Расплата

                РАСПЛАТА
                (рассказ)
          Эту рукопись я обнаружил, разбирая бумаги моего внезапно умершего родственника. Она показалась мне законченной, и я публикую ее почти без изменений

     ... Огромные полосатые тигры совсем близко перебегают мне дорогу, прячутся в кустах, мягко и бесшумно прыгают на деревья; равнодушные, ленивые звери не смотрят в мою сторону, но меня не проведешь, - они охотятся за мной и ждут, ждут момента, чтобы схватить... То, вдруг в этот яркий от света день замечаю, что солнечные лучи проносятся мимо и перестают греть мое холодеющее тело... Я мгновенно глохну, но отчетливо слышу в звенящей потусторонней тишине чей-то спокойный, ласковый голос:  "Не суетись... разве не видишь - ты лишний... хватит пожил, дай другим погреться у костра жизни... Не будь эгоистом, надоел ты всем бесконечным нытьем, несчастьями, болезнями... Не спорь  с судьбой, изменить ничего нельзя - все поздно". И чудится, что мое сердце вот-вот разорвется, и я рухну наземь. Мне становится зябко и страшно до ужаса. Такое со мной уже случалось. Кажется, я знаю, как умру... Поначалу я не смогу проглотить еду, глоток воды... На второй или третий день я почувствую, как из тела, сквозь натянувшуюся кожу, выпирая, отовсюду полезут кости... Кашель, с мокротой - это проснется мой старый враг – туберкулезу, и меня нет.
     В страхе перед вечностью, в тоске пред малою толикой свершенного для бессмертия, я захочу позвать на помощь, но голос покинет меня. Болезни - их у меня много, - скрутят меня быстро... "Нервы не берегли... мы Вас вылечим, не сразу, а вылечим... Смерти не бойтесь - страх сильнее смерти... Вот выясним причины и устраним заболевание», - припомню я слова доктора. Мой милый, лобастый, очкастый, всезнающий доктор, не устранить тебе причины... разве ты мог устранить войну, эвакуацию, болезни, раннее сиротство, голодовки, скорую на грехи, раннюю самостоятельность... Вон, сколько их, причин. Но все началось с войны, накапливалось постепенно и сделало меня несчастным и больным...
Спотыкаясь, в ознобе, я тащусь домой. Вижу испуганные глаза жены, глаза женщины, которую я погубил. Плохо ей - плохо мне, мы, как сообщающиеся сосуды. Она уже не ждет ничего хорошего от жизни, от моего появления, она давно презирает меня за принципы, которыми я гордился, как чем-то неизменным,  за идеалы... - я не нашел их в ней и не скрыл этого, - за всё... Мы удивительно быстро забыли всё хорошее, что было между нами. У меня к этой женщине осталась одна жалость, у нее ко мне больше - насмешки и ненависть.
   Но бежать мне больше некуда.. Видения, они случаются со мной все реже и реже. Но сегодня их день... Моя жизнь опять промчится передо мной бешенным темпом, и удивительно беспощадно... Что из того? - я трудился не покладая рук - а счастье?   Где оно? Сколько потребовалось терпения, сил, долгих лет, чтобы поверить в себя, угадать, открыть талант, сколько раз я кидался на чужое для меня дело, считая его своим.. И вот, когда главное найдено, выясняется, что жизнь-то - тю-тю - прошла. Всё напрасно. И погружаясь в тьму дня, я думаю, думаю, беспрерывно о разном, и кажется, что моя голова лопнет от перенапряжения, как электрическая лампочка... Я стар и некрасив, я толст и потому безобразен. Вокруг меня никого. Я давно одинок и горька моя судьба. Я не завидую славе, деньгам, настоящему таланту, красивым, молодым, худым - это всё от бога - зависть тяжелым камнем ворочается во мне при виде влюбленных, а это верный признак, что жизнь моя не удалась и в этом плане. Жизнь моя прошла в бесплодной погоне за двумя женщинами. Они ненавидели меня за то, что я их любил. Я их любил бесконечно, и на долгие, лучшие годы не видел цели яростнее, благороднее и желаннее.
     А вот и они... Любимые из окружающей тьмы приходят в цветных одеждах и сиянье; они разные - холодные и неотразимо, прекрасные - непостижимые и недостижимые, как скажет поэт в минуты вдохновенья. Я у их ног оставил всё; предавал налево и направо, я им кинул свою настоящую жизнь, а прожил чью-то непутевую, запасную, никчемную. Я любил их бесконечно. Они, смеясь, отвергли меня, ничего не взяв, сторонились всегда, не отзывались на мои отчаянные мольбы. Моя смерть, даже самая героическая, не тронула бы их пластмассовых сердец. Они еще при жизни похоронили меня, а я как робот-пес мчался за ними, клянчя и скуля подачку, но мне не кинули даже обглоданной кости.
