Зачинание xxi века. глава ii. следствие

§ 1.


Игорю казалось, что шок прошёл тогда, когда он сказал первые слова. Но, направ-ляясь к машине, возвращаясь в ней вместе с девушками домой, в так называемый Замок,  даже уже вернувшись, он всё ещё не мог почти говорить и о чём-либо думать. Он чувствовал, что все его реакции будто зажаты внутри; там, внутри, всё кипело и куда-то рвалось, но вот вырва-ться наружу никак не могло. Ему казалось, что его тело превратилось в стальную обледенев-шую оболочку, равнодушную и бесчувственную… его и вправду всё  ещё  трясло  от  озноба.
Девушки кутали его как могли, кто кофточку свою снял, кто блузку – но что это могло ему дать? В какой-то момент он всё-таки понял, что ещё находится в шоке – только не в том, пер-вичном, когда он не мог даже шевелиться и не слышал, не воспринимал ничего – нет, теперь он всё видел и слышал, и даже кое-что чувствовал… но всё равно не мог на это реагировать. Когда же осознание этого окончательно оформилось у него в мозгу, тогда он и очнулся на са-мом деле. Шок, конечно же, не прошёл, Игорь всё ещё продолжал ощущать себя как в тума-не, но зато он вернул девушкам их одежду и начал растираться сам, без их помощи, пытаясь вернуть себя в нормальное состояние.
Когда они уже миновали большую часть пути, Игорь ощутил наконец-то тепло, щёки его порозовели, а с глаз спала та тёмная пелена, что мешала ему видеть вокруг себя этот прекрасный солнечный день – и он впервые робко заулыбался. Девушки тотчас же захлопали в ладоши, подбадривая и поздравляя его и пытаясь его развеселить. И, благодаря им, когда они уже вышли из машины навстречу явно что-то заподозрившему «дворецкому» Владимиру Долинскому, Игорь, хотя и был очень угрюм, но всё-таки уже посмеивался и подхихикивал их многочисленным шуткам.
– Господи, что случилось?! – Долинский сбежал вниз, с тревогой оглядывая по-рванный и посеревший от пыли и земли костюм главного героя. С ним явно что-то случи-лось! Сквозь широкую дыру на одном колене просвечивала серьёзная ссадина, кое-где и курт-ка, и брюки были аккуратно и гладко разрезаны, точно масло ножом, на шее краснел тонкий короткий порез. И сам Игорь явно был не в себе; девушки из кожи вон лезли, чтобы его рас-смешить, но и сами были ненамного лучше. А ещё из соседней машины вылезли операторы, и у одного из них с ремня свисало нечто, даже отдалённо не напоминавшее теперь камеру. Но ведь это точно когда-то была камера!
Игорь, увидев Владимира, лишь извинительно помотал головой:
– Не сейчас, пожалуйста! – и прошёл мимо. Тотчас же к тому подскочили операто-ры, и один из них почему-то спросил:
–  Милиция ещё не заезжала?!..
– Что? Какая милиция?!..– Да, видимо, и впрямь случилось что-то неординарное.
– Да я милицию вызывал, уже час назад, считай!!! – закричал тот, явно выходя из себя. – Они давно уже должны были приехать!!! – И он сел на ступени, как будто у него ноги подкосились от усталости. Другой оператор стоял в стороне, понурив голову, не двигаясь и держась за свою целую камеру так, словно это был хрустальный приз ценою в полмиллиона долларов. Даже не сделал попытки проследовать за участниками шоу – видимо, и не думал их сейчас снимать.
– Да что случилось? Можете вы наконец сказать? – Долинский пытался успокоить-ся, но у него не получалось.
                – На Игоря напали. В лесу. Какой-то дикий цыган с саблей… – заговорил было мо-лчавший, но напоролся на неуверенную улыбку Володи.
– С какой саблей? – спросил тот.
– Я совершенно серьёзно. С настоящей саблей! Это у него трость такая была, с са-блей внутри…
– Трость? – Долинский нахмурился, но тоже неуверенно. Он ничего так и не по-нял.
– Ну да, трость! Он ещё хромает, чёрт его подери… Седой такой, длинноволосый цыган, в шляпе и в маске… В платке, то есть… То есть маска у него, как платок… То есть, платок как маска… Не совсем седой, правда, немного лишь седоватый… Но точно старик. – Оператор мотал головой, будто пытался отогнать лишние мысли. В голове у него, похоже, действительно был полный хаос. – Он его убить пытался, понимаешь? Просто чудом не убил, чудом… Это всё совершенно всерьёз, это-то ты понимаешь?!
– Ты точно не шутишь?
– Да какие там шутки! Какие там шутки!!! – закричал в ответ первый. – Он и меня чуть не прикончил, вот, посмотри на камеру! Да ты его-то спроси! Он там оставался, он всё снимал! А я в милицию побежал звонить! Мобильники-то мы все в машине оставили! – Он чуть не плакал. – Какая камера была, какая камера! Когда я вернулся, ты бы видел, в каком со-стоянии Игорь был! Это же страшно было видеть! Да у него, у него всё записано!
– Да, – сурово подтвердил второй и сунул свою камеру в руки Долинскому. – Пе-ремотай, тут немного… Только осторожнее, осторожнее! Вот, до этого… а теперь смотри.
Владимир Долинский пристально всмотрелся в мелкий экранчик. В какой-то мо-мент у него задрожали руки и, подхваченный под локоть вторым оператором, он осторожно присел рядышком с первым.
– Не понимаю… не понимаю… – наконец, заговорил он. – Похоже, он знал про съёмки-то. – Он взглянул на собеседников. – Про девушек-то он точно знал. И вёл себя… – потряхивая по привычке головой, размышлял он, – будто унизить его хотел, что ли… или проучить… а, может, и наказать… Цыган, говоришь? В самом деле, очень похоже… Может быть, ему наше шоу не понравилось?
– Да ему просто поиздеваться над Игорем захотелось, вот и всё! – возразил пер-вый, переглядываясь со вторым. – Мы сразу всё поняли, у нас же глаз… намётанный. Да мы ему просто помешали, наверное. Он же там спал, ты же видел, или прятался… Разозлился он, видно, что какая-то там звезда ему помешала, вот и решил… поквитаться.
– А откуда он про звезду-то узнать мог? Не в России же мы, матушке…
– А ты видел, он же ему напоследок что-то сказал! И Игорь его, похоже, понял… Уж по-здешнему-то Игорь вряд ли разбирается. Так что это был наш, да и понятно – цыган всё-таки, куда только цыган-то не заносит!
Долинский только пожал плечами и спорить не стал.
