Ангел одиночества. Часть 1

Часть 1

Видно только опустившийся туман. Сверху он очень даже ничего смотрится. Кажется, если грохнешь с разбегу на эту полупрозрачную подушку, она взорвется тысячей миллионов таких же полупрозрачных перьев. Хорошо, что мозг еще немного работает и отчасти понимает, что под подушкой острые когти скал.
Мое новое прибежище в полутемноте кажется оскаленной пастью. Деревянная хижина была когда-то построена для странствующих монахов, теперь она будет служить мне. Два месяца, чтобы отдохнуть от дел-наркотиков-скандалов-рома-абсента-пробок-телевидения-людей. Два месяца, по истечению которых придется снова жить по правилам, которые кто-то когда-то придумал, плясать под чью-то дудку и улыбаться препротивным типам.  Два месяца, чтобы спокойно дышать, не чистить зубы, не стирать белье, не стричь и не причесывать волосы, не бриться, не разговаривать, и еще много чего не.
Вон все воспоминания и словомешалку. Вон из головы все, что не нужно для существования. Только то, что необходимо мне.

Что такое пустота? Хочу быть пустотой. У пустоты нет желаний, мыслей, чувств. У меня есть. Я не пустота.

Чувствовать себя ничтожеством не очень приятно. Каждый день любой человек хотя бы однажды чувствует себя ничтожеством. Когда остаешься один, это сгущается над тобой тяжелой грушей, которая болтается над головой и не дает даже дышать спокойно. Это порядком достает.

Сижу в грязной рубашке. Мне безумно хорошо от того, что я сижу в грязной рубашке. Мне никому не нужно объяснять, почему я в грязной рубашке. Кайф.

Оставаться человеком, когда ты один, достаточно просто. Нужно прикрывать свое тело каким-нибудь тряпьем, готовить себе еду с помощью разных предметов, думать. По-моему есть что-то еще, что отличает человека от животных. Потом вспомню. Почему человек считается верхом творения? В мире, где есть разум, есть и жестокость, злость, зависть. Кошка никогда не загрызет кошку-соседку только потому, что у нее еда лучше, или усы длиннее, или когти острее. Она вообще никого никогда не убъет. Разве что по необходимости, для того, чтобы выжить. Значит, кошка гораздо лучше человека.
И все-таки, напомните, почему человек — верх творения?

Одному жить, пожалуй, проще. Не нужно думать о других. Все, что человек делает для другого человека, делается потому, что он должен это сделать. По разным причинам. Но должен. Должен не всегда значит хочет. Рано или поздно «должен» не приведет ни к чему хорошему.

Наблюдения крадут время. Обезьяна чешет другую за ухом потому, что хочет чесать ее за ухом? Животные не умеют врать. Они делают то, что хотят. Они радуются только тогда, когда им хорошо. Везунчики.
Из вещей с собой не так уж много всего. Тетрадь, шариковая ручка, зубная щетка (надо же отдать дань традициям), немного еды.

Одиночество — самый желанный подарок. Тишина — благословение. Не вспомню ни единого дня без телефонных звонков. Каждый из них заставлял меня биться головой о стену. Каждый — приближал к краю. Да, здравствуйте-все в порядке, а у тебя?-да, вечер забит-нет,не смогу, следующие полгода расписаны по минутам-кто режиссер?-Том, мы с тобой это уже обсуждали и т.д.т.п.

Ощущение, что вот сегодня моя голова лопнет, не покидало меня последние лет 5. Пара мгновений в нескончаемых сутках могли принести мне наслаждение — когда ложишься в постель, но еще не спишь. Находясь между двух миров, путаешь сон с реальностью. Все переплетается, сворачиваясь в один комок. Последние годы я жил разве только ради этих мгновений.

Два часа сна в сутки, бесконечная работа. Любимая, но бесконечная. Наверное, я единственный человек, который хочет работать, не получая результата. Да. Если бы мои фильмы не сдавались в прокат, я был бы намного счастливее. Наверно.

Жизнь на съемочной площадке — другая. Проживать чужую жизнь безумно интересно. Пулькаешься в чужом болоте, по-настоящему живешь в своем теле чужой жизнью. Но это совсем не то, о чем мне хочется сейчас думать.

