Белла Рейн
(Белла Жужунава)
СТРАЖИ – 1:
БЕДА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВРАГ
1.
Говорят, врага надо знать в лицо. В лицо – это непременно, это обязательно. Но этого мало. Врага надо просто знать и даже более того – его надо понимать.
У каждого для этого свой метод. Мой – карты Таро. Они скажут мне все: о сильных и слабых сторонах врагов, об особенностях, делающих каждого непохожим на остальных, и даже об их дальнейшей судьбе. Хотя что касается их судьбы… Ну, в целом тут все ясно. Нет, мы не будет их убивать. Кто знает? Может, они каким-то своим магическим способом поддерживают связь с родным миром (он, кстати, называется Эстералия), и в случае их гибели сюда хлынет целая армия их соотечественников, этих самых эстов. И если все они такие же, как наши непревзойденные Стражи, а, скорее всего, так оно и есть, нам с ними не справиться. Нет, убивать мы никого не будем – мы их просто обезвредим, а впоследствии, может быть, кое-кого и используем.
Черноокая и темноволосая красавица с томным взглядом в стоящем напротив меня на столе зеркале спрашивает, скептически поджав губы:
- Откуда ты знаешь, как называется их родной мир? И те, кто там обитает? Не сомневаюсь, у тебя есть свои способы, но мне просто интересно…
Черноокая и темноволосая красавица с томным взглядом в стоящем напротив меня зеркале – это, до некоторой степени, мое отражение или, точнее, то, каким оно желает выглядеть в данный момент. Отчасти и иногда оно похоже на меня, хотя конкретно сейчас сторонний наблюдатель не заметил бы между нами практически никакого сходства. Умом она не блещет, но имеет… как бы это выразиться… свежий взгляд на мир и потому иногда может оказаться полезной. Но не в данном случае. Я просто отмахиваюсь от красотки в зеркале, продолжая тасовать карты (Большие Арканы, конечно). Она тут же надувает алые губки и смотрит на меня укоризненно. Ничего. Долго обижаться она не умеет (в отличие от меня).
Стражей пять; и я сначала вытаскиваю пять карт, по одной на каждого, кладу их «рубашкой» вверх и по очереди открываю.
Ну-ка, посмотрим, кто покажется первым.
2.
Ага, Шут.
На этой карте изображен мужчина в костюме шута – ну, знаете, эта всем известная шапка с торчащими «ушами», на которых болтаются колокольчики, короткие сапожки с загнутыми носами, короткие широкие штаны, сшитые из пестрых кусочков ткани, и такая же рубашка. Одежду тоже украшают пришитые тут и там колокольчики. На плече у него палка с привязанным к ней узелком, а вокруг – дикие звери: тигр, крокодил, скорпион и другие. Выражение лица беспечное и как бы слегка глуповатое. Глаза закрыты, а нога занесена над расселиной, в которую он вот-вот свалится – если ему никто не помешает.
Я, конечно, догадываюсь, кто это, но на всякий случай поворачиваю карту картинкой к зеркалу. Мое отражение, естественно, делает то же самое, и я вижу отражение карты. Спустя мгновенье лицо шута в зеркале неуловимо меняется.
Да, так я и думала. Это Лант, так его зовут. Уверена, это не его настоящее имя (как и у всех остальных Стражей). Еще бы! Такие сильные маги, безусловно, понимают, как опасно, если твое настоящее имя станет известно даже просто недоброжелателю, не говоря уж о враге.
В жизни это высокий, стройный мужчина с вьющимися белокурыми волосами, серо-зелеными глазами и немного неправильными, но, в целом, приятными чертами лица. Походка у него ленивая, жесты небрежные. Он одевается во все светлое и почти всегда имеет при себе белую розу – иногда за ухом, иногда в петлице, иногда просто вертит ее в тонких, длинных пальцах. Да, и еще его часто сопровождает пес, тоже снежно-белый, без единого пятнышка, хотя и абсолютно беспородный.
Меня немного удивляет, что он выпал первым, потому что, в некотором роде, он самый слабый из них. Не только магически. Хотя в этом отношении все они чрезвычайно сильны, какая-то небольшая разница все же есть, и Лант стоит на нижней ступеньке этой небольшой лестницы. Но дело даже не в этом; гораздо важнее то, что он и характером слабее всех остальных.
Он веселый, беспечный, любит женщин и прочие жизненные радости, но и к ним относится без особой серьезности. Вообще значение этой карты толкуется так: Шут идет туда, не знаю куда, чтобы добыть то, не знаю что. И, в какой-то мере, Лант именно такой, считаю я.
Он любит разгадывать загадки, показывать фокусы, смешить людей, мистифицировать их. Он любит просто бродить по Земле; он, как никто из Стражей, чувствует, что она невообразимо прекрасна и полна загадок, и это страшно притягивает его.
Он интересуется изобретениями людей – «техническими штучками», как он говорит. К примеру, роботами. Насколько мы в курсе, у него их целая коллекция. И что он находит в этих дурацких железяках с их куцым мозгом? Может, они просто кажутся ему забавными… ну, как игрушки: куклы похожи на людей, но все же не люди, за это они и нравятся детям. Скорее всего, на родной Эстералии такие вещи не в ходу, поэтому и привлекают его. Своей новизной.
Он любит животных, понимает их язык, и они преданно служат ему.
Но он какой-то… вяловатый, что ли? В нем меньше всего ощущается та бьющая через край энергия, которая так сильна во всех остальных. Будь он просто человеком, я сказала бы, что, по большому счету, ему все до лампочки. Как бы ни складывалась ситуация, все хорошо. С одной женщиной расстался, найдет другую. Друг умер? Да, это грустно, но что поделаешь – люди смертны, и это, что ни говори, не последний друг, есть и другие.
Впрочем, какие у этих самих Страже, если разобраться, могут быть беды? Разве они имеют представление, что такое быть бедняком? Или заболеть… я уж не говорю – неизлечимой болезнью, это вообще не про них; хотя бы просто заболеть и физически страдать? Наверно, они скучают по дому. Но, во-первых, они сумели притащить сюда его крошечный кусочек, этот недостижимый для нас (пока) мирок, куда и удаляются, когда им надоедает та свалка, в которую превращается Земля. А во-вторых, кто их тут держит-то? Кому они тут нужны? Люди, ради которых они расшибаются, ничего не знают об их усилиях и, следовательно, не в состоянии их оценить. И, главное, своим неразумным поведением очень быстро сводят на нет плоды этих самых усилий.
Неужели Стражи не понимают, что стараются зря? Что человечество все равно идет к своему неизбежному и скорому концу, и их, Стражей, действия лишь чуть-чуть замедляют этот процесс? Мне это странно, право слово. Ведь они же умные, очень умные, а такой простой вещи не понимают. На что они рассчитывают? На то, что случится чудо, и в головах у людей все повернется, как надо? Ага, держи карман шире. Нет, люди – порченая раса, и чем скорее они сгинут, тем лучше. И тогда на их место придем мы. Хорошо бы только к тому времени от Земли хоть что-нибудь осталось, чтобы она не превратилась в летящую в пустоте мертвую каменную глыбу. Хотя даже и в этом случае мы сумеем восстановить ее первозданную красоту, только это будет гораздо, гораздо труднее.
Возвращаюсь к Ланту.
Легкомысленный он там или нет, но к своему долгу Стража относится так же серьезно, как все они; может, это единственное, к чему он относится серьезно. И точно так же предан остальным. Рассчитывать на то, что по беспечности характера он может что-то прошляпить, или упустить, или оставить недоделанным, ни в коем случае не стоит. Как и пытаться сыграть на его любви к радостям земным – скажем, подсунув ему женщину, настоящую Женщину, с большой буквы. Даже соответствующим образом подготовленную и обработанную. Он никогда не бросится в любовь как в омут, он просто позабавится, получит удовольствие – но все время что-то внутри него будет оставаться настороже.
В общем, при кажущейся легкости его характера, думаю, Лант не тот, с кого следует начинать.
Тогда почему же он выпал первым? Как это понимать?
Красотка в зеркале строит пренебрежительную гримасу – говорю же, она не слишком умна – а потом вынимает из рукава пестрого, как у цыганки, платья маленький черный платочек, двумя пальчиками берет его за середину и… роняет на карту Шута. Легкий платок медленно планирует и, опустившись на стол, целиком накрывает карту.
Все это, конечно, происходит в зеркале; моя карта по-прежнему лежит передо мной.
Однако то, что сделала красотка в зеркале, определенно имеет смысл, я даже чувствую легкое покалывание в кончиках пальцев, когда беру карту Шута в руки и внимательно вглядываюсь в нее.
С него не надо начинать, им не надо заканчивать. Когда дойдет до дела, его надо просто изолировать – чтобы он никак не смог повлиять на происходящее. А еще лучше, чтобы он даже не понял, что что-то происходит – пока не будет слишком поздно.
Что же, в этом есть резон.
Я откладываю карту Шута в сторону и вытаскиваю следующую.
3.
Вот как, карта Сила. Интересно…
Внезапно меня прошиб озноб. Я почему-то подумала, что эта карта относится к той из Стражей, кого они называют Алистой. Если так, то, может, правы те, кто сомневается в успехе нашего дела. Потому что если карта Сила символизирует того, кто чист сердцем, то он непобедим.
Какое-то движение в зеркале привлекает мое внимание. Красотка, слегка изменившая свой облик (теперь это зрелая матрона, по-прежнему привлекательная, но совсем другого типа – точеные черты лица, очень белая кожа, темно-рыжие волосы) махала мне рукой и при этом презрительно улыбалась. Вот поганка! Я повернула карту к зеркалу и с облегчением увидела, как на ней проступило лицо второй женщины-Стража, которую они называют Цветаной.
Ну, это совсем другое дело. Про Цветану никак не скажешь, что она «чиста сердцем».
На карте изображена обнаженная женщина, сидящая на укрощенном ею могучем чудовище весьма злобного вида. В разных колодах Таро картинки немного различаются, но суть везде одна и та же. Эта карта символизирует бесстрашие, неукоснительное выполнение своего долга – и, в конечном счете, победу над любой внешней силой, какой бы устрашающей она ни казалась.
Все так. Однако чрезвычайно важно и то, с какой конкретно личностью эта карта соотносится.
Бесстрашие, отвага? Да, все это Цветана. Правда, отвага иногда даже неразумная, поскольку она убеждена, что ей нет равных.
Неукоснительное выполнение своего долга? Это тоже про нее – тут ни к одному из Стражей не придерешься.
Она исключительно сильна магически, может, даже сильнее всех них. Однако ее душа – отнюдь не безмятежное болото, как у Ланта. Цветана – это пламя и буря. Это огненная лава, пожирающая все на своем пути. Это снежная лавина, с грохотом обрушивающаяся с поднебесных высот.
В ней кипят страсти. И, да – она знает, что такое ревность, зависть, обида… возмущение, гнев, даже презрение. И еще знает, что такое любовь, причем неразделенная и не имеющая надежды когда-либо стать разделенной. Поскольку сердцу не прикажешь – это относится и к Стражам.
Она любит Талема, еще одного Стража, но знает, что он никогда не полюбит ее, поскольку его сердце бесповоротно отдано Алисте.
Цветана и рада бы его не любить, и делает все, чтобы избавиться от этой «напасти», в частности, время от времени заводит любовников, что с ее внешностью и возможностями совсем нетрудно. Но как изменить то, что от одного вида Талема или даже совсем слабенького запаха его лосьона после бритья сердце начинает биться чаще? Или что легкое, дружеское прикосновение его руки ощущается как ожог и заставляет кровь приливать к щекам? Или что от звука его голоса хочется то смеяться, то плакать?
В общем, эта беда останется с Цветаной на всю жизнь. Но мне почему-то не кажется, что нам имеет смысл рассчитывать на эту ее слабость. Мало того, что она необыкновенно сильна магически, о чем я уже говорила – у нее еще ясный ум и удивительная сила воли. В общем, чтобы стать непобедимой, ей не хватает одного – чистого сердца. В чистом сердце нет места, скажем, ревности, а Цветана так же бессильна в борьбе с ней, как и с любовью к Талему.
Но всех этих своих внутренних зверей она держит под жестким контролем (в точности, как на карте Таро – чудовище покоряется ей, не она ему) и никогда, никогда не позволит им настолько завладеть собой, чтобы причинить хоть малейший вред, скажем, Алисте.
Цветана довольно высока для женщины, руки и ноги у нее тоже не маленькие, но все это ее ничуть не портит. Точнее, этого практически не замечаешь, насколько в целом она хороша и обаятельна. У нее налитая, но не чрезмерно большая грудь, упругие, очень женственные бедра с поистине завораживающим переходом к тонкой талии, изумительная длинная шея изящного рисунка (уверена, у многих мужчин кружится голова при виде одной этой шеи), высокие скулы, задорный, слегка вздернутый нос, темные брови вразлет, полные, сочные губы и всегда сверкающие, исполненные жизни, огня и чувств светло-карие, «ореховые» глаза. Густые, блестящие, вьющиеся крупными кольцами медные волосы, довольно коротко остриженные с боков и надо лбом, тяжелым водопадом стекают до середины спины.
Она источает (и расточает) энергию и жизненную силу. Одно ее прикосновение может заставить больное, пораженное вредителями дерево согнать их с себя, набраться новых сил, ожить и зазеленеть. Вообще на природу она оказывает удивительное воздействие; может, потому, что питает к ней безоговорочно теплые чувства – не то, что к людям.
Да, люди часто раздражают и возмущают ее, вызывают презрение и негодование. Она относится к ним почти как мы… О, если бы не это маленькое «почти», она, возможно, могла бы стать нашей союзницей, нашей королевой. И тогда…
Но нет, об этом нечего и мечтать. На первый взгляд разница в позициях, может, и не кажется существенной, но на самом деле она очень значительна.
Цветана относится к людям, как к неразумным, проказливым, надоедливым, иногда бестолковым, а иногда с проблесками гениальности детям. За ними нужен глаз да глаз, а то они или с балкона сорвутся, или под машину угодят, или еще что-нибудь опасное для самих себя сделают. Присматривать за такими детьми – задача нелегкая, это каждый знает, и часто они могут вывести из себя, вызвать раздражение и даже желание хорошенько их отшлепать.
Но все равно – они для нее дети. Дети, вверенные ее (и других Стражей) заботам. По каким-то не совсем понятным, но, видимо, высоко моральным соображениям Стражи не считают для себя возможным напрямую вмешиваться в жизнь людей (хотя иногда делают это, правда, на чрезвычайно низком, местном уровне и так, что люди ни о чем не догадываются).
И в этом наше счастье, замечу я.
Значит, что им остается, чтобы уберечь этих самых неразумных детей от гибели? Стараться изъять из их окружения все опасные предметы; если поблизости бродят хищные животные, удалить их; ну, и прочее в том же духе. Вот, собственно, практически и все. Они лишь подправляют среду обитания, стараясь сделать ее более безопасной для своих подзащитных детишек.
Но главное все равно то, что люди для Стражей – дети. А у детей, как известно, есть будущее. Когда-нибудь они повзрослеют, поумнеют, научатся правильно использовать придуманные отдельными гениальными детишками игрушки, научаться жить в ладу с природой и друг с другом – в общем, станут похожими на самих эстов (конечно, на кого же еще?). Нужно только помочь им пройти сложную фазу взросления…
Тьфу!
В этом и заключается разница между Стражами и нами. Для нас люди – конченая раса, тупиковая ветвь, не имеющая будущего и семимильными шагами идущая к своему концу. Не нужно никого убивать – они сами все сделают. Нужно только не мешать им, а если есть возможность, то и слегка подтолкнуть, как это делаем мы, не отягощенные никаким высоко моральными принципами. То есть, они, конечно, у нас есть и даже намного выше, чем у людей, но распространяются, прежде всего, на нас самих, а не на порченые создания, не сумевшие оценить великий дар, предоставленный им судьбой.
Мы подталкиваем людей к краю пропасти.
Стражи делают все, чтобы замедлить их продвижение в этом направлении – в надежде, что они успеют повзрослеть, поумнеть… ну и так далее, о чем уже было сказано.
Вот почему Стражи – наши враги. А жаль, очень жаль. Я (да и многие другие среди нас) предпочла бы видеть их нашими союзниками. Просто удивительно, что такие высоко развитые, одаренные, во многих отношениях совершенные создания не видят очевидного…
Так что же делать в предстоящей игре с Цветаной?
Я смотрю в зеркало. Красавица улыбается, не без ехидства, и пожимает плечами. Дескать, ума не приложу… Но я вижу в ее глазах хитроватый блеск. Значит, у нее что-то есть на уме (точнее говоря, на умишке), но она хочет, чтобы я непременно попросила у нее совета. Не дождешься. Все равно не выдержишь и скажешь… Впрочем, у меня и самой начинает вырисовываться в отношении Цветаны определенный план, имеющий отношение к ее главному уязвимому месту – любви к Талему – но не напрямую, нет, не напрямую…
Так и есть. Не дождавшись от меня ни слова, красотка в зеркале разочарованно поджимает губы, наклоняется вперед и шепчет, глядя мне в глаза:
- Обмани ее… Обмани ее… Обмани…
Да, это единственный выход. Цветану надо обмануть, запутать, поставить в такую ситуацию, когда черное покажется белым и наоборот. Сделать так, чтобы она помогла нам, не отдавая себе в этом отчета.
Я понимаю, что это очень, очень нелегкая задача. Но, на мой взгляд, выполнимая – когда имеешь дело с тем, в чьей душе кипят страсти.
Я откладываю карту Силы к карте Шута и открываю следующую.
4.
Карта Отшельник.
Ну, тут все просто, можно и в зеркало не смотреть (хотя на всякий случай, и чтобы красотка не обиделась, я это делаю). Так и есть - это тот, кого они называют Дероном.
На карте изображен мужчина в длинных, ниспадающих одеждах. В одной руке у него посох, в другой фонарь. Фонарь и посох – обычные атрибуты странника. Карта означает странника, неутомимого в своих поисках и способного добиваться успеха там, где другие пасуют.
Дерон такой странник и есть. Внешне он невысок, по сравнению с другими Стражами-мужчинами, хотя выше среднего по человеческим меркам. Но, в отличие от Ланта и Талема, у него, что называется, тонкая кость, поэтому он кажется не просто стройным, а даже худым и каким-то… бестелесным. С другой стороны, будь он, скажем, таким, как Талем, он, наверно, просто раздавил бы своего осла. Что за осел? Об этом чуть позже.
Движется Дерон совершенно бесшумно, но, если нужно, молниеносно, легко сливается с любым окружением, рта почти не раскрывает… в общем, Страж-невидимка. В каком-то смысле. Смуглый, с темными прямыми волосами чуть длиннее плеч, которые часто связывает на затылке в «конский хвост», темноглазый, с большим носом, большим ртом и угловатыми, острыми чертами лица. Лица, имеющего, как правило, хмурое, отрешенное выражение, как будто мысленно он где-то далеко-далеко. Что, возможно, отчасти соответствует действительности.
Наверно, у эстов тоже существуют разные расы. Похоже, Дерон и Алиста принадлежат к одной, а остальные к другой. Судя по внешности, по крайней мере.