     Мои мысли принимают другое направление, и я неожиданно вспоминаю ее - третью. Колыхаясь большим, красивым телом, она появляется робко и боязливо, при малейшем моем нерасположении, грозя исчезнуть. Но я не гоню ее - это моя расплата. Неужели это расплата, неужели я виноват, что она несчастлива и даже несчастна.
     …Я вижу далекую пору моей юности. Ирония судьбы, я тогда сильно страдал от худобы и насмешек. Меня дразнили мослом за необыкновенную костлявость и коршуном, за то, как свирепо налетал я на обидчиков. Позже, компенсируя свой недостаток, старался на гулянках выбирать себе в подруги самую полную или даже толстую девушку, и уж потом начинал в ней отыскивать достоинства, вычитанные в книгах. Я был смешон и наивен. Чем больше я искал, тем меньше находил. И те, кого я любил, словно сговорились и бежали от меня на край света.
     О своих неудачах я рассказывал Нине, своей далекой родственнице. Ее отдали замуж в город, когда я учился не то в первом, не то во втором классе.
Многие родственники, все корни ее оставались в деревне, и Нина гостила у нас часто. Днем наведывала родню, а ночевать по-привычке приходила к нам. Ее очень любили мои рано умершие от чахотки родители.
     В то гремя я неудержимо начал стремиться к прекраснейшей половине человечества, из книг я вынес идеал чистой и возвышенной любви к женщине и тщетно искал его в повседневности. Нина смеялась и загадочно повторяла:  "И не найдешь... не там ищешь..." Иногда наш вольный разговор заходил слишком далеко, и тогда она восхитительно восклицала:  "Ах! дальше нельзя". Мне это нравилось, и однажды я посмотрел на нее не по-родственному, с первым, пугающим любопытством юноши и заметил, как хороша моя далекая родственница. Нине шел тогда 2б-й год. Расцветшее сильное тело; косы, уложенные венком вокруг головы, большие серые глаза, доверчивый, незлобливый характер. Все в ней было рельефно, крупно, добро. Не чувствуя опасности, я беззаботно любовался ею, исповедуясь в своих  мелких неудачах, в частности, поведал, как некая юная Маргарита жестоко обидела мне, сказав, что не умею целоваться, не обратив внимания на мои рассуждения о верной любви и вечной дружбе.
     Нина слушала меня с улыбкой и понятием взрослой женщины. Я же сидел рядом и от нечего делать трогал пальцами янтарные бусы на ее полной шее, а потом, а потом украдкой заглядывал  в вырез платья и снова видел плени¬тельную ложбинку груди. Перехватив мой взгляд, она неожиданно произнесла лукаво и присмирев:  "Я научу тебя целоваться... хочешь?" И так поцеловала меня в губы, что я задохнулся. Учеником я оказался понятливым, поцелуи не надоедали и под их аккомпанимент, рука моя стремилась вниз, туда, где за сорочкой ждала своей участи волшебная грудь.
     "Ах! Дальше нельзя, звенел серебряный голос Нины. Мы в волнении отодвигались, но незаметно и быстро оказывались подле друга. И все повторялось. Но уже не так твердо поспевала она отводить мои руки, все реже щебетала:  "Ах! Дальше нельзя". Игра на дистанции продолжалась два вечера. Часам к десяти-одиннадцати ночи я убегал от Нины в клуб, там к этому времени заканчивалось кино и можно было потанцевать под радиолу до двенадцать с хорошо знакомыми и неинтересными девчонками-ровесницами».
Спал я в саду, в старом домике-беседке, спал долго, если это было в субботу на воскресенье.