Однажды мне хватило сил бросить все и умотать в кругосветку на небольшом круизном корабле. Я наслаждался тишиной, перекликающейся с шуршанием воды. Я мог спать сколько угодно. Телефон случайным образом остался на пристани. Еще одно маленькое освобождение.

Капитан корабля был предупрежден о таинственном пассажире в крайней каюте. Мне никто не мешал. Со мной была книга Керуака, прочитанная уже тысячу раз. Завтрак-обед-ужин приносили в каюту, предупреждая о наступлении утра-дня-вечера деликатным постукиванием дверь. Все мое общение ограничивалось с молоденьким матросом, исполняющим обязанности официанта. Мне было хорошо. Свободно. Спокойно.

Однако, одиночество имеет особенность медленно убивать людей. И скоро мне захотелось выйти на палубу и подышать соленым запахом воды. На палубе кто-то стоял, затянутый до ушей широким теплым шарфом. Было прохладно, и я тоже поглубже натянул кепку и поднял шарф. Отточенная привычка одевать темные очки не подвела меня и на этот раз. Выглядел я, наверное, нелепо.

- Завораживает, не правда ли? - сказал я.

Небо сливалось с океаном, граница была трудно различима, облака отражались в воде, и казалось, что корабль плывет по небу, а над нами — океан.

- Да. Безумно красиво — девушка даже не повернула головы.

Впервые в жизни мне было трудно завязать разговор. Хотя даже не помню, когда в последний раз мне самому приходилось это делать. Обычно я снисходительно позволял разговаривать с собой. Девушки всегда находили меня сами. В баре, на улице, в магазине, даже дома. Сначала я пользовался этим, мне даже это нравилось. Только подумай, стоит ответить на выразительный взгляд хорошенькой незнакомки — и она твоя. Потом это наскучило. Как и все, в чем чувствуется избыток.
И теперь, когда я был до крайности неузнаваем, у меня не было самого главного козыря, которым я привык пользоваться последние 15 лет. Я вдруг почувствовал себя 14-летним подростком.

Вспоминая сейчас эту встречу (а с тех пор прошло почти 5 лет), я могу в деталях описать в чем она была одета. Помню даже, что с чехла фотоаппарата, который она не выпускала из рук, свисал небольшой брелок — черная кошка с изогнутым вверх хвостом.
Она стояла, немного наклонясь вперед, опустив голову на руки. Она щурила глаза от солнца, и от этого казалась совсем еще ребенком.

Общенавязанная мораль не позволяет нам открыто выражать свои чувства. Даже если мы в первые мгновения встречи понимаем, что мы откровенно влипли, по законам мы должны сделать еще кучу вещей, чтобы быть оправданными в глазах окружающих. С детства нам рассказывают, что такое хорошо и что такое плохо. На самом деле только я знаю, что хорошо для меня.

Мне хорошо лежать сейчас и смотреть на какую-то вершину вдали. Я не знаю, что это за гора. Наверно, мне должно быть стыдно, что я пишу о красоте горы и не знаю, как она называется. Но ведь она не стала от этого хуже.
Солнце слепит глаза. Здесь нет нужды в солнечных очках и глазам тяжело смотреть на яркое солнце без защиты. Человек, скрываясь и закрываясь всю жизнь становится все более беззащитным.
Гора кажется полосатой от солнечных лучей, спрятавшихся на ее рифленых склонах. Снежная вершина светится от розового закатного покрывала. Цвета здесь нереальные. Я впервые вижу такие цвета без наркотиков.
Впервые за много лет я понимаю, что свобода — в нас. Достаточно встать на обрыв и распахнуть руки. Ощущение полета на земле — нереально.

Все, что я делаю здесь, я делаю для себя. От этого все сильнее нарастает желание сделать что-нибудь для кого-то. С трудом вспоминаю что-то последнее, что я сделал для кого-то. Пытаюсь припомнить до боли в висках. Вспоминается вырезание цветочков с открыток и старых фотографий для коллажа в день рождения моей мамы. Неужели это все?????