– Но что со съёмками-то делать будем? Как я понимаю, сегодняшний день пропал. И в шоу его не впишешь. Надо же как-то всё навёрстывать… Не бросать же. И речи об этом быть не может… Столько уже сделано, и девушки так старались… Придётся, наверное, новое задание придумать… – Он вздохнул, задумавшись. – Что там ещё-то в пироги добавляют? Дай-ка подумать…
– Только, пожалуйста, пусть оно теперь где-нибудь поближе будет, ну, не в такую глушь хотя бы. Мало ли что ещё может случиться!
– Жалко, конечно… Но тут уж никакой монтаж не поможет… А пироги и с ябло-ками бывают… – продолжал размышлять актёр. – Тут у нас как раз неподалёку заброшенный садик есть… Не ферма, конечно, но яблоки, говорят, хорошие… – Операторы закивали, за-гомонили – им эта идея понравилась. – Только, чур, цыц! У нас правила строгие! Никто ни-чего узнать не должен!


§ 2.


В третьем году нового тысячелетия даже новорождённый август был прохладен, и на Поволжье почти не видно было солнышка. Дождя, правда, тоже не было – сухо и холодно, вровень, чтобы опять вогнать в тоску крестьянина… Да, видно, всемирное потепление здесь прошло стороной.
Новая, лучшая гостиница небольшого городка располагалась в старинном здании, ещё лет десять назад бывшем жилым домом. На первом этаже теперь сверкали огнями фир-менные магазинчики, ресторан и казино – с недавнего времени именно этот особняк и стал чуть ли не главной достопримечательностью города. Особенно с тех пор, как наконец-то иностранцы  зачастили  в  российскую  глубинку  и повсюду потихоньку начал расцветать настоящий бизнес середнячков.
Фасад гостиницы выходил на центральную площадь, в сторону парка и сияющего обновлёнными башенками храма; задворки не были так уж интересны, но Валерий, ради спо-койствия, предпочёл номер, окнами выходивший именно на них. Прямо напротив него рас-полагался люкс; хозяева гостиницы как могли упрашивали дорогого гостя  поселиться имен-но там, но Леонтьев по опыту знал, что в таких небольших гостиницах избавиться от шума и гама этих первоэтажных заведений, начинавшегося как раз к ночи, можно было только на противоположной стороне. И он отказался от люкса.
Правда, сегодня ночью от той тёмной улочки, что, хотя и с трудом, но прогляды-валась из его окон, явно доносились выстрелы – но ничего удивительного в этом не было. Именно в таких, цветущих, богатых кварталах захолустных городков они, как правило, и зву-чат – там, где только и могут происходить какие-либо события. Но за те несколько дней, что Леонтьев застрял здесь, это было первое, что помешало ему спать. И то лишь потому, что он лёг нынче раньше обычного, около часу ночи.
Впрочем,  этого оказалось достаточно, чтобы радость Валеры по поводу его скоро-го отъезда увеличилась ровно вдвое. Что-то этот заезд оказался не очень-то удачным.
Сейчас он лежал, убрав руки за голову, и смотрел на широкий циферблат стенных часов, пытаясь убедить самого себя в том, что два часа дня – вполне достаточно, чтобы про-снуться, наконец. Вставать ему не хотелось страшно, даже подмывало отказаться от репети-ции, всё равно ведь последний, хотя и запоздавший концерт! Но он знал самого себя, знал, что этому-то «всё равно» – не  бывать. Слишком уж давно разучился он потакать своей лени. И слишком давно привык работать только на сто процентов. Ему вдруг подумалось – как Олег Даль… Валерию отчего-то вспомнился сейчас один его старый знакомый. Хотя, следо-вало бы сказать – не знакомый… За все пятнадцать лет их дружбы так и не было случая, когда бы, встречаясь с ним, этот приятель его бы не удивил. Хотя потом, задним числом, Валерий и понимал, что по-другому-то и быть не могло…
Леонтьев прикрыл глаза, глубоко вздохнул и одним движением встал, окунаясь в тапочки. Через полчаса, приняв душ, подзарядившись лёгкой разминкой и приодевшись, то-же слегка, он уже сидел столом и читал, ожидая завтрака. Да, если чем люкс и хорош был, так это собственной кухней, в которой он сам мог бы делать всё, что захочет.
Завтрак прибыл, был аккуратно и быстро употреблён, но головная боль так и не прошла. Чёртовы выстрелы! Разбудили прямо на середине сна!
Валерий достал из чемодана лимон, нарезал его тонкими ломтиками и, сделав себе из одной их половины примочку на лоб, откинул голову назад и начал медленно посасывать вторую. Когда примочка окончательно высохла, а тоненькие ломтики на тарелке закончи-лись, голова прошла. Леонтьев радостно вздохнул и улыбнулся. А потом пошёл снова при-нимать душ… холодный. Чтобы закрепить действие.
Ещё через полчаса он уже был на месте, в гримёрной, и потихоньку заранее, само-стоятельно оформлял свой образ – одна из неприятностей заключалась как раз в том, что гримёра не было ни в его команде, ни даже здесь… впрочем, чужому гримёру он этой работы бы не доверил. Сам он тоже пока неплохо справлялся.
Мобильник лежал у него прямо перед глазами: после первых же четырёх звонков  на сегодня Леонтьев отключил у него звук. Экран в очередной раз засветился ровно в тот мо-мент, когда Валера откинулся в кресле, чтобы оценить окончательный результат своей рабо-ты. Номер оказался не определён.
– Алло? – Он уже ожидал добрых вестей, мало у кого из его друзей стоял антиоп-ределитель.
– Привет, Валер, – раздался в трубке именно тот, неповторимый голос с лёгким прононсом, что Валера и ждал. Даром, что ли, он сегодня его уже вспоминал!
–  Привет, Фил, наконец-то! Давненько ты не появлялся.
–  Да уж, –  раздался вздох, – считай, полгода не виделись… А прошлый раз не в счёт. Виноват.
Прошлый раз они встречались на Ваганькове, посреди ночи, Фил специально  платил сторожу. Это было ровно через неделю после похорон его жены, той самой, которой его приятель не видел все эти двадцать два года.
– Что-то не нравится мне твой тон, – заметил Леонтьев и подумал: может, Фил до сих пор скорбит? Даже такая разлука не помогла?
–  Просто устал… Надо бы встретиться. Пообщаться.
Валерий выпрямился, насторожив внимание. Фил никогда ничего не делал просто так.
– Это срочно? – серьёзно спросил он. В трубке раздался длинный поверхностный вздох, будто Фил размышлял.
