Зачинание xxi века. глава iii. О СУД. Часть первая

§ 1.


После нескольких ночных самолётов подряд отдельное купе в поезде было просто раем. Любое однообразие – мука, любой контраст в нём – облегчение. К тому же, Валерий Леонтьев любил мерный постук колёс, одинокие гудки поезда и шум встречных составов; и ещё он любил лежать на верхней полке и смотреть, как темнеет за окном небо, увлекая тебя из почти лета в почти зиму.
Именно здесь, посередине пути, всё чаще и чаще встречались стройные и не очень, маленькие и на полнеба небесные караваны птиц; они потянулись из своих родных се-верных мест ещё две-три недели назад, а над центральной Россией первые их косяки появятся уже через неделю.
Леонтьев мог бы часами лежать вот так, наблюдая за их переливчатым движением.
И никогда не пресыщался он особенно тем удивительным зрелищем, когда тысячи и тысячи птиц, похожих на мелкие неровные штрихи на то чистом, то грязноватом полотне неба, ог-ромными волнами перекатывались по его своду, то сгущаясь в почти непрозрачные облака, то рассеиваясь лёгкою дымкой между другими наплывами. Вот так бы до бесконечности смот-реть и смотреть на эти живые тучи, на их пугливое, отзывчивое мелькание, слушать стройно-неровное плескание их кликов, улетать вместе с ними, душою и сердцем, в необъятные дали!
Нынче вечером, от самых первых, почти дневных сумерек и до самой багроты пе-релётные стаи непрерывным потоком лились друг за другом – то мелкие, тающие в выси пта-шки, смахивавшие на полчища комаров, то грачи и галки, с беспокойным криком время от времени опускавшиеся почти до земли, то стаи приморских птиц и покрупней, и помельче, порою разрезаемых чёткими, точными клиньями лебединых. Валерию повезло: не часто до-водится видеть подобное и так долго.
Ближе к ночи стаи опускались всё ниже, и когда на закате уже находили себе но-чёвку, то взмывали в небо лишь при очень близком прохождении поезда, и тогда шелест со-тен одновременно расправляемых крыльев заглушал даже грохот и гудение локомотива.
А ещё, ближе к ночи, солнце потихоньку стало останавливаться; ещё немного – и оно застынет совсем, чтобы потом уже очень долго не заходить. Ведь негаснущий день в За-полярье ещё не сменился беспросветной ночью. Валерий улыбался, приветствуя это чудо как доброго старого друга.
После Печоры небо стало светлеть, а после Инты появились первые проблески вечного дня. Ещё чуть-чуть – и солнце появится снова, прямо посреди ночи, хотя, похоже, на этот раз и посреди туч.
Поезд Москва–Воркута прибыл к месту назначения к двум часам ночи. Снаружи, вопреки глобальным переменам, стоял сучий холод. Валерий ещё с четверть часа сидел в ку-пе, ожидая, когда сойдёт основной поток пассажиров… даже его группа ушла от него, торо-пясь попасть в гостиничное тепло. Они знали, что Валерию сейчас не захочется толпы: он вернулся на родину… Почти на родину: первые несколько лет он жил и рос в настоящей тун-дре, кочуя с места на место, и потому настоящей родины не имел.
Вагоны опустели; проводники проверяли и закрывали их. Проводница Валерино-го вагона терпеливо ждала его выхода; он взял чемоданы, нацепил на себя лисью шапку, став теперь рыжим и пушистым с ног до головы, и, наконец, вышел.
Ледяной ветер, уже изгнавший из этих краёв последние остатки лета и птиц, гнал теперь опоздавших людей к вокзалу. Леонтьев пошёл туда же: он знал, что на выходе из зда-ния его ожидает машина.
Он прошёл сквозь зал ожидания, ловя на себе цепкие, хотя и усталые взгляды; спе-циально встречать его, слава богу, никто не стал. Всё-таки уже давно не восьмидесятые годы, да Валерий и не хотел бы их возвращения. Впрочем, по такой погоде и в подобное время вряд ли даже белый медведь захотел бы гулять, а в вокзальном проходе стоял мощный сквоз-няк.
В самом его конце Леонтьев увидел стройного человека в длинной шубе из совер-шенно незнакомой ему шкуры, серо-белые пряди которой скручивались в пружинки и свиса-ли почти на фут; в точно такой же, плоско-цилиндровой шапке с опускающейся до плеч пе-лериной и в пушистых вязаных перчатках. Поверх одной из них, на правой руке, красовался шикарный перстень; сцепив руки ладонь в ладонь, человек опирался на изящную трость. На ногах у него были красивые сапоги с пуховыми вставками; сухое смуглое лицо едва прогляды-вало сквозь вуаль шерстяных прядей, но даже издалека Валера никогда бы не ошибся в том, кто это был.
В его одновременно и строгой, и мягкой осанке чувствовалась та скрытая энергия, что так хорошо видна бывает у натренированного пойнтера, вставшего в свою чуткую стой-ку; и как хорошо знакомы Валерию эти слегка небрежная поза и такие же жесты, тонкая улыбка и ироничный взгляд!.. Это был Фил, или, как на самом деле полагалось его называть, мсье Фи`лип – загадочный, таинственный, но вполне реальный принц Флоризель, чей род полу-чил это известное имя лишь вследствие удачно офранцуженной транскрипции. Которое, од-нако, стало известно лишь когда Стивенсон, не подозревая даже об истинном его происхож-дении, тем не менее использовал его, оставаясь в полной уверенности, что оно выдуманно и крепко забыто. И вот чего точно не смог выдумать великий писатель и большой фантазёр – так это того, что по древнему своему происхождению, по легенде и по традиции род Флори-зелей являлся единственным законным княжеским родом цыган! Правда, вольное племя по тому же самому закону и по той же самой традиции имело полное право признавать каждого нового своего князя или нет. Зато и вступиться князь Фи`лип мог только за того цыгана, что лично принёс ему присягу или же чей барон сделал это за весь свой табор... В отношения же независимых цыган князь не имел права вмешиваться. Для него самого свобода тоже была до-роже жизни.
Леонтьев часто размышлял обо всём этом и каждый раз приходил к выводу, что очень хорошо, хотя и немного жалко, что об истинном принце Флоризеле никто ничего не знает. Хорошо, потому что гораздо мудрее оставаться фантомом, легендой, в которую зачас-тую не верят даже сами цыгане – особенно из тех, кому когда-то запрещено было в это верить и об этом помнить, – чем очередной темой для толков и пересудов, от которых не может за-щитить ни корона, ни власть, ни даже чистейшая репутация. И от которых, например, лично ему удалось избавиться, лишь когда он позволил своей популярности сильно упасть; теперь, слава богу, о нём постоянно помнили лишь настоящие ценители его творчества. То есть лю-ди, которым пересуды и толки просто неинтересны. Да, думал Валерий, пусть он будет прос-то воплощением сказки на земле, прекрасной сказки, доступной лишь тем избранным, кто сам её заслужил! А таких исключений как он, только случайно узнавших об этой сказке, пусть будет как можно меньше… Впрочем, было ли это так уж случайно? Ведь Флоризель мог так никогда и не открыться ему до конца.
Как и всегда, блеск этих вкрадчивых глаз проник ему прямо в сердце; так вглядыва-ться в чужую душу умел, наверное, только Ришелье в средневековье. И точно так же, как и всегда, он и у Леонтьева в глазах зажёг весёлые огоньки, разбудив, растормошив его, хотя то-лько что Валере и казалось, что душа его и от непогоды, и от усталости крепко дремлет.
Подхватив один из чемоданов, Фил запросто обнялся с другом и повёл его к выхо-ду, бросив ему короткое «привет» и «едешь со мной!». Оба приятеля улыбнулись во всю ширь – для них эта встреча была долгожданным праздником. Тем более, что по их уговору выходи-ло, что праздник и в самом деле можно устроить.
Едва Леонтьев вышел на улицу, из шикарной легковушки, торчавшей поблизости, навстречу ему вылетел аккуратный человечек, в котором с ходу узнавался администратор. На-верное, из гостиницы. Валерий лишь мотнул ему головой и жестом дал понять, что не по-едет; разочарованный, подмёрзший чиновник ещё потоптался на месте и юркнул обратно в салон. Машина тронулась почти мгновенно и так же скоротечно скрылась в белом тумане хлёсткого снега.
Прикрываясь от ветра руками, с трудом удерживая на головах свои уборы, прияте-ли подбежали к высокому чёрному джипу, наскоро метнули в него поклажу и спрятались в нём, словно улитки в ракушке. Хорошо было сидеть в прогретой машине и словно бы через экран телевизора наблюдать за разыгравшейся стихией!
– Между прочим, я тут уже два дня, – сообщил Фил Валерию; это заявление произ-вело на артиста немалое впечатление, ведь он знал, что у Флоризеля каждая минута расписана ещё строже, чем у английской королевы. Впрочем, он ведь любил удивлять! – Всё тебя жду, – продолжал тот, – даже кое-что подготовил. Так что мы с тобой сразу едем за город. Подаль-ше от цивилизации – даром, что ли, я пёрся на Крайний Север! Про гостиницу можешь за-быть, я в твой номер своих людей поселил. – Валерий понял, что это значит: опять беспокойная охрана не пожелала отпустить Фи`липа одного. – А на концерты я тебя сам возить буду.
– И ты, конечно, заранее был убеждён, что все твои идеи мне понравятся, – улыбнулся Валера с лёгкой иронией.
– А то как же! – весело отвечал Флоризель, сделав одну из своих незабываемых гримас: лицо у него, воистину, было живее всех живых.  Словно его вылепил то ли гениальный, то ли сумасшедший скульптор – каждую его деталь, вплоть до бесчисленных морщинок… На этом удивительном лице словно на старинной картине отобразились последние, бурные двадцать лет Фи`липа, но даже страшные шрамы, которые принц оставил в память о преходя-щести этого мира, даже они не могли перечеркнуть чудесного, молодого света его глаз.
Тем не менее в первые минуты поездки разговор у друзей не очень-то клеился. Ва-лерий чувствовал, что в душе Фила сидит какой-то нехороший червячок… Тот очевидно и очень старательно пытался его скрыть; Валерий же послушно делал вид, что ничего не заме-чает. Должно быть, разговор, ради которого и была устроена эта встреча, ожидался и вправду серьёзный.
Но по этому поводу принц не проронил ни слова; потом он всё-таки начал шу-тить, по-своему, островато и насмешливо. Валерий его активно поддержал: он тоже был не-плох на это дело; наконец, разговор закрутился, развернулся и даже заплясал со смешками и хохотом. Все, даже самые лёгкие тучки со лба Фи`липа улетучились, и теперь друзья гомони-ли наперебой, захлёбываясь во всех тех новостях, что они накопили друг для друга – и, осо-бенно, в своих фантазиях на их счёт… Фи`лип, помимо прочего, объяснил Валерию, что его шуба – из шкуры белого яка.   