Хотя нет...
Утро на корабле заявляет о себе туманной холодностью. Промозглость промораживает насквозь. В то утро я долго стоял, стараясь понять, куда именно она смотрит. Найти точку в бескрайней синей пустыне крайне тяжело. Мою растерянность прервал матрос:
- Ваш кофе, мисс Кэти.
- Спасибо. Хотите кофе?
Я стоял и делал вид, что смотрю в сторону горизонта. Когда я понял, что вопрос адресуется мне, впервые за много лет покраснел:
- С удовольствием.
Эта стандартная вежливость выводила меня из равновесия, но выйти за рамки я не мог. Боялся, что неправильно поймут. Вообще выходить за рамки очень сложно. Нужно больше храбрости, чем для того, чтоб броситься под колеса автомобиля, чтобы спасти ребенка или закрыть своей широкой грудью девушку от хулиганов. Храбрость в мелочах дается гораздо сложнее. Правда жизни.
На палубе стояло три небольших столика. Она села и начала разливать кофе в чашки. Я сел напротив.
- Я Кэти – сказала девушка – а вас как зовут?
Она развязала свой шарф и чуть заметно улыбнулась. Ей явно было гораздо комфортнее в моей компании. Я же чувствовал себя полным идиотом. Еще хуже мне стало, когда я понял, что она откровенно рассматривает меня. А улыбается потому, что я сижу как придурок, замотанный по самые уши. Я вдруг понял, что мне придется снять и шарф, и кепку, и очки. Это необъяснимо пугало меня. Я готов был уже встать и смотаться в свою каюту, но опять же побоялся, что она убедится в полном моем идиотизме.

Минуты две я стоял, боясь принять решение. Не знаю, что удерживало меня уйти в каюту. Но все-таки я начал медленно разворачивать свой шарф. Я не хотел, чтобы она меня узнала. Я не хотел открывать лицо. Там, на только что вымытой палубе, под пронизывающим ветром, я растерялся как мальчишка. Я был настолько растерян, что, кажется, если бы меня в тот момент спросили, люблю ли я по утрам есть тосты, я бы не знал, что ответить.
Я размотал шарф, снял кепку, и, поразмыслив секунду, снял очки. Кажется, у меня хватило сил даже улыбнуться одной из тех отработанных улыбок обворожительного мерзавца, которые были тщательно отточены на съемках. Я стоял перед ней и ждал.
Прошла наверное минута.
- Я Кэти — повторила она.
О Господи. Каким же придурком надо быть! Я готов был брякнуться об стол головой, чтобы вышибить из себя эту чертову уверенность звездного актера! Она не узнала меня, слава богу!
- Меня зовут Джон.
- Что ж, Джон, присоединяйтесь. Признаюсь, для меня нет ничего желаннее, чем чашка кофе с утра в такую погоду. Тем более кофе здесь чудесный.
Она протянула мне чашку. Мне стало вдруг легко. Как будто все, что скапливалось в течение многих лет в моей голове, начинало выветриваться вместе с этим запахом только что сваренного кофе.

В тот момент та непробиваемая корка вдруг сползла с меня. Я вдруг вспомнил, как умею улыбаться только я.

У каждого человека есть своя корка. У начальников, у подчиненных, у родителей, у детей, у учителей. У каждого своя. Каждому надо защищаться, чтобы выжить. Человек от природы лишен защиты. У него нет иголок, панциря, жала, острых когтей, клыков. Он беззащитен. Ему необходимо как-то обороняться. Тем более что мир людей ни с каким другим миром не сравнится своей жестокостью.

Высшее счастье познается мгновениями. Человек никогда не бывает полностью счастлив. Если человек полностью счастлив — он либо мертв, либо болен.

В тот момент я был по-настоящему счастлив. Счастлив от того, что вдруг оказался собой. Мне не нужно было прятаться и говорить чужими словами. Не нужно было продумывать каждый шаг и каждое слово. Не нужно было быть осторожным.

Сейчас, находясь на высоте сколько-то километров над уровнем моря, я ищу того же ощущения свободы, которое было тогда. Однако одиночество — не значит освобождение. Когда ты один, не нужно притворяться. Но это теряет ценность, потому что вокруг нет ни души.

