Зачинание xxi века. глава iv. о суд. часть вторая

§ 1.


Ночь. Наступила ночь. И снова – призраки.
Прошлое? Настоящее? Или – ничто?
Тянется за тобой, а оборачиваешься – и ничего нет. Только холодно, холодно. Безмолвие криков души. Безмолвие неизбежно, лишь оно догоняет и не опаздывает.
Олег Даль? Флоризель?
Убийца?!
Тупик, которому нет конца.
Страшно просыпаться и страшно спать. Невидимая жизнь. Без неё нет смысла, и с нею – нет.
А как хочется дышать! Дышать, поглощая воздух свободно и без запинки.
Он есть, этот воздух. Он где-то есть. Он ещё блестит где-то, кто-то видит его, а кто-то проходит мимо.
Сцена. Боль. Жизнь.
Без боли – не жизнь. Но как хочется этой не-жизни. Иногда. Сейчас. Никогда.
А, может, ничего и не надо? Всё кончится, и ничего не начнётся. Ты уедешь, мой друг, и я снова останусь один. И боль будет только моя!..
Но тот, другой?! Какое право я имею молчать?!!!
Кричать – нельзя. Лгать – нельзя.
Говорить – придётся?..


§ 2.


Флоризель проснулся в холодном поту.
Он лежал и смотрел в потолок, побелевший за ночь. Там где-то – анонимный паук.
Да откуда он взялся?!
Паук прополз в невидимую щель и исчез.
Холодный пот леденил на лбу пальцы.
Ему опять снились его мысли. Кажется, всё встало на свои места. Или нет?..
Валера ещё спит. Его не учили спать как можно меньше.
Фи`лип поднялся; солнце щемило глаза сквозь свободный обрубок окна. Белая пустошь тянулась от самого лица и светилась изнутри серым светом.
Какая-то вошь прижалась к стеклу, придавленная снегом. Между снегом и остановленной плоскостью воздуха.
Откуда-то тянуло. На полу, за камином, шуршали так и не убранные вчера поленья. Лёгкий ветерок, такой же анонимный, шелестел сморщенной берестой и совершенно неслышно царапался об отвороты коры.
Тихо и неслышно, пружинистой эльфийской походкой Флоризель подошёл к ним; переложил в камин, смёл в ладони мусор и засыпал туда же, поверху; зажёг походную спичку, ту, что размером с карандаш, и приютил её рядом.
Холодно, но приятно. Наверное, опять был сильный ветер.
Солнце тоненькими штрихами переливалось в чудесно уродливых кишках вокруг окон – но только на верхних половинках, лишь иногда украдкой проскальзывая вниз, в синюю тень.
Флоризель присел на окно и стал наблюдать, как эта неведомая, довольно крупная вошь двигается. Нет, всё-таки это не вошь. Не насекомое… Насекомое бы замёрзло.
Странное нечто со скоростью в три-четыре миллиметра в минуту кралось вниз, к ещё не загубленному теплу. Теперь внизу теплее, чем наверху.
Камин начинал гудеть. На разложенном диване послышался вздох.
Фи`лип обернулся: Валера ещё спал, но, в забытьи, положил на глаза руку. Значит, вот-вот проснётся.
Они не стали вчера раздеваться, они спали как в походе, так было проще – лишь раздвинули кровать и сняли обувь. Ну, Флоризель ещё снял жилетку-ковбойку, ту, что давным-давно придумали испанцы и так полюбили, уже навсегда, цыгане.
Ноги замёрзли. Огромная белая шкура, выложенная перед камином поперёк всей комнаты, приняла к себе ещё не проснувшееся тело Фи`липа, и огонь заиграл на идеально белых носках – хотя бы эту деталь в одежде принц считал себя обязанным менять каждый день, что и сделал вчера вечером, освободясь от натруженных сапог. Последние щепки-иголки – тоже в огонь; вот теперь действительно всё чисто, и скоро дерево сделает свою работу.
Угля в этих краях всегда было много, но Фи`лип не любил угля, он любил дерево. Дерева было мало, но здесь теперь оно тоже было.
Валера потянулся, полуосознанно, вздохнул снова – почти осознанно, – и открыл глаза, незаметно подложив правую руку под голову. И увидел не потолок, увидел верхнюю часть стены, вместе с краями окон. И – почти сразу – снег.
– Ого! – вскочил он вверх, приземлившись обратно на пятую точку.
– Вот-вот, - услышал он откуда-то снизу, справа. Из-за угла кровати виднелась только голова принца и растопыренные в стороны локти. Опять он спрятал свои красивые руки за голову, добродушно рассердился артист. Ему нравились руки Флоризеля, они были тонкие и сильные, не то что у него самого. Но он очень хорошо знал, как Флоризель любит их прятать – куда бы то ни было.
Приятели улыбнулись друг другу так, что здороваться уже было не нужно.
– У тебя шрамы куда-то исчезли, – удивлённо заметил Леонтьев.
– Наверное, свет соскальзывает, – предположил Флоризель. Потом поднялся на локоть, подтянувшись от камина подальше, чтобы лучше видеть Валеру и не так жгло. – Присоединяйся! – кивнул он к огню. – Уже светло, но ещё холодно.
– Терпимо, – отозвался Валера, крутя головой вокруг плеч, чтобы проснуться. Потом начал разогревать руки и позвоночник. – Похоже, я сегодня слишком хорошо спал.
– Свежо! – объяснил мсье Фи`лип. – Кхе-кхе, – подытожил он весело.
– У меня всё в порядке, – ответил ему певец. – Ты-то лёгкие себе не застудил?
Принц отрицательно мотнул головой:
– Вроде бы.
– Слава богу.
Валерий встал и побрёл на кухню:
– Ты не против распределения обязанностей?
Флоризель широко ему улыбнулся:
– Я ещё греюсь! – Он похлопал по шкуре: – Я не полярный медведь!
Через десять минут они грелись на ней оба, поглощая потихонечку стандартную яичницу с ветчиной. И оба, на всякий случай, подсели поближе: Валера – чтобы прогреть себе шею, мсье Фи`лип – чтобы продышать горячим воздухом лёгкие.
«Ну, нашлись два инвалида на пару, – подумал с улыбкой Валерий. – А всего-навсего надо было вчера быть чуть осторожней!» К сожалению, как он знал по своему опыту, простуда может иногда проявить себя вовсе не сразу, так что никакой «всякий случай» не помешает. Хорохориться, конечно, можно, да и из мухи слона делать совершенно не стоит, но профилактика нужней.
Принц, устроившись в удобную и как всегда красивую позу, ел очень размеренно, маленькими, почти крошечными кусочками, обмакивая их в сок. Валерий видел, что небольшие паузы между этими порциями густо заполнены у Флоризеля какими-то мыслями; и он снова задумался о его давнишнем звонке.
«Почему он тянет? – размышлял он. – Может быть, передумал? Я его знаю… Ему стоит только засомневаться, и он уже никогда ничего не скажет. А силком из него точно ничего не вытащишь». Зная всё это, Леонтьев понимал, что не имеет никакого смысла торопить принца, ни спрашивать ни о чём, ни задавать наводящие вопросы… Валера вспоминал, сколько сил и времени пришлось ему в своё время потратить, чтобы в первый раз в жизни заставить Фи`липа разговориться. И то, должно быть, принц так и не разговорился бы с ним – как никогда даже и в прошлой жизни ни с кем не откровенничал, – если бы в тот момент Валерий не был бы для него совершенно чужим человеком. Но Валерий тогда сразу понял, что разговорить этого человека надо во что бы то ни стало, ибо именно ему как никому нужен был кто-то, с кем можно было бы разделить любую боль, а не хранить её в душе до бесконечности… Подобная закрытость, особенно при его новом образе жизни, могла однажды сыграть с ним очень и очень нехорошую шутку. Леонтьеву удалось разговорить Флоризеля, да. А ещё удалось убедить его, что тот в любой момент может прийти к артисту, чтобы отдохнуть от своих дел и даже, может быть, просто помолчать, если надо… Что он не будет никогда приставать к принцу с какими бы то ни было разговорами, просто может подарить ему в нужное время подходящие место и обстановку. Главное, что удалось дойти до того момента, когда Валерий сам понял, что принц действительно принял его предложение к сведению, иначе всё так и осталось бы на словах. Ну, а уже когда Фи`лип навестил Леонтьева в пятый или шестой раз, стало ясно, что певец фактически уже взял на себя роль своеобразного его исповедника. Соответствующие последствия подразумевались сами собой.
По сути, только тогда в жизни этого странного человека наконец появился по-настоящему близкий друг, которого можно было допустить к самым далёким закоулкам души.
«Неужели он действительно передумал? – продолжал размышлять Леонтьев. – Но, с другой стороны, если уж он хотел что-то сказать, значит, от так решил, прежде всего разумом; сердцем, душою… спонтанно он умеет говорить только ласковые слова – или очень жестокие. Ласковые – для друзей и близких, жестокие – для дела. А когда он спокоен, то, значит, уже всё обдумал и решил. Так что, может быть, он ещё и передумает обратно».
Сам Валера решил и дальше делать вид, что думать просто не о чем.
– Эти три дня, – неожиданно сообщил он мсье Фи`липу, – я всё-таки проведу в гостинице.
– А родичи?
– Нет… нет – мне сейчас не до того. Ну, сами-то они, конечно, подъедут как-ни-будь... Так всегда бывает… Но я к ним, наверное, выбраться не смогу. Ты ведь знаешь, какой у меня день! Тебе твоих «друзей» прислать?
– Сам заберу, они будут просто счастливы… Не беспокойся.
– Дороговато тебе обойдётся это их счастье!
– Ничего. Да, кстати, ты мне вот что скажи: так ты собираешься меня на нартах катать, или нет?!
– Обязательно! – засмеялся певец. – Если только снег не растает! – Он показал принцу знак «О`кей!». – Самым первым делом обещаю! Да, ты тоже, кстати, не забудь только мне телефон отдать!
Принц повеселел; сразу после завтрака он, совершенно непонятно, как, выудил прямо из стены Валерин мобильник и сразу же сам начал названивать по своему спутнику. Уже через полчаса в белом, по-настоящему зимнем небе показался, заунывно гудя, такой же белый, с изящным, похожим на звезду бирюзовым крестом вертолёт; вскорости он завис над крышей, и принц полез на чердак открывать слуховое окно. Валерий тем временем уже успел собраться, и через несколько минут они оба были на борту и с улыбками наблюдали, как исчезает среди белой пустыни облепленный со всех сторон снегом красивый домик.


§ 3.


