Благородный жест

               
               

Начальник штаба – полковник Ляхов находился в тот вечер в превосходнейшем расположение духа. Во-первых,  Новый год. Во-вторых, он уже проводил старый бутылкой коньяка. В-третьих, супруга уехала с детьми на зимние каникулы на материк, и целых две недели он будет предоставлен сам себе, а это и баня с   друзьями, и рыбалка, и охота. Даже то, что Ляхов назначил сам себя ответственным дежурным по полку в канун Нового года, не омрачало его настроения.

На улице мело. И даже не просто пылила классическая русская метель, а творилось черт знает что: порывистый, сумасшедший ветер с Тихого океана миллионами вихрей закручивал сугробы и возносил в небо. Там легкие и пушистые снежинки пропитывались насквозь морской влагой и уже в форме битого стекла сыпались на землю. И этими «стекольной» пылью, как розгами, ветер сёк каждого, осмелившегося показать нос на улицу – словно тысячи ледяных заноз мгновенно вонзались в поры человеческой кожи.

   В том, что Новогодняя ночь пройдет нормально, Ляхов не сомневался – не первый год в армии и не зря, будучи чемпионом тихоокеанского флота по боксу, он курировал спортроту. Накануне он провел беседу со своими подопечными. У Ляхова были свои, чисто мужские методы воспитания. Провинившемуся солдату, будь то пьянка или самоволка, если дело не получало широкой огласки, предлагалось два варианта проблемы: первый по уставу – традиционная гауптвахта, на которой  десять суток ареста казались вечностью. Второй – спортзал: нужно было продержаться всего лишь три минуты против начальника штаба. Но, как правило, больше минуты никто не выдерживал. Зато пьянки и самоволки после этого прекращались где-то на месяц.

Солдаты уважали Ляхова. Бывший афганец, награжденный орденом Красной звезды, он был строг, но справедлив. Он никогда не придирался к солдатам по мелочам, старался не замечать расстегнутые у «дедов» крючки, подшитые черными нитками подворотнички, ослабленные ремни и т.д, как-то по-отцовски снисходительно он относился к шалопаям, бывшим уличным хулиганам, которые армейскую дисциплину воспринимали, как пёс строгий ошейник. Полковник из своего опыта знал, что именно из этой касты и выходят настоящие солдаты, способные закрыть собой амбразуру. Если бы меня попросили коротко охарактеризовать Ляхова, то я бы сказал  о нём так:  «Настоящий русский мужик! Сложная, многогранная и в тоже время необыкновенно сердечная, в чем-то даже сентиментальная человеческая натура».

Ляхов собирался пройтись по ротам, когда на лестничной клетке нос к носу столкнулся с узбеком Мусой Убайдуллаевым.  Убайдуллаев в прошлом был чемпион Узбекистана по самбо и служил в спортроте. Ляхов относился к узбеку с симпатией.
 – Ну что, Муса, как русский мороз для южного человека?
 – Ошень плёхо, тов-ищ-ик-ок! – ответил узбек. Муса был мал ростом и мало походил на солдата. Но, тем не менее, он заступал в караул и стоял во всеоружии: автомат, штык-нож, подсумок.
 – На какой пост?
 – На девятый!
Девятый пост был внутренним постом возле складов. Несколько дней до этого, сдававший назад БТР, зацепил караульную вышку. Часовой не пострадал, но все стекла и рамы с вышки вылетели, и её до сих пор ещё не отремонтировали.

Ляхов представил себе, как Убайдуллаев в легенькой шинельке, в шапке с пришитыми ушами будет целый час стоять на пронизывающем до костей ветру, и в его душе что-то дрогнуло:
 – Обморозишься ведь, чадо! Это тебе не ферганская долина с коноплей. Идём со мной!

Ляхов открыл свой кабинет и снял с вешалки свой белый офицерский полушубок:
 – На! Утром отдашь. Дежурному по части скажешь, что я приказал.

Сказать по правде, благородный жест полковника Ляхова Убайдуллаева не обрадовал, поскольку спутал все его планы относительно караульной службы. Узбеку пришлось возвращаться в роту, чтобы оставить там шинель и переложить жареные семечки в карман полковничьего полушубка. Да и полушубок был велик для него минимум размеров на десять и больше походил на королевскую мантию: волочился полами по земле и вынуждал ступать мелкими шажками.

Когда в таком виде Муса показался на разводе, весь наряд покатился со смеху, а разводящий крикнул: «Смирно!», так как на полушубке были пришиты полковничьи погоны.

На вышке Муса простоял недолго – минут пять, пока разводящий не скрылся в метельной пене, затем ещё выждав некоторое время, Убайдуллаев, путаясь в полах и рукавах полушубка, спустился с вышки и подошел к люку теплотрассы. Пошарил ногой по сугробу, извлёк оттуда металлический крючок, открыл люк и исчез под землей.

В теплотрассе на двух огромных трубах лежали два деревянных поддона из-под кирпичей, застеленные шинелями и старыми солдатскими одеялами, поэтому было тепло и уютно, не хуже чем в ферганской долине.

Ляхов и понятия не имел о том, насколько «грамотно» была здесь поставлена служба, отчего на этот пост, вопреки здравому смыслу, и ходили в основном ночью одни старослужащие.