Дерон магически тоже силен. Но мало этого - он, видимо, может делать то, на что не способен больше никто из Стражей. Хотя, кто знает? Иногда мелькает мысль, что вся заслуга принадлежит не ему, а упомянутому выше ослу. Потому что этими своими особенными делами они всегда занимаются вместе. Странное зрелище в наше время – человек верхом на осле, скажете вы? Ну, не везде, но, в основном, да. В большом городе, скажем. Хотя в Индии, к примеру, такое можно увидеть и в большом городе. Штука в том, однако, что эта парочка редко и очень ненадолго появляется в местах большого скопления людей, все больше рыщет по лесам, по горам, даже в пустынях или среди северных льдов. Холод там, жара, отсутствие воды и прочие «мелочи» для них не помеха.
Что же они ищут? О, очень интересные вещи, и это заставляет сожалеть, что Дерон не на нашей стороне даже больше, чем в отношении Цветаны.
Они ищут магические жилы и проходы в другие Миры, ни больше, ни меньше.
Землю пронизывают три огромные магические жилы, которые, будь они доступны, позволили бы творить чудеса (уж нам точно, но и некоторым людям, имеющим магический дар, тоже). Однако две из них естественным образом находятся на очень большой глубине, а третью, практически выходящую на поверхность, Стражи (надо полагать, не нынешние, а их предшественники, потому что произошло это много веков назад) завалили, не пощадив ради этого целую гору.
От трех основных магических жил отходят множество более мелких – как ручьи от рек. И некоторые из них поднимаются близко к поверхности земли или даже выходят на нее.
Вот их-то и разыскивает Дерон со своим ослом. А найдя, запечатывает, иногда призывая на помощь или всех остальных Стражей, или лишь некоторых из них, в зависимости от размеров жилы. Магически запечатывает, конечно; и еще ставит вокруг магическую защиту, при попытке взломать которую Стражам мгновенно становится известно об этом.
И с каждым днем пребывания Стражей на Земле таких жил и жилочек становится все меньше, и, соответственно, нам все труднее.
Чтоб они провалились, эти Стражи! Магия нужна нам как воздух, некоторые из нас задыхаются, болеют, слабеют, а то и гибнут по мере ее убывания, а им и дела нет. Им вообще до нас дела нет, хотя, конечно, они нас видят, в отличие от большинства людей. Странно, правда? Мы ведь тоже живые существа, но о нас они почему-то не заботятся, в отличие от всех прочих.
Объяснение такое: у нас есть свой мир, и лучше бы мы сидели там, а кому непременно нужно на Землю, что же, воля, как говорится, ваша. Но, уж конечно, никто не собирается учитывать тут наши интересы. Стражи практически не принимают нас в расчет (а зря, ой, зря!), однако относятся к нам, скорее, отрицательно, потому что само наше присутствие в каком-то смысле сбивает их возлюбленных, но недалеких «детишек» с толку и, следовательно, мешает им жить.
Зачем они запечатывают магические жилы?
Ну, во-первых, потому что считают магию (и не без оснований) очень могущественным оружием, в особенности, в неумелых руках корыстолюбивых представителей рода человеческого, которых, как известно, немало. Оружием, которое похлеще ядерной бомбы способно сгубить все живое на Земле. И если, кроме всего прочего, людям в руки попадет еще и магия, то… В общем, Стражи опасаются этого.
Как ни странно, это чуть ли не единственный момент, в отношении которого мы с ними, в общем, согласны. Не надо людям давать магию; просто жалко давать людям магию. Они израсходуют огромную ее часть – так же, как бездумно расходуют зарытые в недрах Земли богатства, воду, леса, эти зеленые «легкие» Земли, из которых, подумать только, изготавливают мебель, бумагу и множество прочей ерунды. А ведь, пораскинь они хоть немного мозгами, могли бы придумать тысячу способов делать то же самое по-другому, не губя зеленый покров Земли. Это все равно… все равно, что сорвать розу и использовать ее как тряпку для вытирания пыли.
Во-вторых, некоторые магические жилки, как уже было сказано, подходят близко к поверхности Земли. И если рядом находится селение, то его жители так или иначе оказываются под ее воздействием, и на многих это плохо, очень плохо влияет. Одним чудится всякое; другие вешаются, топятся… в общем, убивают себя; третьи убивают других, иногда даже не только в своем селении, а далеко за пределами его. В общем, люди не подготовлены к восприятию магии, и поэтому действительно лучше им держаться от нее подальше.
Вот зачем Дерон разыскивает и запечатывает эти жилки. Просто, тем самым, убирает подальше от неразумных «детишек» еще одну опасную игрушку.
А вот мы от этого страдаем, на что, как я уже говорила, Стражам наплевать. Ничего, мы потерпим; зато потом нам больше достанется.
Мы всегда знали, что на Земле существуют проходы в другие миры, просто их очень трудно найти. В особенности, потому, что они имеют склонность перемещаться. Нам доподлинно известно о двух мирах, куда проникали наши предки. Однако миры эти оказались непригодны для обитания, по крайней мере, нашего, потому что начисто лишены магии.
Вдобавок в одном из них обитают разумные… ну, типа, «камни», у которых жизненная задача – накапливать знания. Какие угодно, о чем угодно – им все равно. Просто знания. Может, это звучит и неплохо – получается что-то вроде гигантской библиотеки – и они даже охотно делятся этими своими знаниями, если бы не одна беда. Как только поблизости от них оказывается разумное (и, следовательно, владеющее теми или иными знаниями) существо, они притягивают его к себе и не отпускают, извлекая из его головы то, что кажется им новым и интересным. Что почти всегда заканчивается гибелью попавшего в их сети существа, потому что, интересуясь содержимым его сознания, эти «камни» совершенно не озабочены тем, что многим созданиям другого рода, не таким, как они, недостаточно питаться солнечным светом, не говоря уж о других потребностях. А как их удовлетворишь, если в этом мире кроме разного вида камней (иногда фантастически красивых, типа кристаллов) нет абсолютно ничего?
В общем, живым созданиям (в нашем и человеческом понимании, потому что эти «камни» по-своему тоже живые) туда лучше не соваться.
А вот Дерон за время пребывания здесь Стражей уже нашел проходы к ТРЕМ мирам. И это только то, о чем нам доподлинное известно; может, на самом деле их больше. Видимо, у него (или у осла) дар такой. Замечательный дар, не правда ли? Ах, если бы Дерон был с нами! Сколько неизведанного открылось бы нам! И сколько удивительных возможностей!
Но нет. По мнению Стражей, проходы в другие миры – тоже опасная игрушка; по крайней мере, пока их «детки» не повзрослеют. Поэтому они запечатывают и эти проходы. Что нам точно известно? Что в одном из открытых Дероном миров Стражи побывали или, точнее говоря, бывают время от времени, и им это нравится. В особенности, Талем и Цветана часто совершают туда прогулки. Между собой Стражи называют этот мир Радугой. Что там такого привлекательного, нам неизвестно, поскольку преодолеть печать Стражей мы не в состоянии. По крайней мере, пока.
Другой открытый Дероном мир они называют Мир-Откуда-Нет-Возврата. Зловещее название, говорящее само за себя, правда? Об этом мире нам известно лишь то, что Стражи в нем самом не бывают (видимо, поскольку все же хотят вернуться), останавливаясь как бы в преддверии него и скидывая туда всяких темных тварей, во множестве обитающих на Земле и тоже мешающих людям жить. Не из нашей братии. Нас они столь опасными не считают. Всякой погани и без нас хватает; вдобавок, в большинстве своем эти твари – порождение самих людей.
Относительно третьего открытого Дероном мира нам практически ничего неизвестно. Наверно, не слишком привлекательный. Во всяком случае, едва открыв, они его тут же запечатали и никогда не посещают.
Немного о тварях, от которых Стражи стараются очистить Землю.
За очень редкими исключениями люди не видят, в отличие от Стражей (и нас), что за спиной практически каждого человека, где-то в районе задней части шеи и затылка, сидит темная такая тварь, похожая… ну, чаще всего, на паука. Стражи называют их Прилипалами.
У одних она совсем маленькая, полупрозрачная – еле различимая, вроде клубящейся дымчатой вуали, или совсем не имеющей запаха («запаха» в духовном смысле, то есть, на уровне обычного обоняния этот запах неразличим), или пахнущей… по-разному, но, в общем, приятно. Цветами, травами, прелыми осенними листьями, иногда грибами.
У других тварь огромная, темная, вонючая. Иногда свешивается как плащ, чуть ни до земли, иногда напоминает уродливые крылья или всклокоченные волосы, похожие на клубок змей.
И все они – отражение того, что творится в душе человека. Чем больше в человеке жадности, зависти, злобы и прочего в том же духе, тем больше, темнее и… как бы это объяснить… плотнее, реальнее, что ли, и энергетически насыщеннее его Прилипала. И что интересно. Такая тварь – не просто зеркало духовного содержимого человека. Начиная с какого-то момента (то есть, поднабравшись сил) она, в свою очередь, влияет на него, подталкивая к новым мерзким мыслям, переживаниям и, соответственно, поступкам.
Стражи легко могут удалять Прилипал, но в массовом порядке этого не делают. Может, потому, что считают это тоже «вмешательством», от чего, как уже говорилось, стараются воздерживаться. Но, скорее, по той причине, что удаление Прилипалы, в особенности, могучей, отъевшейся на негативных эмоциях человека, иногда действует на него так, что он или вообще перестает ориентироваться в этом мире, или теряет память и осознание себя, что восстанавливается медленно, очень медленно. В общем, в подавляющем большинстве случаев после удаления своей Прилипалы такой человек становится готовым клиентом для психушки, где нередко и оказывается.
Вот какой ценный этот Дерон. Что он за личность? Не знаю, и даже карты по этому поводу ничего толком не разъясняют. Такое впечатление, что, когда он не путешествует, то витает в облаках. Он, конечно, принимает участие во всех делах Стражей, всегда придет на помощь, если потребуется, но инициативу почти никогда не проявляет. И мнение свое высказывает, только если его спросят.
К людям он, по-моему, никаких особых чувств не испытывает; просто выполняет по отношению к ним свой долг.
В общем, странный он какой-то. Мне кажется, будь его воля, он покинул бы Землю, ушел в другой мир, а из него в следующий, и так далее, и так далее, без конца. Странник, одним словом.
Но что-то подсказывает мне, что с ним надо поосторожнее, что эта его внешняя безмятежность и отстраненность обманчивы.
Ну, остались двое.
5.
Открываю следующую карту. Конечно.
Маг.
Кто бы сомневался.
Талем, тоже можно и в зеркало не смотреть.
На карте изображен молодой, красивый, роскошно одетый мужчина. Он стоит перед столом, на котором лежат меч, кубок и монета. В поднятой правой руке он держит жезл; левая опущена.
Он – подлинный мастер своего дела, превосходный маг и чародей. Изображенные на карте предметы – меч, кубок, монета и жезл – символизируют четыре стихии, и все они подвластны ему. Жезл – это, конечно, волшебная палочка. Еще одно указание на то, что в магии ему нет равных.
Он мог бы двигать горы. Он мог бы менять русла великих рек. Он мог бы заставить океан выйти из берегов и затопить всю землю.
Вот какой силы этот маг.
Разумеется, ничего этого он не делает. Я привожу эти примеры просто, чтобы показать, насколько он могуч. На данный момент его главная и единственная забота – благополучие людей, этой ошибки природы, этих жалких, недолговечных и, к их собственному и нашему несчастью, иногда очень талантливых существ. Которые, как верят наивные Стражи, когда-нибудь дорастут до уровня эстов.
Он самый высокий из них, под два метра, по-моему, но одновременно широкий в плечах, с мощной шеей и крупной, красивой, гордо посаженной головой. Очень силен физически. И чертовски хорош собой.
Довольно коротко остриженные волосы темно-песочного цвета, с легкой рыжинкой, и пронзительно яркие синие глаза. Нос с горбинкой, чувственный рот, изогнутый наподобие лука. Кожа от природы светлая, но загорелая, с легким красноватым оттенком.
Да, интересный мужчина. Красотка в зеркале, которая неравнодушна к нему, проделывает свой любимый фокус: принимает образ совсем юной девушки, обворожительно красивой, естественно, и уменьшается до размера фигуры на карте, которую заставляет выйти оттуда. В облике Талема, естественно. Теперь они расхаживают передо мной в зеркале, о чем-то мило болтая. Я некоторое время наблюдаю эту забавную сцену, а потом делаю рукой пас, и иллюзия исчезает. Передо мной снова мое отражение, все в том же прелестном варианте, но с недовольно нахмуренными бровками. Ее карта, как и моя, лежит на столе, рядом.
- Что тебе, жалко-о-о? – капризно тянет красотка.
- Нельзя. Ты же знаешь, он может почувствовать.
- Что? Еще одно разбитое сердце? Да их вокруг него сотни.
Я некоторое время просто в упор смотрю на нее. Не выдержав, она опускает взгляд. Вот так-то лучше.
Это правда – что по Талему сохнет не одна женщина. Однако фокусы красотки в зеркале с его копией действительно могут заставить его почувствовать… нечто… слабое прикосновение чужой магии… просто какую-то совсем крохотную аномалию в разлитом вокруг океане магии, для него столь же реальном, как и для нас. А, почувствовав, он может насторожиться. Может захотеть найти источник этого искажения – просто так, на всякий случай.
Да, по Талему сохнет не одна женщина, но его сердце раз и навсегда отдано Алисте. Без взаимности, насколько я понимаю; по крайней мере, до сих пор дело обстояло именно так.
Он, как и Цветана, человек страстей. Он вспыльчив, остро реагирует на глупости и безобразия, которые творят люди; настолько остро, что часто, не в силах мириться с этими глупостями и безобразиями, вмешивается и пресекает самые мерзкие из них. Вскрывает «гнойники» - в одних случаях. Позволяет расцвести цветку невиданной красоты – конечно, в переносном смысле - который без его помощи или сдох бы с голоду, или оказался затоптан ногами завистников, или очень быстро был бы иссушен до дна алчными поклонниками, или просто сгинул в безвестности.
У Талема есть конь, поистине замечательный зверь, абсолютно белый, без единого пятнышка. Вообще-то я в конях не разбираюсь (не то, что Гроттер), но в данном случае этого и не требуется: конь настолько хорош, настолько совершенен, что никого не оставит равнодушным. В основном, Талем держит его на Эстарте (так называется тот мирок, который здесь служит для них родным домом), но несколько раз появлялся на нем и на Земле; в основном, когда совершал путешествие на Радугу. Конь настолько силен, что запросто выдерживает двоих – Талема и Цветану. Как я уже говорила, чаще всего они посещают Радугу вместе.
Талем больше других Стражей позволяет себе вмешиваться в жизнь людей, всегда к их пользе, конечно, очень точечно и точно, но не по голому расчету, а со страстью – с негодованием, бурлящим гневом или, напротив, с восторгом в душе.
Он уязвим – из-за своей любви к Алисте. Так же, как и Цветана – из-за любви к нему. Но мне кажется, что он более уязвим.
Почему?
Трудно сформулировать. Он любит ее так сильно, что ради нее готов на все. Буквально на все. И если с ней что-нибудь случится, страдания его будут столь велики, что могут заставить совершать отчаянные, даже неразумные поступки. Его можно поймать на удочку, нацепив на крючок Алисту. Так мне кажется, и именно такое решение я предлагаю. Хотя некоторые считают, что Цветана, как женщина, больше подойдет. Как женщина - под этим разумеется, что ей труднее справляться со своими эмоциями, которые, если их умело раздуть, могут превратиться в лавину, цунами, огненный вал.
Может быть. Вот только нацепить на крючок Талема, чтобы превратить его в наживку для Цветаны, вряд ли удастся, в то время как Алисту… можно. Трудно, но можно. Это мое твердое убеждение.
Я долго вглядываюсь в карту Мага, потом подношу ее к губам и целую легким, нежным поцелуем. Может быть, если у нас все получится, и Талем забудет, кем был когда-то, забудет даже ее, мы с ним могли бы… случайная встреча… просто два человека, две одинокие души…
Больно. Давно не было так больно. Я чувствую на глазах жгучие слезы и крепко зажмуриваюсь, стараясь ни о чем не думать. Ощущаю, как внутри разрастается знакомая спасительная пустота, вытесняя ненужные, ненадежные, всегда грозящие страданиями чувства.
Ну, вот и хорошо.
6.
Я открываю глаза и вижу в зеркале не свое отражение, а ненавистное лицо Алисты. Это все фокусы красотки, но не важно. Я жадно вглядываюсь в это лицо.
Что в нем особенного? Почему сердце такого замечательного, исключительного создания как Талем намертво приковано к ней? Ее даже нельзя назвать красивой. Во всяком случае, Цветана несомненно привлекательнее. А эта… Какая-то смуглая мышка – ну, мышки не бывают смуглыми, но, думаю, понятно, о чем я.
Лицо в форме сердечка, маленький розовый рот, прямой, немного крупноватый для такого лица нос, смуглая, как у Дерона, кожа. Я уже говорила – они, похоже, относятся к одной расе. Глаза… Собственно, глаза – единственная примечательная особенность этого, в остальном, заурядно хорошенького (но не более того) личика. Глаза большие, даже, на мой вкус, несоразмерно большие. И, если мерить земными категориями, карие; но не просто карие, а с плавающими в них странными золотистыми точками.
Однако главное даже не это. Главное, что глаза у нее добрые, по-настоящему добрые, не напоказ, и чувствуется, что эта доброта идет из души и как бы… не имеет пределов. Их взгляд производит чудодейственный эффект буквально на всех. Даже на меня, черт побери.
Несчастный начинает верить, что его горю помогут, пусть даже на самом деле это совершенно невозможно. Но все равно ему делается легче, мрачные мысли уходят, в душе воцаряется покой, боль – даже физическая, имеющая самое естественное происхождение – на время стихает.
Скверный человек, совершивший множество дурных поступков и никогда не ставивший их себе в вину, ощущает, что привычный мир вокруг распадается, сердце пронзает боль, к глазам подступают слезы. Ему нехорошо, и он не понимает, почему. Я знаю, мне рассказывали. Некоторые даже теряют сознание. И что бы ни случилось потом, после встречи с Алистой такие люди становятся другими.
Добрый, но неприспособленный к жизни человек внезапно ощущает прилив сил. Открывает в себе нечто, о чем прежде не догадывался. Ну, типа, способность рисовать, или растить цветы, или воспитывать детей, или держать умирающего за руку. Мир для него не распадается, а расцветает невиданными красками; в сердце вспыхивает надежда.
- Сгинь! – приказываю я изображению в зеркале.
Наученная горьким опытом, я стараюсь долго не смотреть даже в эти фантомные глаза.
Лицо Алисты медленно стекает, как растаявший воск, и под ним обнаруживается мое собственное, безо всяких ухищрений и прикрас. Я опускаю взгляд и открываю последнюю карту. Карту Алисты.
Ох, как нехорошо!
Звезда.
На карте изображена светловолосая женщина, которая выливает воду из двух сосудов, серебряного и золотого, а над ее головой сияют звезды. Карта означает надежду и возрождение. Что бы ни было, за зимой последует лето, за черной полосой жизни светлая.
То, что именно эта карта символизирует Алисту, означает, что у нас что-то пойдет не так, как задумано, в чем-то наши расчеты не оправдаются.
Я долго, задумчиво вглядываюсь в карту, вздыхаю и отодвигаю ее в сторону.