Почти три дня снегопада, почти три дня оттепели, чуть не ввергшей друзей в уныние, – но в последний гастрольный день, когда уже уезжала вся группа, так и не сумевшая понять, почему их главный артист остаётся и как он намерен их в дальнейшем нагнать, – в тот самый день, буквально за час до поезда, посыпал новый снег, не такой обильный, как в прошлый раз, но всё равно успевший за ночь превратиться в глубокое одеяло. Потом снег кончился, морозная ночь сменилась дневным нулём, а в результате ещё через день возник надёжный, крепкий наст, которым друзья, конечно, решили тотчас же воспользоваться – просто грех было бы не суметь!
По прогнозу, схожая погода должна была стоять ещё неделю; это было здорово – как раз хватит на весь праздник! Поэтому, одолев две трети пути до Минисея на том же самом вертолёте, приятели не выдержали и, завидев впереди приличное оленье стадо, потребовали себя спустить. Полковник, как раз накануне прибывший проверить, всё ли в порядке, и по-этому теперь сопровождавший их по всему пути, пытался возражать – но так как выглядело это, будто он готов возражать всегда, везде и по любому самому нелепому поводу, все эти возражения были попросту проигнорированы принцем с самым невинным выражением лица. Пожалуй, полковник и впрямь перегнул палку – ну, что такого опасного могло быть в том, чтобы оказаться безо всякой охраны посреди огромной (по его заявлению) толпы, посреди скопища почти диких (по его мнению) животных и, к тому же, верхом на утленьких (опять-таки, лишь по его мнению) узеньких нартах, развивающих тем не менее ураганную (исключительно по его мнению!) скорость?! По мнению обоих бывалых путешественников, любивших скорость почти так же сильно, как и свободу – ну, абсолютно-таки ничего.
Тем более, что уже буквально на следующее утро им в спешке пришлось догонять то самое стадо, так как они категорически за ним не поспевали. Валера, конечно, всё равно продолжал себя мнить заправским погонщиком, однако олени то не понимали его настойчивых требований, то залезали в сугробы, проваливаясь по брюхо, то вообще останавливались. Катились они явно не с ветерком. Через несколько часов, правда, им повезло: их нагнали другие нарты, общим числом около полудюжины – то была большая семья, по личным обстоятельствам временно отколовшаяся от привычного общества. Глава этой семьи, очень низенький, очень морщинистый и очень темнокожий ненец, наконец сумел объяснить артисту его типичные ошибки – при этом, конечно же, присутствовал и Флоризель, пытливым своим взглядом каждый раз отмечая, что Леонтьев готов схватиться за голову и закричать: «Ну, ко-нечно же! Да как только я мог забыть!». В конце концов пожилой погонщик заставил Валерия прокатиться прямо по неутоптанному полю несколько кругов подряд, после чего, донельзя довольный, взял с него за науку сразу десять автографов (чтобы всем знакомым семьям хвати-ло хотя бы по одному) и укатил вперёд, оставив несчастного певца усердно прятать глаза от по-прежнему чересчур выразительных взглядов принца.
Полковник же, следовавший за ними в небе, убедившись, что перевернуться им прямо под ноги разгорячённых зверей, по-видимому, просто не удастся, решил-таки вернуться в Воркуту, тем не менее дав множество соответствующих указаний лучшему другу своего подопечного – потому как если нельзя было рассчитывать на послушание собственного господина, можно было хотя бы надеяться на осторожность и заботу о нём его приятеля.
Когда он наконец улетел, друзья оба с облегчением вздохнули. И, так как отделаться от кривых улыбок Флоризеля Валерию не светило, он ничтоже сумняшеся усадил того в нарты и на этот раз по собственному почину гонял по кругу до тех пор, пока с явным превосходством не сумел взглянуть ему прямо в глаза. Тогда улыбка у мсье Фи`липа помягчела, посветлела и подобрела, а сам он больше уже не доставал соседа никакими, пускай даже и молчаливыми комментариями. Валерий Леонтьев уверенно взялся за поводья и рванул вперёд, удерживая свою власть над «дикими зверьми» хотя и с большим трудом, но вполне успешно. Теперь он мог позволить себе что угодно – ах, как хорошо, что г-н Железный так вовремя повернул назад!
На следующий день удалось нагнать всех остальных; впрочем, всё равно приходилось держаться позади, ведь теперь на звание лучшего погонщика на севере знаменитый певец уже не претендовал. Но потом, на последнем перегоне, им всё-таки удалось вырваться вперёд: ведь они не были обременены детьми и большой поклажей. Их собственные гонки могли начаться ещё задолго до праздника.
Что они и сделали; промчавшись совершенно свободно часа три или четыре, вплоть до сумерек, они наконец решили, что оторвались достаточно и остановились. Пред-стояло выспаться как следует и как можно быстрее, чтобы не стать досадной помехой никому из едущих за ними следом. Как раз с того места, где они и устроили себе импровизированный ночлег, начинался последний, главный отрезок пути: широкая, хорошо наезженная дорога, по которой явно успела проехаться не одна сотня нарт. Идеальная возможность для настоящей гонки!
Уснули они на удивление быстро и легко; им обоим снился снег, снег, снег и тяжёлые тёплые оленьи морды.
…Как и предвещал Валерий, проснулись они, так сказать, засветло: солнце всё ещё продолжало катиться по своему ночному, почти прямому участку пути, спрятав за горизонт около половины своего круга – то было первое свидетельство, что до полярной ночи остались считанные дни. В небе тем временем летели последние запоздалые косяки крупных птиц; на ближайшем отроге снега виднелись следы небольшой стайки леммингов, пытавшихся, видимо, поживиться чем-нибудь вкусненьким у человека; следы заканчивались метрах в пятидесяти от дороги, уходя в аккуратные, уже наполовину осыпавшиеся норки. Около одной из них, в стороне от остальных, прорыта была глубокая рыхлая борозда: Валерий объяснил, что, по-видимому, именно поэтому олени волновались где-то посередине ночи, так как борозда эта свидетельствовала об охоте ещё не ушедших на зимовку песцов. Следы от борозды уходили затем далеко на север; принц удивился, но певец пояснил, что если уж хищники и уходят из тундры на зиму, то не только в лесотундру, где теплей, но и к морю, где пища оби-льна даже в самые трудные времена. Приятели наперво покормили оленей, потом – наскоро и оттого очень скромно – самих себя, после чего очень быстро запряглись и тронулись в путь. В сумрачно-белом небе подтаявшими свечками провожали их звёзды…
…Первые полчаса и люди, и олени пытались по-настоящему проснуться. Ещё столько же они пытались разогнаться и придать себе бодрости. И лишь к концу первого часа приятелям наконец удалось в полной мере ощутить всю ту свободу,  всю ту волю,  что  могли подарить им лишь эти бесконечные и бесконечно ровные просторы, всю ту мощь, что можно почувствовать, почти что увидеть только в оленьем беге, когда почти к твоему лицу поды-мается пар от их спин и дыханья… 
Олени бежали уверенно, знакомо, запрокинув на спины свои прекрасные серебристые короны; мощные удары копыт глохли на мягкой, хотя и утрамбованной дороге, и друзьям казалось, что они словно в сказке перенеслись в немое кино; хлопья выбиваемого оленями снега разлетались из-под стройных их ног, блестевших на тёмном солнце платиной; мягкие волны стократно перемешанных сугробов опрокидывались по бокам нарт, и те летели, скользили, плыли в призрачной, оглушающей тишине. Солнце всходило медленно и неохотно, сегодня оно уже не поднимется даже на половину собственной ширины; оно покачивалось и мрачно желтело – излучая причудливый, неясный свет, будто в небе гуляло лишь преддверие его сияния, тенью огня, сполохами тьмы… Друзья даже боялись дышать, настолько реальным казалось среди подобной фантасмагории, что они действительно поднимаются над землей, взлетают над крылами снегов, летят прямо под низким небом, до которого едва-едва – коснуться рукой… всё вокруг сливалось в единый белый поток, и почти невозможно было разглядеть в нём ту бешеную скорость, что невольно захватила в свою власть и людей, и зверей; лишь ветер, несуществующий ветер неподвижного воздуха бил в лицо, тяжело разрываясь грубым их вторжением в свою плоть, и так же бешено колотились сердца. Ни Олег, ни даже Валерий никак не ожидали такой тишины; ибо все звуки, что исходили от них самих, от оленей, от нарт – все эти звуки были такими равномерными и плавными, что тоже казались несу-ществующими…
И вдруг Флоризель дико закричал; Валера, почти мгновенно, закричал ему вослед, и тут сама собой полилась над волшебными просторами буйная песня:

Мы поедем, мы помчимся
На оленях утром ранним,
И отчаянно ворвёмся
Прямо в снежную зарю-у-у!!!..

– Где заря?! Где заря?! – отчаянно выкрикнул Леонтьев; мсье Фи`лип ему отпарировал: – Где снег?! Где снег?! Хочу снега прямо в лицо!!! – и они продолжали:

Ты узнаешь, что напрасно
Называют север крайним –
Ты увидишь, он – бескрайний,
Я тебе его дарю-у-у!!!..

И они снова кричали, и снова, опять и опять, пели всё ту же песню, всё тот же припев, и опять Валера кричал про зарю, а Флоризель вторил ему про снега, метели и бураны; и снова пели, и снова мчались, и снова ловили кожей упругие удары воздуха. 


§ 4.


