостного чувства, преследовавшего его с момента их получения от Хама, продавшего сетку узбекам в кишлаке.
Стас открыл ему и вернулся в комнату, где на диване были разложены слайды.
- Я купил фотоаппарат. Буду тебе слайды лепить. Зарабатывать сороковник на полставки.
- Слушай, извини конечно, но вот эти все хари, что вчера к тебе в ресторане подходили, они что, твои друзья?
- Да нет...Так, по работе...
- Послал бы ты их, а? - Стасу трудно было говорить, да и не думал он, что вправе кого-то учить жить, но жили-то они теперь в одной комнате...
А солнце уже поднялось и приступило к делу. В распахнутом проёме балконной двери две мухи нудно гонялись друг за другом, по кругу. Стас встал и плотно закрыл дверь, задёрнув тёмные шторы.
- Надо было на лето заклеить окна тёмной бумагой.
Илья включил магнитофон:
«Я привык бродить один
И смотреть в чужие окна
В суете немых картин
Отражаясь в мокрых стёклах...»
- Честно говоря, обрыдли они мне все. На работе они, в кабаке они, везде они.
- Ты сегодня приходи на дискотеку. Я отработаю, а потом придут к нам все свои ребята. Леший, что ночью заходил, Света с мужем, да ещё кто-нибудь забредёт наверняка.

Вечером во дворце культуры шумный народ занимал места в уютном кафе второго этажа, стеклянная стена которого открывала вид на светящиеся окна домов. Ведущий проверил микрофон, постучав по нему пальцем. Сменился свет и мощным аккордом прозвучали позывные. На экране вспыхнуло название программы, а на фоне музыки, дрожащей серебристой нитью саксофона, говорил Стас. Программа шла в полной тишине, лишь звякнула на дальнем столике чашечка, поставленная на блюдце и даже барменша, слушала, облокотившись о стойку: «Вобрать в душу всё богатство мира, всё новое и старое в жизни, все надежды, потери, завоевания и победы человечества, всю его мудрость и всю его боль - разве это не огромное счастье!» Прекрасные слова. Стас готовил программу по книжке Евгения Богата, о связи времён через произведения художников.
А потом танцевальная программа. На подиуме две девушки в красных атласных шортах и синих майках с большими белыми номерами, танцевали, заводя всех веселящихся несмотря на духоту - аплодировали знакомым мелодиям, посвистывая в пластмассовые свисточки. Высокий паренёк в узком модном галстуке не справился со своим ростом и скоростью, на которой выделывал невообразимые движения и, покачнувшись,  влетел головой в слайд-экран, установленный на распорках между полом и потолком.
После одиннадцати диск-жокей с трудом убедил народ в необходимости пойти домой и разгорячённая публика ушла в южную ночь, а Илья остался и помогал таскать аппаратуру: с азартом волочил колонки, набрав в охапку магнитофоны, плёнки и коробки, он уносил всё это на третий этаж и возвращался вновь.
Потом все собрались в дискотечной комнате. Леший заваривал чай, кто-то перематывал плёнку на двух магнитофонах, а его жена Люда, художница из Крыма, заинтересованно заглядывала в глаза юной девушке, беседуя с ней вполголоса. А девушка, юная, лет восемнадцати, видимо, не часто попадала в новую обстановку и беседовала с незнакомыми людьми - в её осторожных движениях была скромная неуверенность. Не было в ней свободы, граничащей с развязностью - откинуться назад, закинув ногу на ногу, взять в руки чашку и закурить - нет, всё это было бы для неё противоестественным. Сделав глоток чаю, она ставила чашку на блюдце легко и осторожно. В каждом движении рук, повороте головы, в том как она сидела в кресле - на самом краешке и немного боком, опустив и тесно сжав колени, - в каждом движении  невинность и грация. А вокруг  какое-то поле, не позволявшее обращаться с ней как со всеми - подойти и шутя взяв за талию, познакомиться. И хотя она всего лишь молча слушала Люду, все успели обратить на неё внимание. Тонкие черты и тёмные до плеч волосы - всё притягивало Илью и когда их глаза не смогли разминуться, он подошёл и они разговорились, расспрашивая друг о друге.
Просидели долго и три огромных окна от пола до потолка, светились в одиночестве огромного колодца внутреннего дворика среди ночной громады здания.