§ 2.


Веселье длилось всю ночь. Лишь ради встречи выпив хорошего коньяку, а затем ограничиваясь лишь лёгкими винами, коктейлями и кофе, приятели тем не менее пьянели прямо на глазах, перемывая косточки политикам, не-политикам и, разумеется, друг дружке. Временами хохот, от которого, казалось, звенели стройные срубы высокого бревенчатого до-мика, переходил в продолжительный стон, и тогда друзья, как правило, безуспешно, пыта-лись обуздать становившееся небезопасным веселье. Припомни кто им сейчас, что когда-то, каждый в свою пору, они оба не в состоянии были веселиться без бутылочки беленькой, они посмотрели бы на себя прежних, родимых, словно на зелёненьких человечков. Теперь это ка-залось невероятным – как и то, что они научились себя контролировать, не вынуждая на-прочь отказываться от какого бы то ни было спиртного. Это было самое сложное.
Заснули они лишь к утру; впрочем, для них обоих это было давней привычкой. Ра-ньше трёх-четырёх ночи никто из них, как правило, не ложился. Правда, и вставали по обык-новению не раньше полудня… Принц – реже: он умел временами пробавляться даже четырь-мя-пятью часами сна в сутки. Поэтому они и проснулись назавтра лишь к самой середине дня: их разбудил яркий, чистый свет и почти весенний запах свежести.
Выглянув в окно, они убедились, что на этот раз глобальное потепление не подве-ло. Свежевыпавший вчерашний снег стремительно таял, и именно он придавал воздуху такой неуместный сейчас аромат.   
Конечно, само солнце от этого потепления горячее не стало; ведь даже в самые лучшие дни его апогей не превышал в этих широтах двадцати трёх градусов. Что уж говорить о начале зимы – а ведь осень в тундре кончается в августе… Двадцать три градуса – почти ро-вно восьмая часть неба над головой. А зимою солнце ровно на столько же будет гулять под горизонтом.
– Боже, как жалко, –  вздохнул Леонтьев, глядя на печальный вид за стеклом. –  Сегодня уже двадцать четвёртое, – начал перечислять он, – завтра двадцать пятое; двадцать шес-того, двадцать седьмого и двадцать восьмого – концерты, а уже тридцатого я уезжаю!..
– А я хотел с тобой на нартах поездить. Рассчитывал на первый снежок, – отклик-нулся Флоризель.
– Чтобы на нартах ездить, надо нормального снега дождаться. Случайный, он и в середине августа бывает. Но на это нельзя рассчитывать… Н-да… Бедные олешки, – как-то невпопад вдруг заявил он. – Как они сейчас там?..
Мсье Фи`лип недоумённо взглянул на друга.
– Почему это бедные? Только лишнего лета прихватят. Да и ягель откапывать нет надобности!
Валера чуть не рассмеялся.
– Ты не понимаешь. Ягель откапывать им надо будет не раньше октября. То есть именно откапывать, а не мордой в снег – и все дела. Настоящие проблемы начинаются толь-ко к концу осени – но для нас это уже середина зимы. А вот гон у оленей начинается сразу после первых заморозков.  А тут…  то мороз,  то оттепель;  то снег – то, видишь, грязь! У них так могут все сроки сбиться, и, поверь мне, ничего хорошего из этого не выйдет. Может даже случиться, что у самок и самцов они вообще не совпадут.
Флоризель выпятил глаза. Ему всегда казалось само собой разумеющимся, что у всех животных, собственно, гон начинается только у самок – а самцы просто реагируют.
– Погоди, как это?!
– А вот так. Такое уже бывало, когда погода сбивается. Олени уже готовы, а оленихи – нет.
– Ты серьёзно?
– Разумеется.
Принц оглушительно расхохотался:
– Ну, ты и оленевод! Подожди, – поучительно закивал он, – может, ещё подморо-зит. И покататься с тобой успеем. – Он похлопал приятеля по плечу. – Если даже на Повол-жье в последние годы заморозки тоже посреди августа были! А скажи, ты в оленях всегда так хорошо разбирался? Может, ты и каслать их умеешь, а? – Принц тихонько посмеивался. – Я слышал, ты здесь только в раннем детстве жил, так что признавайся, где это ты успел такого набраться!      
– Вовсе не в раннем, – возразил певец. – Я на Волге школу только заканчивал. Так что я почти всё успел… Когда-то я даже арканы бросать умел.
– И хорошо бросал?
– Преотлично. Даже в соревнованиях ежегодных участвовал, среди ребятни, – ши-роко улыбнулся тот.
– Ну что ж. – Флоризель потёр себе поплотнее руки: в избе было прохладно. – Да-вай тогда с тобой тоже покаслаем маленько? – предложил он. – Лично я ягеля уже очень дав-но не видел. В основном как-то всё больше бамбуки да лианы попадаются!   