Эти олени были такие же серо-бурые, с лёгкой серебристой голубизной, что и все прочие. Но Флоризель всё равно смело пошёл прочь, будучи уверенным, что не по оленям ему надо будет искать свою упряжку, а по его спутнику. Тем более, что рыжий мех встречался здесь явно нечасто, тем более почти до самой земли, тем более на голове, да ещё в неестественной форме цилиндра, да ещё на длинных кучерявых волосах.
Мсье Фи`липу хотелось побродить среди этой гулкой толпы людей и животных одному, максимально тонко и полно впитывая её диковатый дух. Диковатый – и при этом очень светлый, чистый, лёгкий, открытый. Вот она, эта простоватая, врождённая мудрость не утерявших ещё своей природы народов, столь любимая Флоризелем во всех уголках планеты, тихо, незаметно сквозившая во всех мелочах, во всех жестах, взглядах и улыбках, в каждом не-затейливом слове этих людей, даже в том, как переделана у них на свой лад современная и тщательно сохранена в своей традиции национальная одежда; мудрость неосознанная и потому небережливая. К чему беречь свою мудрость, к чему скрывать её от других, если ты сам о ней и не ведаешь? Тайны появляются позже, думал Флоризель. Вместе с цивилизацией, вместе с оторванностью людей друг от друга… 
Хотя у шаманов, конечно, свои секреты были. Никто, кроме них, не знал, не мог знать, как правильно приносить жертвы, да даже и как правильно отобрать для жертвы оленей. Люди отбирали самых лучших, парочку-троечку, а то и до полудюжины, уж каково стадо, – а шаманы ходили меж них, мелькали своими высоченными посохами то тут, то там, и решали, кого же брать. И не всегда брали среди тех, кого им предлагали… Фи`липу самому удалось стать свидетелем – стояло четверо рогачей, великолепных, красивейших, и, как пола-гается, белых перед одним стариком, а тот всё твердил и твердил, что ему нужен другой… Ка-кая-то ненка, заметив интерес принца, переводила ему весь разговор. Полчаса уговаривал пас-тух старика, рассказывал ему, расписывал, как хороши все эти рогачи, как сильны, как белы – будто тот и не видел. Поговорит этот пастух так, поубеждает минут пять, а шаман не отвечает, молчит, и не ясно, то ли не слышит, то ли слушает, то ли обдумывает; то ли сердится, то ли согласиться готов. Пастух тогда тоже помолчит, подождёт, что шаман скажет, дождётся оче-редного «не тот, и этот не тот, и вон тот не тот, дай мне того, кого надо» – и опять сызнова начинает. Ну, и отвели тогда наконец шамана прямо в стадо, а тут как раз из другого стада трёхлетку вернули арендного, что ещё год назад отдавали. Ну, тут и спорить уже было не о чем, всё сразу ясно стало, его-то шаман и выбрал: редкость удивительная был тот трёхлеток, такого чистого цвета и среди тысячи оленей не сыскать. Жаль, конечно, молодой совсем, да ещё на племя его хотели оставить… Но шаман на него так взглянул, будто знал, что его имен-но сегодня приведут.
Принц гулял, наверное, часа три или четыре; в конце он попытался обойти всё стойбище, но ему это так и не удалось. Обошёл он только центральную часть, где были люди и те олени, что либо шли в жертву, либо в упряжь, в том числе и для соревнований. Их люди держали рядом с собой. Собственно же стада огромным, многотысячным кольцом располо-жились вокруг, растянувшись на несколько миль и только волшебным умением пастухов не сбиваясь в единую кучу, сохраняя хотя бы видимость независимости друг от друга. Хорошо было, если в стаде мощный, смелый вожак; тогда олени из этого стада никуда не уйдут; но зато именно к такому стаду и могут прибиться другие олени, не имеющие такого уверенного в себе вожака. Прямо на глазах некоторые оленихи подлизывались к чужим оленям, а отдельные самцы становились в опасные стойки, теряя над собою контроль и уже не замечая, как далеко забрались от своих. Сложно бывало разнять именно таких соперников; если пастух своих оленей знал как облупленных, знал всегда, как и с кем надо поступать, чтобы тот тебя слу-шался и не дурил, то тут приходилось искать потерянного хозяина, а пока найдёшь, олени могут сцепиться и тем самым раззадорить добрую половину своих соседей. Поэтому именно вожаков, способных призвать к порядку не в меру зарвавшийся молодняк, давно уже устав-ший оставаться «не у дел», пастухи оберегали особенно – ни в коем случае нельзя было до-пустить схватки двух вожаков. Обыкновенного чужака любой вожак за минуту прогонит, то-лько порычит на того маленько – и чужак сам всё поймёт. Если уж застукали тебя с полич-ным, то деваться некуда, приходится уходить. На какой-либо успех молодые олени могли на-деяться только за спиной у своих, а чаще чужих «королей». И именно вожаки могли вовремя остановить  какого-нибудь  молодого  самца,  пошедшего явно «не в ту сторону».  Можно сказать, существовал особый договор между пастухами и вожаками: и у тех, и у других были еди-ные интересы, и действовали они заодно. Вот только даже вожак не имел права ослушаться пастуха, ежели вдруг захочет подурить сам. Здесь и надо было уметь показать свою силу, силу человеческой воли…
Минисей стоял на самом краю побережья. То ли гора, то ли высокий холм… Приглядываясь, Флоризель думал, а не курган ли это, как у самого Беовульфа. Высота его как-то особенно гармонировала с окружающим миром: чуть повыше – и слишком резка она, слишком контрастна бы была посреди тундры; а пониже чуть – и растаяла б эта гора посреди далёких нетерпеливых валов леденеющего моря. И вправду загадочным, могущественным казался Минисей; и вправду священным, жутковато прекрасным – как и вползавшее на него ажурное белое полотно древних костей, лишь у подножия темнеющее подгнившими прошлогодними шкурами…
Ещё двадцать четыре часа – и Минисей укроется кипельно белым покрывалом, мягким веерообразным жгутом, что словно змеёй изовьётся вокруг, и на каждом пёрышке этого веера сочными розами расцветёт кровь… подобно тому, как на белом пере благородного зимняка красуется жёсткая тёмная полоса. Завтра в полдень, когда после ночи ожидания все сойдутся на пологом валунистом берегу, шаманы выведут своих оленей к горе и древний обряд свершится; а после будут песнопения, будут танцы, и будут под ранний вечер большие гонки – главный старт всех ожидаемых соревнований и того празднества, что последует затем на всю неделю вперёд…
Фи`липу удалось проникнуться духом этого празднества, даже духом ожидания этого празднества, духом ожидания великого торжества и великой жертвы. Он был доволен. Подойдя к Минисею со знакомой стороны, он по радиусу начал удаляться от него в глубь толпы, туда, где и должен был, по его расчётам, всё это время оставаться Валерий.
Он шёл неспеша, внимательно оглядываясь по сторонам, но как профессионал он вовсе не всматривался в лица, а искал нужное лишь по самой главной примете, не забывая, однако, и о второстепенных. Иногда его внимание отвлекалось то причудливым говором туземцев, то теми незабываемыми бытовыми мелочами, что и составляют истинный портрет любого народа; а то и слишком явно попадавшейся ему на глаза совершенной гармонией смугловатых скуластых лиц: тонкие красивые носы разлетались над крупнозубыми улыбками широкими, чуткими крыльями ноздрей; им вторили косые высокие скулы, и точёные формы лиц, и стрельчатые брови над фигурными, почти кукольными глазами и под высокими лбами, опушенными густой и толстой бахромой гладких малиц. Было не так уж холодно, хотя и не плюс, две сотни лишних километров сказывались на погоде, тем более, что, похоже, никаких остатков от Гольфстрима в ближайшее время не ожидалось; но, как видно, ждали от неё сюрпризов всегда, и особенно ветра. Поэтому женщины и дети старались не снимать куколей даже при чистом небе; зато мужчины и старики о себе заботились меньше, либо спуская свои тёплые капюшоны, либо поднимая их слишком небрежно.
Низкое солнце всё-таки грело, наверное, в последний раз, а, может, то дыхание сотен сбившихся в единое целое людей непомерно усиливало его призрачное тепло; наконец, и последние перестраховщики стянули с малиц преждевременно распушённые парки, и под его скупыми лучами дублёная кожа становилась теперь золотистой, а все её серые оттенки – всё менее заметными.
Что-то было не так. Должно быть, Валера снял свою слишком эффектную шапку… Несколько раз похожая бросалась принцу в глаза, но то был невысокий ненец в слегка сероватой малице, увлечённо болтавший с сородичами и уже начинавший озадаченно на него поглядывать.
Флоризель нервничал. И куда эта знаменитость могла провалиться?!
Всё-таки ненцы до сих пор ещё очень открытые люди, хотя вмешательство цивилизации в их быт было более чем заметно:  начиная  с  термосов и кончая казавшимися очень уж неуместными здесь пуховиками… хотя видно, что долгий кризис по всей стране отучилтаки их от очень многих её благ. Да, точно, тот ненец в рыжей шапке, освободившись от сво-их соплеменников, уверенно двинулся в сторону Флоризеля – явно решив, что тому что-то от него нужно. И хотя при этом озадаченность ненца стала ещё заметнее, прос-таки бросалась в глаза, обязательная белозубая улыбка всё равно украшала его немного более светлое лицо, чем у всех.
…Мсье Фи`лип изумлённо переводил взгляд с этого не слишком-то обветренного лица на новенькую, старательно изукрашенную ремешковым плетением малицу.
– Послушай, что это такое с тобой? Ты на меня смотришь, как на привидение! Ну, не из-за малицы же! Мне её наши хозяева подарили, я тут с ними встретился только что, оказывается, они целые сутки специально для меня её шили… Из заготовки, правда, её для хо-зяйки запасли, но иначе бы они не успели… Будут другую заготовку делать… Ну, слушай, может, хватит, а? – Фи`лип тем временем водил глазами по лицам соседних ненцев, постоян-но возвращаясь к лицу Валеры. – Кстати, они сказали, что нарты у нас забирают… Завтра, для гонки. А потом они… Да ты можешь мне объяснить, что происходит?!! – Леонтьев и сам уже начинал озираться по сторонам.
В ответ Флоризель дико и весело расхохотался.
– Волосы, волосы куда подевал?! – захлёбываясь, наконец спросил он.
Валера непонимающе нащупал сзади волосы.
– В капюшоне они… Фил, да объясни же всё наконец! При чём тут мои волосы?
Флоризель успокоился, но на друга поглядывал что-то чересчур уж весело.
– Валер, – наконец вымолвил он, – скажи, у тебя в старом паспорте какая национальность была отмечена?
– Что?.. – Сейчас у Валеры был воистину дикий вид. Совсем как у одичалого ненца. – Русский! Фил, ты чего, а?!
Флоризель продолжал тихонько смеяться – беззвучно, как умел.
– А родители твои тоже русские были?
Валера усмехнулся, распахивая и без того выразительные глаза:
– Разумеется! Фил, говори прямо, чего ты от меня хочешь? Я всё равно и за сто лет не пойму! Дикость какая-то…
Мсье Фи`лип теперь улыбнулся вполне мирно, покачиваясь вокруг своей трости.
– Их кто-то явно обманул, Валера… Они сами тебе говорили, что они русские?
Леонтьеву могло бы всё это надоесть, но, с другой стороны, он понимал, что все эти расспросы неслучайны и потому ему действительно было чертовски интересно, что же всё это, наконец, означает. Он с добродушным нетерпением хлопнул по бокам:
– Ну, конечно же!
– Значит, это они тебя обманули. – Принц снова начал похихикивать.
– Нет, слушай, – замотал головой артист, – что тебе в моей национальности не нравится, а?
– Нравится, нравится, т е п е р ь просто безумно нравится!
– И что же н р а в и т с я – и, к тому же, т е п е р ь?
– А ты не знаешь? – наслаждался своей забавой мсье Фи`лип. – А ты и вправду не знаешь, кто ты на самом деле?!
– Ну-у!.. С цыганами меня уже породнили… С индусами, впрочем, тоже. Даже с венграми… А что предлагаешь ты?
– Да ты оглянись!!! Оглянись, ради бога!!! – захохотал Флоризель пуще прежнего, ещё сильнее вдавливая трость в землю.
Валерий Леонтьев спокойно и внимательно огляделся.
– Ты серьёзно? – улыбнулся он наконец с иронией.
– Да ты вглядись! Ты только вглядись! У вас же даже антропологически одно лицо! Да ведь ты не понимаешь, я же тебя узнать никак не мог! Десять раз на тебя смотрел – и проходил мимо! Ты понимаешь?!
Валерий был явно растерян.
– Не узнавал?.. Я думал, ты удивляешься… Просто оцениваешь… Малицу… Подшутить хочешь опять как-нибудь. Погоди, ты серьёзно? Ты серьёзно меня не узнавал?!
Принц Флоризель только смотрел на него, молча, с кривоватой улыбкой, и смеш-ливые искорки так и сыпались из его глаз.
Валера тоже помолчал какое-то время, а потом, ещё внимательнее, задумчиво, осмотрелся.
– Валер, только подумать! Как же это здорово! Ведь они все, – принц повёл вокруг себя тростью, – они все, оказывается, – твой народ! Понимаешь? О, Господи! Ты ведь не зна-ешь, как я отчётливо сейчас это понял! Да мало ли, что могли в тридцатые годы в паспорта понаписать! Ты осознаёшь, что это значит, осознаёшь? Ты, можно сказать, всё равно что дет-домовец, который спустя полвека свою родню отыскал, и оказалось, что они вовсе от него и не отказывались. Просто так случайно получилось, что он потерялся, оттого и семьи своей никогда и не знал. Сколько людей мечтает о подобном, ты знаешь?! Это – твой народ! Настоя-щий, родной! – Фи`лип смеялся радостно, легко, чисто, и тоже начал снова оглядываться во-круг, с удовольствием, любуясь, любовно. Наконец, Валера поглядел ему прямо в лицо. – Ты принадлежишь им, Валера. Ты – их крови, их брат… Ты принадлежишь им! Понимаешь, что я имею в виду?! Они – твоя настоящая родина… Родина! – Как мечтателен был принц в эту ми-нуту! Как много для него, отчего-то именно для него это значило! – Оленевод ты мой… при-рождённый! Знаешь, о чём я вдруг подумал сейчас? Что ты должен… быть среди них. Ты дол-жен быть здесь… Жить – здесь. – И тихо, тихо, заворожено произнёс: – Ро-ди-на!.. К чёрту, к чёрту, к чёрту бросить всё! И быть – здесь… Дышать – тундрой… Жить – тундрой… Ягель, – он усмехнулся, – топтать… Вместе с оленями… И с оленями – обниматься… Тебе идёт… Те-бе безумно идёт эта малица, ты знаешь? Она так естественна… так гармонична на тебе… По-настоящему, понимаешь?! Только здесь, Валера, только здесь всё – по-настоящему… для тебя! Именно для тебя, именно здесь, и абсолютно… Я бы бросил, если бы мог, – ухмыльнулся он самому себе и умолк, влюблённо глядя перед собой. 


