Большие и маленькие дороги Придонья

                моему дяде Калусту С.

        Ясное летнее небо поражало своей чистотой, а светлая бескрайняя даль придонской ковыльной степи, некогда называемой Диким полем, наполняла душу чувством свободы. Воздух был таким сладким, что хотелось надышаться им впрок, на долгие годы вперед. И это несмотря на то, что совсем рядом, поднимая в воздух дорожную пыль, с ревом проносились многочисленные автомобили. 
        Трасса Ростов-Таганрог, минуя мост через небольшой овраг, поднималась на взгорок и терялась за ним. Почти перпендикулярно ей по дну оврага тянулась еле заметная дорожная насыпь. Заросшая травой и кустарником, местами обрываясь, она исчезала в степи. Это была старая дорога из Ростова в сторону армянских селений.
        Армяне здесь живут давно, почти четверть тысячелетия. Мало кто на бескрайних просторах России знает, какая большая армянская община существует в этих местах. И конечно же, представления не имеют, что в конце восемнадцатого века именным указом императрицы Екатерины Великой из Крыма в Россию были переселены десятки тысяч христиан. Греки в основном расселились в Приазовье, армяне - в Придонье, вокруг крепости Святого Дмитрия Ростовского. Где основали город и несколько сел.
        Старая заброшенная дорога и вела в некоторые из этих сел. А точнее - в Чалтырь и Крым.
        Глядя на насыпь, можно было представить, как по этой грунтовке наши деды тряслись в дрожках, шли пешком, вели на продажу или наоборот - с рынка свой домашний скот. Зимой лихо неслись на санях, мерзли в пути. По ней же, думаю, во время войны и отступали от наседавшего противника, потом походным маршем уходили на запад, а после победы возвращались домой. А некоторые из них, как и на других больших и маленьких дорогах, в других местах, творили здесь свои не совсем законные дела.
        Странное это было время. Трудное и опасное, но вместе с тем интересное. Интересное в первую очередь на людей и события. Разруха и голод многих заставляли сплотиться и, стиснув зубы, работать на победу, на восстановление израненной страны. Работать ради куска хлеба, чтобы прокормить себя и своих детей. А были такие горячие головы, которых те же разруха и голод толкали на совсем другое: на дерзкие поступки, зачастую сопряженные с серьезными нарушениями закона.
        В то время за Ростовом, в бескрайних степях Придонья, орудовали многочисленные банды налетчиков. Засев у дороги, перехватывали дрожки возвращающихся с базара  торговцев. Обчистят одного, другого, да и в степь, иди свищи. Или магазин сельский под шумок тряханут, а товар - на черный рынок или сами проедят-прогуляют.
        Каждая банда имела свой надел, свои дороги, хутора и села. В одном месте грабил Пискун, в другом - Васька Серьга, а в районе армянских селений - Асватур по кличке Согомон. Селяне знали, кто где орудует, предупреждали своих: мол, туда не езжай, Васька обчистит, как липку, а здесь будь осторожен - Пискун тоже не подарок. Да и Согомону под горячую руку не попади, хотя он и справедливее прочих.
        До смертоубийства доходило крайне редко, сильно не беспредельничали, но бывали исключения. Таким исключением был Васька Серьга. То ли жадным был сильно, то ли принципы такие имел, но обдирал он проезжих торговцев, драгалей и просто селян до нитки. Как говаривали про него: этот и убьет, чтобы последнюю рваную овчину из-под зада увести. Имея в виду, изношенные овчинные тулупы, в которые драгали кутались в холодные ночи, укрывались ими или стелили под себя, чтобы мягче было трястись по грунтовкам.
        Возмущенные Васькиным беспределом селяне стали искать защиты у другим главарей банд. В милицию не шли - боялись. А может, и шли, но толку-то - властям не до них: война, разруха, голод, и если верить прессе - продолжают свирепствовать враги народа.
        Пожаловали ходоки и к Асватуру. Тот выслушал их и пригласил к себе Ваську. Очень уж авторитетным человеком был Асватур в то время, не мог отказать ему Васька, пошел на встречу. Тем более, встреча та сулила хорошую попойку, закуску и веселье под песни местных музыкантов.
        Сидят, значит, пируют, песни поют, а по ходу обсуждают пределы Васькиной жадности. Но нет ей предела, беспредельна она, жадность Васькина, потому и беспредельничает, народ до нитки обдирает, губит почем зря. И так с ним Асватур, и этак, а Васька, как говорится, слушает да ест, то есть, пьет. Головой кивает, но при этом просит не лезть в его дела, у него, видите ли, свои методы воздействия на людей и он сам, понимаешь, будет решать, кому домой идти, а кому с пробитой башкой под откосом гнить. Но в том и другом случае - только в голом виде.