……………………………

Широкое, плоское солнце густым мутным светом заливало бесконечную зелёно-бурую ширь. Повсюду висела мелкая снежная крупь, которую из окна разглядеть было невоз-можно; медленно, на тяжёлых застылых волнах воздуха опускалась она вниз и тут же таяла. Высокий широкий дом с острой крышей точно так же, тихо и незаметно, растаивал в лёгкой полупрозрачной пелене, покуда друзья уходили от него прочь.
Словно волнорез в море, тянулась вперёд одинокая, прямая словно струна дорога, почти на два метра возвышаясь над причудливой пестротою равнины. Сколько раз её расши-ряли, чинили и омолаживали, столько она и росла с далёких шестидесятых годов, и выросла с тех пор и вширь, и ввысь почти вдвое.
– Я ещё помню, как эти дороги дымились, когда их только построили, – вполголо-са произнёс Леонтьев. – Тогда их можно было безошибочно определить даже с вертолёта, хотя они и были тогда точно в тон самой тундры. Я как-то вместе с отцом летал однажды в далёкое стойбище, удивительное было зрелище: вокруг оттаявшая мерзлота блестит, все коч-ки, все кустарники – низкие и мокрые, а прямо меж ними – прямые и пушистые верёвочки дыма, будто вата на ниточку нанизана.
– Это было как-то связано с углём? – догадался Флоризель.
– Я уже не помню… Но, по-моему, их действительно из отработанной породы строили, а в ней, разумеется, и остатки угля были; кажется, там какая-то химическая реакция происходила, под воздействием влажности и открытого воздуха. Вряд ли я смогу тебе точно объяснить, но уголь точно возгорался прямо в породе, кое-где поначалу даже сквозь кирзо-вые сапоги ноги жгло. Сам я, правда, такого уже не испытал, но отец рассказывал.
– Любопытно… – покачал головой Фи`лип. – Хотя, знаешь, я уже слышал что-то подобное в Африке… После отработки  земля дымилась… Правда, там угля не было, что-то другое. Но, по сути, видимо, происходило то же самое. Послушай, Валер, – неожиданно пре-градил он дорогу тростью, – давай постоим здесь немного.
Принц Флоризель никогда не любил объяснять свои впечатления: ему казалось, что тот, кто способен его понять, в них не нуждается, а кто нуждается – тот понять не спосо-бен. Валерий Леонтьев огляделся: действительно, вокруг стояло удивительное зрелище. Хотя для него этот вид был менее экзотичен, чем, судя по всему, для Фила.
Солнце светило ярко, но посреди неба белели почти не видимые глазу тучи, те са-мые, что неспеша отдавали земле свою дань, – похоже, именно оттого с самого начала у при-ятелей было слегка печальное, но светлое настроение, романтическое и возвышенное, а не весёлое и буйное, как накануне. Поэтому и разговор у них шёл неспешно; однако оба они по привычке шагали быстро и в результате, не успев ещё как следует разговориться, забрели уже достаточно далеко от дома и стояли теперь на этой геометрически ровной насыпи в абсолют-ном одиночестве и в полной тишине. На много миль вокруг, до самого горизонта, сливавше-гося с небом туманною полосой, расстилалась одна лишь тундра; тающая под пологим солн-цем, впитывавшая в себя всё новую и новую влагу крохотных белых точек, она полна была свежего сияния. Всё сверкало вокруг, и там, где не было высокой поросли ягоды или ягеля, влажная пустыня казалась старым, поблекшим и потемневшим от времени, но хранящим множество забытых красок и переливов зеркалом, – а дорога, тёмная и прямая, блестевшая ровным и гладким покрытием, – шикарною глубокою трещиной на этом зеркале.   
Розово-багровые низкие кустики ещё сохраняли лёгкую осеннюю рыжину; мато-во-серебристый ягель ручейками растекался меж ними; вода заставляла каждую ветошку мер-цать подобно бриллиантовым россыпям… Кто не видел этого воочию, не может представить себе, как действует такая картина на душу и сердце. Казалось бы, ничего особенного не было в этих скромных красках, буровато-белёсая степь, да и только, все яркие оттенки давно уже со-шли. Но что-то колдовское, потустороннее было в этих молчаливых тонах, в этих бесконеч-ных наплывах их друг на друга, в необъятной, сливающейся в лиловую даль череде остров-ков, пятен и полос,  шитой гладью разлетающихся до поднебесья…
Друзья тихо тронулись с места и ещё долго, долго брели по острому лезвию доро-ги посреди этого зачарованного мира.

……………………………

…Так называемый закат застал их в редколесье, далеко в стороне от насыпи. Они сидели на дуге низких полуплоских камней, будто специально выложенных для такой роли, и лишь чрезмерная разносортность их,  и  по форме,  и  по размеру,  указывала на естественное происхождение этой мини-гряды. К тому же, очевидно было, что камни слишком глубоко вросли в землю; похоже, на самом деле они были выдавлены из неё мерзлотой, её постоян-ным цикличным движением на протяжении долгих десятилетий или даже веков.
Флоризель только что угостил Леонтьева настоящей кубинской сигарой, а сам, по давней привычке, закурил длинную изогнутую трубку – с мраморной головкой и фарфоро-вым мундштуком. Мрамор был сплошь испещрён тонкими расплывчатыми зазубринами ох-ристого цвета, а мундштук в тон ему красовался беспредметной и бессистемною золотой вя-зью.
Странно выглядела эта парочка в стильных дорогих мехах посреди дикой лесо-тундры.
Они курили, почти не двигаясь, и украдкою наблюдали за стаей белых куропаток, копошившихся в неглубокой низине посреди моро`шковых зарослей, чудом ещё никем не тронутых и сумрачно переливавшихся глубоким янтарём. В лучах потемневшего солнца, ка-залось, вот-вот готового спрятаться за горизонт, белизна их мерцала призрачно и прихотли-во; жёлтые тени прятались посреди ягод, и лишь чёткие контуры неторопливых фигурок за-горались временами словно опаловая стружка. Мягкие блики блуждали меж тёмных листьев, рассекаясь чёрными проводами ветвей и смешиваясь друг с другом в загадочные арабские узо-ры.
Уже минут пять или семь Валерий неотрывно всматривался в какую-то одну точку.
– Гляди, – вскинул он наконец неосторожно руку, – вон там, с краю… тебе ничего не чудится?
Мсье Фи`лип прищурился и медленно, аккуратно отвёл его руку вниз. Птицы чут-ко замерли на мгновение, но скоро успокоились и продолжили свой золотой пир.
У самого края поросли, немного отстранясь ото всех, чинно вышагивали, кивая мелкими изящными головками, несколько странных птиц. На первый взгляд, это были самые обыкновенные куропатки – вот, просто ходят себе из стороны в сторону, подбирая уронен-ные другими ягоды и пытаясь с трудом добраться до самых глубоко сидящих из них и оттого не привлекших внимания сородичей; только цвет был слишком уж неожиданный для этой простонародной птицы – глубокий, благородный, сочно-розовый цвет. И, похоже, это была отдельная семья. Друзьям не сразу удалось хорошо разглядеть их: именно здесь и именно сей-час подобное отличие явно давало птицам преимущество. Оперение сливалось с общим то-ном всей тундры, густо окрашенной низким солнцем, и птицы временами исчезали букваль-но на глазах. Только где-нибудь через четверть часа удалось приятелям относительно точно установить, что всего этих птиц здесь было шесть или семь... И потом ещё долго любовались они на эту чудесную прихоть природы, не решаясь нарушить их безмятежную радость бытия. До чего мудро это – всегда наиполнейше радоваться самым простым вещам; птицы же удиви-тельно благозвучно ворковали каждый раз, как им удавалось особенно удачно полакомиться. И лишь когда вся стая, по такой же причудливой прихоти, вдруг загомонила, сорвалась в под-небесье и разом сама порушила это благозвучие, друзья почувствовали, что наконец можно и им заговорить.
– Я хорошо знаю розовых чаек, пеликанов, фламинго, под конец… – начал пер-вым Леонтьев. – Даже розовых попугаев видел, целую стаю... Не могу поверить – столько жил здесь, а про розовых куропаток даже и не слыхал. Хотя, – засомневался он, – может, и слыхал, но что-то очень уж плохо помню... В любом случае, точно не видел.
– Бедный-бедный, – съязвил добродушно принц, – мало же ты видел! Это же са-мое известное явление среди любых белых птиц.               
– Самое известное? – переспросил с любопытством Валерий. Он никогда не со-мневался, что хоть и гастролирует круглый год, Фил всё равно успел повидать в своей жизни стократ больше... Потому его и не удивляло, что теперь настала его очередь удивляться. – А ты-то сам откуда об этом знаешь? – Он поневоле вспомнил своих олешек.
Фи`лип ответил не сразу. Он что-то вспоминал с тонкой улыбкой; наконец, облег-чённо вздохнул и посмотрел прямо на широкое и плоское солнце.
– Видишь ли, – мягко произнёс он, – одно время я довольно долго… – он сам себе усмехнулся: – недели две, жил… в одном племени на Амазонке… – Валерий уже снова ему за-видовал, хотя и догадывался, что столь долгий срок не мог быть продиктован иначе как край-ней, а значит, вероятнее всего, невесёлой необходимостью. – Так вот, жил я там, разумеется, у самого вождя. Он считался там очень богатым человеком… – Он чему-то по-доброму посме-ялся. – В частности, особой его гордостью и, между прочим, главным его богатством была се-мья гиацинтовых ара. Мало того, они были почти ручные – он рассказывал, что ещё его отец сам выкормил и воспитал самку, ну, а потом уже она нашла себе самца и тот тоже вскорости привык к людям. На самом деле подобные отношения между людьми и попугаями в Амазо-нии – самое обычное дело... Попугаи для индейцев всё равно что собаки – для нас.
– А я что-то слышал о питонах. Или анакондах… кто там у них? Что они живут у них в доме и охраняют, и украшают его одновременно.
– Совершенно правильно, – подтвердил Флоризель, по-прежнему мечтательно вглядываясь в прохладное светило. Видимо, эти воспоминания значили для него нечто осо-бое. – Что же касается куропаток… – усмехнулся он снова, – знаешь, когда гиацинтовые ара умирают, они становятся коричневыми. Как розовые чайки – белыми, да и эти куропатки – тоже… Просто это не настоящий их цвет. Всё дело в особом строении перьев и той влаге, что накапливается в них, когда организм ещё жив. Когда же птица умирает, перья высыхают, искривляются и этот оптический эффект исчезает. Хотя иногда и не сразу, даже увидеть мож-но, как в одних местах птица уже побелела – или побурела, как у ара, – а в других ещё обыч-ная, розовая или синяя. Вот так. – Он грустно взглянул себе под ноги. – Мне тогда как раз пришлось похоронить одного ару, молодого, самый был умный в выводке – и самый неосто-рожный. Любопытный слишком… Я, можно сказать, тоже его с гнезда воспитывал, приручал… А он погиб. Умный, но слишком самоуверенный. Слишком молодой… – Принцу вдруг снова вспомнился Юргис – да, действительно, тот попугай ещё тот был артист… Страх снова стал подкрадываться к его сердцу – но принц машинально и резко вышвырнул его прочь. Он не имел права ни на какие страхи.
Леонтьев смотрел ему в лицо и догадывался обо всём. Он не мог не заметить той лёгкой интонации, прозвучавшей в голосе принца, которая говорила ему о втором, любимом сыне Флоризеля, том самом, которого Филу однажды пришлось на целые полгода похоро-нить и который, вероятно, и станет его наследником. Ведь Флоризели наследников себе вы-бирают… Гибель попугая, да ещё с таким похожим на Юргиса характером – даже если бы Леонтьев захотел, он не смог бы не догадаться, о чём принц только что думал.   
– Знаешь, – вдруг добавил ко всему Флоризель, – вот живёшь ты неделями и меся-цами рядом с такими птицами, сплошняком розовыми, просто чудо, а не жизнь… И при этом каждый божий день видишь, как на соседней горе, в гнезде у орланов или коршунов, по-является снежно-белое пятнышко… Иногда даже, особенно, когда птенцы уже подросли, это белое пятнышко шевелится – но тогда оно ещё не совсем белое, оно просто светлое, и ты на-чинаешь потихоньку замечать в какой-то момент, как оно ещё больше светлеет, и всё больше на грязную пену становится похожим, а потом, наконец, видишь, что местами оно стало сов-сем белое, а местами – совсем красное…
Что-то жуткое было в том, как Фил рассказывал Валерию всё это. Ему стало холод-но – но не телом, а сердцем, где-то глубоко внутри; правда, потом и телом тоже. Его даже све-ла судорога, но он постарался сделать так, чтобы она оказалась незаметна; но принц заметил, хотя скорее просто почувствовал, чем увидел, и ласково взглянул на друга:
– Прости. Никогда не думал, что могу быть таким мрачным... – Он усмехнулся. – Вроде всегда стараюсь держать себя в руках. – Он улыбнулся и сообщил: – А попугай тот был просто душка. Отличный, весёлый парень!
Валерий постарался улыбнуться ему в ответ как можно легче; тяжесть минуты по-степенно проходила. Они заново зажгли себе по сигаре и трубке и медленно, молча докури-вали их, всей душою предаваясь процессу, пока солнце не остановилось совсем, воровато оглядывая их из-за кустарника. 
Тогда они расстались с остатками угасшего табака и задумчиво побрели обратно.