Ну, что поделаешь? Не бывает планов, которые осуществляются безупречно; всегда что-то идет не так, поскольку существует масса обстоятельств, иногда совсем мелких, которые учесть невозможно. Было бы странно ожидать чего-то другого.
Главное, чтобы В ЦЕЛОМ все получилось по-нашему. За это мы и будем бороться. И еще посмотрим, кто кого.
Алиста – единственная из Стражей, постоянно живущая на Земле. У нее премиленький домик, окруженный чудесным садом. Одна из внутренних дверей дома открывается прямо на эту их Эстарту, уж не знаю точно, что это такое, то ли крохотный кусок их родного мира, то ли нечто созданное искусственно. В общем, такое непонятное пространство рядом с Землей, но не на ней. Как я уже говорила, их временный дом здесь. Думаю, очень примечательное местечко. И абсолютно недоступное ни для кого, кроме тех, кого приглашают туда сами Стражи. Что они время от времени и делают, но побывавшие там люди потом молчат как рыбы. Во всяком случае, никаких подробностей нам пока выведать не удалось.
С Эстарты на Землю ведут множество тропинок, что дает возможность Стражам появляться практически где угодно. Но поскольку все они обожают Алисту и беспокоятся о ней, то очень часто наведываются на Землю именно через проход в ее доме.
И дом, и сад, конечно, окружены магической защитой. Если Алиста покидает свой дом (а она делает это частенько), ее всегда сопровождают несколько магических охранников. Некоторые из них невидимы (для человеческого глаза), некоторые имеют облик животных. Кого удивит (и всякий ли ее даже заметит?) летящая следом за Алистой ворона? Или бегущая неподалеку собака? В общем, что-то такое простенькое, не бросающееся в глаза.
Алиста – ярая сторонница необходимости более активного вмешательства Стражей в жизнь людей, именно поэтому она живет на Земле. Мне кажется, она, подобно нам, чувствует, что люди уже сейчас балансируют на краю пропасти, куда их завели собственные действия, и если им серьезно не помочь, в будущем, причем не столь уж и отдаленном, прямо туда и свалятся.
Что она делает на Земле? О, много чего.
Формально она лечит животных, типа, у нее небольшая ветеринарная клиника. Но по большому счету она, конечно, работает с людьми. Самыми разными способами – я имею виду, с чисто внешней точки зрения. В качестве гадалки, целительницы, психотерапевта, советчика… Ну, как ни назови, а во всех случаях цель у нее одна: если можно, вправить человеку мозги; если нельзя (есть такие люди, в которых от природы заложено зло; потомки Каина, надо полагать), сделать так, чтобы они оказались недееспособны в этом своем стремлении совершать зло.
Алиста вправляет вывихнутые души, прикладывает примочки к душевным синякам и ушибам, помогает найти свой путь, насаждает ростки надежды.
Делает и более материальные вещи, если можно так выразиться. Потерявшимся родственникам помогает найти друг друга. Создает по всей Земле приюты, в руководство которыми подбирает людей, действительно преданных делу помощи другим: для стариков, для детей, для неизлечимо и просто больных. Организует что-то вроде небольших поселений или лагерей, так сказать, по интересам – для художников, к примеру; для писателей или тех, кто мнит себя писателем или только хочет стать писателем. Им, кстати, она помогает издавать книги, независимо от того, считает их кто-то достойными того или нет. Очень небольшими тиражами. Если книга быстро расходится, как правило, дальше к автору проявляет интерес какое-нибудь обычное издательство – и все, начало положено.
Ее деятельность стоит немалых денег, но с этим у Стражей нет проблем.
Все они, конечно, помогают ей, одни более, другие менее активно. Однако она хотела бы большего. Она хотела бы, чтобы все они жили на Земле, как она, и занимались такой же деятельностью, как она. Она даже убеждена, что было бы правильно подарить людям некоторые, типа, продвинутые устройства, завезенные с Эстералии. Одно из них, к примеру, стоит в ее чудесном саду и имеет вид серебристо-голубой пирамиды. Из чего она сделана, непонятно: на вид что-то вроде мутного, довольно толстого стекла; на ощупь материал кажется мягким, как пластилин. Вот такая простенькая пирамидка, с небольшим арочным входом в одной из стен. Полчаса, проведенные в ней, успокоят любую смятенную душа; сутки, проведенные внутри, способны полностью преобразить человека. Если закоренелый преступник будет находиться в ней по часу в день в течение полугода, то просто физически не сможет никому больше причинить вреда.
Ну, а теперь только представьте себе, что такие пирамидки стоят по всей Земле? Или хотя бы в местах заключения? И все, кто хочет (а иногда и кто не хочет) пользуются ими?
Но нет, остальные Стражи, на наше счастье, в этом вопросе с Алистой не согласны. Они считают, что это было бы по-настоящему мощным вмешательством в судьбу человечества и фактически преобразованием людей в другой вид. Кроме этого, люди, вообще склонные к радикальным мерам, могли бы сделать посещение пирамидок обязательным, что, конечно, существенно снизило бы общий уровень агрессии, но лишило бы людей свободы выбора. А, как нам ясно, свобода выбора для Стражей – дело святое. Делай что хочешь, но ее не тронь.
Алиста невысокого роста, худенькая, смуглая, с приятными, спокойными манерами, как и должно быть у того, кто лечит, хоть души, хоть тело. Она не просто выполняет свой долг; она любит людей так, словно они ее собственные дети, и делает все, чтобы им помочь.
По сути, она наш самый главный враг. Но одновременно она и больше всех уязвима среди Стражей – именно из-за этой своей безоглядной преданности людям. Поэтому решено – именно с нее мы и начнем. И никакие магические охранники ей не помогут. Мы тоже в этом смысле не лыком шиты, хотя наша магия немного другого свойства. Но главное даже не борьба с ее магическими помощниками. Главное – обман, так сложно, хитроумно и непременно с учетом особенностей каждого Стража вплетенный в реальность, что даже они не сразу поймут, что к чему. И пока они будут разбираться, мы получим возможность действовать.
И еще одна вещь на нашей стороне. Фактор неожиданности. Они, как я уже говорила, ставят нас невысоко и с этой стороны никак не ожидают нападения. Обычный просчет всех титанов, которые, как известно, часто гибнут, сраженные каким-нибудь ничтожным по сравнению с ними созданием.
7.
Я возвращаю отобранные пять карт в колоду Больших Арканов и тщательно тасую ее, опустошив голову от всех мыслей, а сердце от всех чувств. Сейчас я – одно большое Ничто, сосуд, в который, как я надеюсь, вот-вот прольется свет истины. И мы узнаем, стоит ли нам вообще затевать то, что задумано. Я так верю картам Таро, что в случае четкого указания на неудачу готова отказаться от осуществления наших планов, сколь это ни было бы прискорбно. Однако против Судьбы не пойдешь. Это просто глупо. Но это не будет означать, что мы навсегда откажемся от борьбы. Придется просто выждать какое-то время, и, возможно, звезды встанут по-другому…
Все, все, не думать ни о чем, раствориться в пустоте, слиться с нею, стать ею. Руки сами собой тасуют карты… Время, казалось, остановилось… И потом наступает момент, когда меня будто что-то толкает. Я замираю. Мир вокруг замирает. Не глядя, я переворачиваю карту, на которой остановилась, кладу ее перед собой, остальные отодвигаю в сторону и…
… опускаю взгляд.
Вот он, момент истины! Лучше и быть не может. Все, победа за нами.
Карта Башня.
Молния ударяет в башню, и башня рушится. У ее подножья распростерся человек, также пораженный молнией, а другой, в короне, падает вместе с той частью башни, которая обрушилась.
Тут даже не надо быть особым знатоком, чтобы понять смысл этой карты, в особенности, если она предназначена обозначить исход борьбы. В общем смысле – и, что удивительно, в данном конкретном тоже – карта гласит о начале войны, о гибели многих и многих, о мировой катастрофе. Разрушение, разорение, всяческие беды.
Одновременно карта предостерегает, что в этой войне может не оказаться ни победителей, ни побежденных. Мы, несомненно, будем это учитывать.
Однако карта Башня несет в себе и другое предостережение, гораздо более значимое по своим возможным последствиям: не надо задействовать силы, которые невозможно контролировать, они могут – только могут! – погубить и того, кто их вызвал, а не только врагов.
Хорошая карта. Многообещающая карта. Карта, указывающая на то, что наша работа должна быть проделана ни в коем случае не второпях и, уж тем более, не топорно, а тонко, ювелирно, с учетом всех возможных последствий.
Еще раз повторяю – мы не ставим себе целью никого убивать. Если это и произойдет, то исключительно в качестве побочного эффекта. Ну, тут уж ничего не поделаешь – лес рубят, щепки летят.
Мы хотим одного – обезвредить Стражей, хотя бы на более-менее продолжительное время. А все остальное, мы верим, люди сделают сами. Тем более, в обстановке всеобщего хаоса, непонимания происходящего, потери памяти (это очень важно), хотя бы кратковременной, но, не исключено, что и долговременной – все это мы им обеспечим. Должны обеспечить.
Башня, надо же! На такую удачу я и не рассчитывала, зато Гроттер, конечно, воспримет как должное тот факт, что выпала именно она. Страшно самоуверенное создание! Иногда это ужасно раздражает, хотя я понимаю, что для победы хорошо - так безгранично верить в свои силы. Тем более, надо признать, у него есть для этого основания.
8.
Наш мир расположен по соседству с Землей. Причуда мироздания (или Создателя всего сущего?). Совсем крохотное искривление пространства-времени – и вот он, другой мир, во всех смыслах ДРУГОЙ: напоенный магией, постоянно меняющийся, бесконечно прекрасный. Примыкающий к Земле и, все же, лежащий как бы в другой плоскости. И, кстати, с другим течением времени.
На Земле есть сотни мест, где грань между нашими мирами настолько тонка, что можно практически беспрепятственно проникать оттуда сюда и обратно. Люди, в особенности, в давние времена, знали эти места, и некоторые из них – очень немногие – отваживались проникать в наш мир, иногда движимые любопытством, иногда вынужденные так поступить в силу каких-то собственных ошибок, или необдуманных обещаний, или невыплаченного долга. Еще меньше их возвращались обратно, либо через века (по земному времени, то есть для своих современников они просто пропадали без следа), либо быстрее, но настолько и так изменившиеся, что их не узнавали, или чурались, приписывая им, иногда обоснованно, иногда нет, всякие необыкновенные и, как правило, опасные свойства. И все же благодаря этим немногим вернувшимся люди знали о существовании нашего мира. Они называли его Волшебной Страной, или Островом Блаженных, или Страной Вечной Молодости; могу привести еще не меньше десятка названий. Но наиболее распространенным стало первое из перечисленных – Волшебная Страна; хотя и остальные не лишены смысла.
Обитатели нашего мира (в целом, их называют фейри, хотя отдельные виды чрезвычайно сильно отличаются друг от друга) гораздо чаще и без каких-либо пагубных последствий для себя проникали на Землю, долгие годы (десятилетия, века) жили там, а некоторые и сейчас живут, хотя в гораздо меньшем количестве, чем в прошлые времена. Многих наших люди чем-то притягивают, хотя лично я этой зачарованности не понимаю. То есть, меня они тоже интересуют, но лишь как забавный феномен, типа, похода в кино. Люди с удовольствием смотрят фильмы, но не живут же в кинотеатрах?
Ну, я – особая статья, об этом чуть позже. Люди кажутся фейри забавными, непонятными – в то же время бесконечно, до смешного, уязвимыми. Иногда хочется этим воспользоваться, подразнить их, что фейри с успехом и делают; иногда пожалеть, даже помочь; иногда (и довольно часто) просто незаметно наблюдать за ними, но в контакт не вступать – типа, как дети в зоопарке смотрят на животных.
Люди такие большие, такие сильные (по сравнению с большинством фейри, которых еще называют Маленьким Народцем, и недаром), а какой-нибудь крошечный боггарт может до смерти их напугать. Проберется ночью в спальню, проведет по лицу холодной, мокрой лапой, скинет на пол одеяло, и все, семья снимается с места и уезжает куда подальше, в надежде избавиться от злобного, как она считает, духа. Хотя на самом деле никакие боггарты не злобные, они просто жуть до чего проказливые. И, кстати, от них не так-то просто избавиться – им ничего не стоит притаиться среди домашнего скарба и вместе с хозяевами перебраться на новое место.
Или, скажем, гремлины, ростом не больше зайца, на кого они отчасти похожи. Они ненавидят всякую технику (и правильно, с моей точки зрения), начиная от велосипедов и кончая космическими кораблями, и терпеть не могут тех, кто ею пользуется. И, уж поверьте, гремлины в силах так досадить людям и такого натворить с этой разлюбезной человеческой техникой, что мало не покажется.
Или…
Ну, можно перечислять до бесконечности. Как я уже говорила, многие фейри любят Землю, неравнодушны к ее обитателям и даже после возникновения огромных городов с их домами-ульями, где часто и людям-то тесно, не желают расставаться с ними. К тому же, за долгие века у фейри сформировалось свое братство, возникли свои отношения, они привыкли к этому странному, уродливому миру и уже не мыслят себе жизни без него.
Это я говорю о тех, кто по доброй воле сходил раз-другой на Землю, а потом и остался там.
Но есть и такие, кто оказывается на Земле отнюдь не по доброй воле, а по причине совершенного ими преступления или даже серьезного проступка, наказанием за который является высылка из родного мира, иногда на ограниченное время, иногда навечно. А куда еще их могут выслать, как не на Землю? Ведь никакого другого мира мы пока не знаем.
Избежать такого рода наказания совершенно невозможно. Магия, знаете ли – действительно великая вещь. И те, кто накладывает наказание, магически сильнее наказуемых, так что последние буквально в мгновенье ока оказываются вышвырнуты с родины, и никакие ухищрения не помогут им вернуться обратно. Правда, раз в 100 человеческих лет они могут подавать прошение о помиловании, и иногда (очень редко) такое прошение оказывается удовлетворено. И еще помилование почти всегда даруется тем, кто, находясь на Земле, совершил что-то очень полезное для Волшебной Страны. Что, нетрудно догадаться, случается еще реже.
Мы, правда, в своих планах рассчитываем использовать кое-кого из этих бедолаг, из этих изгнанников, готовых буквально на все, лишь бы покинуть постылую Землю.
Так вот, я все это к чему? Веками жители Волшебной Страны жили на Земле и, хотя проказничать всегда любили, никого по-настоящему не обижали, разве что наказывали тех людей, которые совершали некрасивые, по их меркам, поступки: неверных мужей и жен, лодырей, ну и тому подобное. Но наказывали-то беззлобно и, как правило, к их же пользе. И многие люди, даже те, кто не способен видеть фейри, а просто чувствует их присутствие, относились к ним по-доброму, подкармливали, подбрасывали одежонку и страшно огорчались, если по какой-то причине фейри покидал их.
В общем, ни о какой вражде между этими двумя видами живых существ веками и речи не шло.
Однако в последние лет сто (нет, даже меньше) ситуация начала меняться, и чем дальше, тем это происходит быстрее. С нашей собственной магией происходит что-то странное – она, вроде бы, убывает и, главное, «портится», качественно меняется в худшую сторону. А для фейри магия – как для людей воздух: они без нее просто не могут жить. И есть мнение (которое лично я разделяю), что в этом виновата Земля; ну, по крайней мере, в значительной степени.
Агрессивность, злоба, жадность, ненависть и множество других столь же «прекрасных» качеств, свойственных людям, породили в тонком мире невидимых чудовищ, этакие темные сгустки непонятно чего, которые буквально как акулы рыщут вокруг, пожирая любую энергию, в том числе и магическую. Хуже того – они оказались способны проникать и в Волшебную Страну, где магической энергией пропитано все, где она буквально разлита в воздухе: настоящий пир для этих жутких созданий, каждое из которых – воплощенное Зло, точнее, какая-то одна его сторона, но это не меняет сути дела.
Прилипалы, о которых я говорила выше, того же типа, но они хоть сосут энергию своих «хозяев», а не шатаются где попало, не припадают к любому источнику. Они тоже не подарок, поскольку, будучи порождением плохих качеств «хозяина», со временем начинают усиливать их, и, таким образом, общая сумма Зла в мире возрастает.
Но эти, которых мы называем Пиявками… Не слишком уважительное название, но за что их уважать, спрашивается? Это просто ненасытные утробы, сгустки темной, исполненной зла энергии, иногда небольшие, а иногда огромные, как грозовые облака.
От них не стало житья на Земле, хотя большинство людей не видят их и даже не догадываются об их существовании. Но распространяемая ими гниль (в психическом смысле, конечно)… Но исходящая от них порча… Можно ведь оказываться под воздействием, даже не догадываясь об этом, верно? Некоторые люди не выдерживают, сходят с ума и иногда, подталкиваемые теми же Пиявками, учиняют поистине кровавые бойни. Вспомните все эти случаи, когда кто-нибудь врывается с оружием в магазин (или школу, или автобус, и так далее) и без видимой причины расстреливает множество народу, а потом, как правило, пускает и себе пулю в лоб. А теракты? А катастрофы? То-то Пиявкам раздолье. Словно стая грифов, они толпятся над местом кровавой бойни, высасывая из умирающих последние остатки энергии.
Отвратительные создания! И наплодили их сами люди (и продолжают плодить), как я уже говорила. И если так будет продолжаться, именно Пиявки останутся хозяйничать и на Земле, и в Волшебной Стране – когда погубят ВСЕ живое. А потом сдохнут сами – от голода. Или, может, не сдохнут, а ссохнутся до микроскопических размеров и будут ждать своего часа – появления новых живых существ. Каких-нибудь несчастных покорителей пространства, прилетевших на своем космическом корабле из неведомой дали только ради того, чтобы обнаружить превращенную в кладбище Землю и потом погибнуть самим, возможно, даже не успев осознать, от чего именно.
Стражи тоже борются с Пиявками и очень активно. Однако это тот случай, когда болезнь слишком запущена, никакие «лекарства» уже не помогут и требуется «хирургический» метод.
Сейчас многие фейри (те, которые имеют на это право) бегут обратно в родной мир. Там, все же, лучше, чем на Земле, где варварски вырубаются леса (что у нас абсолютно недопустимо; мы, наоборот, только и делаем, что их насаждаем) и не менее варварски истребляются животные, где дым из труб и сбросы отходов бесчисленных заводов отравляет воздух, воду и саму землю. И мы успешнее боремся с Пиявками, стараясь, прежде всего, не допускать их проникновения к нам. И магии у нас пока хватает…
В общем, мне трудно понять тех фейри, которые упорно продолжают жить на обреченной Земле.
9.
В Волшебной Стране тоже есть, если так можно выразиться, правительство, состоящее из тринадцати (всегда тринадцати!) мудрецов – действительно самых мудрых фейри. Правда, у нас оно называется Королевский Совет. Почему Королевский? Потому что да, в Волшебной Стране есть королева. В принципе может быть и король, однако у нас они редко меняются. Вот уже много веков у нас правит королева Маб, и всех это устраивает. Дело в том, что наша королева просто исполняет решения Совета, а сама улаживает лишь мелкие проблемы, не требующие его внимания; то есть, по человеческим меркам, она олицетворяет как бы исполнительную власть.
Однако между нашим Советом и правительствами Земли есть много отличий. Главные из них два.