– В общем, нет, – как будто улыбаясь, ответил он. – Но неплохо бы пораньше. Где ты сейчас?
– Ох, Фил… Знаешь, и сейчас, и ещё почти три недели у меня, что называется, пе-рекати-поле… Буду прыгать по стране, как футбольный мячик.
– Это когда приезжаешь утром первого дня, а вечером второго опять в поезде?
– В большинстве так, но будет и похуже. Когда утром едешь, днём репетируешь, вечером – концерт, а поезд – сразу после концерта. Спишь только в купе, и не каждый день, и не всегда на полную катушку... Так что вот так.
– Действительно, – раздалось тонко, – настоящий футбол. – Они оба засмеялись: футбол Фил любил до сих пор, хотя его любимый «Торпедо» давно уже был не в чести. – Что потом?
– Несколько дней буду в Москве…
– В Москве? – переспросил Фи`лип.
– Да, именно. Очень много работы в студии… Не уверен даже, что хоть раз пере-ночую в Валентиновке. Записи, встречи… В общем, очередная запарка. Будет ли денёк ото-спаться!.. Но-о… – интригующе протянул он.
– Так-так; выкладывай!
– Потом я целую неделю в Воркуте.
Воркуту можно было считать почти родиной Валеры – посёлок Усть-Уса находил-ся от неё всего-то в четырёхстах километрах. Валера всегда, по возможности, старался бывать в тех краях подольше.
–  Ого! Надо же! Поздравляю… Особые планы есть?
– Есть. У меня всего три выхода, по одному в день, и по два дня сверху-снизу. Хо-тя… хотя ужасно жаль, что нельзя выкроить ещё денька два или три. Тогда бы… –  мечта-тельно протянул он, – …мои планы были бы совершенно особенные.
– Да-а? И какие же?
– Нет-нет, извини. Я зря вспомнил об этом… – Он вздохнул. – Только душу себе теребить, ей-богу.
– Ну, а что же тебе мешает?
– Хм! Да то же, что и всегда. Дорога. Перекладные… Да все эти три дня я только на неё и потрачу! Безумно обидно, безумно! Но ведь у меня нет, чёрт возьми, своего личного «Боинга», чтобы за одну ночь перелететь с одного конца нашей родины на другой, и напле-вать при этом на бездорожье, пробки, нелётную погоду и всё остальное прочее… – Он вздох-нул ещё глубже. – Не надо об этом больше, ладно? Даже вспоминать не хочу. Только зря проболтался.
– Ну, ладно! Утро вечера мудренее… Может, эти перекладные вообще сорвутся, и у тебя ещё полмесяца останется. Тогда тебе эти три дня как слону соломинка будут. А где ты остановишься в Воркуте?
Фи`лип имел в виду, не поселится ли Валера у сестры.
– Придётся в гостинице. Чтобы всё успеть в сжатые сроки… Знаешь, что такое – приезжать в гости?! У меня не будет времени, чтобы каждое утро разыскивать собственные носки!
– Ну, ещё бы.
– А я собираюсь поездить… вокруг. В Усть-Усе я уже лет сто не был…
– Ну, родиной её назвать ты можешь только с натяжкой.
– Не выбирал! Хотя, конечно, одного только рождения мало… Но мне интересно, как там сейчас, что изменилось… И в какую сторону, главное, после всех  наших катаклиз-мов… На друзей и знакомых времени у меня не будет. Ну, не про тебя речь, конечно, если приедешь.
– Приеду.
– Я буду безумно рад. Знаешь, будет здорово помотаться по тундре вдвоём с то-бой!
–  Когда ты там будешь?
– Выезжаю двадцать третьего. Тридцатого – отъезд. А пятого сентября у меня уже концерты, бог знает как далеко. Понимаешь? Та ещё будет волокита!
– Представляю.
– Значит, мы договорились?
– Я тебя найду.
– Отлично!
– Тогда – до встречи... Ещё наговоримся с тобой!
– До встречи, – повторил Валера. – Я тебя жду!
– Пока, – тепло, но слегка отстранённо попрощался Фил… Надо сказать, что в те-чение всего разговора Леонтьева не отпускало ощущение, что за обычными, знакомыми реп-ликами  его  приятеля притаилось что-то  ещё, и, похоже,  не очень весёлое. Впрочем, Фил и в ранней юности своей, когда ещё очень и очень далеко было ему до знакомства с Валерием и когда жизнь казалась куда проще и веселей, – и тогда он уже не умел улыбаться и даже смея-ться без потаённой грусти в глазах… Откуда только она бралась в том задорном пацане-фан-тазёре?.. Но сейчас Валера понял, что всё обстояло гораздо серьёзнее.


§ 3.


Немолодой, подчёркнуто благородной осанки человек сидел во главе длинного и широкого овального стола и разбирал бумаги, выуживая их понемножку из высокой кипы в футе перед собой. Чуть левее, под уютным некрепким светом тройного бра из ниши в стене, виднелась кипа поменьше и попушистее. Было ясно, что человек, создавший её, старался быть аккуратным, но слишком был занят своей работой, чтобы следить только за этим.  И правда, смугловатое обветренное лицо держало на себе печать заботы и напряжения; угрю-мый вид и многочисленные морщины резко контрастировали с великолепным изысканным костюмом светло-серого тона, а загорелые, явно не холёные руки казались почти чёрными под лоснящимися белыми манжетами, выглядывавшими из-под рукавов ровно на полагаю-щиеся два-три сантиметра. Древняя печатка из серебра и белого золота причудливыми блика-ми отражала свет второго, близнецово симметричного к первому бра и глядела на совершен-но неухоженный ворох бумаги, отделявший задумчивую фигуру странного аристократа от подтянутой, молодцеватой фигуры его помощника.
У помощника не было такого сильного загара,  но  зато  волосы  его  были  чуть не чернее ночи и в них не было ни единого седого волоска, как у его шефа, хотя по возрасту, похоже, он отставал от того не намного. Гладкое правильное лицо украшали такие же гладкие усы и бородка, и их естественным образом подчёркивала сглаженность убранной в хвост длинной и прямой шевелюры. Белая кожа приятных на вид, хотя и мускулистых рук была ровна и мягка, и лишь около правого указательного пальца, портя всю красоту, змеился хвос-тик уходящего под обшлага шрама. Одет помощник был в строгую военную форму белого цвета, с золотыми петлицами и галунами, и оттого выглядел ну как форменный франт.