§ 5.   


«Осуждать можно кого угодно… Осуждать… осудить. А что дальше?.. И как по-нять?.. Где истина?!..»
Флоризель даже поморщился от бородачести этой мысли. Его оправдывало лишь то, что она прозвучала в его голове естественно, неожиданно даже для него самого.
Из-за чего весь сыр-бор?.. Из-за каких-то паршивых Муз-новостей. И зачем только включил! Поразвлечься хотел, что ли? Да разве это – твоё развлечение? Понадеялся, что напорешься на что-нибудь хорошее? Или, наоборот, чувствовал, что напорешься на плохое?..
Принц захлопнул компьютер и вдавил внутрь толстую спутниковую антенну.
В нынешние времена на что-то хорошее воистину только напороться и можно. И не потому, что нет хороших клипов. Всего-то потому, что крутят, как правило, чёрт знает что… Демократия, так сказать. Власть народа… Популизм, чёрт бы его побрал; Олег Даль никогда его не любил…
Флоризель припомнил с улыбкой: его специально учили чертыхаться – чтобы кое-что похуже забыл… По рангу, так сказать, не полагается… Даже если жизнь по почкам вдарит как следует. Зато теперь чертыхается – ну, совсем как д`Артаньян, когда тот допрашивал своего Планше в «Козочке».
Флоризель отошёл в сторону и закурил – трубку. Слишком вдумчивое у него сейчас было настроение…
Он тяжело глядел за окно. Снег стаял, но на самом его исходе нагрянул мороз, и теперь ровно до трети окна вились и распускались крупные хрустальные цветы и травы. Чем мокрее изначально было стекло и суше – воздух, тем правильнее и шире узор… Солнце вее-ром переливалось в стройных жилках-стеблях.
«Кто я, ради всего святого, кто?!» – мучался то ли Олег, то ли Фи`лип. – «Как понять?.. Какая же она, моя правда?!!..»
Он повернулся и ушёл к камину, к едва нараставшему его теплу, но на пол садиться не стал, взял и поставил на шкуру плетёную качалку. И застыл в ней, не шелохаясь даже до полупальца-полуногтя… будто приросла качалка к шкуре, будто и нет у неё под ножками кра-сивых изящных дуг из дорогого тёмного дерева, отполированных, точно стекло.
А ещё был анонс – про Николаева. Тот самый… То ли с шестого, то ли с седьмого… начинается. Шоу. Именно, именно как раз, что то самое. Правда, никаких скандалов или сенсаций не обещали… А ведь не упустили бы!.. В субботу. Надо запомнить. Чтобы не смотреть…
Неприятное ощущение засвербило под горлом. Чёрт, он не переключил телефон на звук!
Переключил. Полковник просил его принять почту.
Надо будет опять надеть «скелет» – тот жилетик, что сплошь из разгрузочных ремней, –  и сзади опять прицепить компьютер. Отпуск кончается.
Флоризель дал добро, и на экране отобразились две папки – одна с личным посла-нием полковника, навроде отчёта, а другая – с документами и свидетельствами. С уликами, так сказать.
«Саратов?» – удивился мсье Фи`лип. Саратовские цыгане не давали ему присяги… И никогда не дадут. В их дела он вмешиваться не может… если только не случится что-нибудь такое, что заденет интересы его людей. Или если цыган не принесёт свой кушак королю лично – мимо своего баро.
Чёрт, кажется, именно так и произошло. Несколько семей прислали своё verum, воззвание к истине. Сами затаились где-то в Москве… Лично – не появились. Сложная ситуация… Мало ли кто что мог написать! Особенно из таборов с такой репутацией… Тамошние ромалы уже давно режут друг другу глотки. Из-за денег, чёрт бы их побрал… Слава богу, других пока не трогают.
Но, как ни крути, всё равно язва на сердце получается… Не может цыганский ко-роль быть равнодушным ни к какому цыгану. Даже к отступнику. По всем законам.
Флоризель опять выругался. Ведь никакого «кушака», получается, на самом деле нет! Никто даже не ведает, откуда эти цыгане появились… И правда ли то, что они из разных таборов – ещё вопрос. Кабы было так, значит, дела и впрямь очень плохи… Сговор за спинами обоих баронов! Но свидетельств – нет. А всё то, что упомянуто во второй папке – и так известно. Давным-давно… К чему ему доказательства этих преступлений? Что с ними делать? Да, он не имеет права проходить мимо – но только если не идёт речи о вмешательстве… о свободе и независимости вольного табора. Свобода священна и, что бы ни случилось, для вмешательства ему нужны особые полномочия. А их у него, получается, нет.
Но слово цыгана всё равно сильнее любой бумаги. Если цыган просит защиты у своего короля – значит, она ему действительно нужна. Да и ситуация саратовская всем известна. Там каждая семья каждый день ждёт беды. А семья священнее любого барона… можно долго терпеть, но только до первой беды. Вероятнее всего, они боятся вылезать из своей норы. С большим трудом обеспечили себе конспиративную квартиру и не готовы рисковать ра-ди того, чтобы только соблюсти обычай, самим отыскать короля, чтобы вручить ему свой кушак. В прежние времена то, что ты сам сумел дойти до короля, было подтверждением твоей правды и честного желания отдельной присяги. Ведь сделать это было не так-то просто… Теперь – гораздо проще; но теперь и времена совершенно другие, никаких гарантий, что успеешь найти короля до того, как найдут тебя самого. Этого нельзя не учитывать. Флоризель не сомневался, что обязан вмешаться – вот только как это сделать? Вмешательство в любом случае должно быть законным, иначе можно за мгновение разрушить здание, строившееся долгие века. Это только сиюминутному взгляду может показаться, что нарушение обычаев – лучший выход, эволюция. На самом деле это всегда – революция, а революция всегда приводит к слишком большим жертвам. Хаос и анархия – вот каков типичный результат уступок времени ценой древнего опыта. Обычаи можно отменять только тогда, когда их уже де факто отменит сама жизнь. Когда за ними остаётся лишь функция суеверия…
Флоризель чувствовал, что устал. С того дня, в лесу, в нём поселилось какое-то лихо, постоянно нашёптывавшее ему: а ему ли решать, а не ему ли самому пора предстать пред чьи-нибудь ясны очи?!..
Он никогда не боялся ответственности. Но откуда на самом деле взялись все его права?..
И насколько пра`вы они – права эти?!..
Сколько лет ушло у него на то, чтобы поверить в своё предназначение! Но с тех самых пор чем дальше, тем больше он сомневался уже не в себе, а в самом этом предназначении. Имеет ли оно право на существование? Да, роль его очень важна и очень нужна. Но что делает эта роль с человеком?! И какое право остаётся у этого человека, когда над ним уже по-работала эта роль?! Как только подобный персонаж обретает достаточно опыта, чтобы пра-вильно пользоваться своими правами, сами права в его исполнении теряют всяческий смысл. Такой, уже привыкший человек не имеет права на эту роль. Для такой роли вообще не может быть подходящего персонажа на этой простой грешной земле…
Он опустил голову на руки. Как раз тот случай, когда только совесть может что-то решить. Законное право он мог разве что придумать… его просто не было. Даже если он действительно король, а не князь или принц, как принято его называть…
– Не хочу, – свирепо заявил он поленьям, – Господи, как же я не хочу им быть!
Хлопнула дверь, и только сейчас Флоризель понял, что не заметил, как она открывалась.
– И кем же это ты не хочешь быть? – встревоженно спросил у него Валера.
Принц обернулся и тотчас вернулся к своим поленьям.
– Собой, – не особенно вдумно ответил он.
– Опять неприятности? – Леонтьев попытался хохотнуть, чтобы поддержать при-ятеля, но тяжёлое молчание, застывшее у камина, смыло с него всякую ироничность. – Что случилось? – гораздо более серьёзно поинтересовался он. – Что-то серьёзное? – Леонтьев взглянул на включённый экран компьютера. – Что за бумаги? Ну, конечно, я не хочу знать, что в них, но насколько они важны? Тебе придётся уехать? Да?
Флоризель молчал, погрузившись в призрачный, мрачный мир своих дум.
– Уезжаешь? – с минуту спустя переспросил снова Валерий.
– Нет, – чуть погодя ответил тот, – это потом.
