Дом

Темная череда елей, исчерканная снежными  прожилками. Низкие, быстро летящие облака,  изредка  открывающие фиолетово-розовое вечернее небо. Тихо. Холодно. В ближайшей деревне вспыхнули желтым светом окошки в паре домов. Остальные  останутся темными.  Пусто. По заснеженной дороге между полем и деревней едет машина. Уже почти на выезде замедляет ход,  останавливается на обочине и из нее выходит мужчина лет пятидесяти, в пальто и большой меховой шапке. Проваливаясь по колено, идет к полузасыпанному снегом дому, за которым, сразу через поросшее бурьяном поле, начинается черный лес. После небольшой заминки у входа, мужчина снимает замок, с трудом открывает покосившуюся дверь, заходит внутрь. При свете ручного фонарика находит большую русскую печь, разжигает ее с помощью газеты, наструганных щепок и пары березовых поленьев, взятых из поленницы, сложенной на полу. Садиться на покосившийся табурет, некоторое время смотрит на синеватые языки пламени, которые начинают весело лизать закопченную топку, вырываться наружу, с треском разбрасывать крохотные яркие угольки. Снимает шапку, расстегивает пальто – становиться жарко.  Встает, гладит рукой печку, улыбается, что-то шепчет. Потом подходит к стене, проводит по ней ладонью, натыкается на наклеенные в углу старые черно-белые фотографии. Светит фонариком на одну из них, на которой изображен молодой офицер, обнимающий за плечо красивую девушку со светло-русой  косой,  лежащей на груди. Оба, офицер и девушка, неуловимо напоминают мужчину. Только они моложе и глядят веселей, уверенней.
- Здорово, батя! Мам, привет! –  говорит хриплым, тихим, срывающимся голосом мужчина. Как вы там?  Был на кладбище, чисто все, прибрано. Лизка постаралась. Хоть не в ладах мы, но в этом – молодца! Зато в других вещах – стерва, упаси бог! Дура упертая! Ведь и хорошие деньги за дом дают – поселок коттеджный  здесь будет. Дом-то им без надобности, ясное дело. Земля нужна. Но деньги – хорошие.  А она, вишь, «не продам, и все тут!».  Пока, дескать, дом этот стоит, то вы, родители наши, здесь. И не ушли никуда. С нами, то есть. И  о нас помните. А через это дело и мы, дескать, живы. Вот дура-то. Ничего, и без Лизки разберемся.
Долго роется в шкафчике под фотографиями, при свете фонаря перебирает бумаги. Наконец находит что-то, прячет за пазуху.  Опять смотрит на фотографии, пытается отклеить, но они намертво пристали к промерзшей стене.
- А может, и права она, Лизка-то… С детства по углам нечисть всякую видала, да рассказывала так ясно, что штаны, бывало, от страха обмочишь… Ну, коль права, так прощайте тогда! Деньги очень нужны… Совсем труба! А с деньгами я б раздышался.
Стоит недолго в углу молча,  вытирает глаза, которые что-то заслезились, не иначе, как от дыма, потом смотрит на часы,  разглаживает оторванный им уголок фотографии, закрывает заслонкой печку и уходит из дома, не заметив, как маленький, почти потухший уголек ярко вспыхивает в кучке собравшейся в углу пыли. На выходе опять небольшая заминка. Дверь от тепла перекосилась и отказывается закрываться. Повозившись с ней минут десять, мужчина коротко ругается и изо всех сил бьет ее ногой. Дверь захлопывается, но от удара дом сотрясается и распахиваются ставни ближайшего окна, странно напоминая распростертые руки в напрасной попытке остановить кого-то.   Совсем заторопившись, мужчина кое-как захлопывает ставни, садиться в машину, с беспокойством посматривая на часы, заводит двигатель, разворачивается и, буксуя на наметенных сугробах, уезжает.
Через пятнадцать минут полыхающее в доме пламя добирается до угла с фотографиями. Они чернеют, скручиваются, лица на них меняются, плывут, искажаются и, наконец, исчезают.
За десять километров от дома мужчина, закашлявшись от неведомо как появившегося в салоне машины дыма, начинает суетиться, левой рукой пытается открыть окно, а правой, бросив руль, разматывать шарф, расстегивать воротник рубашки. Где уж тут заметить выскочивший из-за поворота камаз с клюющим носом после двух смен на карьере  мутноглазым небритым водилой…