Безусловно, даже этим шрамом красавчик-брюнет никак не мог превзойти коло-ритности своего начальника, ведь несмотря на всю изысканность и отточенность своих мА-нер, тот всё равно слишком уж походил на бандита с большой дороги. Тем более, что у него-то было целых два шрама, и не где-нибудь, а прямо на лице. Тот из них, что красовался спра-ва, начинался на самом краешке брови, прерываясь над глазом, а потом тянулся почти прямой линией вплоть до подбородка и даже чуть ниже, и особенно эффектным был на щеке – должно быть, из-за мягкости тканей он был там глубже всего. Второй же был покороче, но шире и шёл наискось, от края глазницы до почти трети лба, пополам разрезая левую бровь и оканчиваясь в точности у уголка странной морщинки, похожей на галочку.
Непонятно было, как человек в таком дорогом костюме и с такой драгоценностью на руке не сумел сделать себе соответствующую операцию, чтобы избавиться от подобных украшений – разве что специально? Есть же люди, которые принципиально не признают пластики.
С заходом солнца, и так почти не проходившего сквозь высокие плотные занавеси, круглая, обитая бархатом комната всё больше и больше погружалась во тьму, и под трёхмет-ровой двустворчатой дверью всё чётче обрисовывалась густо-жёлтая полоса света. Через пол-часа оконные шторы совсем невозможно стало отличить от стен, а глубокая тишина сделала неровный шелест бумаги похожим на всплески сильной волны. Время от времени суровый аристократ вздыхал, иногда даже нарочито, вытягивая губы и иронично-недовольно впиваясь серым взглядом в лицо офицера.
Изучив очередную бумагу, он вздохнул уже глубоко и не нарочито; в глазах скво-зила напряжённая рассеянность, будто ему надо было во что бы то ни стало найти яркую ба-бочку посреди слепящих пестротою цветов. Он и правда на несколько мгновений прижму-рился; помощник поднял голову и взглянул на него, ожидая, не скажет ли тот чего.   
– Полковник, – произнёс осанистый человек небрежно, протягивая ему свою бума-гу, – я не понимаю, что они имеют в виду. Этой группе явно не хватает литератора поталант-ливее, – попытался он пошутить, сцепляя пальцами руки и поведя для разминки плечами. – Тут явно что-то не так, полковник. Может быть, не очень правильный перевод? Я не могу… – он недоумённо развёл руки и свёл их затем снова, но одними лишь кончиками пальцев, – …принимать решение, не зная, о чём речь.
Полковник, которого точно под стать всему его внешнему виду звали Арман Же-лезный, деловито кивнул, погружаясь во чтение:
– Да,  ваше высочество,  я всё проверю.
Тот, кого полковник назвал высочеством, вновь продолжил просматривать бумаги, ставя на каждой из них свои резолюции и добавляя рекомендации. Лишь иногда он делал ко-ротенькие паузы, то массируя себе пальцами глаза или виски, то потягиваясь или на минуту опуская голову на подставленную ладонь. Они с полковником сидели здесь с самого утра, и только два раза за всё это время сделали перерыв – первый раз они отобедали и заодно пол-ковник сходил в архив за очередной порцией отчётов, а во второй – оба выпили по чашечке кофе с коньяком. И даже это было уже четыре часа назад.
Высокие, тающие в темноте напольные часы пробили половину одиннадцатого, но на этот раз не отвлекли внимания принца: он сидел, нахмурившись и перелистывая взад-вперёд отчёт в несколько листов толщиной. Потом он отложил его в сторону  и стал перебирать уже проработанные материалы; отыскав две-три нужные пачки, принц выложил их перед собой в один ряд с новой и стал просматривать все их по очереди опять. Наконец, открыв каждую подшивку на определённой странице, он передал их все офицеру.
Арман Железный внимательно перечитал помеченные принцем места и поднял на него глаза:
–  Думаете, есть связь?
– Пошлите проверить это, полковник, – распорядился принц и вернулся к работе. Полковник написал какую-то бумагу, подал Флоризелю на подпись и поставил печать, после чего сунул все бумаги в одну папку и вышёл.
В отличие от Флоризеля, у полковника здесь не было такой уж работы, все эти от-чёты он видел каждый в своё время и теперь читал только новые, лишь иногда отвлекаясь на замечания принца. А вот принц во дворце бывал редко. Важные проблемы он предпочитал решать сам и на месте, а шутка ли, одна армия Фолраза составляет почти два миллиона чело-век, считай, по одному на каждые три тысячи человек на земле. Слава богу, что пока что ни-кто об этом не знает, а то проблем было бы раз в десять или двадцать больше, и тогда Флори-зель уж точно ничего бы не успевал.
Впрочем, Арман Железный всегда считал, что Фолразлашах, какой бы он ни был и в какое бы время ни жил, должен сидеть во дворце, все бумаги изучать вовремя и ни в коем случае никогда не участвовать в операциях. Разве только на первых порах своего правления, чтобы понять и систему, и её проблемы изнутри и приобрести необходимые опыт и навыки. Мало ли, что может случиться!
Но никогда, во веки веков, ни один Флоризель не умел сидеть дома, и это знали даже жрецы, так сурово следившие за сохранением династии. Даже они понимали, что не мо-жет не быть у истинного Флоризеля горячей крови, не может не быть истинный Флоризель хотя бы немного легкомысленен и беспечен, и даже обязанности свои он не может выполнять так, как требует того закон Фолраза, не будь у него добротного авантюризма в душе.
Но ведь полковник не был наследственным фоларом. Он был из призванных, и в своё время работал самым обыкновенным ментом… Впрочем, не совсем обыкновенным, если в самом же начале своей карьеры сумел восстановить против себя всё начальство, из-за чего и был уволен из органов почти со скандалом.
Но, уже не имея на то никаких прав, Железный тогда всё равно вмешивался во всё, на что натыкался по жизни – он не умел проходить мимо, как изначально полагается именно фолару. И именно поэтому и узнал однажды от своего лучшего друга о некоем государстве Фолраз, объединяющем множество людей, но не территорией или бумажными знаками, а обыкновенной на первый взгляд взаимопомощью – что, по сути, и определяло их общий менталитет. И если его правителю приходилось по большей части заниматься именно уго-ловщиной, то лишь потому, что подданные государства Фолраз должны были делать то же, что делал Железный  –  не проходить мимо.
Однако ментовской менталитет у Армана Железного, ставшего теперь шефом личной службы безопасности принца, был покрепче фоларовского, и его не волновали ника-кие соображения, если они мешали ему обеспечивать эту безопасность. Сколько же раз в его отношениях с принцем у них находила коса на камень! Этого уже никто не помнил. Это дав-но превратилось в своеобразную привычку, почти традицию, некую необходимую часть их совместного существования.
