Духи

Пока все были орехами, он был желудем. Пока все были усами, он был бородой. Пока все блистали диско-шарами, он тихонько пыхтел старым аккордеоном. Он был непохож на нас, членов нашей ребячьей банды - воробьино-кипучей, сорочье-залихватской, мы всегда сбивались в стайки - еще с детства, в песочнице выбирается "царь песочницы", "царь ведерка", строгая иерархия повсюду - группировки помогали выжить на наших голодных приземленных улицах.
Он ходил по улицам, расстегнув свою куртчонку, выставив на всеобщее обозрение свою ветхую, чистую рубашку, будто бабушкой шитою, широко расставнив и разоконив свои зеленые глаза, выставив ветру золотые волосы.
Он был очень странный - в наших районах так никто не ходил, это позволяли себе крутые чуваки вроде Стритрейсеров, Ментов, Сутенеров и прночих боссов Грязи и Копоти. Он ходил в библиотеку, залезал в хранилище к больноногой бородавчатой библиотекарше - нога была наша небольшая шалость, установление справедливости между нашим вопросом, удачно скинутая табуретка - и выносил оттуда пластинки. Пыльные, заплесневевшие, бородатые названия волосатых групп, давно забытая всеми солнечность, шел домой, а мы пасли его, лениво лежа на автобусной остановке.
Зачем ему это нужно? Сейчас никто уже такое говно не слушает, дурак! Он приходил домой, оттирал, отмывал и отлизывал пластинки, а мы  веселились, жили в кайф, в надежде, что и нас когда-нибудь примут в если не в Районные, то хотя бы Квартальные банды и мы сможем заслуженно носить браслет на левой руке - цепочка с черепом.
Мы знали, что он живет дома один с мамой, сушеной воблихой в розливе шалей и бус, мы залезали на дерево и наблюдали за нам, он устанавливал пластинку на проигрыватель, какой-то старый, у нас таких уже не делают, прожитый ломоть, объеденный ствол.
А потом начиналась музыка. Старомодное шипение, старомодное пение, треснутые электрогитары, аккуратные могилки мертвых рок-звезд.
Мама поднималась, смеялась ему, ворошила его волосы и начинала кружиться с сыном по комнате. Мы чувствовали, как ходит воздух внутри этой комнаты ходуном от наполняющих его странных звуков. И он смеялся, и подпрыгивал, и кружился, и воблиха трясла шалями, и бусы ее танцевали самостоятельно.
Нам это надоело, он был чужаком, чужаков нельзя любить и уважать, нужно желать лишь одного - чтобы чужаки убрались прочь.
Мы дождались вечера, мы позвонили в звонок, воблиха открыла дверь, она улыбнулась нам странной воблихинской улыбкой, Тим поддел ее битой, она хрустнула, расщепилась, сломалась, как стрекоза, осев на пол. Мы переступили через нее, и каждый наносил удар ей в бок. Ведь она была воблой, идиотской мамашей идиотского любителя пластинок.
Он сидел в своей комнате, уставленной пластинками, пластинки были везде - в шкафах, на стенах, на полу. Он очищал очередную пластинку, тщательно сдувая с нее пыль.
Тим размахнулся и врезался концом биты в полку, треснутая пластмасса захрустела сломанным зубом, тут он повернулся и прижался спиной к батарее.
- Что вы делаете? - промямлил он, как самый последний неудачник, Евх, "Железный кулак", все мальчишки в ближайших домах получили разбитый нос и несколько выбитых зубов, заплывшие глаза, у одного даже выбил, Евх вдарил ему в скулу с разворота, он даже не пытался уклониться, он пискнул и упал на пол, к чертям, на свои пластинки. Тим встал поудобнее, размахнулся так сильно, что чуть было не упал назад, и впечатал в лицо этому неудачнику целую порцию домашнего бейсбола, американская игра, хе.
Мы подожгли дом, отползли к ближайшей свалке и долго смотрели, как плавятся в окне шали, пыльная моль пыльной старости, ненужная угольная субстанция.
Мы были круты.