В тот день на палубе мы болтали и пили кофе. С первым глотком исчезли все условности. Мы обсуждали литературу, погоду, лошадей, страны, религии.

- Кто ваш любимый режиссер? - вдруг спросила она
Ком в горле не давал ни сказать, ни вздохнуть. НЕ говорить же, что я не смотрю телевизор, не хожу в кинотеатры, что живу затворником в вагончике в пустыне и прислуживают мне олени-носороги...
- Кустурица...наверное...может еще кто-то — сказал я
- Да ладно, у скольких режиссеров вы снялись? Неужели нет любимого?
В тот момент мне показалось, что корабль и правда перевернулся вниз головой и с бешеной скоростью несется вниз под углом 90 градусов. Дурдом какой-то.
Но она сидела и улыбалась настолько теплой улыбкой, что вся моя растерянность исчезла.
Дальше мы обсудили режиссеров, не касаясь моих ролей, поговорили о любимых фильмах. Она щадила меня. Я ценил это.
Пока в огромном мире с его постоянной текучестью есть один человек, с которым спокойно, можно жить дальше. И если ты встретил такого человека, можно говорить, что жизнь прошла не зря.

Когда становишься взрослее, когда тебе кажется, что ты становишься умнее, приходит осознание, что в жизни нужно ценить мелочи. Странно, что в огромном мире с его бескрайними океанами и пустынями ценятся именно мелочи, пустяки.

В тот день, когда ранний завтрак, состоящий из кофе и круассанов растянулся на 6 часов, моя жизнь наверно перешла на новый виток. После этого путешествия я не снялся ни в одном фильме. 4 года просидел в своем доме, встречаясь с агентом раз в неделю и выслушивая его лекции о том, что век актера не велик, и о том, что если пропасть, меня забудут, и тд

Я не стал отшельником, не сошел с ума, просто некоторым людям дано изменить нашу жизнь , поломать все, что было так тщательно уложено и выстроено, и исчезнуть неизвестно куда, оставив только имя.

Тот день на палубе — самое яркое воспоминание за последние годы.
После того, как попили кофе, мы разошлись по каютам. Вечером на корабле намечался праздник. В общем-то, каждый вечер завершался массовой попойкой, в которой участвовали люди разных национальностей, разных вероисповеданий, разного цвета кожи. Им не мешал языковой барьер, люди умудрялись общаться без слов. Из окна своей каюты я слышал ломаный английский, французский, немецкий, даже кажется, русский и китайский (а может японский). Разные люди собирались вместе и хорошо проводили время. Они пили любимые напитки и только под утро добирались до своих кают. Впрочем, не всегда до своих.
Человек — странное существо. Когда он не вписывается в разряд «обычных» людей, он хочет стать обычным. Когда он рядовой служащий крупной компании, он мечтает стать «шишкой». Человеку никогда не будет хорошо там, где он есть. В такие моменты мне до боли хотелось стать обычным, потанцевать и повеселиться, смешаться с этой разномастной толпой, стать ее частью.
После этих посиделок на верхней палубе люди спали до вечера. Может быть, именно благодаря этому нам с Кэти удалось пообщаться без свидетелей.
Но тот день был для меня исключением из всех правил. Впервые девушка, увидев меня, не начала визжать от восторга, прыгать, просить сделать фото, и расписаться на руке,животике, груди и т.п. Наивные молодые барышни считают, что нам это должно льстить. О! Я расписался сегодня на четырех руках, пяти животах и трех лбах!!! О! Спасибо тебе господи за такое счастье!!!!!
Кэти стала для меня особенной в тот самый первый момент, когда я ее увидел. Это я понял уже потом, когда отсиживался дома после этого путешествия.

Ощущение пустоты после потери любимого человека ощущается не сразу. Пустота приходит потом, после боли. Боль можно перетерпеть, заглушить, выреветь. С пустотой не сделаешь ничего. Только терпеть и ощущать себя полным ничтожеством.