        Асватур пытался втолковать, что голый человек становится злым и может донести, что нужно оставлять немного для оборота и накопления капитала, что когда овец стригут, кожу при этом не сдирают. А Васька нагло ухмыляется, потому-де он и душегубствует, чтобы обозленные не шли доносить, а с овцы, когда надо, можно и шкуру снять.
        Махнул на него рукой Асватур и откинулся на спинку стула. Потом, кивнув музыкантам, чтобы играли, закрыл глаза и запел тягучую песню на армянском языке. Васька усмехнулся, дескать, пой, пой свою непонятную бесконечную тарабарщину, а я послушаю да поем и попью. А поев-попив, сегодня же ночью опять за свое возьмусь.
        А тем временем Асватур пел старинную армянскую песню о быстро бегущих годах, о безвозвратно уходящей молодости. И вдруг, не меняя выражения лица, не открывая глаз, под мотив все той же песни пропел по-армянски: "Богос, брат, неси топор сюда, будем кончать этого сукиного сына." Богос - его подельник и правая рука - спокойно вышел в сени и вернулся с топором.
        Так и закончился жизненный путь беспредельщика Васьки по кличке Серьга. Долго лежал его труп в заброшенном колодце на краю села, пока не выдали жене для захоронения.
        Тем временем подрастало новое поколение, более дерзкое и отчаянное. Родной племянник Асватура по имени Согомон, который имел родовую кличку Чухи, скрипач-самоучка, игравший на свадьбах односельчан, давно присматривался к образу жизни своего авторитетного и удачливого дядюшки. Под его руководством с подросткового возраста он со своим лучшим другом и однокашником Джелаухян Арамом по кличке Павлуш, по имени его отца Павла, стали совершать свои первые дерзкие налеты.
        В 1944 году семнадцатилетних Согомона и Арама призывают в армию и отправляют в Ростов на сборный пункт для двухмесячных курсов младшего офицерского состава. Он находился на территории интерната в районе так называемой Ростов-горы - нынешней Комсомольской площади. А сам  интернат - это теперь детско-юношеская спортивная школа олимпийского резерва.
        Тогда на Ростов-горе было довольно пустынно: армейские казармы, склады, бараки да халупы. А вдоль по нынешней улице Мечникова и дальше мимо ипподрома тянулась железная дорога, вокруг которой стояла непролазная грязь. Да что говорить, если по воспоминаниям очевидцев, еще в шестидесятых годах там и на слиянии улиц Мечникова и Текучева тонули в грязи трактора...
        Подкрепились, обучились Согомон с Арамом и в составе таких же как они новобранцев были погружены в вагоны и отправлены на запад, на передовую. Но не светило друзьям стать пушечным мясом: где-то в районе станции Хопры покинули они эшелон и дали деру в свои пенаты, до которых было рукой подать. Тогда-то и развернули они бурную деятельность.
        Кроме грабежа селян и сельских магазинчиков нашли занятие еще прибыльней: грабить машины с товаром для Сельпо или таганрогских складов и магазинов. Водиле и сопровождающему - кляпы в рот, путы на руки, на ноги и - в придорожные кусты. А сами - за баранку и прямиком в тайное место. Товар сгрузили, машину вернули, мол, нам лишнего не надо.
        Иногда не довольствовались насиженными местами и совершали налеты на магазины и склады Ростова и Таганрога. Объединялись с другими бандами для более крупных дел, как то - склады по Нахичевань-донской железной дороге и многие другие.
        Бывало, случались накладки: на один объект нацеливались сразу две банды и чудом не укладывали друг друга в перестрелке, как это случилось с шайкой Семена Мелкого у небольшого магазина на улице Сигнальной в Ростове.
        К концу 1945 года много громких дел за ними числилось. Согомон давно был на подозрении у милиции, работали-то дерзко, без масок, многие потерпевшие знали налетчиков в лицо и могли донести, описать. Но пока шла война, не до них было, да и наличных сил у милиции недостаточно. А после победы местная власть стала крепчать, пополняясь демобилизованными фронтовиками. Прошла зима 1946 года, и наступила весна. Вот здесь и настало время навести порядок в районе.
        Один из однокашников Согомона, прошедший вместе с ним двухмесячные курсы и в отличие от него попавший-таки на фронт, служил милиционером в местном участке. Ему-то и поручили арестовать подозреваемого. Но тот самоуверенно отказался от помощи других сотрудников, мол, что там, плевое дело: обману, приведу под видом подписания каких-нибудь документов. И в возке-одноколке, управляемой кучером, отправился на задание.
