рассказ

                Штабс-капитан Корнев

Над окопами падал снег. Наступление в Галиции захлебнулось,  сменившись позиционной войной. Штабс-капитан Корнев вышел из землянки. Закурил, дымок потянуло по траншее и вскоре солдаты зашевелились.
Корнев всего неделю командовал ротой, после гибели предыдущего командира, – капитана Жердина – он оказался единственным офицером из батальона, выжившего после газовой атаки под Моршанами. Облако накрыло под утро, его спасло то, что он ночевал в бане, и как только ощутил удушливый запах, выбежал и бросился в лес, бежал долго, пока за спиной не утихли разрывы. Это можно было расценивать как дезертирство, но в общей панике его отсутствие осталось незамеченным. Он вернулся на позиции, увиденное потрясло его. Припадки учащались. Он внезапно закатывал глаза и хватался за горло, на мгновенье ощутив спазм. Раздутые трупы оплывали в желтых парах газа. Мечущаяся толпа отравленных пехотинцев судорожно агонизировала в окопах. А затем методично заработала немецкая артиллерия. Батальон перестал существовать как боевая единица. Выживших направили в тыл на отдых и пополнение.
С передовой глухо доносилась канонада. Изредка содрогалась земля – то стреляла «Берта». Ее пятисоттонные снаряды буравили укрепрайон по линии реки Стоход – Ярцы – Мамонтовка. К площадке, вырубленной в сосновом лесу, подведены рельсы. Огромный ствол из высококачественной крупповской стали раскалялся от залпов. Из жерла вырывался огненный столб и снаряд ревущим вихрем уносился в сторону русских позиций. Командовал «Бертой» майор Гейнц Кригсман. Это был рослый германец в островерхой каске и закрученными вверх усиками. В левом глазу поблескивал монокль. Стройный, подтянутый, Кригсман был в щегольском мундире, на ремне болталась фляжка с коньяком. В бинокль он видел чудовищные взрывы, поднимавшие землю, щепы бревен, куски окровавленной плоти. Через тридцать минут, в соответствии с планом операции, пошел в атаку 15-й кавалерийский полк.
Корнев стряхнул землю с воротника и оглянулся. Развороченный блиндаж дымился, ротмистр Балецкий держался за живот: кишки синюшно-кровавым месивом сползали к его ногам. Дальше сидел контуженый татарин Мухамметдинов, держась за голову. Он вспомнил мадмуазель Ядзю… как целовал ее в шейку… за ушком, маленькую грудь… Почему-то в минуты опасности он вспоминал эти альковные моменты. Подсознание, как потом Корнев постиг, выхватывало нечто приятное, сладостное, как защитную реакцию перед возможностью гибели, рассудок отключался и этим спасал себя. Донесся протяжный звук трубы и тотчас застрочил пулемет, широким эхом отозвалась пальба залегших пехотинцев. Корнев палил из нагана, но противника не видел – это был какой-то бред, казалось никто не командовал, события войны совершались сами собой, их вела логика бойни и отдавать себе отчет в действиях было немыслимо. Но вот показалась первая лава немецкой конницы. В разрывах шрапнели виднелись сбившиеся в кучу всадники, перебиравшися вброд через мелкую речку, и вырвавшиеся уже на равнину авангардные эскадроны, и основная масса всадников, поблескивая саблями, неслась вперед. Задрожала почва – это вступила в сражение русская батарея. Снаряды ложились хаотично, взрыхляя пажить, и вскоре лошади без всадников добежали до колючих заграждений, откуда их добивал шквальный огонь стрелков. Атака немецкой кавалерии иссякала, русскую оборону прорвать не удалось, остатки повернули назад, им вдогон палила рота пластунов. Корнев зло смотрел вперед – там, подпрыгивая на ухабах, ехала кухня, дурак возница заблудился и немцы вполне могли накрыть повозку. Последнее, что он запомнил, (перед тем как пуля шлепнула в затылок), накренившийся бруствер и теплая кровь, его кровь, стекала по глазам…