Валера задумался тоже и подошёл к полке камина, чтобы видеть лицо друга.
– Фил, – облокачиваясь об неё, произнёс он, – скажи мне, пожалуйста, – ты так мрачен из-за этих бумаг или сам по себе?
Мсье Филип вперил в него немигающий взгляд, но потом сам же отвёл его прочь. Наступила новая пауза. Валерий ждал.
– Я же знаю, что ты что-то хочешь сказать, – не выдержал он наконец. – Я же прекрасно вижу, что ты просто засомневался. Но, чёрт возьми, если именно это заставляет тебя так злиться на всё подряд! Ну, скажи, эти бумаги – что-то исключительное, или нет? Да или нет, Фи`лип?
– Нет, – обречённо отрезал тот.
– Значит, дело в тебе? Слушай, дорогой мой, я понимаю, конечно, что если ты не захочешь, то я из тебя всё равно ничего не вытяну. Но только не забудь, пожалуйста, что другого психоаналитика, кроме меня, у тебя тоже нет. И другой жилетки, если уж на то пошло. – Фи`лип поднял на него глаза и Леонтьев поспешно добавил: – Это я так, на всякий случай.
– Скажи мне, Валера, ты знаешь, кто я? – неожиданно, в упор спросил его Флоризель, поднимаясь с кресла и опускаясь к огню.
Валера слегка растерялся и промедлил, и Фи`лип отвернулся от него, усмехнувшись и на автомате забирая с кресла компьютер и зажимая его подмышкой.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду. На каком плане: «кто ты»? У каждого человека десятки самых различных планов, – Леонтьев специально утрировал, пытаясь сбить акценты немного в сторону. – В профессиональном смысле, в каком?
Филип вытянул вперёд руки, и Валера со страхом заметил, что они подрагивают. Сам Филип слегка покачивался, а взгляд у него был пуст.
– Когда-то я был Олегом Далем, – низко и хищно произнёс он: голос вибрировал от напряжения. – Кто я теперь? – Он упруго поднял голову, переводя свой взгляд Валере в ли-цо. – Как думаешь, сколько во мне осталось… Олега Даля?
Так сухо, так глухо, так рычно задал он свой вопрос, что у Леонтьева душа ушла в пятки. Он вспомнил то, особое лицо, что было у далевского Флоризеля в схватке с Председателем и подумал вдруг: а насколько явно отражается на его собственном лице ужас? Он лишь понадеялся, что из-за своих эмоций принц не заметит столь неуместных чужих. А то вся его «психоаналитика» отправится коту под хвост.
– Фи`лип… По-моему, ты… Не знаю уж, почему… накрутил себя донельзя. – Валера покачал головой, пытаясь разглядеть в лице друга хоть что-то знакомое. Не такое жуткое, как сейчас.
– Я Олег Даль, по-твоему, или нет? – рывком повторил тот.
– Ты тот, кто ты есть, Фи`лип! Мало ли что с человеком может произойти за двад-цать лет! Да, да, чёрт возьми, ты – Олег Даль, только Олег Даль, проживший все эти двадцать лет!!! Что на тебя нашло, ради бога? Да… – он припомнил, – может, сейчас объяснишь, что значит, что ты не хочешь быть самим собой?!..
Валерию показалось, что он пытается вытащить Фи`липа из какого-то болота, но, похоже, трясина затягивала того всё глубже, и Леонтьев ощущал себя страшно беспомощ-ным.
Фи`лип же в ответ всё так же хищно посмотрел перед собой, на этот раз в огонь, и на лице его застыло отвращение.
– Олег Даль никогда бы не совершил настоящей жестокости. – Он горько усмехнулся: – Он никогда бы не захотел бы её! Он мог быть суров, мог быть жёсток, может, даже и жесток – в работе! Только ради работы! – Он болезненно покашивался через плечо. – Только ра-ди своих недостижимых идеалов… И он не умел ненавидеть, не умел… – принц расхохотал-ся, – …даже если хотел, даже если в дневнике про это писал! И презирать не умел! Даже если кто-нибудь отвращение у него вызывал! Может, и захотел бы раздавить какую-нибудь гадину, вот только всё равно бы не стал! Если бы дело до дела дошло… Человек он был, понимаешь?! И другого человека давить бы не стал! Просто не смог бы, понимаешь?!
– А по-моему, он не умел лгать. И тем более в дневниках.
Флоризель мощно, гулко ударил кулаком об пол – даже сквозь шкуру:
– Он мог ненавидеть только от боли!!! Только от боли или отчаяния!!! От боли, от-чаяния – и от бессилия!!! Бессилия что-нибудь изменить!.. Время такое было, время, понима-ешь?!!! Он имел право на это!!! Он имел право… – Флоризель слишком быстро устал, он снова опустил голову. Валерию его состояние не нравилось всё больше и больше. – Но настоящая жестокость… настоящая!… Словно привычка… словно – семечки щёлкать!..  И тоже с полным ощущением права на это! С удовольствием даже! С превосходством! С самомнением выше крыши, вот так просто, нисколько не сомневаясь, и даже мысль в голову не приходит, что так – нельзя… – Фи`лип обернулся: – Мог бы он напасть на невинного человека, Валера? На не-винного, порядочного, беззащитного человека? Мог бы, а?!! Ради забавы, ради эксперимента ка-кого-то?!! Ну, скажи!!! Это – Олег Даль?! – Флоризель буквально закричал: – Это – Олег Даль, говори-и-и?!!..
Валера едва не отшатнулся, такое бешенство, такое безумие, такую ярость он по-чувствовал на себе… словно кто оглоушил его чугунной сковородой.
– Фи`лип, Фи`лип, ради Бога! – Он невольно сделал защитный жест. – Не кричи так! Возьми себя в руки, слышишь?!..
– Я хочу, чтобы ты ответил! – сухо отрезал тот.
– А я не буду отвечать! Не буду! – сам не поняв, почему, парировал артист.
Флоризель будто растерялся, вид у него возник, будто кто-то его жестоко и подло обманул. Валера начинал понимать, почему он так отпарировал:
– И не смотри на меня так! Лично я считаю, что всё это – полная чушь, и я хочу сначала, чтобы ты успокоился!
У Флоризеля сперва мелко забегали глаза, но потом он их снова поднял, с отчая-нием:
– Ты не понимаешь… Ты не понимаешь!.. Я больше не знаю, кто я!.. Единствен-ное, что я точно знаю, – что я больше не Олег Даль!!!.. Понимаешь, что это значит? Понима-ешь?!!.. – Флоризель глухо взмычал. – Я – больше не я, Валера… Я потерял самого себя! – Он резко обернулся, лицо было совершенно безжизненно. – Я подошёл к самому краю своей жизни, даже не зная, кто я такой!!!... Я прожил целую жизнь… – он растерянно выставил пе-ред собой ладони, – и больше не знаю, кто я такой…
Принц опустошённо умолк, бессознательно подрагивая. Артист начинал думать, что теперь скрывать своего ужаса уже не имеет смысла.
– Вот что, Фи`лип; эти твои фантазии мне очень и очень не нравятся, – Леонтьев сделал паузу, – и пока ты в таком состоянии, я с тобой вообще разговаривать не буду. – Фи`-лип отвернулся. – Давай-ка с тобой вот о чём договоримся: ты сейчас пойдёшь и прогуляешь-ся, часа на два – на три, не меньше. Погода, слава богу, просто идеальная для прогулок. Погу-ляешь, успокоишься. Мысли свои приведёшь в порядок. Только тогда, – Валера наклонился к его голове, – только тогда я буду с тобой разговаривать! Хорошо? – мягко спросил он и вы-прямился. – Я буду очень рад с тобой всё обсудить. Потом, когда ты успокоишься и придёшь в себя. Так что, пожалуйста, Фи`лип, я хочу, чтобы ты сейчас встал и ушёл.
Фил продолжал сидеть словно парализованный, но теперь его растерянность си-льно напоминала протест.
– Хорошо, – ответил на это Леонтьев, – если ты не уйдёшь, уйду я. – Он наклонился и отнял у принца компьютер. – Это я забираю с собой. На всякий случай. И потом, мне тоже не помешает отдохнуть, поиграть, например, немножко. Код доступа у тебя прежний?
Фи`лип одним взглядом скосился на него через правое плечо:
– Прежний.
– А в Интернет – другой?
Фи`лип мрачно скосился на левое:
– День рождения.
– Не может быть, – покачал головой Леонтьев. Слишком примитивно было бы – для Флоризеля.
– Не мой, – неприятно усмехнулся тот.
– Ну, это было бы слишком. А чей?
Флоризель выдержал паузу и ещё мрачнее, сквозь колени добавил:
– Твой.
Новая пауза длилась почти полминуты.
– Спасибо, – произнёс Валера; неясно было, к чему именно относится эта благо-дарность: к компьютеру или к коду. – Всё, я пошёл, – добавил артист и вышел.