Муса расстегнул ремень с подсумком, поставил автомат в угол, а полушубок Ляхова бросил на край трубы. Затем завел  будильник и спокойно задремал. Он был бы рад, если бы его вообще, всю ночь не меняли. Русский мороз южному человеку не страшен, если южный человек знает вход в теплотрассу.      

Минут через сорок затрещал будильник. Мусса вылез из теплотрассы, закрыл люк, обсыпал себя с головы до ног снегом и взобрался на вышку. Вскоре его сменили.

Так Муса заступал на пост в эту ночь раза три. Утром нужно было возвращать полушубок Ляхову. Муса был человеком аккуратным и первым делом решил выгрести из кармана семечки. Какого же было его удивление, когда он не обнаружил не только семечек, но и кармана, в котором они лежали, ровно, как и полы, к которой был пришит этот карман. В полковничьем полушубке зияла величиной с шапку дыра. Оказывается, теплотрасса привлекала к себе не только южных людей, несущих караульную службу,  но и приморских крыс, уж очень падких на жареные семечки.

Муса свернул полушубок, всё ещё надеясь, что каким-то чудом его пронесет, что Ляхов ничего не заметит, а если заметит, то не сразу, не сегодня, а когда заметит, то к тому времени уже забудет, что кому-то давал полушубок и сам как-нибудь объяснит отсутствие в нём кармана с половиной полы.

 – Ну что, Муса, метёт метель?
 – Метёт, тов-ищ-ик-ок!
 – Пусть метёт.  У нас полушубок есть.
Убайдуллаев понял, что чуда сегодня не будет и первый день Нового года для него начнется с дилеммы: какой из двух вариантом ему лучше выбрать – спортзал или гауптвахту?

Ляхов встал с кресла, потянулся до хруста в костях и, несмотря на свой богатырский рост легкой тигриной походкой прошелся по кабинету. Муса не сводил глаз с его кулаков – каждый размером с пивную кружку.

Ляхов надел полушубок, застегнул портупею и стал оправлять полы, и тут рука его провались в дыру, которая с недавнего времени появилась вместо кармана. Его глаза округлись от удивления:
 – Муса, а что с полушубком?
 – Мишь покушал, тов-ищ-ик-ок!
 – Понятно! – как-то равнодушно произнес Ляхов, – И где же это случилось? На вышке?  – И тут голос полковника загудел, как колокол,  – И как же ты, сволочь, службу нёс, что тебя самого чуть мыши не съели?!
 – Я… я…, – начал на ходу сочинять легенду Убайдуллаев,  – Пальто в сюшилька поставил, а там маленький мишька живет. Он покушаль.
 – Мишка живет! Я ей поживу! Дежурный! – заорал Ляхов так, что в штабе зазвенели стекла, – Старшину ко мне! Живо! Считаю до «десяти», «три» уже было! Бегом!
Прибежал старшина!
 – Миронович, что это такое?! Я тебя спрашиваю! И не смотри на меня, как член на опасную бритву. Откуда дыра в моём полушубке?

Старшина Миронович лишь глупо хлопал глазами, пытаясь уловить связь между собой, своими обязанностями и дырой в полковничьем полушубке. Связи не было. А Ляхов продолжать рвать и метать:
 – Всех мышей, крыс, тараканов переловить, пронумеровать и построить вдоль плинтуса! Роте все увольнения отменить! Командира роты из дома на службу вызвать, пусть вместе с тобой мышей считает! Всех офицеров, прапорщиков из дома на службу! Свинарей, пекарей, кладовщиков – всех в роту, ловить мышей!
 – Каких мышей, товарищ полковник? Нет у нас в роте никаких мышей. Откуда я знаю, что вам эта чучундра узбекская наплела? У меня в каптерке печенья годами лежат, зайдите, посмотрите, ни одного нет надкусанного.
Внемля такому доводу, Ляхов немного успокоился:
 – Ну, чучундра среднеазиатская, говори, где на тебя мыши напали? Скажешь правду – прощу, может быть, нет – на дембель у меня пойдёшь, когда мне собственноручно сошьёшь мне новый полушубок. Да такой, чтобы на спине была вышита карта Советского Союза, а на груди гербы всех республик, на рукавах – схема московского метрополитена. Но делать всё это ты будешь, отдыхая между безвылазными нарядами, и соревнований по многоборью. А соревноваться придется по бегу с уссурийскими тиграми и по борьбе с бурыми медведями. У вас куры в Узбекистане есть? 
 – Ситплята? – робко уточнил Убайдуллаев
 – Сиплята, сиплята, – передразнил Ляхов, – Так вот, туда, куда я тебя законопачу, там комары больше чем ваши «сиплята», и они тебе каких дырок в шкуре понаделают, что  будешь путаться, какую заткнуть, чтобы вздохнуть и какую отварить, чтобы пукнуть.

Убайдуллаев покаялся. Ляхов оказался человеком слова и узбека простил. Теплотрассу заварили, вышку часового застелили. Вскоре Ляхова перевели в Москву. Что стало с Убайдуллаевым, я не знаю, на память от него мне осталась лишь эта история.

22. 04. 09 год