                * * *

В госпиталь его поместили во Львове. Странное впечатление производил этот город. В пасмурном небе высились готические кружева, воронье носилось над кладбищем, где хоронили солдат. Корнев лежал с забинтованной головой в палате один: и то бредил, то в прояснявшемся сознании вязко, с мучительной болью всплывали отрывки, связать которые он был не в силах. Приходила сестра – бледное облачко – пахнувшее лавандой. Он силился разглядеть ее, но опять впадал в теплую отрешенность – морфий действовал  безотказно. Через месяц Корнев стал приходить в себя, мог сидеть, окно было единственным благом в этом длившемся состоянии болезни – там, в серой завеси, изредка пролетали желтые листья, вероятно, уже был октябрь. Еще через месяц он, пошатываясь, вышел в коридор. Обретенное время жизни давало еще один шанс. Так он установил, что сестру звали Эльжбеткой, была она обрусевшей полькой, годов ей было двадцать три. Ночами она украдкой проникала в его палату. В ее горячих, нетерпеливых поцелуях была горечь: ее жених в составе русского экспедиционного корпуса сложил головушку под Верденом, вечная ему память. 
В один из бредовых дней, когда Корнев метался в постели, рвясь из простыней, появился еще один страдалец, тихий, лысеющий, с густыми баками. Придя в себя, он увидел его сидящим на койке с книгой, в очках.
- Простите, милейший Николай Федорович, за вторжение. Разрешите представиться: ротмистр Полетаев, Владимир Савельич, - сказал он, привстав.
- Корнев, штабс…капитан.
Через неделю они сидели в беседке среди увядающих акаций. Тускло сияющее солнце пробивалось сквозь каштаны. Где-то на бульваре играл духовой оркестр.
- Так вот, достопочтенный Николай Федорович, - продолжал ротмистр, - валится Россия в бездну и очень скоро мы станем участниками анархии ужасающей.  Зверь дикий, косматый – вот что сейчас человек. С одной стороны, тевтонские армии крушат подбрюшье Империи, с другой – внутренний враг – революционная фронда – потрясает устои. Император слаб, безволен, нерешителен, совершенно некомпетентен в военных вопросах… Да что говорить, я имел возможность убедиться в слабой организации тыла на Северо-западном фронте, где служил по земскому ведомству. Вместо снарядов на передовую доставляются вагоны с дамскими шляпками, уже не говоря о конкретных фактах предательства в придворных кругах.
Корнев наслаждался, наконец, вернувшимся ощущениями. Он едва слушал милейшего ротмистра, удивляясь тому, как можно интересоваться такими пустяками: царь, война, бомбисты… какой вздор - вот роится мошкара в золотящемся свете, долетает из парка музыка, поцелуи Эльжбеты - это была жизнь: живая, теплая, быть в которой как оказалось можно просто, без затей, радуясь обычному… О войне в городе напоминали прогуливавшиеся возле оперного театра офицеры. Проходя мимо костела, Корнев услышал печально звучащий орган. В полумраке теплились огоньки свечей и под сводами мягко отсвечивал лик Марии с дитям. Он сел и закрыл глаза…

                * * *

По донесению военной контрразведки немецкий агент, работающий по легенде офицера русской армии, внедрен в одну из фронтовых частей. Задача агента – сбор информации о передвижении воинских подразделений в зоне боевых действий. Предстояло выявить вражеского засланца. С этой целью в Галицию была отправлена разведгрупа в составе пяти опытных офицеров. Возглавлял ее князь Белосельский. Предстояло выделить участок фронтовой территории, где вероятна деятельность вражеской резидентуры. Львов был выбран для разработки потому, что здесь дислоцировался штаб 13 армии, откуда осуществлялось оперативное управление войсками. Князь, седеющий шатен, в звании гусарского полковника стоял возле огромной карты, на которой ветвились коммуникации юго-западного фронта. Попыхивая сигарой, прикладывался к бутылке рома...н-да, эти австрияки глубоко внедрились в наш левый фланг Китти была восхитительна что же донесение резидента из Анкары подтверждает наши опасения еще рюмашку командующий манкирует продвижение 8 корпуса а в тылу эти прохвосты который час? еще рюмашку в дверь постучали а поручик входите. Поручик Долинский был служака, его перевели из жандармского корпуса за  усердие, теперь ему предстояло выполнить весьма деликатное поручение.
- Честь имею, Ваше превосходительство.
- Полноте, Владимир Алексеевич, голубчик, - сказал князь, улыбнувшись. – Присаживайтесь.
Долинский сел, звякнув шпорой.

