я тебе позвоню

Он то приезжал каждый день, то пропадал на недели. Я давно выучила его простой номер, но не разрешала себе звонить. Приятным теплом разливалась мысль, что я смогу услышать его, как только захочу, как только как следует заскучаю. Но он всегда появлялся раньше, чем это успевало произойти.
Он никогда не звонил. Он приезжал и ставил машину под окнами. Я запросто могла ее просмотреть; уйти с другим или, увлекшись чем-нибудь, ни разу за вечер не выглянуть в окно. Возможно, так не раз и случалось. Иногда я бросала рассеянный взгляд вниз, во двор, и замечала знакомые линии кузова. Или возвращалась откуда-нибудь, в унисон моим шагам зажигались фонари, и первым, кого я видела у подъезда, оказывался он.
Он вез меня есть мороженое или просто катал по округе. Летом сворачивал на какой-нибудь пустынный пляж, и мы купались в теплой темной воде, разбрызгивая сверкающие в лунном свете капли – лунное молоко. С нами всегда был третий – его автомобиль. Они никогда не расставались. Мой полуночный рыцарь и его железный конь.
Не помню, чтобы он со мной говорил. Я видела в этом нежную робость. Хотелось думать, что он теряет дар речи рядом со мной. Я знала: он умеет и любит поболтать, я наблюдала это, когда встречали знакомых. Когда мы оставались наедине, он снова замолкал. Гладил мою спину, целовал глаза. Потрескивал сигаретой. Он отъезжал от города в пустые луга и останавливал машину на обочине. Казалось – мы вязнем в густой сладкой ночи, словно пчелы в меде. Это дарило особенную близость – близость людей, единственных, оставшихся на Земле. Он держал меня за руку и молчал. Когда ночной ветер забирался под одежду, мы обнимались. Я клала голову ему на плечо. Он был невысок, и я могла дотянуться. После мы возвращались к дороге и подолгу сидели в машине, не зажигая свет. Редко мимо нас проносились фары и рокот, и я раздраженно хмурилась – хотелось отогнать эту помеху, как надоедливую муху. Но они быстро исчезали сами, снова оставляя нас вдвоем. Я не любила его и почти не знала, но наши ночные путешествия не были похожи ни на что. И мне льстил его интерес. В молчаливых поцелуях чудились сдерживаемая страсть и поклонение. Иногда я думала о других – но с ними все было иначе. Я убеждала себя, что то, другое, не может иметь отношения с нашей безмолвной связи и, значит, никак не стало бы его волновать. Стоило опуститься на переднее сидение, как моя суматошная жизнь оставалась за скобками. Будто мы входили в какую-то дверь, за которой были только мы и ночь на двоих.
Только с ним я впервые по-настоящему увидела ночь. Нужно было не двигаться и молчать, чтобы она проглотила тебя целиком, засосала мягкими губами. Когда не хрустел гравий под ногами, звезды спускались ниже. Я чувствовала, как расширяются зрачки – будто широко, на максимум, распахивались глаза. Прохладный воздух обволакивал. Через минуту темнота вокруг начинала звучать – шорохами и свистом, равнодушным хором цикад. У звездного света тоже имелся звук. И вся эта хрупкая красота пряталась под толстым слоем человеческих движений.
Однажды, вернувшись обратно, в город, он вошел в круг фонаря и притянул меня к груди. Я зарылась лицом в рубашку – свет был для нас чужим, ненужным, злым. Мы долго целовались (я закрывала глаза), а после он сказал: «Я тебе позвоню». Я знала, что это значит. Уголки рта потянулись вниз, но я не стала плакать – я не любила его и почти не знала, и странно было бы страдать. Я улыбнулась и ответила: «Конечно». И ни разу не оглянулась.