Леший поручил чайное дело кому-то из молодых, а сам, попивая коньяк. Громко говорил с мужем Светы, высоким человеком с чёрной бородой и татарскими скулами. Стас показывал слайды, рисунки Гюго, совершенно воздушные акварели.
- Конечно, я не художник и не могу быть истиной в последней инстанции, - муж Светы, Наиль, любил мудрёные слова и занимаясь фотографией, в прошлом году ездил поступать во ВГИК, - но насколько больше человеку для самостоятельного мышления дают эти неясные, размытые очертания, заполненные настроением, чем фотографические изображения и такие же тексты, давящие нас со всех сторон.
Стас раздражённо заёрзал и перещёлкнув проектором следующий кадр, повернулся к Наилю:
- Ты знаешь, а Гюго эти рисунки считал учёбой перед реалистичными работами.
- Да, я знаю, ты и работаешь мастером, - муж Светы стоял, прислонившись к двери и заткнув длинные пальцы за пояс брюк. - Ты делаешь конкретное дело, а я вот не могу - и не хочу!
- Каждый живёт как хочет. Пойдём лучше прогуляемся, а то дядя Вася скоро с ружьём придёт. Вот бросит играть с пожарником в шахматы и придёт.

Стас с Ильёй проводили Вику и уже возле дома она продолжала переживать: Мама волнуется. Я уже давно так не задерживалась. С выпускного вечера наверное...
Медленно брели в сторону дома по тихим улицам. Илье было как-то спокойно - как день начался и как заканчивается...в каком настроении он был утром и как сейчас...просто хочется вдыхать в себя жизнь полной грудью... А Стас заглядывал в редкие светящиеся окна и воображал там необыкновенное... От залитых водой кустов поднималась прохлада, одиноко моргал жёлтый фонарь светофора... Вдруг Илья остановился - мимо, крадучись в тишине, друг за другом проехали две милицейские «Нивы», всполохами синих «маяков», отражаясь в чёрных окнах. Милиционер за рулём повернул голову, внимательно разглядывая их. Машины скрылись за домами, Стас продолжал что-то говорить, но Илья не слышал его...

Дома, долго проворочавшись, воюя с прилипавшими к телу простынями, Илья выругался вполголоса и поднялся с заскрипевшей раскладушки. Пошёл умыться в ванной, а потом жадно пил воду прямо из-под крана, что-то съел на кухне и вернулся в комнату, где на диване ворочался проснувшийся хозяин.
- Разбудил? Жарища эта паскудная, никак не могу заснуть. Давай что ли чайку заварю? - спросил он Стаса.
- Мне завтра вообще-то на работу, - в голосе Стаса боролись два желания - хотелось пить и спать.
- Ну её в дуст, работу твою, - спокойно, с жёсткой злобой в голосе сказал Илья.
Неоновый фонарь с улицы бледностью заливал его лицо, освещая комнату - электрогудение заполняло паузу, вызванную удивлением Стаса.
- Чего это ты среди ночи такой... борзый?
- Я на работу бабки сделал...
- В смысле?
- Ну что в смысле? Заработал, говорю, денег. Вот попьянствовал, фотоаппарат купил...
Стас промолчал, соображая, потом спросил раздумчиво:
- А... ну да, ты же снабженец. Украли что ли чего-нибудь?
- Ну да. Все же тащат чего-нибудь. Я же не мешок через забор не перекидывал тёмной ночью, а так... культурненько. И почти без риска.
Стас встал, раскрыл окно и пошёл на кухню. Вернувшись с чайником, сказал:
- Ну что, теперь тебе остаётся только лечь спать. Если сможешь теперь спать спокойно, - жёстко улыбаясь краем тонких губ и отмечая все знаки препинания, чётко произнося каждое слово, говорил он, садясь в кресло, а Илья спрашивающе поднял на него глаза и молчал. Стас продолжил нервно:
- Да, да, эти твои друзья с самоуверенными харями! Свиньи толстопузые. Не может это так долго продолжаться. Ну, не может. А сам-то ты что теперь думаешь?
- Да как-то неспокойно... Не то, что бы боюсь, нет... не это... Понимаешь, чем меньше у меня этих денег в кармане, тем мне спокойнее. Как тебе сказать... ну вот, хочется чтобы кончились они скорее.