        В первую очередь объехал все ближайшие места проживания его родственников, где тот случайно мог находится. И в конце концов, не найдя его там, отправился к нему домой.
        Увидев милицейских возок, Согомон сделал вид, что репетирует: достал из футляра скрипку, Араму - а он в этот момент был у него - дал барабаны. Тот действительно иногда помогал ему на свадьбах.
        Представитель власти, знавший друзей с детства, прошел в дом, поздоровался, узнал о житье-бытье и между делом пригласил Согомона в участок, якобы подписать что-то. Тот стал ссылаться на занятость, мол, сейчас не могу, репетирую. Завтра свадьба у знакомых, подготовиться надо. Если так важно, то с утра приду в участок и подпишу все, что хотите. Милиционер присел на подоконник приземистого окна и продолжал настаивать, дескать, время не терпит, сейчас поехали, специально вон за тобой возок прислали. Согомон махал скрипкой в руке, гнул свое: некогда и все тут, скажи-де, что не застал меня дома, завтра с утра сам приду. Тогда, потеряв терпение, милиционер достал табельное оружие и заявил, что вынужден его арестовать.
        Ах, вот как! Согомон развел руками, тогда конечно, дело, видать, серьезное и, больше не споря, подошел к футляру, положить скрипку. А в футляре - оружие. Он не спеша уложил инструмент, смычок и, подхватив пистолеты, с двух стволов открыл огонь по милиционеру. Тот, высадив окно, вывалился наружу. Увидев эту картину, кучер обалдел и что есть мочи стегнул лошадь. Она рванула с места и понесла возок вдоль улицы. Согомон выскочил в окно и несколько раз выстрелил в след.
        После случившегося им с Арамом ничего не оставалось делать, как только податься в бега. А куда? В многолюдный Ростов - затесаться между горожанами. Только затесаться не удалось, их вскорости вычислили, обложили и гнали всеми имеющимися в наличии силами. Когда они уходили по полотну железной дороги где-то в районе поселка Крупской - ныне Дачный поселок Ростова - Согомон был серьезно ранен. Деваться было некуда, и они решили разделиться: Арам увел преследователей за собой, давая возможность раненому другу затаиться и попытаться уйти.
        Это ему удалось. Истекая кровью, Согомон дошел до Богатяновки и спрятался за отхожим местом в одном из двориков небольшой улочки Восточной, что между улицей Максима Горького и Пушкинского бульвара. Видно, удачливый он был человек: в этом дворике в то время проживал с семьей дальний его родственник, который узнал Согомона, привел в свою квартиру и, сдав под присмотр своей жене, отправился к его родителям, предупредить их.
        Долгих три месяца отлеживался налетчик в квартире родственника, долгих три месяца навещала его мать, минуя стражников оцепления находящейся неподалеку тюрьмы. После выздоровления родители снабдили его необходимым и помогли скрыться из города.
        Вскоре о нем опять услышали, но вести пришли из далекого сибирского уголка, где он засветился на очередном грабеже и был арестован. Конечно, всплыли и старые грехи. По совокупности присудили ему исключительную меру наказания - расстрел. Пробыв под "вышкой" несколько месяцев, Согомон был помилован и с "двадцатью пятью годами на плечах" отправлен в исправительный лагерь в район Воркуты, где хлебнул радостей барачной жизни и с головой окунулся в хитросплетения так называемой "сучьей войны". Полностью срок отсидеть ему не пришлось: в 1957 году к сорокалетию Октябрьской революции попал он под большую амнистию и вернулся домой.
        Глядя на старую заброшенную дорогу, где произошло много событий тех бурных лет, почему-то вспоминаются рассказы стариков о возвращение его в родное село. Как он появился на одной шумной армянской свадьбе, где встретился ему старый кучер и долго сетовал, что Согомон чуть не убил его в том далеком 1946 году, во время неудавшегося задержания, у самого уха, мол, пули свистели.
        Последующие годы жизни бывшего налетчика были не столь бурными и насыщенными приключениями, но по-прежнему наполненные крутыми зигзагами в сторону нарушения закона. В конце концов нашел он приют за оградкой Чалтырского кладбища, среди тех, с кем вырос, с кем радовался жизни. А также, среди тех, с кем грабил и кого грабил. Земля Придонья упокоила и уровняла всех, погребла их славные и бесславные дела и всем простила их вольные и невольные прегрешения...

                4.10.2009 г.