§ 3.


– Сколько чудес мы увидали с тобой за последние два дня? – спросил Флоризель своего приятеля накануне первого его рабочего дня. Они оба только что вернулись из оче-редного своего похода по окрестностям, и теперь мсье Фи`лип сидел в плетёном кресле пе-ред зеркальным журнальным столиком, красиво развалясь в нём и подобрав под себя замёрз-шие ноги. – Считая те, которых я бы так и не заметил, если бы ты мне о них не сообщил, и те, на которые ты сам не обратил бы внимания, если бы этого не сделал за тебя я?
– Ну, дюжины полторы будет, - улыбнулся Валера, взбираясь в противоположное кресло точно так же вместе с ногами и подставляя под левый висок костяшки пальцев. Сей-час, со склонённой головой, он и вправду походил на кучерявого пуделя, которым его так ча-сто обзывали лет двадцать тому назад. – А хочешь, я отвечу на тот вопрос, который ты так та-ктично стараешься мне не задавать?
Флоризель среагировал всегдашней своей тонкой улыбкой, и ласковой, и иронич-ной сейчас, даже слегка высокомерной: 
– Неужели я такой плохой актёр?!!! – подшутил он как будто испуганно.
– Нет, актёр ты отличный, кому же того не знать; но ты к тому же лично для меня отличный друг, и поэтому лично я отлично тебя знаю, а, следовательно, благодаря этому от-лично вижу, как каждый раз, когда я начинаю кое о чём размышлять, ты, в свою очередь, на-чинаешь за меня беспокоиться. Из чего я делаю вывод, что как раз я-то и есть плохой актёр, а ты, как всегда, слишком порядочен, чтобы спрашивать меня о том, что я безуспешно пытаюсь от тебя скрыть.
Флоризель рассмеялся:
– Ну-ну, Валер! Всё верно. Просто… вообще-то я рассчитывал, что пока мы с то-ой вместе, ты улыбаться будешь не переставая. А то иначе зачем ты мне нужен? На твою рожу постную смотреть?! Мне и своей вполне хватает. Хорошее развлеченьице, надо сказать! – Он весело ухмыльнулся. – Ну, так что ты? Давай, выкладывай всё, что есть! 
Леонтьев в ответ улыбнулся – печально и таинственно, но светло, и сделал мягкую, пушистую паузу, мечтательно глядя то в пол, то прямо в глаза другу. 
– В первых числах сентября, – задумчиво заговорил он, – на самом побережье, у горы Минисей, каждый год собираются все оленеводы Ямала, да и другие тоже, и отмечают так называемый День Оленя. Когда-то это был особый древний ритуал, с жертвоприношени-ями, в благодарность духам за прошедшее лето; в шестидесятые его пытались запретить, а по-том сделали из него официальный праздник, с соревнованиями, песнями, танцами… На са-мом деле всё сохранилось как и было, просто о духах, конечно, нельзя было говорить. Ну, и одно время не было жертвоприношений. Но я уже лет десять как слышал, что всё восстанови-лось в том виде, как было испокон веков, всё в точности, не считая более современных атри-бутов любого русского праздника. И жертвоприношения тоже – от каждого стойбища, от ка-ждого табуна – лучшего белого оленя. Люди живут там по нескольку дней, а то и целую неде-лю, пока корма хватает всем оленям, и праздник, конечно, в первую очередь хорош именно тем, что там звучит настоящая древняя музыка, и шаманы вокруг костра, и другие обычаи со-блюдаются, слишком долго рассказывать, я и сам не очень-то толком их знаю, как-никак, я же не ненец, а русский. У нас в семье всё-таки немного другой уклад был, чем у наших абориге-нов… Хотя здешние русские тоже почти как аборигены… Что-то общее давно уже есть. В общем, побывать на этом Дне Оленя – всё равно что на триста лет назад перенестись, удиви-тельно, словно в сказку попадаешь… Представляешь, – улыбнулся Леонтьев, – тысячи и тыся-чи оленей, костры, танцы, песни – и всё особое, национальное, древнее, как сама здешняя земля, эти лица, и это солнце над священной горой, и море впереди, и позади – уже Урал ви-ден, и ягель, совершенно нетронутый, на самом Минисее он раза в два выше, чем где-нибудь ещё, ведь он там тоже священным, неприкасаемым считается… Ягель совершенно белый, и белые олени… Жалко, конечно, я когда первый раз близко увидел, так трясся потом весь, да-же плакал, мне тогда годика четыре было… но как красиво! Знаешь, я давно уже понял: даже самые жестокие языческие ритуалы, как правило, всё равно очень красивы и при них ощуще-ние возникает, что ты и впрямь общаешься с древними могучими духами… Господи, как же давно я там не был! Как давно!.. – И Валерий очень глубоко вздохнул, будто душу выдохнул, и уже на выдохе улыбнулся Флоризелю так, будто хотел сказать: «Вот видишь? Так-то!» 
Фи`лип слушал его с неподдельным интересом. Казалось, Валерий рассказывал о чём-то нереальном, давно забытом, будто и сам не верил в его существование – и между тем принцу чудилось в его рассказе что-то очень близкое и знакомое.
– И когда же ты был там в последний раз? – спросил он приятеля минуты три-че-тыре спустя.
Валерий как будто виновато повёл головой:
– С тех пор, как мы с семьёй на Волгу уехали, я там больше ни разу и не был.
– Вот так просто, ни разу за все эти годы?
Валера только пожал плечами.
– Когда уезжаешь из какого-то места, – будто самому себе попробовал он объяс-нить, – совершенно выпадаешь из его жизни… Все связи теряются почти автоматически, да-же те, которые, казалось бы, просто невозможно разорвать. Но… на каждом новом месте свои дела, свои проблемы, свои люди… Свои обычаи, под конец. И так происходит везде.
Минуты две было тихо; машинально они оба изменили свои одинаковые позы – ноги у них уже отогрелись и теперь, на этот раз совершенно по-разному, вернулись на пол. Флоризель вытянул их, сцепив по обыкновению в щиколотках; Леонтьев же наклонился впе-рёд, широко их расставив, и опёрся о колени локтями.
– Я постоянно курсирую между множеством разных мест, – мягко отозвался нако-нец принц, – но я всегда возвращаюсь в каждое из них снова. Поэтому у меня связи и не теря-ются… но, собственно, ради этого я и езжу так много. Любые связи сохранить очень непрос-то, даже когда они у тебя под рукой. А-а-а, – попытался он вспомнить, – как это говорил кто-то? Время, место и общие интересы. Всё это должно совпадать. Иначе, – пожал он плечами, – почти ничего невозможно сделать.
Как же часто бывает, что самые простые вещи становятся самыми важными, а не-сколько фраз на самые простые темы иногда оказываются самыми нужными, самыми востре-бованными в тот или иной момент. Флоризель думал сейчас о том, как же давно у него не бы-ло обычных, простых человеческих связей, неизменных и потому кажущихся такими уютны-ми… Он постоянно находился среди людей, почти никогда не удавалось ему просто побыть одному, даже хотя бы наедине с кем-нибудь, как сейчас; но каждый раз то были новые и но-вые люди, и каждый раз приходилось снова и снова к ним привыкать…
Наступила долгая пауза; она была настолько гармонична, что, казалось, перераста-ет в естественное молчание – то глубокое и густое молчание, когда все слова уже излишни и потому бессмысленны. Валерий и Фил могли бы сидеть так, глядя мимо друг друга и погру-зившись в совершенную своею простотой тишину, всю ночь, и это было бы самое сильное, самое близкое и самое проникновенное общение. И они были готовы к этому.   
Медленно,  мягко,  каждый в свою минуту достали они сигару и трубку и закурили.
Тишина задумчиво струилась вдоль окон, убаюкивая и обволакивая покоем и неподвижно-стью; неровный свет маленьких торшеров во всех четырёх углах комнаты дрожал испуганно и нетерпеливо, отбрасывая в неясные вечные сумерки жёлтые пятна и расцвечивая золотистыми мазками посеревшие предметы…
Неожиданно свет погас, всего на полминуты, но в эти полминуты тишины, запол-нившейся ещё и тьмою, друзья отчётливо услыхали рассеянный гул, далёкий, на грани слы-шимости, казавшийся и холодным, и мягким… Свет загорелся снова, но теперь постоянно мигал – должно быть, где-то на линии развинтились контакты. Приятели машинально погля-дели в окно; поражённые, они почти синхронно вскочили и подбежали к нему. Валерий даже прикоснулся до стекла пальцами, будто не верил своим глазам.