Во-первых, у нас он один, а не то, что на Земле, где каждая нация имеет свое правительство, что, естественно, приводит к постоянным распрям между ними.
Во-вторых, решения Совета исполняются беспрекословно, точно и незамедлительно.
И вот, какое-то время назад, осознав грозящую Волшебной Стране со стороны Земли опасность, Совет в очередной раз собрался и стал думать, что же делать, как предотвратить беду. И думал он долго, очень долго – мы вообще не склоны к скоропалительным решениям. Выслушивал одних, выслушивал других. Изучал отчеты и наблюдения. Замерял, выражаясь человеческим языком, «скорость» отравления нашего мира и убывания в нем магии. Подробнейшим образом исследовал и все, что связано со Стражами, с их воздействием на Землю. Прибегал к предсказательной магии – все Мудрецы в ней чрезвычайно сильны.
И в итоге Совет принял решение, очень гуманное, с моей точки зрения, потому что при наших возможностях мы могли бы прибегнуть к гораздо более радикальным мерам. Однако кроме возможностей, у нас есть и нравственные принципы, которые мы не считаем себя вправе нарушать ДАЖЕ в чрезвычайных обстоятельствах. Принципы перестают быть принципами, если существуют условия, при которых их можно обойти. Это уже не принципы, а так, красивая вывеска, пустословие.
Совет принял решение заблокировать деятельность Стражей на Земле, только и всего. Рассуждая так: чем хуже, тем лучше и тем быстрее люди сами погубят себя. Заметьте – не убить Стражей, даже не причинить им никакого серьезного вреда. Просто сделать так, чтобы они не могли больше оказывать никакого воздействия на то, что происходит на Земле.
Приняв это решение, Совет огласил его королеве, и та незамедлительно приступила к его выполнению. Собственно говоря, все, что она сделала, это отобрала тех, кто возглавит вновь создаваемую семью Гурат-И-Седра-Хтар (эта честь была доверена мне и Гроттеру) и наделила нас самыми широчайшими полномочиями. Большего от королевы и не требовалось.
Тут я должна кое-что пояснить. Хотя в Волшебной Стране существует семья в человеческом смысле этого слова, у нас оно имеет и другое значение. Полностью объяснить его нелегко, но ближе всего такое толкование: содружество созданий, связанных общими обязательствами или общим делом и преданных друг другу как кровные родственники. Такая семья не распадается и по завершении того дела, ради которого была создана, мы всегда будем относиться друг к другу как родные. И, поверьте, в нашем понимании это значит очень, очень много – гораздо больше, чем у людей.
Теперь о названии. Гурат – это и означает, что семья необычная, а такая, как я описала. Названия всех семей такого рода начинаются с этого слова.
Седра-Хтар можно перевести (весьма грубо) как… как… «Прищемляющие хвост». Уф! Так, наверно, ближе всего. Может, не слишком благозвучно, зато достаточно точно. Собственно, в этом и состоит наша цель, верно? Прищемить Стражам хвосты.
Гроттер – чистокровный фейри (в отличие от меня, но об этом чуть позже). По происхождению он – Туата Де Дананн, то есть, принадлежит к одному из самых аристократических племен Волшебной Страны. Как все Туата Де Даннан, он необыкновенно хорош собой, не стареет (или, точнее, стареет очень медленно, как все фейри, но Туата, говорят, обладают секретом вечной молодости) и, самое главное, один из величайших чародеев на свете. В наших легендах о Туата говорится так: «Они постигли премудрость, магию и знания друидов, чары и прочие тайны, превзошли искусников со всего света».
Магически Гроттер не слабее Талема, берусь это доподлинно утверждать, поскольку знаю обоих. Вот только магия у них разного происхождения: у Гроттера – от друидов, а у Талема – с этой их Эстералии. Это какая-то совсем особенная магия, которую они как бы носят в себе, то есть, им не требуется ни пополнять ее, ни черпать откуда-то. Не нужны им и предметы силы. Они даже, вроде бы, не творят никаких заклинаний, просто что захотят, то и происходит. Если им надо, человек застынет на ходу или превратится… хоть в червяка, обрушится гора, дом появится или исчезнет, а уж об изменении собственной внешности я и не говорю. Перечислять, что могут Стражи, бессмысленно, поскольку кажется, что они могут все. Я отмечаю лишь, что их магия работает как-то иначе, чем наша.
Гроттера, однако, это ничуть не смущает. Он убежден, что сумеет одолеть и Талема, и всех остальных, если понадобится. Туата вообще очень высокого мнения о себе и, как я уже говорила, не без оснований, конечно. Однако, на мой взгляд, им не хватает гибкости и понимания того, что иногда многого можно добиться совсем, казалось бы, простыми средствами, безо всякой магии. Коварство, козни, хитроумные западни и ловушки – все это тоже очень важно; в особенности, в нашем случае. Из этих соображений, надо полагать, в семью и ввели меня. Что касается коварства и всего вышеперечисленного (а также многого другого в том же роде), я – Мастер. Именно так, с большой буквы, Думаю, вдвоем с Гроттером (и со всеми теми помощниками, которых сочтем нужным привлечь) мы будем представлять собой непреодолимую силу.
Два слова о себе. Я не чистокровная фейри, я – то, что называется полукровка. Мой отец – сид, а они ведут свой род от тех же Туата Де Дуанн, вот так-то. Можно сказать, в какой-то степени мы с Гроттером и впрямь кровные родственники, хоть и очень дальние. Отец тоже необыкновенно хорош собой, тоже владеет магией, хотя в гораздо меньшей степени, чем Туата, и прибегает к ней исключительно, если так можно выразиться, в потребительских целях. Вообще-то он музыкант, и это главное, что его интересует в жизни. Сиды живут довольно обособленно, в обширной долине между Синими горами и морем Грез. И я не знаю никого из них, кто постоянно жил бы на Земле.
Не потому даже, что они презирают людей (хотя отчасти это так). Просто люди им неинтересны. И человеческая музыка кажется отцу примитивной, как… как звон колокольчика на шее овцы. Сам он способен извлекать музыку из всего – из цветов, из дуновения ветра, из ряби волн. И, конечно, из инструментов, некоторые из которых очень просты, а другие невероятно сложны, настолько сложны, что мне даже не с чем сравнить их из земных музыкальных инструментов. Музыка отца буквально способна захватить слушателя в плен. Она настолько прекрасна, что часто причиняет боль. И это не просто музыка – она необыкновенно гармонично сплетается с цветом, с запахами, со всей средой обитания; в общем, это удивительный феномен, и аналогов ему на Земле нет. Говорят, некоторые земные музыканты через тонкий мир слышат или, может, ощущают музыку сидов. И когда им удается хотя бы отчасти передать ее в своих произведениях, возникают шедевры.
И все же как-то однажды мой отец забрел на Землю; я никогда не могла от него добиться, с какой целью. И повстречал там мою мать, обыкновенную человеческую женщину. Ну, не совсем обыкновенную, потому что она была прирожденной ведьмой и к тому же сказочно хороша собой. Удар любовной молнии поразил обоих, в результате чего я и появилась на свет. С тех пор мать живет с отцом в долине сидов и выглядит так, словно со времени их знакомства не постарела ни на миг, а было ей тогда семнадцать лет. Эта странная жизнь, так непохожая на земную, пришлась ей по вкусу. Она боготворит отца и, хотя ничего самостоятельного придумать не в состоянии, даже научилась вплетать свои маленькие, незатейливые фрагменты в его музыкальные творения. Как правило, они ему очень нравятся. Он говорит, что они несут в себе ни с чем несравнимый простодушно-варварский колорит. Лично я не понимаю, что это означает, но ему, конечно, виднее.
Меня же с малых лет тянуло на Землю. Жизнь сидов не для меня, это факт. Тем более, в музыке (их музыке) я ничего не смыслю. И когда мне исполнилось пятнадцать, я попросила отца отпустить меня. Заметьте, не мать. Родив меня, она очень быстро потеряла ко мне всякий интерес. Вся ее жизнь вращается вокруг отца, он для нее – центр вселенной, а я так… непонятный цветок, сам собой выросший на грядке.
Отец не пытался меня удержать. Пока я росла, он сделал все, чтобы усилить и расширить мои природные магические способности, и знает, что я ни при каких обстоятельствах не пропаду. Вообще-то он единственный на всем белом свете, кто любит меня, и кого люблю я. И это притом, что по-настоящему мы с ним друг друга не понимаем, поскольку по складу ума он сид, а я человек. При всей схожести внешнего облика, наши внутренние миры абсолютно несопоставимы. Типа, он зеленый, а я холодная. Не знаю, понятно ли я объясняю.
Не поймите меня неправильно. Душой я фейри, а не человек и предана исключительно Волшебной Стране. Просто в долине сидов мне скучно, я люблю бродить по свету, люблю новые впечатления и приключения, в особенности, опасные. Я исходила вдоль и поперек и Волшебную Страну, и Землю. И понимаю людей так, как, возможно, никто из фейри. Наша королева, которая всегда в курсе всего и очень высоко ценит отца, уже давно приметила меня и время от времени давала небольшие поручения на Земле, с которыми я всегда блестяще справлялась.
И вот теперь это…
Кстати, все называют меня Шена, хотя, конечно, это не мое настоящее имя.
10.
Красотка в зеркале снова сменила облик и сейчас занималась тем, что накладывала себе длиннющие искусственные ногти ядовито-зеленого цвета.
- Сгинь! – сказала я и взмахнула рукой.
Она медленно растаяла, успев недовольно надуть губки, и в зеркале, наконец, возникло мое собственное отражение. Внешне я очень похожа на мать – ослепительно-белая кожа, точеные черты лица; вот только окраску глаз и волос я унаследовала от отца, что придает мне еще более изящный и, я бы сказала, необыкновенный вид, с налетом некоторой загадочности.
Глаза у меня точно фиалковые, а вьющиеся крупными кольцами волосы цвета блестящей платины, тоже с легким налетом фиолетовости. Странно, правда? Но чертовски красиво и мужчин сражает наповал. До такой степени, что я очень редко кому являюсь в своем истинном облике (на Земле, имеется в виду), поскольку в совершенстве владею искусством создания иллюзий и, в том числе, собственной иллюзорной маски.
Моя красота меня не радует, но и не огорчает. Хотя нет, неправда, иногда я использую ее как оружие, неизменно с прекрасным результатом; значит, отчасти, все-таки, радует.
Что же касается любовных утех… На эту тему мне не хочется распространяться. Скажу лишь одно: по характеру я однолюбка. Долгое время моим спутником, другом и возлюбленным был один человек – такой же бродяга по натуре, как я, веселый, остроумный, мастер на всякие шутки и розыгрыши (до встречи со мной он работал в цирке фокусником; говорил, что это у него в крови). Он обладал и еще одним поистине бесценным свойством, в особенности, для меня: не задавать лишних вопросов. Воспринимал меня и любил такой, какая я есть, со всеми, скажем так, «странностями», хотя, конечно, применительно ко мне это слабо сказано. И был бесконечно предан мне, за что и поплатился. Погиб, и причиной этого, пусть косвенной, стали Стражи.
Теперь, я думаю, понятно, почему я с особой охотой взялась за поручение «прищемить им хвост»?
Со времени гибели своего друга я одна. Случайные связи не в моем вкусе. И если кто в последнее время и вторгается в мои сны, то это Талем… впрочем, об этом я уже упоминала. И ни на что особенно не рассчитываю. Но думать о нем приятно.
Внезапно зеркало передо мной пошло рябью, однако тут же снова очистилось, но вместо моего отражения в нем возник Гроттер. До чего же они хороши, эти Туата Де Дананн! Говорят, один их вид способен свести смертную женщину с ума, а прикосновение и вовсе может убить. На меня, конечно, это не распространяется. Что же касается смертных женщин, то им тоже практически ничего не грозит, хотя и мне, и Гроттеру в ближайшее время часто придется бывать на Земле. Дело в том, что он не только в совершенстве владеет искусством создания иллюзорной маски, но способен реально полностью менять облик. Физически перевоплощаться в кого угодно – хоть в крошечную мышку, хоть в устрашающего снежного барса, хоть в какое-нибудь никогда не существовавшее, рожденное его фантазией чудовище, хоть в любого человека. Так что вряд ли кто-нибудь будет иметь счастье (или несчастье) узреть его в натуральном облике; разве что это понадобится для дела.
- Я все видел, - сказал Гроттер низким, звучным голосом. – Значит, Башня?
Я кивнула.
- Ну, что же. Тогда начнем.
Туата немногословны и не любят терять времени даром.
Поверхность зеркала прорвалась, словно серебристая бумага, и сквозь образовавшуюся прореху в комнату шагнул Гроттер.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БЕДА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДРУЖОК
1.
Четкая фиолетовая тень, отбрасываемая широкими ступенями на нежный голубовато-серебристый песок, переместилась еще немного в сторону, и солнечный свет коснулся черного кожистого носа. Дружок задвигал ноздрями, чихнул и проснулся.
Сначала мутная радужная пелена все еще плыла перед глазами, в голове мелькали обрывки сна. Какого? Он не мог вспомнить, да и не очень старался; ему уже давно стало ясно, что все, происходящее во сне, такое же ненастоящее, как эти проклятые кошки в доме. Было - и нет; ни толку, ни удовольствия. А если ему снился Хозяин, то при пробуждении он испытывал такую тоску, что не оставалось ничего другого, как только завыть. Что он и делал - иногда, хотя кое-кого это раздражало. Но выл он или не выл, злились на него за это или нет, все равно ничего не менялось. Ни от чего ничего не менялось, вот что было хуже всего.
Ничего не изменилось и сейчас, конечно. Сонная одурь растаяла, взгляд Дружка прояснился, и теперь ничто не мешало ему убедиться в этом. Да, по правде говоря, он уже почти утратил всякую надежду на перемены. Ни шелеста, ни ветерка, ни звука... Если не считать далекого заунывного пения, от которого делалось еще тоскливее. Прямо перед собой он видел голубоватый песок, а за ним луг, покрытый шелковистой темно-зеленой травой - вон какая высокая вымахала, Дружка в ней и не заметишь - с разбросанными повсюду яркими пятнами цветов.
Там и здесь среди травы мелькали еще и серебристые пятна – это грелись на солнце роботы. Любимые «игрушки» Хозяина, между прочим. Он притаскивал их сюда, прежде всего, потому, что они ему нравились, хотя что в них интересного, Дружку было неведомо. Ну, Хозяин вне критики, и во всем понимать его Дружок умом не дорос, да никогда и не тщился.
Роботы отличались друг от друга размерами, формой и наличием или отсутствием всяких приспособлений, иногда выглядевших еще более странно, чем они сами. Типа покачивающихся на пружинках круглых глаз, или огромных, поворачивающихся во все стороны ушей, или нескольких рук, вместо ладоней заканчивающихся разнообразными устройствами. Некоторые роботы (немногие) пугающе походили на людей, другие – на ящики или ведра на колесах, третьи вообще непонятно на что. Они могли двигаться, совершать разные действия, говорить (не все), но даже Дружок понимал, что все равно они неживые. Мудрость объяснила ему, что это один из видов того, что люди называют машинами. Просто это очень сложно, хитроумно устроенные машины, которые люди придумали… с разными целями. В основном, чтобы облегчить себе жизнь, но еще и просто ради развлечения.
Не все Стражи были в восторге от присутствия роботов (не вообще, а конкретно в их собственном мире), и Хозяин, оправдываясь, убеждал остальных, что роботы могут выполнять самые разные работы - по уборке, по уходу за садом и огородом, например - и что, дескать, именно ради этого он сюда их и таскает.
И, правда, поначалу от них был толк, и немалый. Они пропалывали грядки на пышном огороде, устроенном госпожой Цветаной, высаживали по ее указанию цветы, постригали траву на площадке перед домом, убирались везде… В общем, много чего делали.
Но то было раньше.
Теперь они целыми днями только тем и занимались, что торчали на солнце, объясняя это необходимостью «подзарядить» что-то. Дружок опять ничего не понял и решил, что это очередная отговорка. Однако Мудрость ему объяснила, что да, они подзаряжают батареи (такие штуки у них внутри), и им это так же необходимо, как людям или хотя бы ему, Дружку, есть, без этого, мол, они превратятся просто в груды неподвижной железной рухляди. Тоже не очень понятно, но Дружок верил Мудрости в целом, и раз она сказала, что в их действиях есть смысл, значит, это так. Наверно. Хотя, что до него, то пусть бы они превратились в эти самые груды железной рухляди, вот уж по ком Дружок горевать бы не стал.
По ночам роботы жгли костры у пруда, и болтали, и ковырялись во внутренностях друг у друга, а иногда шумно ссорились. Траву не косили, кусты не подрезали, в доме не убирались, за садом не следили. Поначалу Дружок и остальные пытались пристыдить роботов, напоминали, что их долг ухаживать за домом и садом независимо от того, здесь Стражи или нет. В ответ те бормотали что-то невразумительное. Вроде как у них что-то там «садится» и поэтому они вынуждены это что-то экономить. Что садится? Куда садится? И причем тут их работа? Просто ленятся они, вот что, тут Дружок был согласен с птицами, которые прямо так и говорили. Ленятся и чувствуют свою безнаказанность.
Однако вот что удивительно. Мудрость уверяла, будто постепенно число роботов уменьшается. Куда же они деваются, в таком случае? Выходят из строя? Но тогда где те, кто вышел из строя? Дружок знал, что такое машины, и понимал, что они бывают разные. На одних ездят, другие делают что-нибудь полезное. В общем, они как бы живые, но на самом деле нет. Правда, в отличие от всех прочих известных Дружку машин, роботы умеют разговаривать. Вроде бы никакие другие машины этого делать не могут, а они могут, хотя непонятно, с какой стати? Ну, наверно это зачем-то нужно… Неважно. Мудрости можно верить. Раз она говорит, что они машины, значит, так оно и есть. И если машина ломается, она стоит, потому что больше работать не в состоянии. Где они, эти роботы, которые больше не могут ни работать, ни греться на солнце, ни болтать ночью у костра? Нет таких, никто их не видел.
У Мудрости было на этот счет одно объяснение, в порядке предположения, но оно казалось Дружку совсем уж диким. Дескать, за роботами, как за всякими машинами, нужен уход, а раз его нет, их отдельные части начинают выходить из строя. У одних больше, у других меньше. И вот роботы якобы примечают того, кто совсем уже еле ползает, и ночью все скопом наваливаются на него и, можно сказать, убивают – в том смысле, в каком это слово применимо к машинам. Разбирают на части, и каждый берет себе то, чего ему не хватает. Из-за этого, мол, они и ссорятся по ночам.
Дружок не очень-то в это поверил, тем более, что Мудрость ничего точно не утверждала, но от одного предположения, что такое возможно, роботы сделались ему еще противнее. Это, типа, как если бы ему, Дружку, совсем, ну, совсем нечего было бы есть, и это длилось бы много дней, и он совсем оголодал бы, то что, ночью подкрался бы к Хозяину и отгрыз у него ногу?
Тьфу!
Дружку даже смотреть на роботов стало мерзко. Своим странным поведением они лишний раз напоминали о том, что все идет совсем не так, как должно бы.
А любимый пень Хозяина так зарос, что его и не найдешь. Где он? Все как-то изменилось, выглядит по-другому, чем прежде. Вон лежит дерево, сломанное ветром, и некому его убрать; у роботов, ясное дело, другие заботы.