Вечер того дня обещал быть ярким. Ожидалось выступление двух юных леди, которые выделывали чудеса со своими телами, загибая их в разные стороны. Кульминацией вечера должен был стать фокусник-иллюзионист, превращающий поросят в голубей.
Я одел черную футболку, свою любимую коричневую кожаную куртку, джинсы, остроносые коричневые ботинки с узкими носами. Одежда всегда придавала мне храбрости. Еще одна защита для беззащитного существа.

Из каюты я вышел в самый разгар праздника. Две молодые девушки с одинаковыми лицами и в одинаковых костюмах на круглой платформе обвивались друг об друга. В фигуре уже нельзя было различить где чья рука, где чья нога, только две очаровательно-одинаковые головки служили украшением этой замудренной фигуры. В толпе слышались восторженные охи и ахи. Я сел за барную стойку. Это было мое любимое место во всевозможных барах. Заказал абсент. Бармен сделал удивленное лицо, застыв на мгновение, потом засуетился, чуть не уронил бутылку и попытался как можно эффектнее произвести всю процедуру по приготовлению этого напитка. Однако, руки его подводили. Он чувствовал себя явно некомфортно, как будто на экзамене, который нельзя провалить. Наконец он закончил и поставил передо мной рюмку.
- Спасибо, братишка. - Я хлопнул его по плечу и улыбнулся.
Его совсем юное лицо озарилось счастливейшей улыбкой.

Абсент всегда помогал мне успокоиться. Для некоторых абсент — напиток убийственный. Для меня, чтобы напиться с абсента и упасть, потребуется не меньше двух бутылок. Поэтому абсент я могу пить безо всякой опаски, что потеряю контроль. Кроме того, слабоалкогольные напитки меня только раздражают. Сладость и алкоголь для меня в принципе несовместимые вещи. Алкоголь должен быть крепким и обжигающим. Как абсент. Или водка.
В тот момент, когда я грел в руках уже третью рюмку абсента, по спине пробежал рой мурашек и я почувствовал ее приближение. Может быть, мне сейчас кажется, что почувствовал, или мне хочется, чтобы так было, но теперь в памяти все всплывает именно так.
Кэти подошла и села рядом на соседний стул. Заказала у официанта перье, мяту, лайм, колотый лед и белый ром. Я удивленно взглянул на нее
- Мохито — пояснила она — люблю его сама готовить. Мало кому доверяю эту процедуру.
Она вылила ром в бокал, бросила туда лайм, мяту, наполнила бокал почти до верху колотым льем и налила содовую. Опустила в бокал две соломинки. На край бокала насадила четвертинку дольки лайма. Только после этого взглянула на меня.
- А ты, я смотрю, наконец-то решился вылезти из своей берлоги?
- Сегодня я не мог оставаться в каюте — ответил я и добавил — тем более здесь так весело.
- А я не люблю подобные сборища. Пьяная толпа меня не очень впечатляет.
- Почему же ты здесь?
- Я пришла выпить мохито.
Она была в коротком черном платье. После ее утреннего наряда, состоящего из теплой куртки, широкого шарфа и голубых джинсов, в этом платье она выглядела особенно изящно.