На улице было совершенно темно и… абсолютно бело. Шёл густой порывистый снег, и с каждой минутой гнавший его ветер становился всё сильней и сильней. Они оба вдруг поняли, что снег этот шёл уже давно – должно быть, в молчании своём они совсем пе-рестали замечать время. Тонкий невысокий заборик, отделявший участок дома от дороги, словно в сказке вырос и потолстел, разбухнув чуть не в несколько раз; плиточная дорожка меж крыльцом и калиткой совершенно заросла и сливалась теперь со всем окружающим ми-ром в единое белое пространство, чистое и нетронутое. Налетел сильный ветер, и окна зазве-нели от напряжения; ветер поднял с земли, закрутил в воздухе верхний, самый сухой слой снега – не сумев, однако, сорвать со стен и прочих предметов более ранний, отсыревший ста-рою влагою и словно пластилином залепивший все щели и поверхности снег. Ему лишь уда-лось, единым махом, одним своим порывом оголить самые края неровного забора, опрокинув с его зазубрин целые охапки слишком густой и тяжёлой лепнины. И тут же, на глазах, ветер скинул прямо с неба волнистую пелену нового, ещё более пушистого снега, и теперь затанце-вал, закружился с нею за окнами; её свежие подруги, что помельче, а что и покрупнее, извива-лись по всему видимому пространству, с каждой новой своею спиралью набирая пущей силу-шки и размаху, вырастая в сияющие снежные лавины и крутясь кружевными вихрями в подне-бесье… Несколько минут – и мощный буран накрыл беспросветною своею дланью равнину, расправил свои широкие рукава-крылья и полетел, не сдерживаемый ничем: изящными дуга-ми, хлещущими кольцами, всё новыми и новыми вихрями и спиралями украшал он небо; ог-ромными призрачными волнами сталкивал он их и вновь разводил в дальние края света; как косы, то переплетал их, то сворачивал тугими узлами, то рассеивал тонким маревом, то сгре-бал в плотные покрова стеною… Безумный, свистящий танец рвал небо на части, плавал нежным лебедем, гарцевал горячим конём…
Зачарованные и ошеломлённые этим зрелищем, Леонтьев и Флоризель стояли не-движно перед окном и не могли оторвать от него взгляда.
– Пожалуй, это не хуже северного сияния, – минут через десять произнёс-таки принц. Валерий ему не ответил; слегка скользнув по нему взглядом, мсье Фи`лип увидел, ка-кими влюблёнными глазами тот смотрит на это удивительное смешение белых теней и сине-го света.               
– Просто ещё одно здешнее чудо, – тихо подтвердил артист чуть погодя, одарив друга светлой улыбкой; принц ответил ему тем же.
– И такое, которое заметили мы оба. И сразу, – отозвался он.
Свет погас окончательно, и теперь приятели снова стояли перед окном уже не в сумерках, а в настоящей тьме – и с явным намерением делать это как можно дольше. Ветер дул всё сильнее и резче, всё более острым и тонким полотном протекая сквозь оконные щели и всё более причудливые фигуры выписывая за ним.
– Однажды в Салехарде, – заговорил вполголоса Леонтьев, – показывали, был та-кой сильный ветер, что одного человека просто вымело за город. Не знаю, как сейчас, но ко-гда-то шахтёры постоянно застревали в шурфах из-за такого ветра. Иногда неделями не мог-ли выйти на поверхность… Работали бессменно, а все остальные сидели по домам, как в закупоренных бутылках, потому что на улице нельзя было сделать и шагу. Между прочим, тогда каждый год, иногда и по нескольку раз, заносило линии электропередач… Даже самые высо-кие столбы заносило так, что можно было перешагивать через провода.
– Ты это сам пробовал?
– Ещё бы! – Леонтьев чуть отошёл назад, массируя себе горло. – У меня даже была где-то фотография. Её один отцов знакомый сделал, он как раз электромонтёром работал, специально нас с сестрой туда на лыжах водил. Я там как у истока Волги, перешагнул – и вся линия вроде как подо мной, и о самую верхушку столба я как ковбой опираюсь, залихватски эдак, правда, я тогда ещё ничего не знал про ковбоев, это просто поза была.
– Да, я слыхал, что барон Мюнхгаузен вовсе не врал про нашу Россию-матушку.
– Разве что самую малость, – улыбнулся Валерий.
– Ты насчёт того, что всё это стаяло за одну ночь? Ха! Если б и стаяло, то смыло бы любого Мюнхгаузена обратно в Германию… А, кстати, при чём тут ветер?
Леонтьев растерянно посмотрел на Фи`липа – ему бы и в голову не пришёл по-добный вопрос… К тому же, он находился сейчас в странном трансе, так действовало на него всё происходящее, и с трудом замечал простые предметы и понимал простые слова.
– А! – протянул он наконец. – Так ведь… у нас тут всегда говорили: снег приходит вместе с ветром. – И он снова начал массировать своё горло, хотя, похоже, сам того не заме-чал. Флоризель поглядел на него пристально, а потом тронул за плечо:
– Ты не боишься, что у тебя снова будут проблемы?
Валерий, похоже, опять его не понял, но минуты через две, что они смотрели друг другу в глаза, наконец вышел из своего забытья и теперь уже вполне осознанно и с явным ис-пугом потрогал себе шею вокруг кадыка.
– Господи, – прошептал он, вглядываясь туда, где просачивался сквозняк. – Слу-шай, – отшатнулся он от окна, – может быть, в этом доме есть, чем всё это законопатить?
– Кое-кого из моих людей ожидает серьёзный разнос. – Принц тоже встал в мет-рах полутора от окна. – Не подумать о подобной необходимости, находясь на крайнем севере в самом конце августа, считай, на самом носу у зимы! Хотя я, должно быть, сам виноват – не подобрал тех людей, у которых был бы надлежащий опыт. – Он деловито вздохнул, широко расставляя ноги и подпирая пальцами подбородок. – Я как раз думал об этом. Уверен, что мы что-нибудь придумаем. – Флоризель вытянулся, сцепил руки за спиной и поглядел на Леон-тьева, будто пытался поймать какую-то мысль; потом легонько пристукнул правой ногой и, взяв того за руку, потянул в сторону: – А ну-ка, пойдём!
Минут пятнадцать они обыскивали сначала подвал, а потом и весь дом, выволаки-вая наружу самого разного сорта тряпки, бумагу и прочий хоть сколько-нибудь подходящий материал; Флоризель делал это спокойно, размеренно и методично, но тем не менее ничуть не отставал от лихорадочных изысканий Валерия. Наконец, понабрав кучу всякого хлама и водрузив её прямо в центре красивой и стильной гостиной, они вооружились ножницами, ножами и клейкой лентой и приступили к экстренному утеплению. Ещё через полчаса всё было готово и они, очистив комнату от ненужных остатков своей бурной деятельности, вста-ли в самой её середине и внимательно оглядели полученный результат.
Все три окна, а, по сути, все пять, из которых два, углом, располагались на кухне, а одно, тройное, через толстые стойки-брёвна тянулось вдоль всей гостиной, выглядели по меньшей мере живописно.
Тот материал, что находился в руках этих двух мастеров, был теперь воткнут во все видимые и невидимые щели в максимально возможных своих количествах; а так как красиво всё оформлять у них не было ни времени, ни возможности – сквозняк отмораживал пальцы буквально на лету, – он был использован просто как есть, без особой стрижки и упаковки, и поэтому торчал теперь лохмотьями изо всех углов. Поверх этих тканно-бумажных зарослей в несколько слоёв натянута была клейкая лента, со стороны походившая  на разбухшую  от  несварения желудка анаконду. В отдельных местах, где работал принц, её шкура оказалась по-ровнеё и поглаже; там же, где так усердно и по-стахановски пыхтел знаменитый артист, она пузырилась и извивалась точно в корчах.
Где-то с минуту друзья смотрели на всё это молча; потом, похмыкивая и перегля-дываясь, тщательно изучали это зрелище ещё минут пять; и наконец, пытаясь сдержать свои ироничные улыбки и в результате доведя себя до дрожания подбородков, они не выдержали и расхохотались. Каждый новый взгляд на окна вызывал у них новые, ещё более громкие при-ступы смеха; каждый такой приступ приводил к яркой и недвусмысленной жестикуляции; каждое такое движение призывало к новым взглядам-проверкам и, соответственно, к новым переглядываниям и новым выразительным жестам. Всё более отчаянно размахивая руками и всё более отчаянно пытаясь их прекратить, они, обессилев и развернувшись подальше друг от друга в стороны, оказались в конце концов на полу, и только тогда, настойчиво уперев-шись взглядами в потолок, потихонечку сумели успокоиться.
Отдохнув минуты три или четыре, они, не сговариваясь, вместе встали и отправи-лись за дровами – поленницу они уже давно заприметили во дворе, но частые и далёкие по-ходы не оставляли им времени как следует растопить огромный здешний камин, столь не-ожиданный в таком месте. Однако резкая перемена погоды явно указывала на необходимость растопки; да и сам камин, чистый, строгий, таинственно мерцающий малахитовыми развода-ми, будто просил огня. Любуясь его стройными гранями, Валерий Леонтьев невольно думал, что он вполне мог быть построен по специальному распоряжению принца; и кто станет ста-вить камин в таком простом доме, так далеко от цивилизации и при том не успев даже сде-лать достойный ремонт? Помимо этих соображений, особенные подозрения вызывал у Вале-рия и стиль камина, так однозначно исполненный как раз во вкусе Флоризеля.