Хозяину нравилось иногда посидеть на том широком плоском пне, с книжкой или просто так, положив ногу на ногу, покусывая стебель цветка и рассеянно глядя перед собой. Он говорил, что ему тут хорошо думается.
А Дружку нравилось бегать вокруг, жадно принюхиваясь к волнующим запахам, распугивая бабочек, птиц, всяких мелких лесных тварей и зная, что в любой момент Хозяин может его окликнуть. И, конечно, когда это происходило, он тут же мчался на зов. Хозяин сидел, потягиваясь, легкая улыбка скользила по его добродушному округлому лицу и исчезала в глубине серо-зеленых глаз. Он протягивал руку и трепал Дружка по шее...
Ах, к чему вспоминать! От этого становится лишь тяжелее. Бабочка с большими желтыми крыльями в черных разводах опустилась на песок перед самым носом Дружка, точно он камень или пень. В прежние времена он тут же проучил бы нахалку, громко щелкнув челюстями, но сейчас даже не шелохнулся, продолжал неподвижно лежать, уткнувшись носом в вытянутые лапы. Бабочка ему не снилась, она была самая настоящая, но... Все равно - никакой радости. Наверно, он повел бы себя точно так же, даже если бы она уселась прямо ему на нос. Дружок закрыл глаза.
2.
Однако спустя некоторое время инстинкты возобладали над дурным настроением. Дружок поднялся, зевнул, хорошенько встряхнулся и ленивой трусцой побежал в ту сторону, откуда по-прежнему доносилось заунывное пение. По привычке он помечал территорию, хотя прекрасно понимал, что это бессмысленно. Как будто кто-то другой мог на нее претендовать! Как будто кто-то другой мог хотя бы заинтересованно обнюхивать оставленные им метки!
Пробегая мимо дома, Дружок мельком отметил, что тот опять изменил свой внешний вид. И сейчас выглядел еще непривычнее, чем до этого. «Все страньше и страньше», как говаривал один симпатичный человек, который в давние времена не раз бывал здесь, в гостях у Стражей. В последнее время дом довольно долго представлял собой просто огромный серый четырехугольник, унылыми стенами и ровными рядами окон похожий на военные казармы, которые Дружку приходилось видеть на Земле.
Теперь же это была какая-то уж вовсе невероятная конструкция, больше всего похожая на растрепанный клубок огромных, ослепительно белых веревок разной толщины, отсвечивающих розовым и золотым в лучах восходящего солнца. Никаких окон Дружок не заметил, зато там и сям между отдельными петлями «клубка» под самыми разными углами тянулись ажурные лестницы и висячие мостки, густо увитые зеленью. В целом это очень мало походило на дом Стражей, да и вообще на какое-либо известное Дружку строение, но все же выглядело симпатичнее, чем предыдущий вариант.
Две каменные фигуры, стоящие по сторонам от входа, тоже изменили свой облик. В прошлый раз это были черные кошки с неестественно длинными шеями и большими зелеными глазами. Теперь они превратились в мраморных мужчину и женщину с большими крыльями и воздетыми к небу руками. Что-то в этом роде Дружок видел в местах, где люди хоронят своих умерших. На кладбищах, да. Как же они назывались? Он постарался - и вспомнил. Ангелы, вот как. Если не обращать внимания на крылья, они так сильно походили на людей, что у Дружка защемило сердце.
Какая разница, как выглядит дом снаружи? Главное, что внутри все оставалось неизменным. Внешний облик дома - это тоже ненастоящее, одна только видимость. Если очень-очень пристально и долго смотреть на него, сквозь новые очертания проступали контуры того, каким он был на самом деле.
Стражам нравилось время от времени менять внешний вид своего жилища. Если, к примеру, они хотели позабавить гостей. Или просто так, для разнообразия. Иногда между ними по этому поводу даже возникали разногласия. Но, если уж на то пошло, между некоторыми из них разногласия возникали часто. Скажем, господин Талем и Хозяин нередко расходились во мнениях, но Дружку почему-то всегда казалось, что это у них не всерьез. Что-то вроде развлечения - так собаки, играя, покусывают и наскакивают друг на друга, но не причиняют вреда, а потом разбегаются, дружелюбно помахивая хвостами.
Теперь дом менялся сам - такое, во всяком случае, складывалось впечатление. Ведь приказывать ему делать это больше было некому. И его новые обличья не вызывали у Дружка ничего, кроме глухого протеста. Вообще-то в архитектуре он, естественно, не разбирался и был к ней в высшей степени равнодушен, но Хозяин, как ему казалось, был бы этими переменами недоволен. И другие Стражи тоже. Дружок хорошо чувствовал, что им нравится, а что нет. То, что в последнее время вытворял дом, они, как считал Дружок, наверняка не одобрили бы. Может быть, у дома тоже что-то сломалось внутри, с тоской подумал он. Как у колодца с Водой Забвения или у тропинок в лесу.
На мраморных ступенях пыль, обломки веток, птичий помет, камешки и прочий мусор. Дружок только мельком посмотрел в сторону всего этого безобразия и тут же отвел взгляд.
Сразу за домом начинался сад, который почти не изменился, просто выглядел каким-то… заросшим. Одичавшим, может быть. Когда Дружок пробегал под высоким дубом, наверху затрещали ветки, посыпалась листва, желуди и вообще непонятно что, какой-то полузасохший мусор - огрызки, косточки, скорлупа и даже клочки бумаги. Послышался легкий мелодичный звон, а потом короткий, но могучий всхрап, перешедший в свист. Мощная волна странного запаха обдала Дружка, он непроизвольно потрусил быстрее. Хотя запах не был неприятным. Теперь, по крайней мере.
3.
Стражи постоянно отлавливали по всей Земле разных мерзких Тварей и привозили их сюда, на Эстарту, как они называли этот свой не очень большой, но уютный и во многих отношениях замечательный мир. Собственно, как из разговоров Стражей уловил Дружок, в этом и состояла их главная работа. Хотя не только в этом.
Твари были разного, иногда очень странного вида. Некоторые такие страшные, что у Дружка шерсть на загривке вставала дыбом, а другие вроде бы даже ничего, такого встретишь и не догадаешься, на что он способен. Но всех их объединяло одно – они, так или иначе, вредили людям.
Нет, Стражи не убивали Тварей, но поступали с ними по-разному.
Одних они каким-то образом засовывали в обычные камни, которые складывали в подвале, а когда их накапливалось много, господин Дерон запрягал Глюка в тележку, сгружал на нее эти камни и увозил куда-то… Дружок не знал точно, куда… в какое-то странное место под названием Мир-Откуда-Нет-Возврата (так говорил Глюк). То есть, оказавшись там, Твари в камнях уже не могли вернуться ни на Землю, ни куда-нибудь еще.
Других, по-видимому, засунуть в камни не удавалось. Их держали в специальных клетках, кормили особой пищей. И вот что странно – Стражи подолгу беседовали с некоторыми из них. С теми, которые соглашались разговаривать или хотя бы слушать. Потому что многие Твари при виде Стражей начинали метаться по клетке, вопить, рычать, швыряться чем попало, а иногда даже метали в них молнии и пускали клубы дыма.
Постепенно со всеми пленниками что-то происходило. Некоторые просто становились меньше, как бы усыхали, слабели… и тогда их тоже запихивали в камни. Другие менялись совершенно… внешне, по крайней мере. На памяти Дружка один, к примеру, превратился в красивого черного лебедя, а другой, до этого похожий на клубок отвратительных червей, стал совсем как человек, но не двигался, не говорил… застыл… замер… точно каменный. Вот именно, каменный. Больше всего он походил на… как это? Да, на памятник, Дружок видел их на Земле.
Изменившихся Тварей выпускали из клеток, и некоторое время они жили здесь, никому не причиняя вреда. А потом господин Дерон отвозил их куда-то, но не в Мир-Откуда-Нет-Возврата и не обратно на Землю, а в другие места или миры, как Стражи их называли.
Некоторых Тварей вообще сразу же выпускали на Эстарте на свободу. В основном, мелких и почти неопасных, просто надоедливых. Иногда они тоже превращались во что-нибудь другое, а иногда со временем просто таяли.
Как-то раз, к примеру, Стражи привезли тех, кого называли пчелами. «Это пчелы, которым надоело быть пчелами», - со смехом говорил Хозяин. Как это понимать? И почему пчелами? Хозяин и остальные Стражи, как обычно, оказались правы, что Дружок понял гораздо позже. А вначале это были крошечные крылатые человечки, жутко проказливые. Целыми стаями они летали вокруг Дружка (и не только вокруг него, всем остальным тоже доставалось), иногда садились прямо ему на спину или даже на морду, пищали и хохотали тонкими детскими голосами, да еще и щипались. Однако спустя некоторое время они действительно стали превращаться в самых обыкновенных пчел, и Дружок был очень рад этому. Чудеса, конечно, но здесь он и не такого насмотрелся.
А случалось, что Стражи привозили с Земли… а, может, и не с Земли, Дружок точно не знал, уж больно они отличались от людей, даже когда имели внешнее сходство с ними… нет, не Тварей, тут это слово совсем не подходило. Существа… иногда очень красивые… иногда пугающие… иногда совсем ни на что не похожие… но всегда чрезвычайно странные.
Одно такое Существо, к примеру, Стражи называли Бедной Плакальщицей или просто Бедняжкой. На вид – женщина в белом платье, с длинными светлыми волосами, которая действительно постоянно заливалась слезами, ломая руки. Причем происходило это по совершенно пустячным поводам. Например, как-то раз она разбила стакан. Чем не повод? Бедняжка рыдала целый день. В другой раз она совсем чуть-чуть и, конечно, нечаянно надорвала страницу в книжке, и хотя кто-то из Стражей тут же эту страницу восстановил, слез хватило чуть ни на неделю.
Госпожа Цветана (собственно, они с Господином Талемом и привезли Бедняжку) очень беспокоилась за нее, всячески уговаривала не расстраиваться по пустякам, поскольку, как выяснилось, с каждым потоком слез Бедняжка как бы таяла, становясь все более прозрачной. Без толку. Прошло совсем немного времени, и она уже походила на туманное облачко, а потом и вовсе исчезла. Что это за судьба такая – истечь слезами? Хозяин, правда, говорил, что она по-прежнему здесь, просто мы ее больше не видим. Если так, то хорошо. Дружок жалел Бедняжку – она всегда была так ласкова с ним.
Были Существа, похожие на… огненные ленты с головами. Да, да, в самом деле!
Были Существа… ну, точь-в-точь большие грибы, на одной ножке, естественно. «Ходить» на ней они, конечно, не могли, просто скользили непонятно как над землей. Под их разноцветными шляпками смутно угадывались лица с большими ртами и крошечными глазками.
Были…
В общем, много их было, всяких. С Существами Стражи обращались очень по-доброму, почти как с гостями; но при этом Существа, как правило, попадали сюда потому, что им требовалась помощь. С некоторыми Стражи тоже вели долгие разговоры, а потом наступал момент, когда Дерон запрягал Глюка в карету, и увозил очередное Существо куда-то… обратно на его родину, может быть. Или просто туда, где ему будет хорошо.
4.
И вот как-то господин Талем притащил сюда одно страшилище, на редкость жуткого вида. Имечко у него было подходящее - Чудище Поганое. Однако почему-то с ним Стражи решили поступить не так, как с остальными. Они затащили Чудище на огромный дуб и приковали к нему золотой и, к тому же, заколдованной цепью. Ух, оно и злилось, и рычало, и металось, в особенности, поначалу! Не имея возможности спуститься, оно кидалось в проходивших под дубом чем попало и осыпало их отборными ругательствами. Черное, страшное, все сплошь заросшее длиннющими спутанными волосами. Желтые глаза Чудища сияли, точно фонари. Их взгляд якобы обладал способностью завораживать, хотя Дружок ничего такого не замечал; глаза как глаза, разве что большие, круглые и яркие. Ни носа, ни рта под шерстью было не разглядеть – пока Чудище ни раскрывало зловонную пасть. Тогда возникало впечатление, будто вся голова у него состоит из одной этой пасти. И еще Чудище умело свистеть странным, зловредным свистом, от которого у Дружка голова начинала чесаться изнутри. Даже Хозяин морщился, услышав этот свист.
Где господин Талем изловил Чудище, Дружок не знал. Может, и не на Земле. Все Стражи любили путешествовать по другим мирам, в том числе и Хозяин. Случалось, что Дружок иногда сопровождал его.
Один раз они побывали в таком месте, о котором он не мог вспоминать без дрожи, а в другой раз странным образом заблудились. Куда бы ни шли, в конце концов, снова оказывались на одном и том же месте. Вот жуть, так жуть. Это тоже происходило не на Земле, и вроде бы поначалу все выглядело не страшно, только уж очень пустынно как-то, потому что, кроме камней разного вида и размера, там ничего, ну, совсем ничего не было. Ни травиночки, ни птички какой, ни зверюшки – только камни и камни повсюду. И небо странного, тоже коричневато-серого, «каменного» цвета. Ну, Хозяин все же выбрался, как и следовало ожидать, хотя Дружок от голода уже не мог идти, и Хозяину пришлось нести его на руках.
По слухам, Чудище разбойничало на больших дорогах, страшно докучая местным жителям. Подкарауливало их в лесу, спрятавшись среди ветвей большого дерева, подлым свистом и завораживающим взглядом лишало сил, нападало и - вот ужас-то! - пожирало их. Точно так же обходилось оно и с животными - теми, на которых ехали всадники, и сопровождавшими их. Не брезговало никем и никого не щадило. Даже маленьких детей. По правде говоря, узнав обо всем этом, Дружок удивился, почему Стражи не упрятали его в темницу. Птицы, которых Чудище раздражало своим «непристойным», как они выражались, поведением и мерзким запахом, даже задали этот вопрос господину Талему. Тот якобы улыбнулся и ответил:
- Мы надеемся, что вы его перевоспитаете.
То есть, если оно поживет здесь, то станет лучше. Ну, Стражам виднее.
Чудищу было строго-настрого запрещено - под угрозой наказания или даже водворения в темницу - проделывать свои фокусы со взглядом и свистеть. Однако вначале, если только Стражей не было поблизости, оно нет-нет да и нарушало этот последний запрет, за что бывало неоднократно наказано. До темницы, правда, дело так и не дошло.
Чудищу также объяснили, что в этом небольшом мире все живые существа разумны, и потому никому не дозволяется есть друг друга. А чтобы Чудище, кровожадное по своей природе, не слишком страдало, питаясь исключительно фруктами, орехами и прочим в том же духе, госпожа Цветана вырастила вокруг дуба деревья, плодами которых Чудище могло питаться, почти не сходя с места и с пользой для здоровья. Среди всяких там яблонь, груш, всевозможных кустов, усыпанных орехами и ягодами, специально для Чудища вытянулись к небу деревья с большими мясистыми плодами красного цвета, пахнущими как... котлета или кусок зажаренного мяса. Да, да, так оно и есть, уж Дружок-то в этом разбирался! Сок у плодов красный, очень похожий на кровь, и выглядят они как большая косточка с раздвоенными утолщениями на концах. И на вкус оказались очень даже ничего. Госпожа Цветана говорила, что Чудищу предстоит стать ве-ге-та-ри-ан-цем, и «мясные» деревья помогут ему в этом.
Дружок знал, что означает это ве-ге… ну, и так далее. Это когда не едят ни мяса, ни рыбы; вообще никого, кто бегает, ползает, плавает или летает; никого живого, пусть даже и неразумного.
Как Чудище скулило поначалу, как просило разрешения сожрать хотя бы какую-нибудь крохотную зверюшку... или птичку... или рыбку... Но потом ничего, привыкло. И вонь от него заметно ослабела, и само оно стало... не такое противное. Временами с ним можно было даже весьма занятно поболтать. Хотя в последнее время Чудище что-то заскучало и все больше дрыхло, оглашая сад могучим храпом и свистом. Теперь, впрочем, вполне безобидным.
5.
После дуба с Чудищем широкая тропинка некоторое время тянулась среди небывало разросшихся кустов роз, которые так нравились Хозяину; он часто носил на шляпе, в петлице или даже за ухом розу, как правило, белую. От этого густого, пряного запаха Дружку, как обычно, сделалось еще грустнее. Потом кусты слева отступили, освободив место для расположенных в ряд четырех колодцев. Каждый представлял собой невысокую круглую каменную кладку. Вода в них доходила почти доверху, а в середине зеркально-гладкой поверхности, еле заметно вспучивая ее, бил несильный ключ. Кроме, конечно, второго колодца, который неизвестно почему пересох.
Вокруг первого земля была усыпана осколками блестящих черных, фиолетовых и темно-синих камней, между которыми не пробивалось ни единой травинки. От этого колодца тянуло холодом и пахло... ужасно. Смертью, могилой, чем-то завораживающе опасным и страшным. Хотя, точнее говоря, это был не запах в обычном смысле слова, а просто такое... ощущение. Очень странное и неприятное ощущение, которое Дружок воспринимал как запах, хотя понимал или, точнее, чувствовал разницу между настоящим запахом и этим.
Вода в колодце тоже была необычная - темная, почти черная, и в ней не появлялось Отражения Дружка, когда он наклонялся над краем колодца. Хозяин давным-давно объяснил ему, что тот лохматый белый пес, которого он обычно видит в воде, если подойдет к ней достаточно близко, не какой-то другой - вначале Дружок по глупости даже лаял на него! - а он сам, точнее, его Отражение. Что это такое, до конца ясно не было, но две вещи не вызывали сомнений. Первое - что любое его Отражение выглядит в точности так, как он сам. Собственную морду Дружок, конечно, разглядеть не мог, но все остальные детали, доступные обозрению - лапы, хвост, туловище - совпадали. И второе - что ни от одного Отражения нет ни проку, ни радости. Оно как бы есть, но его все равно что нет. С ним не поиграть, не побегать; хотя оно и открывало пасть, когда Дружок лаял, но оттуда не доносилось ни звука. Совершенно бесполезная штука. Эти Отражения появлялись не только в воде, но и в других местах, например, в зеркалах, которые висели в доме, и Дружок уже давно не обращал на них никакого внимания.
Но то, что в воде этого колодца не появлялось Отражения Дружка, казалось чем-то неправильным и пугало. Там вообще не было никаких Отражений - ни неба, ни солнца. Черная, казавшаяся бездонной глубина - и больше ничего.
Если долго в нее смотреть, в глазах темнело и возникало ужасное, совершенно бессмысленное желание - прыгнуть в колодец, погрузиться в черные воды, уйти как можно глубже вниз, вниз... бр-р-р! Недаром воду в этом колодце называли Мертвой. Дружок никогда не оставлял свою метку около него и вообще старался тут не задерживаться.
В следующем колодце, расположенном на расстоянии шагов десяти от первого, воды теперь не было. Сразу после того, как случилась Беда, ее уровень стал понижаться, с каждым днем все быстрее и быстрее. Вскоре обнажилось неглубокое дно - бурый ил, песок, камни, даже монетки и некоторые другие, каким-то чудом угодившие в колодец предметы. Вначале между ними поблескивали лужицы влаги, но вскоре и они исчезли. И все, с тех пор вода тут не появлялась. Когда-то она была хоть и не такая скверная, как Мертвая, но все-таки тоже не совсем обычная. Заметно мутноватая, и пахло от нее неприятно - затхлостью и болезнью. Но, по крайней мере, Отражения в ней возникали. Вода Забвения, так ее называли. Куда она девалась и почему? Этого не знал никто, но все были уверены, что, так или иначе, ее исчезновение связано с Бедой.