- Ты хоть понимаешь, что уподобился этим свиньям? Понимаешь ты. Что станешь похож на эти ходячие желудки, что жрут шашлык три раза в день, спят со шлюхами и обращаются с ними при этом как животные? Или ты тоже считаешь их сильными мира сего? Нет, это не может длиться долго. Корабль пойдёт ко дну. А на корме красный флаг., - Стас разъярился и уже вытирал пот со лба, а Илюша молча водил ручкой по листу бумаги.
Просидели они до поздней ночи, а за окном, радуясь ночной прохладе, кричали лягушки, урчали словно объевшиеся голуби, среди залитых водой кустов и газонов.
На следующий день Илья, проезжая мимо библиотеки, где работала Вика, девушка с которой познакомился в дискотеке, совершенно неожиданно для самого себя решился увидеть её и, попросив шофёра остановиться, вышел. Волнуясь, поднялся на второй этаж и открыв дверь кабинета методистов, сразу увидел её. Она сидела напротив и смотрела на входящего, будто давно ожидала его.
- Ты? - её добрые зелёные глаза улыбались.
- Вика, давай сегодня вечером приходи к Стасу? Что-нибудь придумаем, а? - выпалил он приготовленную фразу и ждал приговора.
- Хорошо, - удивлённо соглашаясь, Вика поправила длинные волосы.
Илья трясся в «ГАЗике», прилипая штанами к раскалённому дермантину сиденья и до конца рабочего дня побывал в нескольких организациях, разыскивая болты М12х60, позарез нужные для выполнения месячного плана участку механических конструкций. Бегая по коридорам учреждений, на ухабах взлетая под крышу кабины, он видел перед собой прекрасный профиль и чудные волнистые волосы. Он делал ненавистную работу быстро, хотелось сдавить время, передвинув его ближе к вечеру.
Вечером они бродили по парку и говорили обо всём, лучше узнавая друг друга и души их силились слиться в одну.
Уже недалеко от Викиного дома возле них лихо тормознула красная щегольская машина. Из опущенного окна выглянула довольная усатая физиономия Сэфика, а рядом, развалившись покуривал симпатичный русский парень.
- Привет, Илюха! Садитесь, покатаем! - оглядывая Вику, предложил Сэфик.
Но Илья, почувствовав, как девушка придвинулась всем телом к нему, ища зашиты, сказал:
- Не, мужики, мы гуляем.
- Ну, как знаешь, - уже отталкиваясь от асфальта резко завертевшимися колёсами, буркнул Сэфик. Новенькая модель «Жигули- 2106», поблёскивая алой крышей под неоном фонарей, укатила в поисках приключений.
Илья рассказал Вике кто это и как он проводил с ними время недавно: обкурившись анаши, подняв все стёкла, «чтобы кайф не вышел», гоняли на машине Сэфикиного папы. Носились, разбрасывая колёсами песок высохших речушек предгорья, тупо хохоча, «тащились» под музыку, врубив на всю магнитофон и мечтали как сделать деньги.

В субботу решено компанией Стаса ехать в горы с ночёвкой. Необходимо всех организовать и записать. За дело взялся Илья и суета помогла заполнить душевную пустоту. Весь конец недели заполнился хлопотами: надувными матрацами, мангалом и палочками для шашлыка, гитарой, приёмником и мелочами, незаметными в городе и незаменимыми там. Где нет водопровода, унитазов и магазинов. Договорился он и об автобусе у себя на работе, чтобы он отвёз их и забрал на следующий день. А вот Вику не отпустила мама и Стас с Ильёй остались без пары.
Рано утром, когда в домах ещё спали, но солнце уже припекало, все были в сборе и шумной компанией загрузили вещи и автобус вырулил из просыпающегося города, в сторону видневшихся вдали гор. Илья вёз всех к маленькому водопаду в ущелье, где был однажды, собирая от завода грубые корма, так называли зелёную весеннюю колючку - тогда он и заехал в эти места, населённые лишь чабанами. Запомнил путь по саю, высохшему руслу ручья, вдоль ущелья, поднимавшегося вверх.