§ 4.


Камин порывисто трещал и лизал своими горячими сполохами два неподвижных лица. Половина дров уже прогорела, а больше подбрасывать было уже незачем. Со снегом или без, но до настоящих морозов было ещё далеко. Недаром считалось, что День Оленя от-мечаться должен лишь после первого снега, чтобы и не оскорбить прощанием не до конца ушедшее лето, и чтобы до Минисея добраться было ещё легко.
Тихое, ласковое, отстранённое настроение поселилось в широкой комнате; Вале-рию очень смутно, очень чего-то, очень хотелось, и он, вглядываясь в огонь, мучительно раз-гадывал сейчас, чего же. Ало-жёлтые ленты извивались и фыркали лёгкими фейерверками; горячий воздух плавал меж ними, скашивая прозрачность и напоминая тонким своим маре-вом то ли пустынные миражи, то ли долину дымов…
Валерий вздрогнул. Да, неслучайно вспомнилась ему эта долина – он же совсем недавно видел её, в том самом фильме. Теперь ему точно известно было, чего он хочет.
– Фил, – скосился он мягким взглядом, – мне бы сейчас ужасно хотелось услышать, как ты поёшь. – Он посмотрел на Флоризеля ласково-хитровато. – Ты не против?
Мсье Фи`лип откинулся на белую медвежью шкуру, на которой они оба сейчас си-дели, со слишком блестящей и оттого ничего не отвечавшей улыбкой.
– Ты ведь всегда любил петь для друзей! Можешь меня не обманывать, я тебя знаю; между прочим, об этом даже в книжке написано. Просто со мной у тебя редко это по-лучается. Или настроения, как правило, нет. Но сейчас-то ты никак отвертеться не можешь! Ну, скажи, разве тебе самому не хотелось бы сейчас спеть?
– И что бы ты хотел, чтобы я спел? – запрокинул назад голову Флоризель, вгляды-ваясь другу в лицо. Валерий Леонтьев с задумчивым вздохом снова взглянул на пламя.
– Знаешь, я тут недавно опять смотрел «Санникова»… Уж извини, мне-то он нравится… Но я тоже никак не могу понять… Они что, так и не собираются ничего менять? Просто невозможно, – Валерий покачал головой, – совершенно невозможно видеть… слы-шать все эти эпизоды… и в ресторане, и особенно на корабле… когда якобы ты там поёшь. Просто невозможно, особенно когда великолепно знаешь, как на самом деле это должно зву-чать! Я действительно не понимаю… Вроде бы и Ленинград уже давно Санкт-Петербург, и Калининград вот-вот Кёнигсбергом станет… чего только не понавозвращали! Ну, казалось бы, что очевиднее может быть, чем что актёру в фильме его голос надо вернуть! Тем более, что ну любому ведь известно, что поёт он не просто здорово, а как никто, точно так же, как и играет… И что накладка эта возникла только из-за недоразумения, из-за тогдашней совковой твёрдолобости начальственной… Даже вон, три книжки уже выпустили, и во всех об этом рассказывается… Это же, кажется, само собой подразумеваться должно… Извини, что я так долго об этом… Но, понимаешь, фильм-то мне и правда безумно нравится, уж извини, не та-кой я, как видно, разборчивый, как ты… Я уж сто раз говорил, что я в смысле кино всеяд-ный… А самого главного там и нет! Я с того момента, когда снова эти эпизоды пересмот-рел… снова ужасно хочу как следует эти песни услышать, тем более, что у меня-то какая уди-вительная возможность имеется! Если только, конечно, для тебя это не будет слишком тяжё-лым воспоминанием или если тебе полковник ради безопасности такие ностальгические по-ступки не запрещает.
Мсье Фи`лип несколько раз беззвучно прохохотнул; ему было и смешно, и печаль-но. Потом размашисто, уверенно поднялся, так же размашисто подошёл к дивану и ещё бо-лее размашисто, по-комедиантски, снял со стены над ним тонкую, выцвеченную осиново алым гитару. И само наличие этой гитары, и необычная её форма снова наводили на мысль о спецзаказе; принц тронул одним жестом все её семь струн, перебрал их волнящимися аккор-дами – и запел…

Призрачно всё… в этом мире бушующем…
Есть только миг – за него и держись!..
Есть только миг – между прошлым и будущим…
Именно он… называется: жизнь.

