домовой

ДОМОВОЙ.

Домовой ходил по пустой квартире, заглядывал в комнаты и вздыхал. Чесал седую бороду, подолгу задумчиво сидел на полу, сжимая что-то в руке, и вспоминал. Он вспоминал людей, которые здесь жили, их смех и слезы. Эта квартира сдавалась, и Домовой привык к частой смене жильцов, и раньше всегда радовался дням, когда одни жильцы уже съехали, а новые еще не заселились. Но теперь это было в прошлом и в одиночестве ему было тоскливо. Он вздыхал и вспоминал Художника.

Домовой любил стоять за его спиной и смотреть на холст. Ему нравилось то, что там появлялось, море ли с багрово-алым закатом, ваза ли с цветами у открытого окна с развевающейся легкой и прозрачной занавеской. Они творили вместе. Он и Художник. Художник кистью, а Домовой своей радостью или грустью.

Домовой часто прятал у Художника тюбики с краской, а Художник ругал нечистую силу, кряхтя и что-то шепча себе под нос, ходил по квартире в ее поисках. А Домовой ходил за ним, заглядывал вместе с Художником под кровать, под стол, смотрел в шкафу, на кухне  и ванной комнате, так же качал головой и шевелил губами, перечисляя места, где еще не смотрел. И также как Художник, когда поиски начинались по третьему кругу, с маской непонятной безысходности разводил в стороны руки, замирая так на мгновение, и потом так же звонко хлопал себя по ногам. Так повторялось каждый день, и Домовой радостно потирал ладошки, в предвкушении любимого момента. Как и много другое - это стало своего рода ритуалом.

 Не найдя краску Художник  брал из холодильника неизменную бутылку минералки, кусок колбасы, резал хлеб, садился и задумчиво ел. А Домовой, тихонечко посмеиваясь в бороду шаркая тапочками, шел к холсту, доставал из кармашка тюбик и клал его на место. Садился рядом в ожидании Художника. Когда тот возвращался,  Домовой заглядывал ему в глаза, пытаясь понять, не сердится ли Художник. Но Художник всякий раз молча смотрел на найденный тюбик, покусывая губу, потом садился в свое любимое кресло и закуривал трубку. Домовой и сам хотел рисовать, но  не умел, и когда он смотрел на Художника, то представлял себя на его месте. Это он, Домовой, стоит сейчас там, у холста. Он смешивает краски, смешивает их, а потом аккуратными мазками наносит их на холст. Это он творит. И Домовой вздыхал.

Ночью он открывал кран с водой, садился на краешек ванны, глядя, как льется вода. Потом подставлял ладошки, сложенные в пригоршни и блаженно улыбаясь, плескал ее себе в лицо. Расчесывал бороду, протирал тапочки, мыл руки, ведь он очень любил чистоту. А потом замирал в ожидании. Через несколько минут просыпался Художник, и, шлепая босыми ногами по полу, что-то бормоча и сонно покачиваясь, шел в ванную и закрывал кран. Домовой выходил из ванной и прятался за дверью, он никогда не заходил туда, если там был Художник, ведь он был воспитанным Домовым. Он терпеливо ждал и как только Художник выходил, убегал на кухню, наступая по дороге на скрипящую половицу. Художник вздрагивал, сонно морщился в темноту, вздыхал, шарил по стене в поисках выключателя и зажигал свет. Жмурился, проходил на кухню, чесал затылок, что-то шептал и, зевая, отправлялся спать. Домовой крался за Художником на цыпочках, стараясь не шуметь, обходил скрипучую половицу, и провожал его. Махал  на прощанье ручкой и шел на кухню, проверять порядок и чистоту. По дороге он смотрел картины, расставленные вдоль стен, останавливался перед ними,  принимая позы Художника, чесал так же затылок и так же что-то шептал, а затем из кухни доносился звон посуды и скрип двери.
 Сначала Художник пугался, ходил по дому в поисках постороннего и каждую ночь, таращась в темноту, ждал, а когда все-таки засыпал, то вскакивал в холодном поту от этих странных звуков. Потом привык и уже не переживал. Но все равно, каждую ночь ходил закрывать кран в ванной. И это уже вошло в привычку. Так они и жили.
Художник писал картины, ходил в магазин и выносил мусор. Иногда у него заканчивались деньги, и Художник хандрил.