Кто-то однажды сказал, что у каждой женщины должно быть маленькое черное платье. Сегодня я в этом убедился. В своей кожаной куртке я выглядел рядом с ней потертым ковбоем с далекого ранчо, забывшим переодеться перед вечеринкой.
У этой маленькой женщины было особое умение ставить меня в неловкое положение. Хотя это всегда было моей прерогативой. Поклонницы ловили каждое мое слово, смеялись над шутками. В общем, готовы были на что угодно, лишь бы потом было чем похвастаться перед подругами.
Я никогда не уделял особого внимания поклонницам. Я успел понять, что они влюблены прежде всего в славу. Вероятно, они бы не обратили на меня внимания, будь я продавцом сантехники или водителем такси.
Я поднял глаза на официанта. Он стоял с раскрытым ртом, ловил каждое мое слово, стараясь запомнить как я сидел, как пил абсент, что говорил, во что был одет, чтобы последующие лет 50 рассказывать своим друзьям-детям-внукам о том, как однажды, когда он работал барменом на круизном корабле, к нему в бар забрел сам...Тьфу. Ненавижу все это.
- Пойдем потанцуем — сказал я, поворачиваясь к Кэти и подавая ей руку.
- Пошли.
Прикосновение иногда дает нам гораздо больше, чем поцелуй. Особенно первое прикосновение. До сих пор помню, как комок, застрявший в горле, начал прыгать в нем как сумасшедший. Мне казалось, если Кэти сейчас обернется и посмотрит на меня, она обязательно это увидит. Она не обернулась.
Мы прошли на танцпол. Было темно. Редкие разноцветные лучи разрезали эту плотную темноту. По полу бегали маленькие переливающиеся шарики, то пересекаясь, то взрываясь в брызги. Я ясно видел ее лицо. Музыкант запел песню Битлов —
I give her all my love,
Thats all I do,
And if you saw my love,
Youd like her too,
And I love her...
Я держал ее руку в своей и смотрел в глаза. Иногда, сбивая шаг, мы случайно соприкасались щеками. Ее рука на моем плече обжигала кожу. Казалось еще чуть-чуть и куртка начнет плавиться.
Судьбы предрешены. Я понимаю это сейчас. Но мы, со своими дурацкими предубеждениями и страхами, с невыносимой гордостью и неприступностью можем разрушить то, что нам было дано. Этого никогда уже не собрать. И вряд ли кого-то можно винить.
Мы танцевали. Я держал ее за руку, приобнимая за талию. Мне приходилось немного наклоняться, чтоб увидеть ее глаза.
Помню, в тот момент я отдал бы что угодно, чтоб песня продлилась дольше хотя бы на пару секунд.
Она прижалась подбородком к плечу. Я слегка коснулся лицом ее волос.
Музыка закончилась, она сослалась на усталость и, пригласив завтра на утренний кофе, отправилась в свою каюту.
Надо ли говорить о том, что в ту ночь мне не удалось уснуть.
Утром чуть взошло солнце я вышел на палубу. Ее там не было. Я простоял больше часа. В то утро мне пришлось встречать новый день в одиночестве, как и предыдущие годы. Но сегодня вдруг впервые это стало для меня испытанием.