О, этот неповторимый голос, неповторимый акцент; неповторимые тон и звуча-ние каждого слова… В который раз у Валерия сжималось сердце. Когда Флоризель закончил, Леонтьев уже повернулся к нему, оперевшись о колени, собрав ладони лодочкой на лице и пронзительно вглядываясь, вслушиваясь в эти жесты и звуки.
Флоризель поставил гитару перед собой, хотя и насмешливо, но довольно глядя на реакцию друга.
– Ещё что-нибудь? – хитровато потренькал он двумя-тремя струнами. При таком треньканьи вопроса можно было и не задавать.
– Знаешь… – отозвался артист, – …мне иногда кажется, что если какую-то песню исполнил Олег Даль, то больше уже никто не имеет права её исполнять. Или стихи. Хотя, на-верное, сейчас я утрирую.
В тот момент, когда Леонтьев произнёс имя, Флоризель отстранённо и холодно помрачнел.
– Позволь напомнить, – очень сухо, почти высокомерно проговорил он, – Олег Даль умер.
Валерия как будто ударили: его бы своим мнимым высокомерием принц не обма-нул.
– Господи, – он посмотрел Фи`липу прямо в глаза, – прости, ради Бога! Я, навер-ное, вообще не должен был просить тебя петь именно это… Прости.
Друзья посмотрели друг другу в глаза; постепенно во взгляде принца смягчилась и почти растаяла боль, прикинувшись новыми шутливыми огоньками, а у Валерия – горькое сожаление сменилось облегчением.
Флоризель снова взял гитару в руки.
– Лучше я спою тебе одну песенку, – хитринка у него в глазах теперь появилась за-лихватская, цыганская, – совсем недавно услышал её в одном таборе… Помнишь Димитраса?
– Это тот независимый барон с итальянской фамилией, с которым ты дружишь?
– Скажем так: мы испытываем друг к другу симпатию, – поправил иронично цы-ганский князь. – Независимому барону с королём дружить не пристало. Для него ведь незави-симость – дело чести! Так вот… песенка немного странная… слишком осовремененная для настоящего цыгана, но всё равно красивая.
– И в чём же именно странная и чересчур современная?
– Ну, знаешь, Валер… В прежние времена, когда цыгане по-настоящему кочевали, а не так, как теперь…– в глазах у него снова появилась горечь, но теперь лёгкая, снисходи-тельная, – по-настоящему были вольными птицами… ведь для настоящего цыгана свобода про-сто обязана быть важнее всего, важнее самой жизни, и уж как дважды два важнее, чем какие-то там деньги! Для настоящего цыгана деньги вообще должны быть ничто, игрушка, сквозь па-льцы течь… Ну, да ладно… не о том речь сейчас… или почти не о том, – усмехнулся он; в глазах снова заплясали огоньки, на этот раз озорные. – Понимаешь, песенка какая-то попро-шайничастая. Да, цыгане всегда попрошайничали, но ведь для забавы, не по-настоящему, ско-рее для того, чтобы обывателями поиграть… А если и для пропитания, так ведь в обыкновение это не входило, просто требовалось чаще, чем другим… И потом, только оттого это и было заметно, что не стояли никогда раньше цыгане на улицах, у церквей, например, – они всегда на частного человека рассчитывали, на реальную помощь, на еду, например, – да в первую очередь! – оттого и по домам ходили, детей показывали. Но профессией это для цыган никогда не было… раньше… Да они и воровали, если не по необходимости, то тоже лишь ради сме-ха… Честный цыган даже в прежние времена если и воровал, то только коней. – Принц улы-бался – и насмешливо, и ласково. – Да ты сам подумай, что лучше: петь да плясать, да с ду-шою, да с радостью, а если и забирать у кого деньги – так хитростью, ловкостью, даже мо-шенничеством это не назовёшь… Люди во все века цыганам деньги добровольно отдавали, в этом и было особое их искусство… А теперь… А-а, – досадливо махнул принц рукой, – опять я не в ту степь! Так вот, в песенке этой цыган даже коня просит ему подарить… Да ка-кой же цыган коня попрошайничать станет?! Только в нынешнее время и можно было такое придумать… Но песенка неплохая, крепенькая, так сказать, звучит. И воля в ней звучит, самое главное, хоть и просит там цыган всё на свете, будто бомж какой…
Принц весело развернулся вокруг оси, опёрся внаклон ногою о кресло и снова за-пел, теперь – особым, переливчатым тоном, скачущим, раззванивающем, жгучим…

Подарите мне`… гитару;
Подарите мне`е` – коня;
Да слова` всех пе`сен ста`а`ры`х
У-у цыга`нского` о`о`гня!
По`дарите но`ж – була`тный,
Да кнута тугу-ую` реччь…
И тогда`а`, кляну`сь вам, бра`а`ты-ы,
Ва`м меня` – не `у`беречь!

`От ветро`в степны`х `от буй`ных,
`От лесной глуши` н`очной;
`От доро-о`жной пы`ли тру`у`дной –
                – 38 –


Да` `от бу`ури о`т  мо-орскойй!
Проплыву` я` вдо`ль Бай`кал-ла,
Заберусь я` на-а Ти`бе-ет;
Чтоб душа`а мо`я лета-а`ла-а-а… –
Вет`ру бра`атс`кий дам – обет!

А когда уста`нут но`ги-и…
Цыганёнка я` найду;
Чтоб прошё`л он те` доро`о`ги-и,
Что я са`ам уж не – прой`ду!
Подарите мне – гитару…
Подарите мне – коня…
Да слова всех песен ста`а`рых…
`У`у цыга`нского` `о-о`гня-а!..