Полковник Железный вернулся только после одиннадцати и увидел, что Флори-зель, слегка покручиваясь в кресле, с интересом рассматривает очередную бумагу, держа её в левой руке и барабаня пальцами правой по подлокотнику. Сейчас, несмотря на свои шестьде-сят два года, принц снова похож был на мальчишку, ухватившего кошку за хвост. Эта ребяч-ливость у всех Фолразлашахов сохранялась с юности на всю жизнь.
Принц сидел в расслабленной, вольной позе, откинувшись на спинку кресла и вытянув вперёд уставшие ноги. То резкие, то весёлые огоньки в его серых глазах явно предвеща-ли что-то нехорошее. Для полковника.
Едва Железный приблизился, Флоризель одним движением подался вперёд и вы-бросил вперёд же правую руку, заранее успев перебросить в неё из левой подшивку, и сразу, красивой дугой вернулся к себе в кресло. Этот жест был больше похож на выстрел, ибо занял у принца не больше секунды.
– Полковник, советую посмотреть.
Пока полковник изучал брошюру, Флоризель размышлял, снова сведя руки в кон-чиках пальцев и поигрывая ими в такт своим репликам.
– Здесь действует кто-то очень… непростой. Очень умный и очень хитрый. Мож-но, конечно, всё это… – он сделал рукой круглый жест, – …считать чистым совпадением, но я-то чувствую, что это далеко не так. Я уверен, полковник, я почти знаю, что всё это – неслу-чайно.
Этого принц мог бы и не объяснять: Фолразлашаху полагалось больше чувство-вать, чем просчитывать. Но речь шла не о ком-нибудь, а об Армане Железном, который хоть и носил французское имя и был достаточно свободолюбив, но воспитывался в сугубо совет-ских, мало того, военных традициях – ведь он был потомственным служакой – и потому был недостаточно свободомысленен. Ему каждый раз приходилось объяснять, насколько всё-таки важны чувства, хотя и были в его жизни события, которые уже давно могли бы навести его на эту мысль. Впрочем, полковник признавал интуицию, иначе не был бы прозорливым ментом и охранником; но всё-таки не до такой степени, в какой та полагалась Флоризелю по духу и крови его предков.       
– Чтобы устроить все эти случайности, – продолжал его шеф, – надо быть почти гением. И просто так с этим загадочным кукловодом не сладить. – Вот, вот чего, кажется, и боялся слуга. И он услышал именно то, чего ждал. – Я просто должен там присутствовать. Просто обязан! – И принц резко встал, машинально, залихватски ударив ладонью по столу. Как же ему не хотелось опять сталкиваться с тем, с чем ему предстояло сейчас столкнуться, пускай даже и в завуалированной форме, как бывало иногда, если полковник бывал благоду-шен. – Вы должны всё для меня подготовить, полковник, – продолжал он, не обращая внима-ния на мрачно светившиеся глаза-угольки, – до того, как  я вернусь с севера. – Ему пришла в голову неплохая идея: он просто-напросто вышел прочь, оставив после себя нетронутым по-чти фут бумаг, – впрочем, только за этот день он уже успел пересмотреть целых два фута. Ос-тавшийся был последним; а это значит, что уже к завтрашнему обеду он успеет и с ним спра-виться. Полковник понял, что принц отложил их разбирательства на потом.            
Через минуту принц вернулся, но лишь слегка приоткрыл створки дверей, очень артистично заглядывая внутрь.
– Полковник, – интригующим тоном сказал он, глядя на того точно так, как это де-лал Олег Даль в самом конце знаменующего фильма, – и не забудьте про наших птичек!
Так же артистично захлопнув за собой двери, Флоризель, прямо на ходу размина-ясь, направился к дальнему концу ярко освещённого коридора, оставив полковника в одино-честве гадать, каких же птичек он мог иметь в виду. Лишь минут через пять Железный вспом-нил их утренний разговор про вертушку и самолёт.
 Коридор был сверху донизу оформлен в разнообразнейших золотисто-кофейных тонах, и даже итальянские светильники-полутарелки были сделаны из желтоватого стекла, ис-пещрённого тонкой коричневой  вязью; становилось понятно, отчего таким сочным выглядел свет из-под двери.  Налево он тянулся почти на пятьдесят ярдов, и за спиною принца остава-лось ещё столько же футов; в самом же конце он широкой белой лестницей проваливался одесную, в обширный холл разноцветного жилистого мрамора.
 Не доходя до лестницы каких-нибудь трёх-четырёх шагов, Флоризель прямо на полу сделал несколько мостиков, и совсем неплохих: между его пятками и кончиками пальцев оставалось расстояние не более полулоктя. Лёгкая хромота, ради которой он, уходя, притулил в руке красивую трость, видимо, тому не препятствовала; и вообще же, теперь, когда принц уже несколько дней провёл в тепле и уюте, она досаждала ему гораздо меньше обыкновения.
Затем он спустился на семь ступенек, обернулся и опёрся руками на верх лестни-цы; не спеша, с перерывами отжался раз сорок, и лишь потом, оглядываясь по сторонам – не видел ли его кто? – поправил костюм и вполне чинно сошёл вниз, сцепив позади руки.
Восьмиугольная зала, куда он спустился, имела в радиусе около сорока ярдов и с четырёх сторон венчалась высокими арками; две из них, боковые, вели в такие же, как и жёл-тый, но поперечные ему коридоры, в двух же дальних из них была видна одна темнота.
Из левой арки доносился чудовищный грохот; сквозь проём виднелись дверцы му-зыкальной студии. Принц тихо подошёл к ней и заглянул в щель, мягко сдвинув тяжёлую створку одним пальцем.
В студии гремел рок. Около сорока ребят школьного возраста веселились под этот гром кто как мог; в своё время каждому из них пришлось пережить тяжёлые, а то и страшные события, и именно потому они и оказались теперь здесь, в Белом Городе. Когда-то, ещё деть-ми, их привезли сюда на реабилитацию, а впоследствии они сами отказались от какого-либо другого дома. У них был выбор, и этот выбор предполагал большую ответственность. Здесь, в крохотной столице Фолраза, могли проживать только семьи военнослужащих – не из-за привилегированности, а исключительно из особого к ним доверия, как и должно было быть, и ради безопасности самого места. Всем им когда-то дали дожить здесь до тринадцати лет – и только тогда, убедившись в твёрдости их намерений, позволили им принести первичную присягу и одновременно стать курсантами столичной военной школы.