Я смастерил себе из старой рыбацкой сетки нечто наподобие гамака. Седьмое утро начинается с молчаливого созерцания горы. Сегодня она особенно величественна. До 11 утра она прячет за своей спиной проснувшееся солнце. После оно начинает появляться над ее вершиной. Великолепное зрелище. Солнце охватывает гору с трех сторон, оставляя ее красоту в тени и заявляя всему миру о начале нового дня.
Встретить новый день не всегда просто. В юности каждый день — начало. Радужные мысли, розовые очки, вера в людей, дружба воспринимается нерушимой, любовь — вечной. Позже новый день напоминает о том, что время уходит, а мы чего-то не успеваем. Не успеваем с каждым годом все больше и больше…
Я не видел ее два дня. Два драгоценных дня, выкинутых из путешествия. Окна моей каюты выходили на океан. В них не было видно палубу. К концу второго дня я страшно разозлился. Нет, это просто невероятно! Никто никогда со мной так себя не вел. Мне было страшно жаль себя.
Когда что-нибудь случается, человек жалеет в первую очередь себя. Никого другого человек так жалеть не умеет. Ведь только мы знаем, как нам сейчас больно и обидно! Ведь никто больше не знает и знать не может.
Солнце потихоньку скрывалось за горизонтом и только благодаря закату можно было понять где заканчивается небо и начинается вода. Красные отблески отражались в дрожи океана. Помню, я о чем-то увлеченно думал, может быть, злился на себя, может быть на нее. Очнулся от мыслей, когда почувствовал поток теплого воздуха направленного мне в шею. Я обернулся – она подтянулась на носочки, чтоб достать губами до шеи и лукаво улыбалась.
- Привет. Такой закат ни с чем не сравнить, правда?
- Привет.
Я старательно делал вид, что не желаю с ней разговаривать, я отвернулся обратно к океану и наклонился на поручень. Не знаю, зачем я это делал, ведь я больше всего на свете хотел, чтобы она пришла, я ждал ее! И играл безразличного подонка. Тогда я не мог поступить по-другому. Жаль, что жизнь не дает нам вторых шансов.
Она была умнее меня. Всегда была умнее. И лучше. Во сто крат. Она видела в моих глазах то, что я боялся произнести. И в тот момент мне наплевать было на то, кого она видит перед собой -  меня или кого-то из героев, сыгранных мной.
Не буду рассказывать то, что происходило в следующие две недели. Возможно, позже я сумею еще раз вернуться к этому. Но не сейчас. Эти воспоминания настолько дороги, что я не могу их перенести даже на бумагу.
Мы спорили, шутили, она делала наши фото, я, шутя, ей позировал. Мы вместе ели, вместе спали, вместе просыпались. Она расчесывала мне волосы. Пела колыбельные, смеялась вместе со мной. Я вслух мечтал о том, что будет дальше, просил ее родить мне ребенка. Да, в тот момент я сказал ей, что хочу ребенка. Хочу, чтоб она родила мне ребенка. Она улыбалась и отводила глаза. Тогда я объяснял это тем, что она сама еще совсем ребенок. В тот момент мы оба были как дети. Из подушек летели перья, в комнате был полный аврал. Я ненавижу беспорядок, но мне никогда не было так хорошо и спокойно, как там в те минуты.
В те дни я читал ей стихи, рассказывал  о себе, о своей семье, о своем доме, первом сериале, первом гонораре, о первом режиссере, о первых поклонницах. О том, как счастлива была мама и как она плакала, когда я получил Оскара. А я был настолько расстроен этой наградой, что готов был разбить ее об первый металлический предмет, который попадется мне на пути, как потом его отобрали у меня и спрятали в укромное место, чтоб потом, когда я наконец-то повзрослею, увидеть, что в жизни я добился не так уж мало. Я до сих пор считаю, что достижения не измеряются никакими статуэтками, пусть это даже Оскар. Она внимательно слушала и почти все время молчала, как-то печально улыбаясь.
Открываться другому человеку достаточно тяжело. Сначала не знаешь, с чего начать, а потом не знаешь, как остановиться. Одно цепляется за другое, и начинает разматываться огромный клубок, о котором ты только подозревал.
В последний вечер мы сидели на кровати и слушали дождь. Корабль покачивало сильнее обычного. Она сидела, навалившись спиной мне на грудь. Я обнимал ее, прижимая как можно крепче. Никого и никогда я не обнимал так крепко, как ее в тот вечер. Возможно, что-то внутри меня уже знало, что он последний. Я дул в ее волосы, и короткие кудряшки, падая, щекотали ее лицо. Она смеялась. В тот последний вечер я попросил ее рассказать о себе. Она улыбнулась, сказала, что вся жизнь еще впереди, что я все обязательно узнаю, и возможно, даже возненавижу ее. Я тихонько щелкал ее по носу и просил не говорить глупостей. Еще говорил, что раз мы вместе, нам ничего не страшно.
В тот вечер она была особенно красива. Теплый свет ночника отражался в ее шоколадных глазах, придавая им золотистый блеск. Черные ресницы тяжелыми тенями падали на щеки. Когда она улыбалась, на правой щеке появлялась едва заметная ямочка. Я целовал ее.
В тот вечер мы уснули поздно. Хотя нет. Как оказалось, уснул только я. Корабль из-за дождя и плохой видимости причалил в каком-то порту и оставил ее там. Вернее, она сама сошла. Я понял это уже утром, когда проснулся один.
После я пытался разыскать ее. Билеты были куплены на вымышленное имя – Катарина  Ньюман. Я не спрашивал ее фамилии. Она не говорила. Все вышло как-то нелепо. Все эти годы я пытался найти причину, но не мог. Причину следовало искать в ней. Я уверен, у нее были причины поступить именно так.
Завтра я возвращаюсь в свою нормальную жизнь. Мое временное жилище придало мне сил.
Я понял, что мне необходимо отпустить ее. Нельзя найти человека, который не хочет, чтобы его нашли. И если мне не быть в этой жизни счастливым, пусть она будет счастлива за двоих. Я понял, что теперь я смогу отпустить ее. Но при мысли, что я увижу ее где-нибудь с другим мужчиной, будила во мне нечеловеческий гнев. Я готов был откусить ему нос. Отпустить человека не так-то просто.