§ 6.

А каково было бы ему самому, думал Валерий Леонтьев, глядя в зеркальное окош-ко компьютера. В любом случае, выяснить, а каково было Николаеву, – и, главное, как тогда, так и сейчас – не составляло труда. Когда расползлись слухи, до Валеры так же дошло, что опе-раторская съёмка не только сохранилась, но и была теперь в личных архивах Игоря. Также, по слухам, выходило, что он не только крайне возмущался этим происшествием, но и очень гордился им. Чем именно – своим участием или самим наличием всей этой истории в своей жизни как незабываемого приключения, – оставалось неясным. Во всяком случае, у Валеры имелись искренние подозрения, что в конце концов Николаев пережил всё это вполне благо-получно, если не сказать: легко и быстро. Ещё бы – ведь у него была возможность восприни-мать это как шутку, ведь эта история так ничем и не закончилась, – если не вообще как отлич-ную рекламу.
Хотя Валера и по себе прекрасно знал, что реклама, вопреки каким бы то ни было слухам – далеко не самое важное, а иногда и последнее по важности дело в жизни артиста. По крайней мере, нашего. Особенно если он порядочный человек… Зачастую приходится от этой рекламы просто бежать.
Вот хотя бы Алла с Киркоровым. Захотела разрекламировать… семейное счастье, вроде как показать людям, что счастье есть, что всегда есть надежда на будущее… А в резуль-тате дошло до слухов, что все их отношения – просто трюк, как раз ради рекламы. А любви как будто и не было. Да уж, чего ждать после этого! В результате люди верят не в любовь, а в то, что знаменитости вынуждены ради рекламы торговать любовью.
Но в нынешнем случае скорее следовало бы ожидать поддержки и сочувствия со стороны как поклонников, так и журналистов: журналисты ведь тоже пострадали. А для арти-ста это всегда ох как хорошо.
Валера был знаком с системой Флоризелева компьютера. Он знал, что в его базе полно самых разных данных, в том числе и подробнейшие сведения об известных людях. И, разумеется, Интернет там тоже был. Ему достаточно быстро удалось найти e-maile Игоря. Ко-роткое срочное послание – и теперь оставалось только ждать ответа. Конечно, если есть кому сейчас отвечать. Правда, пришлось повозиться с переадресовкой: открывать Интернет-адрес принца, разумеется, нельзя было категорически, а ведь кто знает, кто и когда захочет кого-ни-будь проследить. Конечно, этим в основном занимаются хакеры, и Игорь не был никаким та-ким хакером; но предосторожность была необходима, на любой адрес, кроме адресов самого Фолраза, надо было выходить только запутав следы. Этому фокусу, конечно, Валера в жизни бы не научился (да и в жизни не стал бы обучаться), если бы, естественно, его не сподвигнул бы к этому сам Флоризель. Ещё тогда, в Индии, принц открыл ему несколько компьютерных фишек – на всякий случай, например, чтобы можно было куда-нибудь проникнуть, не остав-ляя этих самых следов, – а потом ещё, чуть попозже, заставил и попрактиковаться – опять-таки на всякий случай. Впоследствии, когда Интернет уже вышел из-под крыш госучрежде-ний, точно таким же манером мсье Фи`лип намуштровал Валерия и для более сложных ситуа-ций. Пользоваться подобными знаниями Леонтьеву практически не приходилось, но в конце концов ему пришлось признать, что эти настойчивые требования принца не являются про-стой блажью, а действительно однажды могут пригодиться – как и любому другому его близ-кому другу. Вот и пригодились: хотя Валерию и пришлось поднапрячь свою память.
Пока он ждал, он решил пошарить немного по своим интересам; – пол-экрана бы-
ло занято почтовым ящиком, другая половина – сплошными базами. Невозможно удержать своё любопытство, особенно, коли знаешь, что тебе доверяют. То есть вовсе не боятся пока-зать ни один из своих несекретных файлов (а до секретных – поди попробуй доберись!).
Ответ возник на экране через сорок минут. И это вполне можно было считать уда-чей.
 «Привет, Лерон! Где достал адрес?»
«Полезные друзья есть».
«Понятно! Рад тебя слышать. Ну, или видеть. Или читать? Не знаешь, как правиль-но?»
«Понятия не имею!» – рассмеялся Валерий и пристегнул шкодливую рожицу. «Я и Интернетом не слишком дружу. Года два назад завёл себе, как все, а потом просидел как-то почти трое суток перед монитором, голова болела аж жуть, и понял, что лучше завязывать. Достаточно, что я киноман, ещё компоманом не хватало заделаться! Так что я вообще отдал комп, Палычу, ты его знаешь».
«А сейчас ты откуда? Из кафе?»
«Не-а, я в Интернет-кафе и заглядывать не смею. У приятеля взял ноутбук. Услы-хал тут о тебе кое-что, вот, решил сам спросить, как ты, что ты, всё ли в порядке?»
«А что ты слышал?»
«»Говорят, у тебя на съёмках нового шоу какие-то неприятности были серьёзные, тебя чуть не убить пытались, ужасы какие-то рассказывают. Это правда?»
«Да, Валер, правда. Не поверишь, какой-то престарелый цыган словно из-под зем-ли вырос и напал на меня, причём с настоящей саблей, не бутафорской какой-нибудь, а на-стоящей! Чуть не зарубил меня, я едва ноги унёс! Веришь?»
«Круто. Верю. Ты его хорошо разглядел?»
«Да почти ничего я не разглядел! На нём вообще маска была, платочком каким-то цветастым лицо перевязано! Я только и понял, что он пожилой, потому что у него волосы были длиннющие и наполовину седые!»
«Погоди, так он старик был, что ли? Как это ты с ним не справился?»
«А ещё неизвестно, старик он был или нет! Может, у него парик такой, для отмазы! Во всяком случае, прыгал он вокруг меня совсем не по-стариковски, прям твой Нижинский! Даром, что с тросточкой ходит, у него, кстати, именно в ней-то и была сабля! А фигура у него вообще как у юноши, худой как та самая трость. Я всё больше склоняюсь, что никакой он не старик был. Хотя, наверное, и не юнец тоже, раз такой мастер, как с саблями управляться! И одет он был уж не как пацан какой-нибудь, – хотя клянусь, фигура у него точь-в-точь пацан-ская, ей-богу! – одет он как твой барон, самый взаправдашний! Одних золотых колец тьма, да и одёжа не последней марки, если не авторская вообще».
«Ну, я слыхал, у цыган бароном и юнец может стать, если делом авторитет заслу-жит».
«Не знаю! Странный он какой-то вообще, непонятный! И почему он на меня на-пал, тоже непонятно совершенно! Я ни с какими цыганами вроде никогда не ссорился, да ещё чтоб меня до такой степени ненавидели, чтоб зарубить пытались! Я лично в полном ауте, как молодёжь выражается!»
«Действительно, странно. А ты уверен, что он хотел тебя зарубить? Ведь если он и впрямь такой мастер саблей махать, так ему и одного раза было бы достаточно махнуть – и всё! Представляю, какой ужас ты пережил. Но ведь он, как я понял, в конце концов от тебя от-стал?»
 «Согласен, это тоже странно! Я же говорю – непонятный он какой-то. Сначала на-пал что твой чёрт из табакерки,  потом взял и ушёл!  Знал бы ты,  что я тогда пережил! Он же за мной по всей поляне гонялся, я вообще ничего не соображал от страха! Как будто развле-кался, как фашист в том фильме, ей-богу! Я сам себя как тот пленный чувствовал, чуть ин-фаркт не схватил! Да разве поймёшь такого психа? У него в голове наверняка бог знает чего понамешано! А он точно псих, и Филя так говорит, и другие тоже так думают!»
«Киркоров сказал, что этот цыган – псих?»
«Ну а кто ж ещё?! Как иначе это можно понять?! Псих, и только! Сам не знает, чего хочет! Приступ на него, наверное, нашёл какой-нибудь, вот и устроил себе кошки-мышки, хотя больше на корриду похоже, только на корриде у быка и то в десять раз больше шансов! Хотел бы я вообще знать, кто он такой, чтоб такое устраивать!»
«А вы его искать пробовали?»
«Пробовали! Полиция с ног сбилась! Как сквозь землю провалился! Мне потом сказали, что цыгана искать – всё равно что литься в лесу! В смысле, что одного от другого не отличишь, эти цыгане хорошо друг друга прячут, общими документами пользуются, вот он и растворился среди своих как тот самый лист! Теперь его уже не найдёшь, бесполезно. И я уже не в Варшаве, проследить не могу, как там полиция работает».
«А ты его очень хочешь найти?»
«Ну конечно! Хотя, знаешь, вот лично с ним снова встречаться совсем не хочется, а пришлось бы, наверное, если бы его всё-таки нашли. Даже и не знаю теперь, что лучше».
«Да выбрось ты его из головы!» – посоветовал тут же Леонтьев, надеясь, что этим хоть как-то обезопасит принца, да и что Игорь быстрее успокоится – тоже. «Что было – то было, забудь. Главное, ты-то жив. И шоу получилось… или нет? Увидим мы его на экране, или его закрыли из-за этой истории?»
«Еще чего не хватало, чтоб закрыли! Ничего подобного. Отлично всё получилось. Правда, пришлось вместо леса в фруктовый сад ехать, и девчонки вместо грибов уже яблоки собирали и пирог яблочный приготовили, а не с грибами. Но всё равно всё было здорово! И пирог тоже был отличный! И вообще мы тогда все как-то даже взбодрились, там так потом весело было, на съёмках, великолепно!»
«Похоже, с вами классика вышла: нет худа без добра! Еще и того цыгана благода-рить понадобится,» – Леонтьев присобачил смешную рожицу.
«Ага! Шутку понял. Но ты прав, худа без добра не бывает. Мы после той истории с девчатами особенно сдружились, даже теперь переписываемся. А шоу, кстати, будут показы-вать в сентябре. Обещали даже с самого начала пустить, на весь сезон! Так что смотри!»
«Обязательно! Буду специально отслеживать, Палыча попрошу, чтоб записывал, когда меня дома не будет. Рад, что у вас всё получилось. А цыгана правда забудь: чего нервы мотать? Считай это приключением, радуйся, что жив остался, и сам шоу тоже смотри, лиш-ний раз повеселиться не помешает».
«Спасибо, Лерыч, я так и постараюсь! Хотя трудно, слишком странная эта исто-рия… Хочешь, я тебе запись пришлю?»
«У тебя есть запись шоу?!» – удивился Валера, ведь такое было не принято.
«Да что ты, не шоу, это же до эфира запрещено! Я про цыгана говорю, когда всё это на поляне случилось, там же операторов штуки три было, правда, большинство сбежали, только один снимал».
«У тебя есть запись?! Невероятно!!! Конечно, хочу, присылай!»
Запись пришла только минут через двадцать, медленно загружалась, да и то с пло-хим звуком. Но Валера знал, что в таких случаях делать, и восстановил звук в полной мере, прежде чем смотреть.
Запись его поразила. Он будто снова воочию увидел дорогу в джунглях почти пят-надцать лет тому назад,  погоню и те ловкие кульбиты Флоризеля, которыми тот сплошь опу-
тал всю машину, пока не расправился с их преследователями. Только тогда волосы у принца были короче и темнее,  и кульбиты были ровнее,  чем теперь,  когда ему временами всё же мешала травма колена, так и не прошедшая до конца. Это Николаеву могло показаться, что на-павший на них цыган двигается, как юноша, и летает, как мотылёк. У Флоризеля действитель-но было великолепно тренированное тело, не хуже, а то и лучше, чем у Валерия, хотя Фил и был на восемь лет старше. Однако Валерию было очевидно, что и старые раны, и возраст да-ют принцу о себе знать. Он по-прежнему был и ловок, и силён – но давалось ему это теперь с куда большим трудом.
А вот Игоря почему-то не было жалко. Точнее, жалко-то было, но как-то снисхо-дительно, без сочувствия. Хотя изначально Валерий был готов и сочувствовать, и сопережи-вать, – но теперь, увидев всё своими глазами и услышав то немногое, что прозвучало в самом конце сцены, он вдруг осознал, что понимает принца гораздо больше, чем ожидал, а вот в Игоре, одном из самых лучших своих, самых близких друзей, он был слегка разочарован. И это было даже обидно. Особенно потому, что, лишь собираясь смотреть запись, Валерий за-ранее болел именно за Игоря – как за более слабого. Но уж слишком неприятно было ему ви-деть, как Игорь бежит, бежит и только бежит – ничего не предпринимая в ответ принцу. Ле-онтьеву самому захотелось тогда влезть в экран, а потом и в шкуру Игоря: чтобы остановить этот бег, чтобы вместо Игоря подняться на ноги и драться, драться, давать отпор! Да, действи-тельно, он готов был чуть не на смерть схватиться – и с кем же?! – с принцем! Хорошо хоть, лишь виртуально. Но именно поэтому Леонтьев понял именно принца, а не Игоря, хотя поз-же и пытался убедить себя в том, в чём его убеждал сам Игорь: что тот лишь растерялся, что был в шоке, и лишь поэтому не сопротивлялся. Однако нельзя сказать, что это самовнушение Валерию хорошо удавалось.
– Ну, наложил один раз в штаны, – неожиданно для себя сгрубил он вслух, хотя и вполголоса. – Ну так признайся в этом, хотя бы самому себе! Всё это действительно слишком неожиданно было, кто угодно бы наложил! Но нельзя же и впрямь думать, что всё было как надо, что такая реакция – нормальна! У всех свои тараканы, главное – знать о них, тогда в сле-дующий раз все шансы есть справиться! Кто там сказал, не помню? В фильме каком-то… храбр не тот, кто не боится, а тот, кто умеет бороться со страхом! Игорёш, дорогой мой, ну как ты не понимаешь? Мужество в том, чтобы признать, что ты испугался. Признать, а не бе-жать от этого! Нельзя прятаться от проблем! Если бы ты только мог признать… в следующий раз ты бы просто не смог бы бояться, тебе было бы слишком стыдно, и ты волей-неволей спра-вился бы – и победил бы! Да, победил бы! Победил бы противника – но сначала победив бы самого себя!
Леонтьеву было больно. Больно за Игоря. Он как никто знал, насколько это пре-красный, порядочнейший человек, которого очень трудно было не любить – а значит, и не уважать.


§ 7.