Почти все ребята, и пацаны, и девчата – кстати, рождённые в самых разных частях света – были одеты по особой фоларовской моде, свёдшей воедино лучшие находки  мод  всех народов и всех времён. Здесь можно было увидеть древние тоги, хламиды и хитоны, ро-манские туники, вамсы и блио, готические сюрко и хуппеланды, одевавшиеся в тон сложней-шего покроя капюшонам, и все более поздние и географически разнообразные формы – от вьетнамских шляп и индийских сари до русских рубах и американских пончо, а также самые удивительные их сочетания. Все жители столицы шили себе одежду сами, по своему вкусу и выбору, очень часто прибегая к опыту как современных, так и древних мастеров, бережно со-хранённому в местной библиотеке; те из ребят, что оставались здесь, начинали учиться этому ремеслу с детства, и так как в их распоряжении была не только вся фантазия человечества, но и их собственная, подкреплённая полной свободой воплощения, то эта странная мода воз-никла здесь как бы сама собой. Единственное, чего нельзя было здесь увидеть – так это без-вкусицы или особо неудобной одежды, которую в своё время носили только из-за случайного её возникновения и привычки. По сути, эта мода возникла из того особого духа вольности, что всегда царила в людях Фолраза и особенно поддерживаема была в Белом Городе; изнача-льно требование было одно – чтобы одежда была приятна глазу, точнее, не оскорбляла бы ничьей души. И это не было законом как таковым; это было лишь естественным следствием той жажды взаимопонимания, которую любому фолару прививали с самого детства.
Среди присутствовавших резко выделялся один парень, лет двадцати; он был одет свободно, дорого, очень легко, очень современно и потому походил на артиста и несколько не вписывался в общую картину. Долговязый, худой как жердь, он имел воздушную белоку-рую шевелюру, слегка изуродованную моднющей причёской, и выразительные, притягиваю-щие взгляд глаза. Крутясь словно волчок на невысоком подиуме в конце зала, он исполнял роль ди-джея и, одновременно, роли всех зверей и птиц на свете. Последнее он делал так стремительно, что чёткие, яркие образы смешивались, сменяя друг друга словно в калейдоско-пе, и своей пестротой кружили голову. Не всякий в состоянии был бы за ним уследить. Ка-кую-нибудь безобидную старушку из спального квартала он мог бы, пожалуй, поначалу и ис-пугать;  но столько энергии, столько света в его широченной улыбке и столько задора, скоморошества было в каждом сантиметре его лица и тела, что просто невозможно было бы его че-рез две-три минуты не полюбить, а главное, невозможно было себе вообразить, откуда что у него берётся.
 «Как хорошо, что он жив», – думал Флоризель, глядя на юношу с глубокой лас-кой; в уголках его губ притаилась горечь. Прошло уже два года, и становилось ясно, что го-речь эта будет теперь всегда сопровождать любовь отца к своему сыну; горечь, заменявшая принцу тот страх, которого он давно уже не мог себе позволить. Для профессионала страх мог бы быть только ещё одним оружием, предупреждающим об опасности и удерживающим от чрезмерной самоуверенности, но самокопанием – никогда.
Флоризель отстранился от щели и сделал пол-оборота, прислоняясь к стене у са-мого косяка двери. Теперь у него на лице играло шутливое, хитроватое выражение. «Белоку-рый голубоглазый отпрыск древнейшей индийской династии,» – посмеивался он про себя. У этого юноши с ним, моложавым стариком, было одно лицо.


§ 4.


Николай Кара в Воркуту не ехал. Ему надо было заняться кое-какими делами Вале-ры в Москве. Он должен был присоединиться к нему позже, а сейчас они сидели с ним вдво-ём в высокой гостиной на его даче в Валентиновке, поглядывали зачем-то на картину над зе-лёно-белым камином, стилизованную под семнадцатый век, и пили чай. Ник решил прово-дить Валеру в дорогу; он всегда был человек общительный, как и почти все те, про кого гово-рят: хорошего человека должно быть много.
– Ну, и что скажешь? – улыбнулся Леонтьев. Последние минуты две их поглядыва-ния в сторону картины превратились в игру.
– Никак не могу понять. Это что, сосны с дубовыми листьями?
Валера демонстративно взглянул на полотно.
– Нет. Наверное, это баобабы в зелёных бабочках, – попытался очень серьёзно сказать он и оглушительно расхохотался вместе с приятелем. Может быть, они смеялись бы и не так громко, если бы не эта долгая подготовительная пауза.
Леонтьев налил Каре очередную чашку и пододвинул к нему поближе коробку конфет, которые Ник явно купил в расчёте на свой собственный вкус, хотя и преподнёс ему как подарок.
– Знаешь, – заговорил Ник, – а ведь бывают же самые невероятные небылицы и в жизни. Ты ничего про Николаева не слыхал?
Валера ответил своему директору выразительной миной:
– С каких это пор, по-твоему, я увлекаюсь слухами? Между прочим, я даже не слы-хал, с каких это пор ими увлёкся ты. – И он разломил пополам небольшую булочку.
– Да ну, Валер! – рассмеялся Кара, махнув рукой. – Дело же не в слухах; но это и в самом деле настоящий анекдот. Ты анекдоты любишь? Лично я до сих пор не могу понять,  правда это или нет.  Хотя тот парень, что  мне об этом сказал,  вроде бы даже плёнку видел. Он говорил, что всё это произошло на съёмках какого-то нового шоу, его в сентябре будут показывать, и Игорь там главный герой. – Ник в два глотка выпил всю чашку и проглотил сразу две конфеты, наливая себе ещё. Похоже, он собирался впихнуть в себя все оставшиеся два литра чая, и ясно было, что без целой коробки конфет ему с этим не справиться.
– Шоу? С Игорем? А он там не потеряется? – Валера по-доброму улыбнулся. – Не слишком ли он примерный мальчик для современного телевидения?
– Насколько я знаю, это реалити-шоу. Ну, типа как «за стеклом».
Валера поперхнулся.
– Ну, он и попал, бедняга, – совершенно всерьёз сказал он. – Просто не представ-ляю, как он из этого выкрутится. – Валера относился к Николаеву с большой симпатией и ис-кренне сейчас его жалел. – А вся эта история… с анекдотом… случайно не оттуда? Наверное, это просто постановка какая-нибудь – начнёшь шоу, кончишь скандалом!
– Да в том-то и дело, что нет! И потом, это только на самый первый взгляд весело. Смотря, веришь ты в это или нет. Вообще-то… насколько я понимаю… – Ник вдруг очень необычно для себя засмущался, – …говорят, его совершенно всерьёз пытались убить. – Он задним числом улыбнулся, но кривовато.
Леонтьев поставил чашку на стол и положил поверх неё недоеденную любимую булочку, глядя на Кару округлившимися глазами и с укором.