     На Нину я старался больше не смотреть, и мне было стыдно за свою несдержанность; не о такой любви я мечтал, да и любовь-ли это; Нина старше меня лет на восемь, у нее есть муж - Сеня, невзрачный лицом, но удивительно честный и приятный человек. Нина не раз рассказывала о том, какой он хороший работник, как его ценят на производстве, какие громадные премии он получает…
     Завтра Нина уезжает, я видел,  как она бродит по комнатам, собирая вещи. Все разрешилось само собой. Но, оказывается: испытание еще не кончилось... "Поцелуй меня на прощанье, - улучив момент, шепнула мне родственница, которую я уже стал побаиваться, - ты уже большой... на заводе работаешь... я боюсь тебя, вот и уезжаю .''Я добросовестно, с жадным удовольствием - напоследок ведь, - осторожно целовал ее, и когда моя рука хватала ее грудь, она уже одними глазами кричала: "Ах, дальше нельзя". Увлекаясь я касался ее огненного бедра. Ее могучее молодое тело, упругое как мяч, трепетало под моими руками. Но она находила в себе последние силы… "Ах, дальше нельзя". И я отступал. Я ведь сильный, я всё могу. И чтобы отвлечься, спрашивал у Нины: "Почему у вас нет с Сеней детей?" "Нас проверяли, - шептала она виновато… муж виноват... и доктор говорил, что мне бы хорошо иметь ребеночка,- и стыдливые слезы капали мне на руки.
     -  Да брось его, - горячился я.
     - Не могу, ты знаешь,  он хороший... Что я умею делать... Даже не работала с шестнадцати лет, как вышла  замуж...
     - Иди, работай, найди другого человека, рожай ему детей, ты еще молодая,- верещал я как сверчок,
     -  Я боюсь жизни, всего боюсь... В войну голодовала, жили в землянке, а сейчас я человек, устроюсь кассиром в баню, мне обещали. - И к Сене привыкла, разве он виноват.
     -  Каким кассиром? - Иди на завод? - Нельзя так жить, это не главное, - советовал я ей, и чувствовал себя очень уверенно.
Нина сильнее прижималась ко мне, но я отрывал от себя ее податливое тело и нудно вещал:  "Все, Нина, а то мы доиграемся".
     -  Пусть, милый,- выдыхала она, и ее круглые руки душили меня.
     Я мог делать с ней, что угодно. Эту женщину я покорил, не покоряя... "Зачем она мне, - размышлял я далее, - это не моя песнь.  - Я буду искать свою любовь, настоящую и неповторимую, а суррогат мне не нужен".
     Я был беспощаден и горд тогда, а сейчас с высоты лет понимаю, как был смешон и глуп в глазах любящей женщины, истекающей соком.
     - Уезжай сегодня, - сказал я ей резко и выбежал на улицу.
Пришел я часа в два ночи. Закрылся в беседке. Спать, спать... Завтра опять увижу Лену-москвичку... адрес дала, интересовалась мною всерьез... Но тихо скрипнула дверь в доме, прервав мои размышления. В сад кто-то шел. «Митя,  открой, я пришла к тебе, я не могу жить без тебя... люблю... делай со мной, что хочешь, не прогоняй. "Вот некстати, - иди отсюда, я не люблю тебя. - Я нашел себе настоящую девушку и нравлюсь ей".
     - Открой Митя, пожалей несчастную сироту, не любишь... не жениться и ладно. - Смирилась я... Но пусть будет ребеночек от тебя... Я давно так задумала. - Как мне жить без ребеночка, пустой, от людей стыдно и не хорошо... Сеня... он славный простит, я знаю, поймет и простит... В старости у нас с тобой Митя ребеночек будет, утешит тебя и меня. - Ты должен Митя, должен... "Какая старость? Какой ребеночек? Почему я должен? – Путались в  моей голове мысли. - Мало-ли родственников и вообще мужчин, почему я  должен брать на себя ответственность за чужое счастье? - не могу... это не порядочно". Я молчал, осмысливая происходящее, и даже хотел открыть, порализованный красками жизни, но что-то огромное и брезгливое вошло в мою грудь.
     - "Нет... я не такой как все. Я не читал об этом нигде. Глупец, на склоне лет я прозрел, теперь знаю, что из книг можно почерпнуть многое, кроме одного - искусства любить и быть любимым. И этому может научить только жизнь. Но я жил тогда книжным умом и не знал как поступить».
     - Митенька... трусишка, открой, нет мне счастья. - Ребеночка я хочу, Митя... Я посижу рядом... Пропаду я... уйду к кому попало…
Она еще долго толкалась в дверь, сотрясая ветхую беседку, плакала, а я спасаясь, старался обратить всё в шутку и повторял:  "Ах, дальше нельзя". Она отвечала мне стоном.
     Я так и не открыл.
     Утром Нина уехала.
     Года через четыре я навестил Нину из праздного любопытства. Она не пропала, а я пропадал. Жил плохо. Девушка, которую я нашел и полюбил всем сердцем, больше жизни - отвергла меня, отвернулась презрительно. От страшного удара я переродился, но уцелел, не зною зачем. Я наделал много ошибок, пытаясь объясниться и сжечь мосты, ударил ее по щеке, но не освободился от нее, долго преследовал.