Несмотря на все выкрутасы, песня получилась очень быстрой и потому очень ко-роткой, но Валера всё же успел, не удержавшись, вскочить и, на пару с принцем, выкинуть не-сколько буйных номеров – настолько зажигательно пел Фи`лип. И хотя песня уже и кончи-лась, Флоризель ещё долго гремел струнами её импровизированное продолжение – то ли но-вую песню, то ли почти джазовые интерпретации прежней… А потому продолжался и танец; Леонтьеву лишь оставалось удивляться, как принц умудряется вместе с гитарой танцевать не менее зажигательно, чем играл. Наконец, они всё-таки рухнули на знакомый диван, тяжело дыша, улыбаясь до ушей и затуманенным взглядом упираясь в заоконную тьму. Да, думал Ва-лерий, этот человек за прошедшие годы действительно стал настоящим цыганом… таким цыганом, что и впрямь достоин титула их короля.
Валера, конечно, знал, что и другой, прежний человек умел буквально на ровном месте устраивать настоящие праздники, в любом месте и в любой компании; вот только чем дальше, тем меньше тот – любил такие компании… Но всё то было совершенно иначе, совер-шенно не так, как здесь – то был просто истинный артист, настоящий комедиант, фантазёр, жаждавший совершенства даже в веселье; сейчас же, здесь же… Здесь пел, играл и плясал именно цыган, трижды цыган, – с цыганской душою, с цыганским сердцем, с горячей цыганс-кой кровью.
Странно было видеть в этой роли голубоглазого, слегка грустного всегда челове-ка… слегка грустного даже теперь. Но эти тонкие пальцы были веселы – хотя и немного жес-токи, будто что-то нехорошее хотели сказать своей не прекращавшейся даже сейчас игрой.
Валерий был большей частию на диване, принц – большей частию на полу, отве-дя, раскинув руки-жерди на мягких подушках. Темнота опять увеличивалась, камин прогорел, лишь утлые угли ещё звенели узкими гранями.
– Смотри, – ехидно стрельнул взглядом в окно мсье Фи`лип, –  теперь уж и неба не увидишь!
За окнами валил непомерно густой, непрозрачный снег, крупный, пушистый, без ветра, отвесной стеной.
– Вот тебе и полярный день, – продолжал принц, доставая и прикуривая длинню-щую сигару, – а скоро ведь и камин погаснет. Слушай, – усмехнулся он, – а нас тут не занесёт, как мюнхгаузенов? – И он вскинул немигающий взгляд на приятеля, вытягивая самый долгий дымок; на лице у него погуливали весёлые облачка. 
– Не-ет, не должно, – замотал головой Валерий, – это только посреди зимы быва-ет… Да и то, так, чтобы за одну ночь… далеко не всегда.  Снег ведь неделями ложится, меся-цами… Ну, метр за ночь, ну, полтора… это точно… Но только зимой! – заявил он.
Принц ещё раз внимательно взглянул в окно:
– Ты в этом уверен?
– Ну, слушай! Ещё ведь даже лето… осень ещё не закончилась… Да ведь только вчера плюс десять было, это же настоящее лето для этих мест! Рано-то ещё такому снегу…
– Но ведь он есть, посмотри. Разве он не так валит, когда всё заносит?
Леонтьев замотал головой ещё больше:
– Ну, это точно уж ненадолго! Он должен быстро кончиться. Потом снова дождь пойдёт, и всё смоет. – Артист тоже взглянул в окно повнимательней и размышлительно по-жал плечами.
– А град в Москве посреди июля, ты забыл? А потом ещё и наводнение там же! И холод собачий был в середине августа… Когда град был, помнится, даже заносы кое-где воз-никли. Далеко-о не на крайнем севере! Послушай, – забавливо хмыкнул он, – сейчас такое время… в с ё  может быть!
Валерий лишь нахмурился.
– М-мда, похоже, на метр-то нас занести может, – через минуту вздохнул он. – Ес-ли ничего не изменится.
– Вполне достаточно, чтобы не выйти из дому, как из закупоренной бутылки! –  за-смеялся Фи`лип. Да, – думал он, – всё это было бы очень весело, если не знать, какими это чревато последствиями. Но принц действительно был весел; и эта его весёлость была чиста, даже слишком, будто для него всё это имело особое значение. Он посмотрел на Валерия:
– Ну-у, нельзя же быть таким мрачным! Господи боже, ты вспомни, как ты только что отплясывал!
– Скорее ты, – ухмыльнулся неуверенно артист; он становился всё озабоченней. – Слушай, ведь если снег и вправду скоро не кончится, то мы даже на джипе отсюда не выедем. А до Воркуты, между прочим, вовсе не рукой подать. И в то, что здесь снегоуборочные маши-ны работают, я что-то не очень верю. Да здесь никому просто в голову не придёт дорогу чис-тить, здесь все на лыжах да снегокатах. Но даже на снегокате до Воркуты пришлось бы почти полсуток добираться! Слушай, надо срочно куда-нибудь позвонить… У тебя здесь снегоката, кстати, случайно не запасено? – Принц отрицательно замотал головой. – Да что ты всё сме-ёшься?! – Валерий огляделся вокруг. – Кстати, а где телефон? Погоди-погоди… – Валерий вскочил и начал обшаривать карманы в куртке. – Да не может этого быть! Он же был здесь… или я его выложил?.. Да нет… слушай, не помню… напрочь не помню… Погоди! – Он за-стыл прямо на месте. – Погоди, странно как-то получается… – Он обернулся к мсье Фи`липу: – Все эти два дня мне никто не звонил! Никто! Такого просто не может быть! – Леонтьев заду-мался на мгновение. – Фи`лип, где телефон? Ты ведь знаешь, да, Фи`лип? Ну же, ради бога, отвечай! Признавайся, чёрт тебя подери!
Принц оглушительно захохотал:
– А ты хотел, чтобы он, как всегда, трезвонил с утра до вечера? Разве не ты хотел устроить себе небольшой отпуск?
– Да где же он!!! Фи`лип!
– Валер, ради бога! Зачем он тебе? – Принц выразительно затянулся. – Он просто отключён, вот и всё. А на непредвиденный случай у меня же компьютер есть, ты же знаешь, переносной… даже с Интернетом. Да и спутниковый у меня всегда при себе, и это ты тоже знаешь!
Леонтьев сначала был озадачен, но потом и правда начал что-то припоминать. Тем не менее беспокойство его не покинуло, и он покачал головой:
– Всё равно, мало ли кто мог мне звонить.
Принц в ответ лишь замахал руками:
– Перестань! Всеми твоими делами пусть директор твой занимается! Твоё дело – лишь выступать, ну, репетировать тоже, а то иначе зачем он тебе нужен?! А друзья и подож-дать могут,  мало ли – может,  ты спишь, или уехал куда-нибудь бог знает куда… Ты же у себя на родине, как-никак! Не на похороны же тебя звать, наконец! Кстати, – таинственно улыба-ясь, дополнил он, – я кое-что объяснил за тебя на автоответчике.
Валерий сначала уставился на него, а потом расхохотался:
– Ну-у, слушай! Ты и вправду… с п е ц и а л и с т! Слушай, никак не могу сообра-зить… а когда ты успел?! Мы же всё время вместе были!
– Ты забыл,– ткнул в него принц зажатой меж двух пальцев сигарой, – я – специа-лист.
Теперь они расхохотались вдвоём: один – как всегда, почти беззвучно, другой – в полный голос.
– Ну, – заявил наконец Леонтьев, – давай тогда, предпринимай что-нибудь! Кажет-ся, это именно ты обещал меня каждый день доставлять в город? – он всё ещё хохотал.
– А-а-а… – протянул Флоризель, выразительно приподнимаясь на локте и впива-ясь в Валерия жутким взглядом, – я тако-ой обманщик… Как только ты мог мне поверить?!.. – скорчил он самую страшную рожу, какую только мог. Валера вновь вынужден был рухнуть на край дивана:
– Я вижу, тебя наши проблемы нисколечко не беспокоят! Насколько я понимаю, мне, соответственно, тоже волноваться не следует. Только вот не знаю, почему?!
– Валерий, – как учитель маленькому мальчику, ответил тот, – у меня ведь даже своя армия есть, помнишь? И войска отдельные имеются, и морские, и сухопутные, ну, и воен-но-воздушные силы тоже, разумеется. – И он размашисто, артистично выпустил под потолок плотный клубок дыма. Нет, думал тем временем настоящий артист, надо уметь так величест-венно восседать на полу! Это тоже выглядело невероятно смешно. – Кстати, – поиграл перед ним принц своей сигарой, – один такой… небольшой… самолётик… как раз в Воркуте нахо-дится… – он ещё артистичнее затянулся, – а на пару ему, ну, совсем рядышком, вертолётик такой же… ну, немножко особенный… знаешь, как раз тот самый, что кувыркаться умеет… в воздухе. – Валерий Леонтьев потихоньку начинал снова впадать в недавнее своё летаргичес-кое состояние, потому как начал, наконец, догадываться, к чему клонит его приятель; догадка была настолько обещающей, что от волнения он невольно встал. – Его ещё, – продолжал принц, – в горах используют… и в Арктике, кстати, тоже… Когда на льдину сесть надо там, или на скалу, например… Или на крышу. – Флоризель наклонился вперёд и схватил Леонть-ева своим взглядом, словно арканом.
– А самолёт?.. – полусвоим голосом спешно отозвался тот.
– Ну-у… – протянул принц, сбивая в пепельницу отгоревшую колбаску и снова ус-траиваясь у дивана, – думаю… десяти часов ему вполне хватит, чтобы одолеть двенадцать тыщ километров. А ночи сейчас как раз… – хитровато подмигнул он, – становятся всё длин-ней и длинней…
Валерий, упёршись тылом ладоней в бока, закивал Фи`липу всем своим телом:
– И ты молчал!
– Вообще-то я планировал молчать гораздо дольше.
– Ах ты, чёрт! Ну-у, знаешь! – Валерий вдруг сорвался, бросился одним рывком к Филу; тот хотел увернуться, но не успел, и Леонтьев подхватил его и поднял в воздух, не за-метив даже, что эта дылда на голову длиннее его самого. Даром, что ли, Флоризель и всегда был лёгонький словно пёрышко! – А-а-а! – кричал певец от восторга, кружась с Фи`липом в руках; тот колотил его по спине словно непослушного мула.
– Ну всё, всё, всё! – возражал он весело, пока Леонтьев его не опустил и не заходил по комнате взад-вперёд как сумасшедший.
– Боже, боже… – качался он на ходу. – Значит, мы будем на Дне Оленя! Мы – едем – на – День Оленя!!.. Боже, Фи`лип… боже! – Валерий подошёл к принцу вплотную. – Чёрт возьми, как же здорово быть монархом, ей-богу!
О л е г  расхохотался: он был доволен.
…Камин погас; они снова стояли вдвоём у окна, наблюдая, как снег залепляет по-следние уголочки чистого стекла. «Почему я тяну? – спрашивал себя Флоризель, – Сегодня была такая возможность».
А Валерий, казалось, вообще обо всём забыл.