И тогда приходили люди. Домовой не любил их. Они уносили с собой их картины. Но Художник радостно потирал руки и тогда по квартире распространялся запах жареной картошки и Домовой радостно смотрел, как Художник режет соленые огурчики и звонко хрустит ими.

И тогда приходили гости, они пели веселые песни, и шутили. Это очень нравилось Домовому. Домовой смеялся вместе с ними над их шутками, подпевал тоненьким голоском. А когда все уходили, он вместе с Художником  провожал их до двери, махал  на прощанье, звал приходить снова.

Но и свое дело он не забывал, он продолжал прятать краски, шуршал, скрипел, звенел, вообщем, делал все то, что положено порядочному Домовому.  Он не хотел пугать Художника, просто так он выражал свою радость и веселье, тоску и грусть, или просто напоминал о своем присутствии. Но иногда  и он шалил. Спускал в туалете воду, ронял на пол ложки или вилки, прятал вещи, ухал и даже клал в свой кармашек бритву Художника. Значит, не все было чисто в квартире, значит, Художник не моет посуду, не подметает пол, не поет песен. И Художнику становилось стыдно. Тогда он убирал квартиру, пел, мыл и Домовой успокаивался.

 А иногда отключали свет, и они вместе сидели со свечой. Тогда Домовой вспоминал другие времена и вздыхал. И Художник тоже вспоминал, грустил, наливал в стакан горькой, пил и писал стихи. А Домовой сидел рядом. Читал то, что написал Художник, слушал грустные рассказы Художника о своей несчастной любви, о дружбе и предательстве, смахивал ручонкой слезы со щек, вытирал кончиком бороды глаза и часто уходил грустить на крышу, повторяя запомнившие строки. А когда приходил, то Художник ходил комнате и громко декламировал одно из любимых своих стихов. Домовой ходил вместе с ним и вторил ему тихо и грустно:
О чем молчать? Не о печали
О том, что вечер глух и нем
О том, что горько не кричали
О том, что не было измен.
О том, что годы пролетели,
Посеребрила седина,
Что одиноко светит месяц.
Так будет завтра и всегда.
Что от веселья и обиды
Нет уже разницы большой…
О чем кричать своим молчаньем?
О чем молчать своей душой?

В конце стихотворенья Художник обычно прижимал молитвенно руки к груди. Домовой делал так же. Художник наливал еще и еще, что-то опять писал, потом засыпал. В такие ночи Домовой не шумел. Он сидел, смотрел на пламя свечи и жалел. Жалел себя, Художника и всех, всех, всех.
А наутро все начиналось снова, Художник, как всегда искал краску, иногда подмигивая своему отражению в зеркале, Домовой ходил за ним, потом возвращал ее на место и вставал за спину Художника, чтобы лучше видеть.

Порой на Художника находило. И тогда Домовой прятался на кухне. А Художник сыпал проклятьями, швырял все, что попадало ему под руку, ломал кисти. Значит, работа не ладилась. В такие минуты Домовой не хотел видеть Художника и радовался, что это бывало очень редко. Когда гнев утихал, Художник мурлыкал какую-нибудь песенку, Домовой облегченно вздыхал и возвращался на свое место за его спиной. Иногда Художник разговаривал вслух и Домовой отвечал ему, представляя, что Художник разговаривает с ним. И Домовой чувствовал себя самым счастливым Домовым на свете. И тогда от радости он с новой силой принимался стучать в окна и скрипеть половицей, звенеть чашками и плескаться водой.  И Художник, смеясь, говорил, что вот, мол, опять, Домовой расшалился. А Домовой был этому страшно рад. Он раздувался от гордости, гладил свою бороду, а, иногда не  сдерживаясь, подпрыгивал и хлопал в ладоши. 