В солдатской панаме цвета хаки и майке, раскрашенной по рецепту журнала «Америка», Илья выглядел заправским любителем горных маршрутов. Всю дорогу он стоял рядом с водителем, пружиня ногами на ухабах и повернувшись вполоборота к ребятам, шутливо комментировал мелькавшую за окнами жизнь, одновременно направляя шофёра на верный путь. Вот обогнали старого, с высохшим от солнца лицом, узбека в чалме, верхом на ишаке направлявшегося на базар. Мимо мечети, где на куполе чудом держалось гнездо аиста. Илья помнил его с детства, когда старый город был далёкой страной. Асфальт, петляя по узким улочкам среди мазанок с плоскими крышами, уходил из города на простор пустынной степи. Леший, последнее время увлекавшийся пением под гитару, запел свою новую бесхитростную «писню» на стихи своего друга «з под Киева». Сын Лешего, шкодный пацан лет шести уже привыкший к богемному отцу и его чудачествам, говорил: «Раньше папка был художник, а теперь песни поёт». Подпевая Лешему народ разглядывал окрестности, а Игорь неустанно говорил, острил, каламбурил и будто боялся остаться наедине с собой. На заднем сиденье, Аркан, коренастый, атлетического вида парень, боролся с трепыхающимся индюком. Его купил Илья на базаре и теперь вот решил везти в горы живьём, дабы там изжарить.
Дорога уже поднималась вверх по саю. Подъём вроде незаметный, но автобус уже надсадно завыл, проворачивая колёсами измельчённую в пыль гальку. Ущелье сужалось и после нескольких поворотов упёрлось в поляну, где рядом с колодцем, дававшим воду баранам, бекающим сейчас в кошаре чуть выше по склону, высилось кряжистое тутовое дерево, шершавое словно выжженный солнцем такыр.
Илья поднялся к кошаре и возле мазанки, прилепившейся к загону, полному барашков, сидел на траве старый чабан.
- Салям алейкум, ака. Не забыл меня? Мы тут колючку собирали, помнишь?
- Салям, джура, чой часызме, - неясно, то ли узнал, то ли из вежливости предлагал чаю человеку, вдруг появившемуся в его поле зрения.
- Рахмат, ака, - Илья присел и взяв пиалу, спросил: Скажи, барагуш есть ещё?
Маленькие, только что родившиеся барашки - барагуш, - очень ценились здесь и после того, как жареные в казане с луком  на хлопковым маслом, и обильно посыпанные зеленью, ставились на стол, просто таяли во рту.
- О-о-о, яхши! Есть, есть, маленький, - глаза старика засветились и он, улыбаясь, вынес за ноги четыре розовые тушки, напомнившие Илье кроликов, что разводил его дед в уральской деревне.
Целая гора вещей возле отъезжающего автобуса и все набирают кто сколько сможет, направляясь к обетованному месту. Леший умудрился захватить разборный велосипед и теперь навьючивал на него палатки.
Впереди поднимался вдоль ручья Илюха, поддерживая боевой дух, он выполнял взятую на себя роль директора ситуации, как определил его настойчивую весёлость Леший, что шёл вторым, уверенно ступая по горной тропе и толкая рядом велосипед. Мелкие камешки выскакивали из-под буксующих ног, попирающих горную твердь. Опытный бродяга, он истоптал все горы и пригорки Крыма, ведь родился в Бахчисарае, где и писал свои картины, поселившись в мечети с паровым отоплением. А замыкал колонну Аркан, подгоняя выбивающихся из сил девушек. Бессознательно чувствуя интересную компанию, однажды он попал в квартиру Стаса, когда туда набилось человек пятнадцать на «праздник желудка». Там он в шутку был принят в организацию «Парнас» (Партия анархо-революционного направления авангардно-сюрреалистическая), где командовавший парадом Стас, сходу назначил его заведующим спортивным сектором, как человека в прошлом мастера спорта по боксу и товарища, полагавшего физическую культуру основой любой другой. Аркан поехал в горы в матерчатых, в обтяжку штанах чёрного цвета и чёрно-зелёном пиджаке из велюра. В этой форма он тащил за ногу индюка, окрещённого с лёгкой руки веселящегося Ильи, Ипполитом, и задирающего сейчас голову с мутным диким глазом, стараясь не удариться о камень и хрипло пытающегося что-то всем крикнуть.