     Нина встретила меня радостно. Жили они с мужем в уютной со множеством ковриков и горшочков с цветами однокомнатной квартире с общей кухней. Соседи ласково, с интересом смотрели на меня. Нина угощала меня щами со сметаной, картошкой с мясом, налила вина и... ждала мужа. Когда я собрался уезжать, она встрепенулась было как прежде под моим взглядом,  заволновалась, сказала вдруг, что муж в командировке. При этом заглядывала мне в глаза с какой-то безнадежностью, и я узнал этот взгляд. Так я смотрел на ту, которая отвергла меня. В моей нерешительности, она увидела надежду, но я уже опомнился и выбежал на улицу. И больше не бывал у нее никогда.
     …Видения перестали мучить меня, но я пе-прежнему несчастен. Прошло сорок лет. Многие принципы, которыми я гордился, правила зазубренные из книг, покинули мою голову. Жизнь сурово расправилась со мной, наказала за малые грехи как за большие. Иногда я удивляюсь как после таких передряг и крушений – живу? Мне кажется, что не одну жизнь прожил, а несколько и каждый раз в меня вселялся незнакомый мне человек, жестоко мучая меня своими привычками, так нелепо все получалось... Сыночек мой, Ленечка,  золотоволосый мальчик, умница и фантазер, утонул в пруду, упав с мостика, когда ему не было еще и шести лет.  Три дня мы его искали с женой, три дня не спали, не ели, не присели отдохнуть, мертвея при каждом известии. Жена бросилась искать Ленечку милой, черноволосой женщиной, а когда нашла его... превратилась в седую, с серым почечным лицом фурию. Лучше бы не находила, была бы хоть надежда. Как я уцелел - не знаю. Младший сын Вениамин умер восемь лет назад от сердечного приступа, еще молодым человеком, не оставив наследников. Покинула меня и жена. Она ушла к другому. Про них говорили, что они любили друг друга с детства, но война помешала им соединить свои судьбы. Уход жене дался тяжело - ее новый муж вскоре скончался, а она предпочла мне дом престарелых. Она не считала меня за мужчину и винила во всем. Я защищался как в суде, доказывая, что это не так, но в минуты моего торжества, она начинала плакать. И я опять проигрывал. Я простил ей все, она мне - ничего. Я не распространялся ей с своих ошибках, не каялся в неизбежных грехах. Это ее злило - прозрачную и злую... Я не пью, не курю, не гуляю на стороне, не в расчете на долголетие, не в  страхе уронить репутацию - нет, просто болезни вышибли у меня все желания,  отняли аппетит ко многому, а вкуса к излишествам - резерву здорового человека - я никогда не имел. Жене поэтому я казался необычно хитрым и скрытным.
     И опять, погружаясь в бездну бессонной ночи или темного дня, я думаю, думаю... Как жить дальше?   Где взять горючего? для поддержания бренного тела? В чем найти утерянный смысл бытия? И мне, кажется, я додумываюсь, нахожу его, и я виню себя... Может права была Нина... у меня на стороне мог бы быть побочный ребенок, тайное дитя, грех молодости. Как кстати. Это наполнило бы целебными соками мою затухающую жизнь, осчастливило бы другую, доверчивую женщину... Я сознаюсь, что трус, жалкий червь в руках судьбы. Ну и что? - разве мне легче от того, что я жил не своим умом, не поверил природе. Жена... она, наверное, простила бы меня за грех молодости и мы бы с ней опекая мое тайное дитя - наполнили бы смыслом и радостью наши остывающие сердца. И может узнали бы, что такое счастье. Но, увы, всё поздно.
     Прошлым летом в доме престарелых умерла моя жена, так и не простив меня. Я чуть было не позавидовал ей, мне еще умирать.
     Бывая в городе, где жила Нина, я дважды встречал ее с мужем,  с сухим, желтолицым карликом. В ее взгляде, обращенном ко мне, угадывалась ненависть. Я испугался и отступил в тень. При последней нашей встрече, в глазах сгорбленной, немощной старушки, я не увидел ничего, кроме равнодушия. Это больше всего поразило и ужаснуло меня - женщина - не стала матерью, не услышала первый крик новой жизни, не узнала волшебного слова "мама", обращенного к ней, что может быть печальнее в нашем суетном и скоротечном мире и как всегда в бесполезном споре с жизнью, с судьбой…