Вокруг пересохшего колодца валялись круглые, гладкие камни серо-бурого цвета, похожие на гальку на морском берегу.
Ох, неужели когда-то в незапамятные времена Дружок и вправду не раз гулял с Хозяином по берегу самого настоящего моря, а потом они, иногда вместе, иногда порознь, плавали в нем? В последнее время у Дружка временами возникало ужасное ощущение, будто всего этого не было, будто его воспоминания - лишь сон, просто еще один сон.
У пересохшего колодца между камнями пробивались отдельные травинки и даже цветы. Бледные, чахлые, не зеленые, а желтовато-бурые или серые. Едва-едва, но, все же, живые.
Ишь, устроили тут... базар, неодобрительно подумал Дружок, глядя на двух больших птиц, которые расположились, как обычно, на краю пересохшего колодца. Ну, не совсем птиц - вид их совершенно человеческих лиц каждый раз вызывал у Дружка легкое ощущение оторопи. Руки от локтей и дальше вниз, до пальцев включительно, тоже были как у людей, а вот верхняя часть каждой руки вместе с плечом составляла единое целое с огромным крылом. У птицы Обиды перья на крыльях и туловище были серые, лишь чуть тронутые по краям чернотой, а у птицы Печали - наоборот, иссиня-черные, а на кончиках - серые. Голова, шея и верхняя часть груди у них тоже были человеческие, а все остальное - птичье, включая и мощные лапы с загнутыми когтями.
У обеих были бледные и, как утверждали многие, красивые лица; хотя у Дружка на этот счет было свое мнение. Которое, конечно, в большой степени основывалось на мнении Хозяина о женской красоте. Вместе с Хозяином Дружок перевидал немало женщин и знал, кого из них тот считал красивыми, а кого нет. Хотя, может быть, свою роль играло то, что и Печаль, и Обида Дружку были глубоко несимпатичны сами по себе.
У Печали глаза и волосы были черные, а у Обиды - тускло-серые, такого странного оттенка, какого Дружку никогда не приходилось видеть у обычных людей. Обе - белокожие, с полными губами и короткими прямыми носами.
Сейчас Печаль большой расческой расчесывала Обиде волосы, а та рылась в шкатулке с драгоценностями, выбирая новые серьги и бусы; те, которые она сняла с себя, лежали на каменной окаемке колодца рядом с круглым зеркальцем в золотой оправе и с длинной рукояткой. Поначалу, когда они только приохотились таскать из дома всякие безделушки, Дружок, как и положено псу, охраняющему хозяйское добро, ссорился с ними из-за этого. Но потом перестал. Хотя он сам был абсолютно не в состоянии понять, в чем соль этого удовольствия - навешивать на себя то одно, то другое, то распускать волосы, то заплетать их в косы, то сооружать на голове вообще нечто невообразимое - он каким-то образом чувствовал, что для них эти развлечения значат очень много.
Им тоже невесело, рассуждал Дружок, и если они, таким образом, находят способ хоть в какой-то степени отвлечься, пусть себе тешатся на здоровье. К тому же он помнил, что подобная слабость присуща большинству женщин и что Хозяин всегда относился к ней снисходительно, по-мужски.
Увидев Дружка, птицы не прекратили своих занятий, но хоть петь перестали; это их унылое, выматывающее душу «нытье» он слышал с самого утра.
- А, вот и ты, - грустно сказала низким, глубоким голосом Печаль. Глаза у нее блестели, точно она недавно плакала или, наоборот, с трудом сдерживала слезы, уголки полных губ были, как обычно, опущены. - Бедный, несчастный пес, одинокий, покинутый... о-о-о!
- Брошенный, преданный своим Хозяином... - тут же присоединилась к ней Обида.
Однако, в отличие от Печали, голос у нее звучал тонко и визгливо.
- Замолчите, вы...! - зарычал Дружок. Хозяин придерживался той точки зрения, что никогда, ни при каких обстоятельствах не следует разговаривать с женщинами грубо. Дружку, честно говоря, такой подход был не совсем понятен. Он имел возможность убедиться, что от некоторых женщин можно ждать таких неприятностей, до которых не всякий мужчина додумается. Однако Хозяин был вне критики. Если бы не это, Дружок уж придумал бы, как обозвать этих крылатых дурех. - Хозяин - не предатель! Он... Он...
- Ну, конечно, не предатель. Где же он, в таком случае? - поджав губы, ядовито спросила Обида. - Ты подумай, подумай хорошенько. Нет ничего хуже, чем обманывать самого себя. Я понимаю, - она лицемерно поджала губы и закатила к небу глаза, - очень трудно смириться с мыслью, что тот, кого ты любил и уважал, оказался способен на... Но, но, полегче!
Она отскочила в сторону, когда Дружок, не выдержав, сначала глухо зарычал, а потом разразился бешеным лаем и кинулся к колодцу, норовя вцепиться зубами в когтистую лапу. Хотя по опыту знал, что это совершенно бесполезно. Птицы уже не раз выводили его из себя подобными разговорами, но ему никогда не удавалось прокусить толстую шкуру, которой были покрыты их лапы, а вот с бритвенной остротой когтей он уже успел познакомиться.
- Не сердись на него, Обида, - тоном глубокого сочувствия, которое всегда казалось Дружку неискренним, сказала Печаль. - Бедный песик не в себе, разве ты не понимаешь? Он не в состоянии рассуждать логически... Вообще рассуждать не в состоянии. И уж он-то ни в чем не виноват, верно? Он просто страдалец, такой же, как все мы. Горе нам, горе!
Они с Обидой обменялись многозначительными взглядами, на всякий случай отодвинулись от Дружка подальше по краю колодца и снова затянули свою нудную волынку, запели рвущими сердце голосами бесконечную песню о бедах, печали и тоске, которые уже выпали на их долю и которые еще ждут впереди.
Если бы Дружок умел, он бы сейчас смачно плюнул - так иногда поступал Хозяин в подобных случаях. Вместо этого он оставил у колодца метку и потрусил дальше, стараясь справиться с охватившим его раздражением. К женщинам следует относиться снисходительно, напомнил он себе. Даже если они женщины только наполовину.
6.
Остановившись у третьего колодца, Дружок напился. Вода в нем была самая обыкновенная, правда, очень чистая и прозрачная. Все вокруг заросло травой и цветами.
Чуть поодаль, ближе к четвертому колодцу - с Живой Водой - сидела на специально притащенном сюда из дома роскошном персидском ковре еще одна наполовину женщина, наполовину птица. Мудрость, так ее звали. Рядом с ней высилась стопка книг. Одну из них, толстую, в потрепанном кожаном переплете, она сейчас читала, не обращая ни на что внимания.
Мудрость была симпатична Дружку, в отличие от Обиды и Печали, хотя бы потому, что она никогда не говорила гадостей о Хозяине. Крылья у нее были серебристо-белые, с зелеными кончиками, а туловище сплошь покрыто блестящими зелеными перьями. Конечно, кроме верхней части груди и шеи, как у всех них. Волосы темные, хотя и не совсем черные, как у Печали, а глаза - прозрачно-светлые, точно вода в ручье, просвеченная солнцем. Лицо с маленьким пухлым ртом и довольно большим носом казалось худым, во всяком случае, по сравнению с физиономиями Печали и Обиды. И грустно-серьезным. Мудрость не носила никаких украшений ни на шее, ни в волосах, ни в ушах. Если не считать очков, которые она отыскала в доме и в последнее время всегда надевала, читая.
Но очки служили вовсе не для украшения, Дружку это было отлично известно. Ни Хозяин, ни остальные Стражи никогда очков не носили, но обычные люди часто надевали их. Считалось, что очки помогают им видеть. Очень странно. Однажды Хозяин, смеясь, попросил на минуточку очки у своего приятеля-человека и надел их на Дружка. Просто так, ради шутки. Дружок без них видел прекрасно, а с ними... Все расплылось, размылось, превратилось в смутные цветные пятна. Как, интересно, можно лучше видеть с помощью того, от чего он, по крайней мере, стал видеть хуже? Хотя, кто знает, может быть, очки предназначаются только для людей? Одна из множества неразрешимых человеческих загадок. Наверно, вид у Дружка в очках был уморительный, потому что Хозяин и его приятель очень смеялись, глядя на него.
Да, обычные люди. Дружок понимал, что между Стражами и остальными людьми существует огромная разница. И в то же время несомненное сходство, существенно отличающее их от всех прочих тварей и созданий, бегающих, ползающих, летающих и плавающих, в каком бы из миров они ни обитали.
Неужели и вправду были времена, когда они с Хозяином бродили среди множества людей? Там, за пределами Заповедного Леса, со всех сторон окружавшего дом и сад, на Земле, где Дружок с Хозяином бывали чаще всего, обычные люди попадались буквально на каждом шагу. И сюда, на Эстарту, некоторые из них время от времени наведывались. В основном, по приглашению Стражей, но некоторые каким-то образом и сами находили дорогу. Другое дело, пускали их сюда или нет – это всегда решали Стражи. Сейчас было просто невозможно себе все это представить. С тех пор, как случилась Беда, сюда не приходил никто.
Конечно, Дружка, как и всех остальных, мучил вопрос: почему на Эстарту больше не приходят люди? Точного ответа не знал никто, но предположения высказывались. Собственно, в основном, два.
Первое. Люди не приходят потому, что не могут пробиться сквозь Заповедный Лес после того, как произошла Беда, и с ним что-то случилось. По этой же причине Дружок и все оставшиеся здесь не могут выйти за пределы Заповедного Леса. Грустное предположение, но оно, по крайней мере, оставляло надежду, что, может быть, когда-нибудь, как-нибудь все еще придет в норму.
Второе было гораздо ужаснее. Люди не приходят сюда потому, что их больше не существует. А может, и Земли тоже. И других миров. Вообще на свете не осталось ничего, кроме Эстарты. И так будет всегда, потому что и сама Эстарта, и ее обитатели бессмертны.
Но тогда, выходит, и Хозяина больше нет? Думать так было нестерпимо больно, поэтому Дружок даже слышать не хотел о втором варианте и пресекал всякие разговоры на эту тему. Но в глубине души, иногда, в особо тяжкие моменты... Нет, нет, Хозяин жив! Временами Дружок даже чувствовал это. Или, по крайней мере, так ему казалось.
7.
Да, птица Мудрость никогда не высказывала нелепых предположений относительно Хозяина и не пела, а точнее сказать, не выла, словно собака по покойнику, как это частенько делали Печаль и Обида. И все же при виде нее Дружок испытывал прилив раздражения, в последнее время все более сильного. Мудрый - значит очень, очень умный, так понимал это слово Хозяин. Наверно, она и вправду Мудрая, недаром в прежние времена почти каждый гость непременно находил ее и задавал какой-нибудь очень важный для себя вопрос, с волнением ожидая ответа. И всегда получал его, о чем бы ни спрашивал. Иногда ее называли еще и Вещей птицей. Насколько понимал Дружок, это означало, что она могла даже предугадывать события.
Спрашивается, если птица Мудрость такая умная, почему от этого сейчас нет никакого толку? Почему она не может дать ответ ни на один волнующий всех вопрос? Что произошло с теми Стражами, которые находятся здесь, на Эстарте. Куда подевался Хозяин? Почему невозможно выбраться за пределы Заповедного Леса, хотя прежде это не представляло ни малейшего труда? Почему с тех пор, как случилась Беда, сюда не приходят обычные люди, а ведь раньше, как уже говорилось, некоторые из них случайно натыкались на заповедные тропинки? И, наконец, один из самых важных вопросов - неужели так будет всегда? И что им всем, запертым тут, делать дальше? Как жить?
Дружок однажды прямо так ее и спросил. Мол, что же ты, людям прежде отвечала на все вопросы, а теперь как будто растеряла всю свою мудрость? Ничего я не растеряла, ответила она, печально качая головой. И дальше забормотала что-то вовсе уж невразумительное. Мол, пожалуйста, я и сейчас могу ответить на любой твой вопрос, но только ты ничего не поймешь. Дружок так и взвился. Что она, за дурака его считает? Почему это он не поймет?
- Да ты не обижайся, Дружок, - сказала она своим негромким, мягким голосом. - Я, если хочешь знать, и сама не понимаю, что говорю. В смысле, когда отвечаю на вопрос.
Некоторое время он молча таращился на нее, не зная, что и думать. Хозяин иногда говорил, что слишком много ума - почти так же плохо, как и слишком мало. Дружок тогда решил, что это шутка, а теперь призадумался. Но потом все-таки предложил птице Мудрость:
- Ладно, давай попробуем. Я задам вопрос, ты ответишь, а там посмотрим, хорошо?
Она пожала плечами, от чего могучие крылья встопорщились и тут же опали у нее за спиной. Сразу задать вопрос о Хозяине он не решился, поэтому начал с госпожи Алисты. Мол, где она, что с ней?
Мудрость подняла к небу глаза и, не опуская их, заговорила странно глубоким, звучным, совершенно «не своим» голосом. Лицо ее при этом тоже изменилось, хотя в чем именно, Дружок не смог бы сказать. Стало суровее, тверже, что ли? Ему даже на мгновение показалось, что перед ним не она, а кто-то другой.
- Повсюду зеркала,
И в этих отраженьях
Теряюсь я.
Кто знает? Может,
Я это вовсе не я,
А лишь одно
Из многих отражений?
Дружок ну просто ничегошеньки не понял из сказанного.
Госпожа Алиста, в отличие от остальных Стражей, постоянно жила на Земле, но незадолго до того, как случилась Беда, пропала. Стражи, которые постоянно, порознь или вместе, часто навещали ее, как-то пришли, а ее нет. Такое и прежде бывало, но она всегда оставляла им сообщение, куда ушла и когда вернется. А тут – ничего. И еще что-то там было не в порядке, охранники какие-то или защитники, в детали Дружок не вникал, потому что не понимал их.
Стражи забеспокоились, принялись ее искать, используя свои поистине невероятные возможности, но безрезультатно. Была госпожа Алиста – и нет ее. «Как в воду канула», - сказал тогда Хозяин. Стражи, кстати, обследовали и речки, и океаны, и озера, а не только сушу, но нигде не нашли и следа госпожи Алисты. В конце концов, отчаявшись, все они - кроме, может быть, господина Талема - пришли к выводу, что госпожа Алиста, скорее всего, погибла. Иначе она уж как-нибудь да нашла бы способ сообщить о себе.
И теперь эта «умница» толкует о каких-то зеркалах… Причем тут зеркала, спрашивается?
Между тем, птица на мгновенье закрыла глаза, а когда вновь открыла их, эта была уже прежняя, хорошо знакомая птица Мудрость. Увидев, что Дружок ошарашено смотрит на нее, не находя слов, она смущенно улыбнулась:
- Ну, вот видишь... Я же тебе говорила... А что я сказала?
- Ты что, не знаешь? - недоверчиво спросил Дружок.
У него даже мелькнула мысль, уж не издевается ли она над ним? Но вряд ли, на птицу Мудрость это совсем не похоже. Да и к чему?
Она покачала головой.
- Когда прорицаю, то не знаю. Перед глазами все меркнет, в голове звон. Я говорю, но не слышу, что, и потом не помню ни слова. Ты можешь повторить?
- Там какая-то чушь… о зеркалах… о том, что их много… И еще что-то… вроде я не я… Нет, не помню. Ты много чего наговорила.
- Зеркала? - удивленно спросила Мудрость. – Я не я? Действительно, странно.
Дружок не выдержал.
- Ты что, не в состоянии растолковать даже собственные слова? - сердито спросил он.
- Ну, что ты от меня хочешь, Дружок? - грустно сказала Мудрость. - Я понимаю не больше твоего. Если бы ты хотя бы все запомнил… Нет, нет, я тебя не виню. Наверно, это было сложно. Раз ты говоришь, что я сказала… не так уж мало.
- Да, толку от твоих прорицаний… Ну, ладно, попробуем еще раз. - Почему-то теперь ему было не так страшно задавать свой главный вопрос. - Что ты можешь сказать насчет моего... Хозяина? - спросил он.
И все же почувствовал, как замерло сердце.
Последовало та же сцена преображения, и птица Мудрость изрекла, опять «не своим» голосом:
- Все будет так, как было, даже если будет совсем иначе.
Она замолчала. Дружок ждал, но этим все и ограничилось. Сказать, что он был разочарован, значит, ничего не сказать. В случае с госпожой Алистой он, по крайней мере, понял, что речь идет о каких-то зеркалах, хотя причем тут они, так и осталось загадкой; здесь же он не понял вообще ничего.
Мудрость, между тем, во все глаза смотрела на него.
- Что я сказала?
Дружок некоторое время ошарашено смотрел на нее.
- Н-не понял, - наконец, растерянно ответил он.
- Совсем ничего? Но хоть что-то запомнил?
Дружок помотал головой.
- Было… будет… Нет, как-то очень мудрено и совсем мало, всего несколько слов…
- Но, по крайней мере, он жив? – спросила Мудрость. – Какое у тебя впечатление… от того, что ты услышал?
Дружок посмотрел ей прямо в глаза.
- Знаешь что? Я думаю – никакая ты не прорицательница. По крайней мере, сейчас. Может, и на тебя Беда повлияла? И теперь ты просто несешь всякую чушь? Потому что… Потому что…
Точно, у Мудрости что-то испортилось с ее способностью прорицать. Действительно, даже на самый важный для себя вопрос – жив Хозяин или нет - Дружок так и не получил ответа. Вот госпожа Алиста, по крайней мере, жива, раз она там бродит среди этих своих зеркал. А тут…Глупости все это, решил он. Слова Мудрости – в смысле, ее прорицания - не означают… ничего. Можно считать, что он не задавал своего вопроса, а она на него не отвечала. То есть, он как бы остался с тем, с чем был раньше. Не так уж плохо. Во всяком случае, лучше, чем если бы из ее слов вытекало, будто Хозяин умер.
- Интересно, почему люди так рвались задать тебе вопросы? – несколько повеселев, не без ехидства спросил он.
- Потому что они умели толковать мои ответы, а мы с тобой не умеем, вот и все.
Дружок, однако, долго не отступался и время от времени задавал Мудрости все новые и новые вопросы, надеясь, что, может быть, хоть раз услышит что-нибудь вразумительное. Но нет, чуда не произошло. В конце концов, Дружку с грустью пришлось признать, что толку от птицы Мудрость ждать не приходится, хотя она в этом и не виновата. Если только...
- Но ты же умная, - сказал он ей. - Ты ведь и читать умеешь, верно? – Птица Мудрость кивнула, задумчиво глядя на него. - Вот! Значит, ты и вправду умная. Хозяин всегда о тебе так отзывался, а он слов на ветер не бросает. Ну и что с того, что сейчас у тебя не получается... как это... ага, прорицать? Беда, наверно, на всех повлияла. И не надо! Ты лучше вот чем займись. Поройся в книгах, пораскинь мозгами. Может, найдешь там что-нибудь полезное? Ну, хотя бы способ расколдовать тропинки в Заповедном Лесу. Я слышал, есть такие книги, в которых записаны эти... как их...
- Заклинания? - подсказала Мудрость.