                * * *
Фон Шрегг зашифровал донесение и откинулся в кожаном кресле. Потрескивали в камине дрова. Шикарный нумер гостинницы «Жорж» выходил окнами на площадь. Изредка мелькали в наступающих сумерках фиакры.  Через час предстояла встреча с агентом «Ронни».
…- Итак, информация о дислокации 8-й армии подтвердилась. Ваш счет в швейцарском банке пополнился на 500 марок, – Шрегг внимательно смотрел по сторонам, не поворачивая головы. Агент – высокий щеголь в фетровой шляпе  с умело затененным лицом - пригубил бокал.
- Могу ли я рассчитывать на местную резидентуру во Львове, почтеннейший Виталий Федорович?
Шрегг проходил под этим псевдонимом, русский язык его был безупречен, даже с легкой картавостью, в сущности был он обрусевшим немчиком, но это только сгущало его темную ненависть к российскому укладу жизни.
- Я запрошу центр, милый Ронни. А теперь расскажите о настроениях в среде близкого вам офицерства.

                * * *
Долинский взял след фон Шрегга тотчас, когда тот вышел из отеля. Объект направлялся по бульвару к оперному театру. Желтые листья облепили тротуар. Увядающая сырость наполняла прокуренные легкие Шрега. Он шел в притон мадам Цыбульской, располагавшийся возле костела св. Юра. Было забавно смотреть на купол лежа в теплой, нагретой жарким телом Зоси, постели, покуривая сигару и смотреть, как Зося в пеньюаре блаженно шаталась по номеру с бокалом вина. Она любила неистовые ласки этого мослатого коммивояжера из Норвегии, как он ей представился, хотя мог и не делать этого. Зосе было наплевать, кто он, паненка Зося бурно кончала от сильных ласк этого ироничного жуира. И платил он щедро, дарил бижутерию, хлопал по ягодицам девку. А потом исчезал на неделю.   
Долинский жался в подворотне и смотрел на освещенные окна борделя. За шторами мелькал женский силуэт. В кобуре под мышкой тяжелел револьвер. Дождавшись Шрегга, Долинский последовал за ним шагах в десяти. Тот расслабленно брел, куря сигару, остановился и стал смотреть на фасад колончатого особняка с фигурами, Долинский притаился. Шрег двинулся дальше, он был несколько сентиментален, как всегда после соития, смеркалось, вдали показался огромный готический шпиль…и тут что-то кольнуло его, что-то насторожило, он намеренно уронил трость и, нагибаясь, увидел притаившуюся тень в улочке…Сомнений не было: за ним следили. Он внутренне собрался и бросился в ближайшую арку, выхватив браунинг, передернул и не целясь пальнул в темь. Ему ответил хлопнувший выстрел. Гулкие шаги бегущего. Мелькающие огни фонарей. Долинский хватко вел шпиона. Так они пронеслись квартал. Долинский шмалял прицельно, но Шрег увиливал и отстреливался тут же. Это было похоже на игру, где ценой приза была жизнь. Вдруг пальба затихла. Их разделял переулок. Долинский медленно вышел и держа револьвер обеими руками стал стрелять в угол, между фонтаном и стеной…Метнулась тень и загрохотал браунинг, ярясь огневыми вспышками. Затихло и только вдали раздавались свистки городовых. Шрег грузно рухнул навзничь, из горла хлынула кровь, рука с пистолетом откинулась, шляпа комком лежала в освещенном лоскуте тротуара. Долинский чувствовал, как кровь из левого бока стекает в карман, холодит, он стоял привалившись к стене, рука с револьвером опущена вдоль, в глазах плыли огни… Потом уже на Ривьере, полулежа в шезлонге и глядя на пустынную гладь моря, он вспомнил, что Шрег что-то крикнул по-немецки, но что именно? Его это мучило, может он хотел сдаться, а его пристрелил, к черту жандармерию, попрошусь на фронт, там все проще, подошла сестрица и поправила плед.
На горизонте белел парус.

12 декабря 2009г