Так сменились зима, весна, лето и осень. Им было хорошо вместе. И однажды Художник сказал, глядя в окно, что он не верит в сказки, но вот в Домового верит и, что нарисует его, а для этого тому надо встать перед мольбертом.  Домовой замер, не в силах поверить словам Художника, потом захлопал в ладоши, и принялся танцевать, смеясь и кружась по комнате. Художник тоже улыбался и открывал тюбики краски. Потом Домовой встал перед ним и замер. И Художник рисовал.

Он рисовал комнату, холст, себя, рисующего, даже дерево за окном. Домовой терпеливо ждал. А Художник довольно улыбался, так  он делал всегда, если ему нравилась его работа.  А потом быстро подписался в углу картины, так он тоже делал всегда, а значит,  работа закончена. И Художник отправился мыть руки, а Домовой не в силах бороться с искушением, бросился к холсту и замер. Он смотрел на рисунок и не видел там себя. Он подошел ближе, там было все как надо: и комната, и Художник с кистью в руках у мольберта, а около него на полу валялись тряпочки, разноцветные от красок, штора и окно. И даже дерево за окном. Все было как в действительности, только не было на рисунке его- Домового.

Он стоял и смотрел, потом понурил голову и медленно побрел на кухню, не понимая, почему его Художник обманул. По дороге он открыл в ванной кран, грустно заскрипел половицей, громко вздохнул и разбил чашку. От обиды. Об пол. Так он ни когда не делал. Пришел Художник, покачал головой, собрал осколки, налил минералки и сел за стол. А Домовой уже опять стоял у холста и смотрел. Он был очень расстроен и старался сдерживать слезы. Он не сердился на Художника и не желал ему зла. И даже надеялся, что Художник, когда-нибудь позовет его с собой. Потом пришел Художник, неся с собой чашку, из которой поднимался пар. Он встал рядом с Домовым и сказал, глядя на рисунок, что очень не плохо получилось, и улыбнулся. Домовой кивнул и вздохнул, а Художник сказал громко, что рисунок закончен, и Домовой может посмотреть на себя. Только чтобы увидеть себя, надо очень хорошо присмотреться. Домовой присмотрелся, но ни чего нового не увидел и ушел расстраиваться на крышу. И просидел там целый день. А когда вернулся, Художника не было. Совсем. И его картин и красок, и разноцветного от красок рабочего халата, и потертых джинсов и кистей, и его любимой чашки...

Домовой бросился в ванную: нет бритвы и зубной щетки, полотенец и белья!.. Домовой сел на краешек ванны и заплакал. Уехал. Как все. Он открыл кран, медленно шаркая тапочками, поплелся на кухню, два раза скрипнул половицей и посмотрел на стол. На столе стояла одинокая бутылка минералки. Он вынул из кармашка тюбик краски. Крепко прижав его к груди, пошел в спальню и там, на полу, увидел тот самый холст, на котором его рисовал Художник. Домовой встал на колени и нежно погладил его. И вдруг улыбнулся – на рисунке был он – Домовой! Вот он стоит за спиной у Художника, вот он прячет краску в свой кармашек, вот он гладит свою бороду. А в углу рисунка вместо подписи было написано «На память. Не скучай!». Домовой улыбнулся и сел рядом с рисунком. Теперь он так проводил все свое время. Он сидел на полу у холста, сжимая в руке заветную краску. Вздыхал, гладя рисунок, и вспоминал. Вспоминал Художника. Всматривался в картину. Все было в ней. Он, Художник и вся жизнь. И Домовой тихо декламировал в пустоту, представляя, что рядом сидит Художник, и вторит ему тихо и грустно:
О чем молчать? Не о печали!.........