 
В гневе – суров и властен; в беде – мудр и могуч; в суде – проницателен, а в бою – и безумен, и прозорлив; в миру – безвреден, в пиру – фитиль для других; в радости – тих и спокоен, в счастье – крылат и стыдлив…
Таким знали и видели его многие.
Сейчас же Флоризель был просто растерян, растерян и одинок. Даже лучший друг не захотел его понять, не захотел даже до конца выслушать… А, впрочем, говорил он себе, чего же ты ждал? Жаловаться не надо, тогда и самого себя жалеть не будет нужды. Человек один приходит в этот мир, один уходит – и, следовательно, он всегда один. И так и должно быть...
Но жалеть себя всё-таки хотелось. Непривычное чувство, совершенно чужое, но оно всё же прокрадывалось в душу, ело поедом уставшее сердце. Так отдавать себя жизни – целиком, без остатка, – а потом просто потерять её смысл?!
Ну всё, хватит, сказал себе наконец мсье Фи`лип. Никому всё это не интересно. И тебе в первую очередь. Это всё вообще не имеет никакого значения, успокойся, прими всё как есть и живи дальше. Всё равно уже ничего не изменишь, прекрасно знаешь, что будет и завт-ра, и послезавтра, и даже то, что умрёшь не в своей кровати, – даже если своей смертью, как утверждают жрецы. И то, что никогда, никогда, никуда не вернётся Олег Даль.
Мрак не проходил, он  и  не должен был куда-либо уходить;  но Флоризель закрыл
глаза, сложил колени лотосом и попытался от этого мрака отгородиться. Да, он никуда не уйдёт, но зато Флоризель сможет просто с ним жить, жить, не обращая на него никакого внима-
ния. Это и было главное – умение жить с тем, с чем, как кажется, жить совершенно невозмож-но.
Где-то через полчаса, всё ещё ощущая болезненную тяжесть в середине груди, мсье Фи`лип спокойно и мирно восседал в своём любимом кресле, потягивая дымок из разго-рячённой трубки и листая какой-то несусветно скучный журнал, видимо, забытый в доме пре-жними его хозяевами. За спиною матово поблёскивало полумёрзлое стекло, где-то в глубине окна подвывал высокий ветер и скрипели над головой под невидимой его поступью чердач-ные половицы… Осень воротилась обратно, прогнав прихотливую атаку зимы.
Как хорошо было бы, если бы Валера вернулся именно сейчас! Ещё через полчаса Флоризель снова устал. Нервы, что ли, сдают? Хотя… нервы у него сдают уже двадцать лет подряд. При такой жизни их вообще не бывает, только опыт удерживает совершить что-нибудь и вовсе несусветное…
Уставший Флоризель начал ходить по комнате взад-вперёд, как маятник. Сделал несколько упражнений посложней и снова начал ходить. Протянул так ещё полчаса. Снова сел, и снова голову начали одолевать мысли. Надо было подумать о саратовских – но стоило этим сызнова заняться, как и прежние тяготы тоже воскресли. Имеешь право – не имеешь права… И что только делать, с собой-то? Пока не решишь, на что ты годен, сил нет мнимую пригодность свою употреблять. Вроде надо – а вроде и не можешь. Вроде как тогда солжёшь самому себе… Принц чувствовал, что не готов. Не готов решать все те проблемы, что так привычны были ему, так знакомы уже давно, сомнения не отпускали, возвращались снова и снова, как те демоны, что всемером пришли взамен прежнего одного…
Флоризель злился на себя, ругался: что ж ты ерундой время своё занимаешь, и сил столько ей отдаёшь? Но это оказался для него слишком принципиальный вопрос. Он чувст-вовал себя слишком изуродованным, слишком порочным, чтобы кого-то учить и настав-лять… Ему даже пришло в голову, что пора, пора готовить наследника. Слава богу, и выбор есть, и готовы они оба, старшие, каждый, правда, на свой лад…
Юргис, безусловно, ближе к самой породе Флоризелей как таковой. Бесшабашен, правда, чересчур пока ещё – но чист душой, образумится, как только понадобится. Владик, наоборот, хоть сейчас может взять на себя любую ответственность – но слишком он всё-таки правилен, правила однажды для него могут всё остальное загородить, да и фантазии хорошей нет, способности на нестандартные решения… Флоризель в который раз убеждался всё боль-ше, что Юргис – его наследник, именно он, и никто другой. И потом, Юргису уже пришлось пережить кое-что очень серьёзное, это ему поможет.
Мсье Фи`лип снова и снова ловил себя на мысли, что и он сам тоже уже готов. Го-тов уйти. Готов успокоиться… Да, именно этого так жаждала теперь его душа: покоя, отдыха. Он не отдыхал уже больше двадцати лет… Он имеет право. 
И – опять. Опять о его правах. Какое право?! Какое?! Юргис ни черта пока не мо-жет сам. Даже если и в самом деле решиться, всё равно надо как минимум целый год держать его при себе. А ведь он учится,  хочет институт во что бы то ни стало закончить. И хорош же
он будет, добросердечный и мудрый отец, если вырвет его оттуда… Образование в любом случае необходимо, нельзя его прерывать, и тем более, раз необходимо оно ради творчест-ва…. Значит, принцу ещё несколько лет ждать надо будет, да и неизвестно, каково сложится у Юргиса после окончания – может, заказы сразу посыплются, контракты, благо, парень и в са-мом деле талантливый, уже сейчас очевидно, что в своём деле мастер будет. И, как любому другому в таком возрасте, разумеется, опять-таки во что бы то ни стало захочется ему опыта побольше приобрести, в профессии своей утвердиться как следует… А это никак, ну никак не может сочетаться с обучением. С обучением его истинной роли… Господи, сказал себе с отчаянием Флоризель, сколько же мне ещё жить надо?!
И – одёрнул себя: ты что это, брат, а?! о смерти думаешь, что ли?! Очнись!
Он и вправду очнулся: два часа уже миновало,  и дверь скрипнула снова,  впуская в
натопленную комнату морозливый воздух и слегка подрагивавшего и подпрыгивавшего Вале-ру. Он постучал ботинками об пол, закрыл дверь поплотнее, скинул верхнее и присел к ухо-дившему огню.
– Тебе повезло, – пробурчал он, отдавая принцу компьютер и потирая побелев-шие руки. – У тебя тут почти жарко! А я пока в гараже сидел, сам на снежинку похож стал: весь прозрачный и кости хрустят. Там холодрыга – не думал даже! Надо было гораздо теплей одеваться, и дурак же я был!
И поглядел на приятеля внимательно, осторожно:
– Ну как, от наваждений своих очнулся?
Флоризель фыркнул легонько и скривился малость:
– Может, мне и не стоило так с ума сходить, но только фактов это не изменит.
– И в чём же заключаются факты?
Принц ответил не сразу, будто нехотя:
– Один из фактов, в частности, заключается в том, что я вполне успешно успел на-учиться, и не только научиться, но и даже привыкнуть вести себя как самый обыкновенный бандит.               
Валера несчастливо округлил глаза, но потом вздохнул поверхностно и спросил:
– Бандит, говоришь? Интересное соображение. И откуда, позволь тебя спросить, ты взял такой факт?
Принц ухмыльнулся, пристально вглядываясь в глаза артисту.
– Валер, я понимаю, ты в это не веришь. Но неужели ты сам не понимаешь, наско-лько моя реальная жизнь отличается от той сказки, которую ты, почти наверняка, успел нари-совать у себя в мозгу? Ты не можешь не понимать, что знаешь обо мне ничтожно мало, и не можешь не понимать, что не знаешь прежде всего тех вещей, о которых и мне самому гово-рить, а то и вспоминать было бы противно. А эти вещи, Лера, – принц перешёл на учитель-ский тон, который так редко дозволял себе в отношении лучшего друга, – а эти вещи иногда бывают по-настоящему отвратительны. – Принц сделал паузу, затягиваясь. – И самое гадкое в том, что именно такие вещи время от времени делаю именно я. – Он больше не смотрел на Леонтьева, он снова глядел куда-то сквозь пол.
– Вещи, которые никогда бы не сделал Олег Даль? 
Может, Леонтьев и знал об истинном образе жизни принца очень и очень мало, но интуиции ему всегда хватало на то, чтобы довольно прилично восполнить подобный про-бел.
– Именно.
– Например?
– То, о чём я уже говорил.
Валера выдержал паузу:
– То, что ты якобы напал на якобы беззащитного человека, и к тому же якобы ради забавы?
– Не якобы, не якобы и не якобы, – в упор заявил принц.   
Валера опять выдержал паузу, на этот раз дольше.
– Значит, ты действительно напал на человека, действительно на беззащитного и действительно ради забавы? – усмехнулся он. – Давай, по порядку. Поясни.
Фи`лип взглянул на друга немного озадаченно.
– Ну, давай, Фил, начнём с того, что ты на него напал. Ты хотел на него напасть?
– Хотел.
– Всерьёз?
– Всерьёз.
– То есть ради того, чтобы убить, или покалечить, или причинить ему вред?
Фи`лип снова недоумённо взглянул на друга.
– Разумеется, нет, – удивился он.
– Тогда в чём же заключалось нападение?      
– Я не понимаю, какой ответ ты хочешь от меня получить!
– А я понимаю, что одно утверждение мы уже опровергли. Никакого нападения не было, – пожал плечами Валерий.
Мсье Фи`лип расхохотался:
– Хорошо у тебя получается!
– Да я и сам считаю, что неплохо, – улыбнулся артист.
– Валер, ты же даже понятия не имеешь, в чём было дело. Заочно ты судить всё равно не можешь!
– Правда? – Только сам Валера знал, к чему относится это «правда?». – А, может, попробуем? Давай, что у нас там второе? Про беззащитность?
Принц только усмехнулся, отворачиваясь.
– Вот скажи. Ты хотел, чтобы он был беззащитным?
– Ещё меньше понимаю, что ты имеешь в виду.
– Ну, если бы, например, у него под ногой валялась бы палка, ты бы хотел, чтобы он её увидел и ею воспользовался? Ты бы хотел, чтобы он был с тобой на равных и защи-щался, или ты бы хотел, чтобы палки он так и не заметил и просто позволил бы тебе себя убить, избить, или что ты там собирался с ним сделать? Ты хотел, чтобы он защищался, или ты рад был, что он беззащитен? 
Флоризель начинал понимать:
– А-а! Вот как ты повернул!
– Разве я «повернул»? Может, я всего лишь «поставил на место»?
– Хм!
– Ты можешь ответить на мой вопрос?
– Разумеется, я хотел, чтобы он защищался. Но ведь у меня было оружие, а у него – нет.
– Ну, знаешь, это ещё ничего не значит! Или, может, это была беззащитная жен-щина, слабая и безоружная? – решил Леонтьев поиздеваться над приятелем.
– Я могу не отвечать на этот вопрос?
– Можешь. Но это всего лишь значит, что твой противник был слабее тебя. Ты на-пал не на беззащитного, а на более слабого. Вот тебя бы, на его месте, это вряд ли бы смути-ло, не так ли?
– Валер, я понимаю, что ты пытаешься меня оправдать…
– Ни черта я не пытаюсь тебя оправдать! Я пытаюсь тебе мозги вправить, чтобы ты не придумывал тут невесть что!  Да, у тебя было оружие,  а у него – нет. Но ведь ты даже не собирался этим оружием всерьёз воспользоваться! Я так понимаю, это вообще была в некото-ром смысле бутафория!
– Он-то этого не знал.
– «Он-то этого не знал»! – передразнил Леонтьев. – И что?! Что, он не мог сопро-тивляться?! Вот скажи, ради чего ты это сделал, ради чего?! Ведь у тебя же была какая-то цель!
– Ну, была.
– Какая?
– Проверить.
– Что  проверить?
– Настоящий мужик он, или нет.
– Вот! Вот! – вскричал Леонтьев. – Вот видишь?! Великолепная, между прочим, цель! Благородная даже! Дать человеку возможность доказать,  что он настоящий мужик,  дать
ему возможность почувствовать себя настоящим героем! Да тут просто необходимо было, чтобы ты был сильней!
– Валера, я не об этом. Я не об этом! Я о том, что проверка эта  –  дурацкая  фанта-
зия, прихоть, из-за которой я заставил другого человека испытать настоящий ужас. Униже-ние, отчаяние, страх… Я поступил как самый настоящий садист, по сути, я позволил себе из-деваться над другим человеком!