- Вот, вот, они самые. Обидно же, в самом деле. Ведь они совсем рядом - и Земля, и другие миры. До Земли идти вообще всего ничего. Нам бы только туда добраться, а там... – Что точно будет «там», Дружок не знал, за исключением одного: он отправится искать Хозяина. Ну, и еще выяснит, живы люди или нет. - Давай, попробуй, а? Все равно делать-то тебе нечего. Может, что-нибудь и вычитаешь.
Мудрость, не отрываясь, пристально смотрела на него. В ее глазах, светлых, прозрачных, чистых, широко распахнутых, возникло удивленное выражение. Потом она сглотнула и сказала очень тихо и задумчиво:
- Может, ты и прав. Не знаю. Я попытаюсь.
И с тех пор только и делала, что читала, благо в доме недостатка в книгах не было. Мало того, что они стояли на полках и лежали на столах во всех комнатах; имелась еще и огромная библиотека, где вообще, кроме книг, не было почти ничего. По крайней мере, у птицы Мудрость теперь тоже есть чем заняться, думал Дружок. И кто знает? Вдруг что-нибудь да раскопает? Хозяин всегда с большим уважением относился к книгам.
И, как выяснилось, Дружок оказался прав. Усилия Мудрости даром не пропали, хотя результаты были пока не слишком велики. Кое-что интересное она все-таки в книгах вычитала. К примеру, объяснила Дружку, что Мертвая Вода потому так и называется, что от ее глотка можно умереть. Правда, было неясно, относится ли это к ним, раз никто из них сам по себе не старел и не умирал; Мудрость утверждала, что они бессмертны, как и Стражи. Но на обычных людей, по ее словам, Мертвая Вода действует именно таким образом. Если же, наоборот, мертвого человека обрызгать Живой Водой, он оживет. Глотка Воды Забвения достаточно, чтобы забыть все, что было раньше.
Как-то раз, в минуту особой тоски, Дружок даже пожалел, что колодец с Водой Забвения пересох. Выпить бы и... забыть обо всем, что произошло. Бегать по лесам, по лугам, как самая обыкновенная собака. Не вспоминать. Не страдать. Не ждать. Однако в глубине души он понимал, что никогда не поступил бы так, даже если бы Вода Забвения не ушла неизвестно почему в землю. Это было бы предательством по отношению к Хозяину. Забыв обо всем, он забыл бы и о Хозяине... Нет, это совершенно невозможно.
Такого покоя он не хотел.
Ну, что же... Пусть Мудрость читает, может, в конце концов, и вычитает что-нибудь по-настоящему полезное. Все равно, похоже, больше надеяться не на что.
Дружок пробежал мимо нее, не здороваясь - она вся ушла в чтение - и не спрашивая, каких успехов она достигла. К чему? И так было ясно, что пока никаких.
8.
Вокруг колодца с Живой Водой так бурно разрослись цветы и травы, что они почти загораживали его от солнца, обступая со всех сторон и склоняясь над блестящей поверхностью, отливающей собственной, не отраженной голубизной.
Вскоре после этого колодца сад переходил в огород. По обеим сторонам тропинки пошли грядки со всякими овощами и ягодами, которые так любят люди – и, конечно, сами Стражи. Прежде эти грядки были предметом особых забот госпожи Цветаны, а теперь заросли сорняками, но растения продолжали плодоносить. Зеленые ростки пробивали плодородную землю, тянулись ввысь, на них появлялись цветы, а затем плоды, которые, не дождавшись, чтобы их сорвали, в конце концов, перезревали и под собственной тяжестью падали на землю. И все повторялось сначала.
Правда, внешний вид многих растений отчасти изменился. Плети гороха, например, выбрались далеко за пределы огорода и, точно змеи, обвивали стволы деревьев, растущих вдоль аллеи. В некоторых арбузах Дружок запросто смог бы устроить себе жилище, а помидорные кусты вымахали высотой в человеческий рост - сейчас это были уже не кусты, а почти деревья - и плоды на них тоже стали заметно крупнее. Огромные, красные, налитые соком шары, издалека похожие на головы каких-то неведомых толстяков, столпившихся на грядках; Дружок при виде них всегда вздрагивал. Так же, как и от глухого «Бам-м-м!», с которым то здесь, то там время от времени падали на землю плоды. Нервный стал, наверно, вот почему и вздрагивал от всякой ерунды. Вкус плодов тоже изменился и не в лучшую сторону - если верить птицам; сам Дружок не любил и никогда даже не пробовал овощей.
Конечно, уныло думал он, без хозяйского глаза все идет не так.
Внезапно бегущий ленивой трусцой Дружок остановился как вкопанный. Между деревьями вдоль аллеи густо росли кусты, служа для огорода живой изгородью. Ветки некоторых из них поникли под тяжестью ягод, на других только-только начали распускаться цветы. Кусты разрослись так буйно, что между ними почти не оставалось просветов. И вдруг в одном месте с левой стороны Дружку почудилось что-то... Светлое песчаное пятно, похожее на тропинку, которого еще вчера здесь не было. Может быть, это она, Блуждающая Тропа? Прежде она часто появлялась то здесь, то там, и вела... Да куда угодно она вела! Туда, куда пожелаешь!
Дружок все время ее искал, но с тех пор, как случилась Беда, не видел ни разу. Он торопливо протиснулся между кустами живой изгороди, но и на этот раз его ждала неудача. То была не Блуждающая Тропа, а просто песчаная залысина, возникшая от того, что кто-то - птицы, конечно, кто же еще? - с корнем выдрал из земли большое растение. Разлапистый засохший стебель с пожелтевшими листьями валялся неподалеку.
«Госпожи Цветаны на них нет, она бы им показала», - сердито подумал Дружок, продираясь сквозь кусты обратно на аллею.
И побежал дальше.
9.
За огородом открывалась взгляду небольшая поляна примерно округлой формы, посреди которой росла яблоня. Особенная, не такая, как другие, которых в саду было немало. Людям, прежде бывавшим здесь, очень нравились ее большие, золотисто-желтые, наливные яблоки; считалось, что от них, кроме всего прочего, люди становятся здоровее и живут дольше.
На ветке яблони сидела Синяя птица. При виде Дружка она тут же слетела на землю.
Синяя птица – или птица Счастье, как по-другому ее называли - выглядела и в самом деле самой настоящей птицей, чем-то похожей на крупную ворону, только с оперением удивительного, глубокого синего цвета, без единого пятнышка, если не считать черного клюва и блестящих, тоже темных глаз.
- Только не заводи свою волынку насчет того, какое нынче небо голубое, как ярко светит солнце и как много в этом мире прекрасного, - проворчал Дружок.
Усевшись на траве перед Синей птицей, он принялся задней лапой энергично чесать за ухом, искоса поглядывая на нее. Иногда эта ее восторженная болтовня раздражала его даже больше, чем заунывное вытье Обиды и Печали.
Поворачивая голову, Синяя птица посмотрела на него сначала одним блестящим черным глазом, потом другим.
- Но ведь это правда, - только и сказала она.
Голос у нее был нежный, ласковый и какой-то... детский; его звуки очень часто приводили к тому, что у Дружка внутри все начинало содрогаться, а на глаза навертывались слезы. Дети! В свое время они подарили ему немало ни с чем несравнимых, незабываемых минут. Их радость при виде него, готовность играть и бегать без конца, делиться любым угощением. Их ласки, иногда довольно бесцеремонные, но всегда такие искренние. Разве мог он все это забыть? Если на Земле больше нет людей, это, безусловно, ужасно; но если там не осталось и детей, тогда... Тогда жизнь, наверно, и впрямь утрачивала всякий смысл.
- Но нам-то какая радость от этой твоей правды? - тем же ворчливым тоном спросил Дружок.
Почему-то он обычно разговаривал с ней именно так - точно сердился.
- А такая... Я знаю - рано или поздно, но все будет опять как прежде. И радуюсь этому. И радуюсь, вспоминая то хорошее, что было. И радуюсь даже тому, что есть сейчас.
- Ну, этого мне уж вовсе не понять. Интересно, что же хорошего есть сейчас? Чему тут радоваться, хотел бы я знать? - почти прорычал он.
Иногда ему казалось, что Синяя птица просто непроходимая дуреха.
- Сколько угодно хорошего... А чему я радуюсь? Да хотя бы тому, что на свете есть ты.
Ну, ляпнула так ляпнула. Ну, просто убила. Но каким-то образом Дружок чувствовал, что она действительно так думает - этому чистому, невинному детскому голосу не верить было просто невозможно - хотя даже примерно представить себе не мог, какая-такая ей радость изо дня в день видеть его и слушать его ворчание. Если бы Дружок мог, он бы сейчас, наверно, покраснел от смущения.
- А почему ты так уверена, что все будет как прежде? - после минутного молчания спросил он.
- Понятия не имею. Просто знаю - и все. Только не надо падать духом...
- Ладно-ладно, это мы уже слышали, - перебил ее Дружок, снова скатываясь к обычному в беседе с Синей птицей раздраженному тону. - Скажи-ка лучше, может, ты заодно знаешь, куда подевались Глюк и Ветер? Что-то они мне ни разу сегодня не попались.
- Я видела, как они еще на заре поскакали в сторону Леса. Тропинку, наверно, снова отправились искать.
- А-а-а... Тропинку, ну да.
Скорее всего, так оно и было.
Глюк, маленький серый ослик с большими ушами и грустными темными глазами, тосковал по господину Дерону не меньше, чем Дружок по Хозяину. Не хватало ему, конечно, и их постоянных прогулок – на Землю и в другие миры. Все это, конечно, можно было понять.
Вот только здравого смысла у Глюка было маловато, а упрямства хоть отбавляй. Если Дружок уже давно понял, что с тропинками в Заповедном Лесу что-то произошло и никакого выхода из него нет, то Глюк по-прежнему целыми днями рыскал по Лесу в надежде… на что? На то, что заклятие вдруг ни с того, ни с сего распадется? На то, что какую-то затерявшуюся незаколдованную тропинку они проглядели? Иногда казалось, что он надеется просто переупрямить Лес; вот, дескать, буду бродить по нему снова и снова, и, в конце концов, он одумается. Ну, не глупость ли?
Да, Глюк очень тосковал по господину Дерону, и трудно сказать, лучше это было или хуже – что его хозяин здесь. Может, видеть своего хозяина в таком состоянии огорчало даже больше, чем вообще не видеть его. Глюк, так же, как и Дружок, надеялся, что если им удастся выбраться за пределы Эстарты, они смогут как-то помочь своим хозяевам. Или, по крайней мере, тогда у них появится возможность хотя бы попытаться сделать это.
Ветер, большой белый конь, спокойный, сильный и рассудительный – кстати, полная противоположность довольно вспыльчивому господину Талему, которому он служил - считал все эти блуждания по Лесу бесполезными, но часто отправлялся с Глюком просто так, за компанию.
К своему глубокому огорчению, Дружок был согласен с Ветром в вопросе о бессмысленности этих блужданий. И дело вовсе не в том, что они не могут найти тропинку. В Лесу их как было, так и сейчас оставалось полным-полно. Кроме того, начинаясь прямо от ступеней дома, через поле уходила в Лес широкая прямая дорога. Между деревьями она петляла и становилась немного уже, но потерять ее было совершенно невозможно. И прежде, двигаясь по ней, они очень быстро попадали на Землю. А теперь каким-то непостижимым образом, не сворачивая никуда в сторону, через некоторое время оказывались... с обратной стороны дома. И эта дорога, и все тропинки, которые им попадались, вели сейчас туда же – возвращались к дому. Все! Вряд ли имелось хоть какое-то исключение. Уму непостижимо. Если на тропинки и впрямь наложено заклятье - а очень похоже, что так оно и есть - то какой смысл рыскать по Лесу? Но Глюк ничего и слышать не хотел.
Наверно, Ветер, как обычно, поскакал с ним, просто чтобы тому было не так одиноко.
- Ну, ладно, радуйся дальше, не буду тебе мешать, - не без ехидства сказал Дружок Синей птице и продолжил путь; живот у него совсем подвело от голода.
10.
Вскоре кусты кончились, и перед ним открылся просторный луг, посреди которого мерцала в утреннем свете неширокая речка, впадающая в озеро. Целая речка чистого, всегда свежего молока, которое к берегам сгущалось, превращаясь во что-то вроде киселя со вкусом сливок или даже масла. Отстоявшись в озере, молоко становилось похоже на густую сметану. Теперь это была основная пища всех, кто жил здесь. Птицы, правда, ели еще овощи, фрукты и орехи, а конь с осликом вообще питались травой, но Дружку, к сожалению, все это было не по вкусу. От молока, сметаны и сливок его, правда, тоже уже воротило, но что оставалось делать?
Он протрусил к озеру и принялся лакать этот кисель… эту сметану… все сытнее, чем пить молоко. А перед глазами маячила... косточка. Хорошая крепкая косточка с остатками мяса на ней. Увы! Дружок отнюдь не был вегетарианцем. На Земле, где он не раз бывал вместе с Хозяином, люди ели животных и не видели в этом ничего зазорного, поскольку там это были просто бессловесные неразумные твари. Дружок помнил, какое это удовольствие - хорошая духовитая косточка. Или куриная ножка. Или котлета. Или... Или даже кусок хлеба. Или сыра. Или этой... как ее? Ах да, колбасы; ух, она и пахла! Иногда ему казалось, что он отдал бы что угодно за горбушку черствого хлеба. Век бы не видел ни этого молока, ни этой сметаны…
Наевшись - по крайней мере, голод его больше не мучил - он повалялся на песке и даже слегка вздремнул. Но совсем недолго. Его ожидало еще одно дело, одна обязанность, которую он добровольно сам взвалил на себя. Потянувшись и широко зевнув, он отыскал на берегу небольшое ведерко и, зажав зубами ручку, набрал в него молока, стараясь зачерпнуть как можно больше.
Держа ручку в зубах и не спеша, чтобы не расплескать молоко, он обошел сметанное озеро и углубился в заросли крапивы, чертополоха и трав, которые вели медленное, но неуклонное наступление на сад, постепенно захватывая все больше пространства и разрастаясь как ввысь, так и вширь.
Солнце светило уже вовсю, цветы и травы одуряюще пахли, в воздухе зудели шмели и пчелы, порхали бабочки, похожие на ожившие цветы, носились стрекозы, толклась всякая мелкая мошкара. Проделывая ежедневно один и тот же путь в течение бесконечной череды дней, Дружок не давал зарасти тропинке, но нести ведерко все равно было не столько тяжело, сколько неудобно. Однако птицы постоянно придумывали всякие предлоги, чтобы уклониться от этого дела. Попросту говоря, ленились, хотя что им стоило, с их руками и крыльями? А конь и ослик... Что они, что сам Дружок - никто из них не имел рук; к тому же конь и ослик не ели ни молока, ни сметаны и не приходили к молочной речке так регулярно, как Дружок. Вот и получалось, что, кроме него, эту работу выполнить некому. Да он, в общем-то, и не возражал; никаких других забот у него, к сожалению, не было.
Чем дальше от дома и сада, тем чаще в траве стали попадаться камни, сначала небольшие, потом все более крупные. И, наконец, пошли огромные серые валуны. Кусты отступили, теперь повсюду вокруг виднелись только камни, большие и маленькие, покрытые мхом снизу, куда не попадало солнце. Между камнями пробивались узкие стрелы травы, а иногда прямо на них чудом вырастали неяркие цветы или даже небольшие деревца. Еще дальше камни громоздились друг на друга, образуя гору. Не слишком высокую. На Земле Дружку приходилось бывать в настоящих горах, при виде которых просто дух захватывало, а это был, скорее, холм. Не гора - горушка, как говорил про нее Хозяин. И все же... Это место почему-то больше всего напоминало Дружку Землю.
Нет-нет, не надо думать об этом, не надо вспоминать, мысленно прикрикнул он на себя. Просто неси молоко и старайся не расплескать ни капли.
11.
Нырнув в темный зев пещеры у подножья этой самой горушки, Дружок поставил ведро и сел передохнуть. Челюсти ныли, чесалась спина, укушенная какой-то вредной тварью там, в зарослях травы, но здесь, по крайней мере, было прохладно. Он немного посидел, вывалив язык, потом снова взял ведро и двинулся в глубину темного извилистого хода.
Чем дальше, тем темнее и прохладнее становилось. Правда, спустя некоторое время начали - очень слабо - светиться стены, но если бы Дружок не знал всех особенностей длинного хода, словно прорытого гигантским червем и уходящего далеко под гору, ему вряд ли бы это помогло. Ход был довольно широкий и высокий, но не простой. Коварный, с хорошо замаскированными ловушками в самых неожиданных местах. Там были, к примеру, ямы, которые выглядели точно так же, как остальной пол. Если бы он наступил на такое место, то свалился бы в одну из ям и, возможно, провел бы там всю оставшуюся жизнь.
А интересно, думал иногда Дружок, если бы это произошло на самом деле, стали бы остальные его искать? И как быстро догадались бы, где он?
На первый вопрос он без колебаний отвечал себе - конечно, стали бы; может, не Печаль, не Обида и даже не Мудрость, которая, кажется, вообще теперь ничего не замечает, кроме своих книг. Но Глюк точно стал бы. И Ветер. И птица Счастье.
А вот как быстро его нашли бы? Трудно сказать. Не исключено, что к тому времени он уже сдох бы от голода. Может, думал он в самые мрачные моменты, оно было бы и к лучшему. В особенности, если хоть на мгновенье допустить, что Хозяина больше нет… и детей тоже… Какой смысл тогда жить?
Или, как бессмертный, Дружок не умер бы, даже если бы совсем оголодал?
Еще в этом длинном, извилистом ходу свисали с потолка полотнища необыкновенно липкой паутины; пауки, бегающие по ней, были размером с яблоко, не меньше. Черные, мохнатые, с горящими в полумраке зелеными глазами, взгляд которых неотступно следовал за ним, пока он проходил мимо. Дружок знал, что, угоди даже он в их паутину - не какая-нибудь там муха или бабочка - и ему не вырваться.
А в одном месте, наступи он на определенный, ничем не примечательный участок земляного пола, сверху обрушилась бы огромная плита.
А еще в одном стоял светящийся скелет, который при виде Дружка каждый раз начинал бряцать своими костями и с угрожающим видом бросался к нему, как бы собираясь напасть. Однако он не мог переступить определенную черту, Дружок об этом знал и потому ничуть его не опасался. Просто приходилось красться вдоль противоположной от скелета стены.
Обо всех этих ловушках ему в свое время рассказал, конечно, Джаррвел. Поначалу, осваивая дорогу, Дружок двигался по туннелю медленно и осторожно, но теперь знал его так хорошо, что мог бы проделать весь путь даже с закрытыми глазами.
12.
В конце концов, подземный ход вывел его в огромную пещеру с высоким сводом. Тут стены светились гораздо ярче, хотя, конечно, ни с дневным, ни даже с лунным светом тот серебристо-дымчатый полусумрак, который всегда царил здесь, ни в какое сравнение не шел.