– Ник, погоди! Я уже ничего не понимаю… То ты говоришь, что это самый потря-сающий анекдот, а то уверяешь, что Игоря убить хотели! Что же ты имеешь в виду, наконец? И если плёнка существует, ты сам-то её видел?
– Я не видел, но я точно знаю, что она есть. И мой приятель очень красочно опи-сал, что на ней было. Буквально по минутам… Он говорил, что они сто раз смотрели её в за-медленном виде. Ну, и рассказывал он мне, соответственно, кадр за кадром.
Леонтьев взволнованно мотнул головой.
– Так его пытались убить, или нет? Если в самом деле пытались, да ещё ты гово-ришь, что доказательства все имеются, то тогда почему об этом нигде не сообщалось? Послу-шай, если это в самом деле было, то ведь это никакие не шутки! Этим милиция интересовать-ся должна, а не мы с тобой!
– Да была там милиция, была! – Ник замахал рукой. – Или, точнее, полиция… не знаю, кто у них там, в Варшаве… Шоу под Варшавой снималось… до сих пор снимается, в каком-то замке, говорят, настоящем. Там у них замков сколько хошь.
Валера неуверенно улыбнулся.
– Ну вот замок, пожалуй, действительно Игорю подходит. И что полиция? Что она выяснила?
– Да ничего. Никаких следов… Это же в лесу всё было.
– В лесу?!
– В лесу! Да ты послушай сначала, как всё было, потом судить будешь!
– Послушай, это действительно что-то странное. Зачем кого-то убивать в лесу, да ещё при камере? Разве что специально… – задумался он.
– Послушай! Ты просто послушай… – Валера немного поёжился, ему казалось, его втягивают в какую-то пошлость, но спорить не стал. – Представь себе, идёт Игорь по лесу, не один, между прочим, а с какими-то девицами, и два оператора впридачу. Идут они, выходят на поляночку, а на поляночке тьма-тьмущая ягод. Ну, девицы начинают эти ягоды собирать, такое у них задание, Игорь моему приятелю сам объяснял. А он сам решил просто прогулять-ся, грибов поискать. Идёт он по этой поляне, спокойненько так идёт, правда, не знаю, с каких это пор грибы на полянах растут, если не лисички, конечно… Ну, ладно… Идёт он так, во-круг кучи старой листвы, лес-то старый, почти что заповедник… а, может, и заповедник, не помню уже…
– Ну, ладно, идёт он по поляне, а дальше-то что? – Валерий не понимал, к чему всё это описание.
– Погоди! Погоди! Я не просто так всё рассказывал! Ну вот, идёт он по поляне, а вокруг эти кучи, и тут, попробуй себе представить: прямо из одной такой кучи, ну,
всё равно как из-под земли, выскакивает перед ним какой-то цыган…
– Цыган?
– Ну да, цыган! Да ты погоди! Погоди! Цыган-то совсем не простой, между про-чим!  Так вот,  выскакивает перед ним,  как из табакерки,  цыган в маске…
– В маске?
– Ну да, в маске, ты не перебивай! В яркой такой маске, похоже, это просто платок был, я видел, цыгане такие на шее носят, как ковбои… Да это не главное, не главное, погоди! Выскакивает он перед ним и бросается на него с саблей…
– Что? С какой такой саблей?!
– С саблей, с настоящей такой саблей, или со шпагой, если хочешь… не знаю я, что это было! Мой приятель тоже не очень понял, даже Игорь!
– Стоп. – Валерий встал, убирая всю посуду на поднос. – Я больше не слушаю эту чушь.
– Да погоди ты, Валер, не кипятись! Это же правда всё, чистейшая…
– Ты сам говорил, что в это не веришь.
– Да не про то я говорил, не про то! Я просто не знаю, как это понимать… Но бы-ло-то это точно!
Валерий вздохнул и смирно опустил уже поднятый им поднос…
– Послушай, я не знаю, что именно было, но точно было! Между прочим, я думал, что ты как раз и поможешь мне в этом разобраться. – Валерий послушно сел обратно и с от-чаяния начал медленно наливать себе совершенно лишнюю чашку чаю.
Кара хитровато улыбался ему, а улыбаться-то этот добродушный толстяк умел. Убедившись, что Леонтьев больше никуда не денется, он с увлечением принялся рассказы-вать дальше.
– Так вот, этот цыган, в маске, с саблей, да ещё к тому же, похоже, весьма немоло-дой  –  приятель говорил, что космы у него были очень длинные и оттого очень хорошо вид-но было, что он наполовину седой… Ты вот хотя бы на себя посмотри – у тебя хоть где-ни-будь седина есть?
–  Да я как-то надеюсь, она ещё нескоро появится.
– Вот-вот! А ведь ты вспомни – раньше уже в сороковник седина начиналась. Это только теперь и в шестьдесят не всегда… А он всё-таки был седой, хотя вроде уж и не так чтобы очень. Но, согласись, это же кое-что значит…
– Хочешь сказать, этот фантастический цыган был ещё и старик?
– Я ничего не хочу сказать, абсолютно ничего. Но, по Михе, выходит так.
У Леонтьева появилось какое-то несчастное выражение на лице. Если всё правда, то как чудовищно всё могло быть! Только представить, что пришлось пережить Игорю… Но пока всё равно во всё это не слишком верилось.
– Надо бы ему позвонить, – вздохнул он. – Узнать, как он. Не представляю, что было бы со мной, если бы меня пытались вот так, зарубить! – Леонтьев поднял глаза на Кару. – Я ведь правильно тебя понял? Этот… сумасшедший цыган пытался буквально зарубить Игоря, словно он казак?
– Ну да. – Похоже, и до Ника наконец дошло, что всё это и правда не весело. Лег-ковесность у него сразу улетучилась, как только к этому попытался отнестись серьёзно кто-то другой.
– Слушай, но ведь невозможно вот так просто расхаживать с саблей… Как же его могли не поймать, даже в лесу? Можно же было весь лес прочесать!
Кара опять махнул рукой.
– Кто их знает, цыган-то этих, на что они способны… Ведь говорят же, что у них там огромная мафия… Может, он у них там барон какой важный, может, полиция его трогать боится…
– Погоди, Ник, это же не у нас всё-таки, а под Варшавой, ты сам говоришь… У них там порядок есть, слава богу, уж не такой, как у нас! И потом, опять-таки, много ли людей ходят с саблями наголо? Ну, не в плаще же цыган тот был, как Дункан Мак-Лауд, посреди ле-та! И всё же снято на камеру, его наверняка можно было узнать! Да хотя бы по всем тем при-метам, что даже ты мне сейчас рассказывал, –  как его вообще можно было не найти?! Как, например, этот твой Миха определил, что он цыган, если он был в маске? Слушай, даже я пони-маю, что шансов спрятаться у него почти не было… Ну, не испарился же он, в конце концов, как оборотень какой-нибудь!