В степи всё уже выгорело, а горы ещё боролись, не отдавая соков трав, влаги ручьёв и тени одиноких деревьев всепожирающей радиации солнца. Ручей падал здесь с полутораметовой высоты, годами вымывая камень - образовалось маленькое озерцо. Один берег высоким камнем поднимался на трёхметровую высоту, а другой ровным зелёным покровом манил уставших путников. Здесь и остановился Илья и, победно оглядывая всех, сбросил рюкзак и сумки. С воплем он взбежал на самую высокую точку и ринулся в воду, забыв даже снять панаму - она всплыла вместе с ним, тучи брызг упали на горячие камни. Он выбрался и напялив на уши панаму, осипшим голосом потребовал вина. Леший одобрительным гулом поддержал и все ринулись доставать из баулов съестные припасы.
День пролетел быстро: ставили палатки, крепили флаг «Трудовые резервы» на вершине скалы, собирали ветки дикого кустарника для костра. А когда кончились все дела, Илюша устроил спектакль - судилище над бедным Ипполитом. Высокий суд в составе прокурора - Стаса, народного заседателя - Лешего, выслушав речь адвоката - Ильи, в которой он долго доказывал, что Ипполита надо простить, приняв во внимание все смягчающие обстоятельства. И делал он это чуть не со слезами, разорвав на себе рубашку, поднявшись для этого на камень, и долго убеждал давно уже согласный народ. Оправдали за неимением состава преступления. Один Аркан расстроился, но наевшись барагуша, подобрел и даже повёл индюка на прогулку В лучах садившегося за гору солнца, выгуливая на верёвке, весло кудахчущую птицу.
На закате купались и забравшись головой под водопад кричали, вслушиваясь в эхо воды. Витян забрал у Лешего гитару и пытался изобразить песню группы «Зоопарк» «Ты - дрянь», привезённую им недавно из Москвы, где он год продержался в инженерно-физическом институте. Но Илья уже был похож на истерика: он бегал по руслу ручья на четвереньках, не разбирая дороги и с забрызганным лицом хрюкал и самобичевался выкриками: Я - свинья!! Камышовая свинья! А вечером, когда погас костёр и звёзды опустились низко над главой, потыкавшись из палатки в палатку, он понял, что нет ему места и навалилось всё, происшедшее за эти дни, лишь чёрный купол неба светился звёздными братьями. Илья забрался на большой, чёрный камень, положил под голову какой-то портфель и заплакал...
А под утро обнаружил под головой что-то твёрдое, открыл портфель и достав оттуда нежданную бутылку сухого вина, радостно возопил и пошёл искать Витяна, но тот ещё спал в палатке с девушкой. Тогда Илья раздобыл приёмник и через шорохи эфира набрёл на спектакль на английском языке и, включив на всю громкость, подсунул им под бок англоязычных собеседников.
В автобусе он был уже невесел. Все решили - устал, да и голос осип. Леший попытался взбодрить его: Следующий раз будешь орать в мегафон.
За автобусом тянулся след протекторов, оставленный шинами в тающем на солнце асфальте.
Едва войдя в квартиру, Илья не разуваясь прошёл в комнату и, порывшись в сумке, достал фотоаппарат ещё в магазинной коробке, раскрыл балкон и, широко размахнувшись, забросил его через ветки деревьев, ровно подстриженных работниками жилищного хозяйства, в придорожные кусты.
Когда Вика расспрашивала как съездили, он говорил: Нормально... Не хотелось с шутками и смехом рассказывать, как они здорово провели время. Она видела - что-то происходит с ним и сама становилась молчаливой и печальной. Вдруг принялась рассказывать о своём детстве. Девчоночьих играх. О рано умершем отце. О жизни вдвоём с мамой, а когда он уходил, проводив её до крыльца двухэтажного домика с садом, протянула конверт:
- Ты его сейчас не открывай, дома прочти, хорошо? - опустив голову, прижалась к нему вся открытая и беззащитная, чистотой и ясностью глаз, даря веру и силу.
У Стаса Илья закрылся в ванной комнате и вскрыл конверт. На маленьком листке, вырванном из блокнота были строчки:


                Я временем утраченной печали
Приду к тебе, задвину шторы
Я буду для тебя светилом,
Тебе не будет пусто и тоскливо

Нас будет много -
Я, ты и наша жизнь с тобою.
Соединим въедино все чувства
Мысли, разум, силы.

Укроемся от пасмурной погоды
Пусть дождь стучится в окна
Ему мы не откроем.





1986 год. Востряково.