Флоризель говорил совершенно всерьёз, но именно эта серьёзность и вывела Ле-онтьева из равновесия окончательно. Она его «совершенно всерьёз» рассмешила, так, что он уже не мог сдерживаться.               
Флоризель посмотрел на него возмущённо и растерянно:
– Чего ты хохочешь, ради бога, чего тут такого смешного?!
– Извини меня, Фил, извини! Но ты не представляешь, как это звучит, в твоих-то устах!
– Да ты можешь мне объяснить, наконец?! Я тут смешного абсолютно ничего не вижу!
Валерий успокоился.
– Ну, хорошо. Ответь мне на один вопрос: ты хотел над ним издеваться? Хотел?! Может, ты получил от этого удовольствие? От того, что увидел, как он от страха трясётся, как он извивается, пытаясь от тебя увернуться?! Ты получил от этого удовольствие, или нет?! Ты этого добивался – чтобы он был вот таким униженным, отчаявшимся и в штаны наложил?! Ну, отвечай!
– Нет, – Флоризеля начали посещать догадки.
– Ну, вот и всё! Вот и всё, Фил, ради бога! Да знаешь, что я тебе скажу?! Знаешь, что я скажу?! Да если бы ты не был Олег Даль, тебе бы просто в голову не пришло бы из-за всего этого так мучиться! Ты бы вообще бы на следующий день бы обо всём бы об этом бы за-был, а если б и вспоминал бы, то лишь о том, каким ничтожеством себя показал Николаев! Уверен, любой другой на твоём месте воспринял бы эту историю именно так, и оправдывать Игоря бы не стал, и уж себя-то винить в чём-либо им бы и в голову не пришло! Ну, не выдер-жал человек испытания, не выдержал, – да только поэтому ты себя и винишь! – а если б вы-держал?! А если б он действительно как настоящий мужик бы себя показал?! Если б он стал бы сопротивляться, сообразил бы всё-таки палку ту взять, а, может, даже тебе сумел бы отве-тить как следует – знаешь, что было бы? Знаешь? Я вот знаю! Тебя бы тогда от гордости рас-пирало бы, ты бы в восторге был! Ну, разве ты не этого хотел, не этого – чтобы он настоя-щим мужиком оказался, чтобы он себя показал? Разве не этого?! Разве ты не это надеялся уз-нать, когда решил его вот так проверить?      
Флоризель какое-то время просто молчал, пристально взирая в лицо приятеля. По-том посмотрел на огонь, немного расшевелил тлеющие уголья и спросил:
– И давно ты знаешь?
– Знаешь ли, слухами земля полнится. А если ты про подробности, так, по-твоему, что я с  твоим компьютером всё это время делал?  У них же там две камеры были, а не одна,  а
разбил ты только одну. Там же всё видно! Я даже не понимаю, зачем Николаев показывает эту запись всем и каждому. Хотя если бы ничего слышно не было… – задумался вдруг Валера. 
– Погоди, ты хочешь сказать, что ты знал, что это я, ещё до того, как увидел эту за-пись?
– Её ведь и другие видели. Правда, я догадываюсь, в основном те, кто однозначно «верно её истолкует». Кто к Игорю настолько хорошо относится, что плохо о нём всё равно думать не станет, ну точно как я. Ты ж понимаешь, надеюсь, что вся эта история – для меня не основание, чтобы Игоря больше не любить и не уважать, даже если я, в отличие от других, понял её действительно правильно? Так вот, эти другие и мне кое-что рассказали. Возмуща-лись, между прочим, страшно, а вот Игорь для них после всей этой истории – ну, просто ге-рой. Они даже не заметили, что он далеко не как герой себя вёл.
– Он просто растерялся. Я слишком резко на него набросился…
– Уверен, что он именно так себя и оправдывает! Хотя даже на плёнке, на самом краешке, видно, что девчонки ему на палку показывают, можно даже расслышать, как они ему
о ней кричат, мол, возьми палку, возьми, она рядом! Не знаю, Игорь, конечно, парень хоро-ший, добрый, и в случае чего в беде не оставит, и вообще он вовсе не такой хилый, как кажет-ся. Но здесь он, как мне показалось, если и растерялся, то только от страха. У него просто от страха мозги переклинило, вот он и не сообразил ничего! Он даже не пытался сопротивлять-ся, даже не думал об этом, я уверен! Просто сразу сдался, пусть даже и от неожиданности, и ничего не делал, только уворачивался. – Валера вздохнул.– Может, правда, у него было мало шансов, но даже если он поначалу растерялся, у него ведь ещё полно времени было, чтобы взять себя в руки! Конечно, со стороны сложно судить, но всё, что произошло, по-моему, лишь о том говорит, что Игорь в таких вот ситуациях теряется, вместо того, чтобы собраться как следует, мобилизовать все свои силы, как психологи говорят. Вот если бы он справился со страхом, то и с растерянностью справился бы, и сопротивляться бы смог! Он просто не сумел взять себя в руки, это факт, об этом можно только жалеть. Он, конечно, не спецназовец, но что если бы он был не один, например, если бы от него зависели бы другие люди? Кстати, и тогда, в лесу!… Ему же не пришло в голову, что девушки тоже могут пострадать! А он, счи-тай, был там единственный мужчина – корреспонденты ведь не в счёт! Корреспонденты все-гда считай декорация. Они вмешиваться не могут, у них профессиональное – в нейтралитете оставаться! Так что, дорогой мой, если бы на твоём месте был бы настоящий бандит, и он бы захотел напасть на девушек, немного же у них шансов было бы избежать беды! Хотя, возмож-но, он и спохватился бы… но, не исключено, что слишком поздно.      
Фи`лип долго молчал, а потом сказал тихо:
– Может, насчёт него ты и прав… Но… Ты спрашивал, и я отвечу: мне понрави-лось. Я испытал удовлетворение. От того, что имел власть над человеком, от того, что распо-ряжался им по собственному усмотрению.
– Правда? – с любопытствующим сомнением откликнулся Валерий. – Именно от этого, ты уверен? От власти над ним?
Флоризель посмотрел ему в глаза, а потом ответил уже не так уверенно: 
– Не знаю… Не знаю, отчего, но удовлетворение точно было.
Леонтьев задумался. Он умел ощущать других людей, их состояние, их мысли. Он всегда не столько додумывался, о чём думают другие, сколько просто понимал это, подсозна-тельно. И поэтому сейчас он попытался представить себе, каково было Флоризелю тогда, в лесу.
Они молчали минут пять-десять, а потом Валерий неожиданно резко обернулся к другу; глаза его сияли, будто он сделал чудесное открытие:
– Ощущение права? У тебя было ощущение права на то, что ты сделал? Может, ты не удовлетворение чувствовал, а правоту? Или, вернее, удовлетворение не от власти, а от этой правоты?
Флоризель оставался задумчив.
– Фил, подумай. Пожалуйста. Никогда в жизни не поверю, что ты мог испытать удовольствие от чужого страдания.  Ну,  это же просто смешно.  Если тебе в тот момент было
приятно, проанализируй, почему. Не надо сразу списывать на свою якобы подлость, хотя я и понимаю, тебе сложно не обвинять самого себя. Для интеллигентного человека это слишком древняя традиция – везде искать именно свою вину.
Флоризель долго думал, а потом усмехнулся:
– Я тебя понял. Но если бы это и было так, то мне, как интеллигентному человеку, просто пришлось бы признать именно свою вину. Потому как я не имел бы права думать, что имел на всё это право.
– Что ещё раз доказывает, что ты именно такой Олег Даль, каким и был! 
Друзья взглянули друг на друга и рассмеялись.
–  Знаешь,  –  улыбнулся Валера,  –  а ведь ты имел на это право.  Абсолютное.  Не знаю, поступил ли ты как Олег Даль, но ты поступил как цыган, настоящий цыган – потому что не стерпел чужой слабости! –  и как настоящий король –  потому что не стал его сразу презирать,  а подверг испытанию! В конечном счёте получается, что ты поступил как настоя-щий цыганский король, а ведь ты он самый и есть, наконец! Так что всё абсолютно правиль-но, дружище, всё правильно. Ты поступил именно так, как должен был поступить. С той толь-ко поправкой, что как интеллигентному и благовоспитанному Олегу Далю тебе это не понра-вилось.
Они снова взглянули друг на друга, и рассмеялись ещё сильней.
– Я не просился быть цыганским королём.
– Но ты им стал.
Цыганский король достал свою трубку, набил её табаком и мирно, тихо её заку-рил. Потом устроился в кресле поудобнее, сжался в плотный, маленький комок и застыл вместе с ней словно преувеличенная фигурка нэцкэ.
Валера последовал его примеру, но не до конца: прикурил обычную сигарету и, за-тягиваясь, залез на кровать и развалился на ней, растянувшись с удовольствием, словно кошка.               
На середине трубки из глубины кресла глухо донеслось:
– Я устал. – Принц тяжело вздохнул. – Я страшно устал. Мне всё надоело. – И до-бавил, почему-то очень добродушно: – И почему я тогда не умер? Я предпочёл бы умереть Олегом Далем. Пусть даже и от белой горячки.
– У-у! – деловито протянул артист. – И давно это с тобой?
Принц какое-то время прикидывал.
– Наверное, все эти двадцать два года. – Он сделал тягучую паузу. – Но вот догады-ваться начал, наверное, только лет семь назад. Всерьёз задумываться… – он снова вздохнул, – …сам знаешь, когда. – Снова пауза. – А окончательно понял тогда, сразу после леса.
– Не очень хорошая тенденция.
– А хорошо жить чужой жизнью? Я все эти годы делаю именно это. И все эти го-ды старательно пытаюсь забыть, что я Олег Даль. И даже делаю вид, что верю в это. Невоз-можно так жить!
Леонтьев внимательно посмотрел на принца:
– У меня чувство, что ты задумал что-то нехорошее. Не знаю, правда, что именно.
– Я всего-навсего хочу уйти, Валера. Всего-навсего. Но я этого очень хочу. И как человек, как нормальный человек, я имею на это полное право. – Он тяжело вздохнул. – Вот только как именно тот человек именно в той роли –  я просто не могу этого сделать. К сожалению, в нашем мире действительно есть незаменимые люди, хотят они этого, или нет. И я – один из таких вот «незаменимых», и я вынужден жить, жить так, как меня принуждают. Зна-ешь, всё это – просто страшный голод, голод по всем тем отпускам, которые бывают у всех людей, только не у меня. У меня не бывает отпусков, одни названия. Либо я работаю, и моя работа – сплошные кризисы, сплошные катастрофы, то здесь, то там, либо я лечусь. Лечусь от всех тех,  и физических,  и психологических,  и моральных стрессов, что я зарабатываю на этой работе. А, по сути, это только ещё один стресс, но своего рода. Ведь не могу же я при этом не помнить, что не просто отдыхаю, что меня лечат. Возможно, я и отдыхаю, физичес-ки и морально, но само знание, что я не могу отдыхать как хочу и когда хочу, что даже отдых для меня – один из пунктов моего сверхточного расписания… Жизни нет. Самой жизни у меня нет. Я просто машина с определённой программой, с успехом используемая по своему назначению и время от времени проходящая техосмотр и ремонт. Я не человек. Я все эти двадцать два года – не человек.    
В комнате повисла тяжкая тишина.
– У нас ещё есть немного времени, – произнёс Леонтьев. – Мы ещё можем с тобой просто погулять, развлечься… Давай, а?
Принц перегнулся через подлокотник:
– Я не могу решить, что делать с саратовскими.  И  знаешь,  почему?  Потому что я
не чувствую права решать. А ведь я обязан буду решать, обязан. И обязательно решу что-ни-будь. Вот только каким будет это решение, в моём нынешнем состоянии? По опыту знаю, по чужому особенно, насколько вредно, небезопасно просто принимать решения, когда сам не знаешь, чего хочешь! А именно этого я и не знаю: чего хочу… Нет у меня никакой стратегии. Потому что главнейшим пунктом в этой стратегии должен стать факт, что я – цыганский ко-роль, а я даже не верю, что я это я, Лера!
Принц вернулся обратно, но комочек чуть помягчел.   
Леонтьев тоже тяжко вздохнул.
– Ты это ты, Фил, – ответил он. – Просто тебе приходится делать то, чего не хочется. Но с этим можно только смириться. Мы пойдём гулять, или нет?
Фи`лип улыбнулся:
– Пойдём.