Всё это время Кара усердно, но безуспешно пытался при помощи выразительных, но совершенно сумбурных жестов Леонтьева остановить; когда же тот закончил, так и поняв, отчего Ник такой дёрганый, его директор только недовольно замотал головой.
– Может, и оборотень, кто его знает! – пошутил он, и друзья улыбнулись. Леонть-ев всё-таки поднял поднос и, уже вместе с Карой, отправился на кухню.
– Не знаю, прятался он или нет, – догоняя, начал пояснять Ник, – но Миха гово-рил, что плащ действительно у него был… и что ещё у сабли этой очень хорошее прикрытие было.
– В каком смысле – прикрытие? – недоумённо улыбнулся Валера, переставляя по-суду с подноса в раковину. Посуды было мало, поэтому легче и проще было её самому по-мыть, а не в машине.
– Да у него вместо ножен была трость, – с явным удовольствием от очередного сюрприза сообщил Кара. – Шикарная такая, с рукояткой в виде дельфина, да ещё из чистого золота!
Хорошо, что как раз сейчас Валерий стоял к Нику спиной; посуда рухнула у него из рук, но он успел правильно среагировать и сделать такое движение, чтобы всё выглядело как чистая случайность, и сразу же вполне невинно перед ним извинился.
 – А то, что он цыган, – продолжал между тем Кара, думая окончательно потрясти Валеру подробностями, – так это по шляпе и кушаку видно было, и по дорогущему перстню – Игорь видел, – а ещё у него на лбу шрам был, что это, разве не цыганщина? Цыгане, гово-рят, уважают шрамы, да и кто кроме них так ножи любит?
Поднимаясь с осколками, Леонтьев едва успел возместить себе временную пропа-жу лица и вернуть спокойное дыхание… Такая трость, настойчиво твердил он самому себе,  во всём мире может быть только одна, и уж тем более у пожилого цыгана со шрамом на лбу и невероятной способностью исчезать. Уж для одного-то цыгана такая способность точно была прирождённым даром, да и ещё к тому же главной профессией.
– Всё равно слишком много примет, – уже без настроения заговорил он, включая воду. – Разве что он к тому же ещё и спецназовец, – постарался с иронией произнести он, по-давая эту идею как шутку. К сожалению, у него осталось явное впечатление неудачи.
– Вот-вот! – подхватил неуместно Кара. – Мало ли, какие цыгане бывают! Как там, у нас фильм-то был, с Будулаем… с Волонтиром, то есть? А, «Зона особого внимания»! Сей-час и не такое умеют!
– Кстати, –  воспользовался Валерий, –  Волонтир-то поседел рано.
– Да, но, Валер, когда это было! Не те времена.
– Не скажи, – продолжал Леонтьев свою попытку. – Какая между нами разница?
– Ну-у… – протянул тот. Действительно, получалось, что седина не от возраста за-висит. И даже не от времени, в котором живёшь. – Ну, мало ли, почему он поседел так рано. А, может, он долгожитель какой, из тех, что в девяносто лет здоровее нас с тобой и с головой ясной! У каждого свои сроки!
– В любом случае выходит, что тот цыган вовсе не обязательно был пожилой. Мо-жет, он вообще в парике был, а на самом деле молодой да чернобровый… Твой приятель не заметил случайно, а насколько быстро он двигался? – Уж Леонтьеву-то хорошо было извест-но, как быстро двигается тот самый.
– Ещё как заметил, между прочим! – весело подхватил Ник, точно ему самому в го-лову пришла подходящая мысль, а вовсе не Валера пытался её ему внушить. – Он говорил, что уж больно хорошо этот цыган саблей своей махал, для свое-го-то возраста… Прямо Джа-мал Аджи-гирей! Или Дункан! Честное слово – горец, и только!
– А ещё это значит, – продолжал Валерий гнуть свою линию, – что, возможно, он не случайно так странно выглядел. Возможно, так и было задумано… А когда ушёл, просто переоделся где-нибудь, – наверняка у него какой-нибудь тайник был! – парик снял и в резуль-тате якобы и исчез. Он мог и в полицейского переодеться, а тогда, получается, все ищут раз-ряженного цыгана с тростью, а он тем временем рядом с вами стоит, трость у него под пла-щом перевёрнутым или совершенно другим,  и никому в голову не приходит, что это он и есть. – Валерий сейчас был очень собой доволен, отличную версию придумал, да ещё с ходу! Хотя, наверное, она уже и не пригодится.
Каре эта идея тоже очень понравилась; он за неё ухватился и принялся фантазиро-вать, что и как могло быть… Доброе настроение возвращалось, но, казалось, приятели поти-хоньку забывают, а о чём же на самом деле был разговор.
Валерий всё ждал, когда же Ник обратит внимание на то, что цыган так Игоря и не тронул – а в том, что тот ни за что не тронул бы Николаева всерьёз, Леонтьев уверен был абсолютно, – но так и не дождался. Разговор свернул в совершенно другое русло, Кара явно за-был, что так и не докончил рассказ, и Валерий теперь мог спокойно думать о том, что его волновало на самом деле, лишь мимоходом поддерживая постороннюю болтовню.
Уже перед самым отъездом, когда все вещи и чемоданы были собраны и уложены в багажник, а Ник всё ещё суетился вокруг, бегал туда-сюда и всё что-то проверял, Валерий Леонтьев ускользнул со двора в дом и незаметно спустился в подвал.
Там, у лестницы, он минут пять просто стоял, убрав руки в карманы и задумчиво вглядываясь в самую дальнюю тень, туда, где мерцал круглыми донышками винный стеллаж. Никто не знал и не должен был этого знать, но за стеной, которую этот стеллаж прикрывал, находилось ещё одно небольшое помещение, сплошняком заставленное ящиками со вполне непредсказуемым и не слишком-то законным содержимым. Когда-то Валерию и в голову не могло прийти, что подобное может храниться у него в доме.
Сам он никогда бы в жизни не воспользовался ни единой вещью из этой сомнительной коллекции; но он знал, что принцу Флоризелю она могла понадобиться в любой момент, и ещё знал, что тот сто раз подумает, прежде чем открыть тот или иной ящик.
И ещё, к сожалению, это было единственное, что всегда могло напомнить Валерию об их странной дружбе.