Вся пещера была забита тем, что люди называют драгоценностями. Повсюду стояли огромные сундуки - некоторые из них почему-то были открыты - с самоцветными камнями, золотыми монетами и украшениями. Тут и там валялись золотая и серебряная посуда, статуэтки людей, фигурки животных и каких-то совершенно немыслимых существ, вырезанные из камня, отлитые из бронзы, серебра или золота. Некоторые были совсем крошечные, другие даже выше человека. Мутные зеркала в узорчатых рамах; мечи, кинжалы и другое оружие, все с рукоятками и ножнами, усыпанными бриллиантами, рубинами, изумрудами и другими драгоценными камнями. Обрывки когда-то роскошной, а теперь истлевшей одежды. Вдоль дальней стены, в тусклом свете пугающе похожие на людей, стояли в разных позах огромные рыцари, а точнее, рыцарские доспехи, почти полностью повторяющие контуры человеческих тел, тоже богато украшенные.
И все это, а также многое другое, почти утопало в море золотых и серебряных монет, валявшихся повсюду просто так, безо всяких сундуков и мешков. Трудно сказать, каков был их слой, но до земли Дружку тут еще ни разу докопаться не удалось. Хотя он пытался. Просто так, от скуки. Сокровища, так это называется, и Дружку было известно, что многие люди отдали бы все что угодно, лишь бы оказаться здесь и позаимствовать хоть что-нибудь из того, чем набита пещера.
Как только Дружок поставил ведро, послышались мелодичный звон монет и легкий шелест. Откуда-то из-за завалов по сверкающей серебристо-золотой реке неторопливо заструился к нему Джаррвел - огромный змей в серых, голубоватых и бурых пятнах, приставленный все эти богатства охранять.
- А-а, вот и ты, наконец. - Голос у Джаррвела был негромкий и неприятно шипящий. – Ну, давай, наливай, я проголодался.
На полу - точнее, на безразмерном слое монет, который здесь служил полом - среди прочего валялось большое золотое блюдо с плоским дном. Дружок поставил в него ведро и точно рассчитанным движением толкнул его лапой. Ведро опрокинулось, молоко вылилось в блюдо. Всего несколько капель брызнули мимо - эта процедура была разработана давно, и Дружок прекрасно овладел ею. Джаррвел тут же припал к блюду. Дружок лег рядом, наблюдая, как он ест. В полумраке глаза змея горели красным огнем.
- Ну, как у вас дела там, наверху? - спросил Джаррвел, сделав передышку. - Ничего нового?
- Нет, - коротко ответил Дружок. - А у тебя?
- О-о, мне приснился на редкость приятный сон, - прошипел Джаррвел и снова присосался к молоку.
Спать и видеть сны - это было любимое занятие змея, его единственное развлечение. В отличие от Дружка, которого сны обычно лишь расстраивали, Джаррвел, казалось, только и думал о том, как бы поскорее заснуть и увидеть новый сон. Может, потому, что, как он утверждал, сны его были пророческими и рисовали картины прекрасного будущего, которое его ожидало. Все бы ничего, вот только он обожал рассказывать свои сны, причем со всеми подробностями, а поскольку его единственным слушателем на протяжении долгого времени был Дружок...
Вот и сейчас, покончив с молоком, Джаррвел незамедлительно перешел к тому, что интересовало его больше всего.
- Во сне я, конечно, уже снова был человеком...
13.
Положив голову на лапы, Дружок делал вид, будто слушает.
Когда-то, задолго до того, как случилась Беда, Джаррвел жил на Земле и вправду был человеком. Довольно-таки скверным человеком, о чем змей не стеснялся рассказывать достаточно откровенно. Джаррвел-человек был безумно жаден до этих самых сокровищ. Большую часть жизни он провел, охотясь за ними и, по-видимому, не останавливаясь ни перед чем ради достижения своей цели. Попросту говоря, бессовестно обманывая, а иногда даже убивая прежних владельцев, неважно, кто это был - родовитый князь, известный своим несметным богатством, или старушка, у которой какая-нибудь редкая книга или золотой подсвечник составляли все ее достояние.
Но однажды он столкнулся с противником, которого не смог ни убить, ни обмануть. Ему приглянулась вещица, принадлежащая не кому-нибудь, а одному из Стражей, господину Талему, магу чрезвычайно большой силы, о чем Джаррвел, конечно, тогда понятия не имел. А может, если бы даже и имел, это его все равно не остановило бы. Он привык получать то, что хотел, и был, судя по всему, достаточно уверен в себе. На этот раз дело, однако, обернулось для него весьма печально.
Господину Талему эта «охота» на принадлежащую ему вещь - а значит, и на него самого - быстро надоела, он разузнал все о Джаррвеле, счел, что тот не достоин называться человеком, поймал его, превратил в змея и приставил сторожить сокровища, спрятанные в этой пещере. Джаррвел должен был отслужить в этом качестве сто лет – или даже меньше, если он осознает свои ошибки - после чего господин Талем обещал вернуть ему человеческий облик и отпустить на свободу. И, конечно, сдержал бы свое обещание, как всегда поступали Стражи; но тут случилась Беда. Если положение не изменится, отпускать Джаррвела на свободу будет просто некому…
- ... ты что, уснул? - дошло до сознания Дружка обиженное шипение Джаррвела. - Ничего себе. Я, можно сказать, делюсь с ним самым сокровенным, а он дрыхнет...
- Нет, нет, что ты, я не сплю, - смущенно ответил Дружок. - Очень интересно. Я... Я просто задумался.
- Еще бы не интересно, - самодовольно согласился Джаррвел. Поразительно, как по-разному мог звучать этот шипящий и, казалось бы, лишенный интонаций голос. Помолчав, Джаррвел заговорил снова, и сейчас в его тоне отчетливо прозвучали любопытство и сочувствие. - Мне кажется, ты сегодня в особенно грустном настроении, друг мой. Это правда?
Дружок вскочил и уставился на Джаррвела, слегка наклонив голову, а потом неожиданно для самого себя залился бешеным лаем.
- Да, правда! Правда! Правда! - почти завизжал он. - Я... Я не знаю, что делать. Я больше так не могу! О-у-о-у-у-у!
И Дружок завыл - как самый последний, обыкновенный пес, оплакивающий чью-то смерть. Наверно, всему есть предел.
Дождавшись, пока он смолк, Джаррвел изогнул туловище таким образом, что его голова маячила где-то наверху, и принялся утешать Дружка. И корить.
- Ну, что это, в самом деле? Не ожидал я от тебя. Ты, по крайней мере, бегаешь на воле, где хочешь. Видишь солнце, небо, траву, цветы. У тебя хоть и не руки-ноги, зато лапы, тоже неплохо. А я? Ты посмотри, как несправедливо жизнь обошлась со мной.
- Ну, не так уже несправедливо, - буркнул Дружок, но змей, похоже, не слушал его.
- ОН, - Джаррвел имел в виду господина Талема, которого по какой-то одному ему известной причине никогда не называл по имени, - обещал, что освободит меня через сто лет или даже раньше. И что же? Да, да, знаю, случилась эта, как ты говоришь, Беда. Теперь вообще неясно, жив ОН или умер. Но это, как говорится, ЕГО проблемы. Спрашивается, я-то тут при чем? Если ты такой могущественный, всевластный и, главное, мудрый, то должен предполагать, что в жизни всякое бывает. ОН мог бы оказаться предусмотрительнее и, к примеру, наложить на меня заклятие, которое по истечении определенного срока развеялось бы само собой. Однако не сомневаюсь, что это ЕМУ и в голову не пришло. Куда там! ОН воображал, что неуязвим, что никому не под силу справиться с НИМ, а я, невинная жертва ЕГО самоуверенности, должен расплачиваться за это.
- Ну, не такая уж и невинная, - еще тише проворчал Дружок.
- И как расплачиваться! Если хочешь знать, теперь от одного вида золота, серебра, бриллиантов и прочих драгоценностей меня просто выворачивает наизнанку. Глаза бы мои на них не глядели! Но нет, Джаррвел, говорю я себе, не отворачивайся. Смотри и запоминай, чтобы потом, когда станешь человеком, тебе не вздумалось бы снова гоняться за всей этой... дрянью. Может быть, так все и было задумано? Чтобы я понял, что на самом деле ценно, а что нет. Если я когда-нибудь выйду отсюда, знаешь, что я сделаю?
Он замолчал, сверля Дружка горящим взглядом.
- Что? - спросил тот, понимая, что именно это от него требуется.
- Прежде всего, своими собственными руками построю дом, а потом найду хорошую женщину и женюсь. Признаюсь тебе, я даже ни разу не был по-настоящему влюблен. Это золото... Оно просто сводило меня с ума. Но теперь-то я понимаю, что к чему, и, отпусти ОН меня сейчас, я, несомненно, стал бы жить совсем по-другому. Ан нет, вот ведь какая штука... Но заметь себе, я не падаю духом. И держу слово, хотя ОН не торопится сдерживать свое… - Дружок глухо зарычал, и Джаррвел тут же торопливо добавил. – Ладно, ладно, я понимаю, ОН не нарочно так со мной поступает. Речь сейчас не о том. Я просто хотел сказать, что держу слово и караулю ЕГО дурацкие сокровища, независимо от того, в состоянии ОН это проверить или нет. Что, по-твоему, мне помешало бы плюнуть на наш договор и выползти наружу? Хотя бы ненадолго? ОН об этом и не узнал бы. Ты ведь не стал бы меня выдавать, правда?
Не отвечая на вопрос (поскольку ответ казался ему очевидным), Дружок сказал:
- Ты так говоришь, будто уверен, что господин Талем… ну, что он…
- … что с НИМ все будет в полном порядке, рано или поздно? – перебил его Джаррвел. – Да, в этом я не сомневаюсь. Иначе с какой стати во сне я всегда вижу себя человеком? Напоминаю тебе – мои сны пророческие, это я точно знаю. И теперь, став совсем другим, я не хочу давать ЕМУ даже малейшего повода не выполнить свое обещание. Я держусь. Я не ною. Я терплю. А ты... Так раскиснуть...
Он был, конечно, прав. Сейчас, чувствуя некоторую расслабленность после своей вспышки, Дружок не мог бы объяснить, с чего это он так взорвался. То есть, понятно, «с чего», но обычно ему удавалось сдерживать свои эмоции, и вроде как ничего особенного сегодня не произошло.
- Если бы только нам удалось добраться до Земли, - уныло сказал он после длительного молчания. - Эта умная дура, - сейчас птицы Мудрость рядом не было, и Дружок не смог отказать себе в удовольствии облегчить душу хотя бы таким образом – назвав ее так, как, по его мнению, стоило, - целыми днями только и делает, что читает книги, но не может даже такого пустяка в них отыскать - как расколдовать проклятые тропинки. Хотя бы одну какую-нибудь, самую захудалую, с остальными потом разберемся.
- Ну, наверно, расколдовать их совсем не просто... А что это тебе дало бы, интересно? Почему ты так рвешься на Землю?
- О-о, если бы только... Я нашел бы Хозяина... Всю Землю обегал бы, но нашел. И помог ему... Мне почему-то кажется, что он в темнице, не может оттуда выбраться. Иначе он уже давно был бы здесь, разве не так? Я иногда вижу сон...
- Ш-х-ш-х-ш... - Этот странный потрескивающий звук означал у Джаррвела смех. - Ты знаешь, сколько на Земле людей? В мои времена их было… не счесть, а с тех пор сколько лет прошло? Как ты среди такого множества людей найдешь одного-единственного человека? В особенности, если он и впрямь в темнице.
- Все равно, - упрямо продолжал Дружок и… замолчал.
По правде говоря, мысль о том, что, даже выбравшись на Землю, он может не найти Хозяина, беспокоила и его самого. Но это беспокойство сейчас казалось каким-то… не очень важным, что ли? Самое главное было – разорвать круг, прорваться на Землю, а там, без сомнения, откроются такие возможности, о которых он сейчас и не догадывается.
- Все равно, - повторил Дружок и принялся импровизировать. – Госпожа Алиста тоже где-то там, кстати. Уж кого-то из них я сумею найти, а? Да что там, я уверен, что найду Хозяина. Знаешь, какой у меня нюх? Трудность может возникнуть только с тем, как освободить его. И тогда я, знаешь, что сделаю? Найду хорошего человека и попрошу его о помощи. Хозяин всегда говорил, что хороших людей на Земле больше, чем плохих. Короче, я уверен - человек мне поможет. Человек - это... это... Мы все здесь, конечно, разумные, но все равно, людям не чета.
- Да. Тут я с тобой согласен, ведь, как-никак, я сам был человеком, - с оттенком самодовольства прошипел Джаррвел. - Человек способен на многое. Ну, что же, будем надеяться, что рано или поздно птица Мудрость откроет вам дорогу на Землю. Хотя... - Речь змея становилась все тише, все невразумительней. Дружку были хорошо знакомы эти симптомы - стоило Джаррвелу насытиться, и его довольно быстро начинало клонить в сон. - Я никогда не видел его в таком состоянии, - бормотал змей. - Очень, очень грустно... Может, все-таки? Нет, нет, не стоит, я не могу рисковать. Слово есть слово, и оно должно быть свято. Теперь я не тот Джаррвел, каким был прежде, и к прошлому возврата нет. Вот если бы он сам догадался спросить меня, напрямую. Такому верному другу я не смог бы отказать. Или все-таки смог бы?
- По-моему, ты снова хочешь спать, - не выдержав, проворчал Дружок.
- Что? Да, пожалуй. Но сначала позволь рассказать тебе одну поучительную историю, совсем коротенькую. - Рассказывать поучительные истории было еще одной слабостью Джаррвела. - Когда-то я держал в плену одного дервиша, умевшего с помощью колдовства отыскивать разные предметы, которые в те времена так много для меня значили. Он был славный малый, под конец мы почти подружились, насколько это возможно между людьми, когда один из них сидит на цепи, ключ от которой находится у другого. Этот дервиш знал множество поучительных... ш-х-ш-х-ш... историй. Тогда я не слишком вслушивался в них, если только они не касались сокровищ и... и женщин. А теперь рад, что они запали мне в память. Надеюсь, глубокий смысл этой коротенькой притчи… ш-х-ш-х-ш... подтолкнет твою мысль, и, может быть, тогда... Ну, слушай.
14.
- В одном месте, - голос Джаррвела звучал монотонно, большая голова раскачивалась из стороны в сторону в такт медленной, плавной, шелестящей речи, - была установлена статуя человека, указывающего пальцем на что-то. Статуя стояла на массивном камне, на котором была выбита надпись: «Ударь в этом месте и ты овладеешь сокровищами». Из поколения в поколение люди колотили по месту, отмеченному надписью, но ничего не происходило, и смысл указания оставался неразгаданным. Как-то раз точно в полдень один очень мудрый человек подошел к статуе, размышляя о ее тайне, и обратил внимание на то, что тень от указательного пальца каменного человека легла на одну из плит мостовой, неподалеку от статуи. Он отметил это место, раздобыл нужные инструменты и приподнял плиту. Перед ним открылся вход в подземелье, в котором обнаружились несметные сокровища.
Змей смолк, глядя на Дружка с таким видом, словно ожидал от него чего-то. До того почти никогда не доходил смысл поучительных историй Джаррвела, но они странным образом действовали на него успокаивающе. Молчание затягивалось и, в конце концов, Дружок спросил:
- Это все?
- Конечно, все. Ну, что скажешь? На какие размышления тебя наводит моя история? - требовательно спросил Джаррвел.
Интересно, какие такие могут тут быть особенные размышления? Разве что - с какой стати Джаррвелу вздумалось рассказывать о каких-то сокровищах и статуях, которые, как известно, Дружка ничуть не интересовали? Хотя… может быть, как раз это было вполне объяснимо. Как бы Джаррвел ни относился теперь к сокровищам, его эта тема все еще волновала, пусть и не в том смысле, как раньше.
- Постарайся понять ее глубинную суть, так сказать, второе дно, - продолжал змей. – Ну же, пошевели мозгами… Давай я тебе немного помогу. К этой статуе подходили сотни, может, тысячи людей, и все они понимали надпись буквально. И только один человек догадался, что ее смысл может быть не совсем тот, каким кажется. Правильным оказалось не то, что очевидно, а что… правильно. Чтобы понять это, нужно мыслить шире и допускать… что вещи не всегда такие, какими выглядят… и выход может быть не там, где его ищут…
Последовала продолжительная пауза, во время которой змей, все так же нависавший над Дружком, и белый лохматый пес, сидящий на задних лапах, вскинув вверх морду, с интересом разглядывали друг друга. Потом Джаррвел заговорил снова, и в его тоне Дружку явно послышались нотки разочарования.
- Нет, ты ничего не понял. А ведь я, можно сказать, все разжевал тебе и в рот положил. Ну, что же. Значит, не судьба. Я сделал все, что мог... Поразмысли на досуге, друг мой, над тем, зачем я рассказал тебе именно эту историю. Каждая из них, с виду такая незамысловатая - настоящий кладезь мудрости. И не падай духом... А теперь я и в самом деле не прочь соснуть. Заходи, не забывай старого друга. И спасибо за молоко.
Последние слова были едва слышны - огромный змей уже уползал в скопившуюся в углах тьму и теперь почти слился с ней.
Дружок подобрал опустевшее ведро и побежал обратно. Он почувствовал, как сильно замерз, только оказавшись наверху, где солнечный свет по-прежнему пронизывал воздух, напоенный ароматами трав и цветов.
«Да, мне и в самом деле лучше, чем Джаррвелу, - подумал Дружок, проделывая тот же путь обратно и весело позвякивая пустым ведром. - Торчать безвылазно в этой пещере, в темноте и сырости... бр-р-р!»
Синяя птица куда-то улетела, Мудрость по-прежнему сидела, уткнувшись в книгу, Печаль заплетала серые волосы Обиды в длинную косу. Ее собственная черная коса была перекинута через плечо и по всей длине украшена вплетенными в нее цветами. Чудище проснулось и теперь смачно хрустело чем-то на своем дубу, сплевывая вниз косточки. Только Глюка и Ветра по-прежнему нигде не было видно. Рыщут по Лесу, ищут тропинку... Или просто бегают по лугам... Могли бы и меня прихватить с собой, с обидой подумал Дружок. Все веселее, чем тут.
Сделав полный круг и снова оказавшись у входа в дом, он остановился.
15.
Он всегда с тяжелым сердцем обходил дом, но считал своим долгом каждый день непременно делать это.
За широко распахнутыми дверями был просторный вестибюль, из которого уходили три коридора. Два - влево и вправо; собственно, это были два конца одного и того же коридора, по кругу обегавшего нижний этаж дома. Еще один, совсем не длинный, вел прямо к следующим дверям, тоже распахнутым настежь, за которыми виднелся залитый солнцем главный зал.
Дом был трехэтажный. На втором этаже находились гостевые комнаты, сейчас, естественно, пустые, а на третьем не было ничего, кроме висящих на стенах картин и расставленных повсюду скульптур. Ну, почти ничего. Еще там имелись две просторные мастерские, где мог поработать какой-нибудь гость, возникни у него такое желание. И некоторые работали, и им очень нравилось. «Там созданы такие условия, о которых можно только мечтать». Эту фразу Дружок, конечно, не сам придумал, а слышал от кого-то из гостей. Весь третий этаж заливал свет, не резкий, слегка приглушенный – потолок там был стеклянный, но не из прозрачного, а из матового стекла. По вполне понятным причинам в нынешние времена Дружок выше первого этажа не поднимался. Ну, разве что иногда, для порядка.
Сейчас он свернул налево, в гулкую, прохладную полутьму.
В коридор выходило множество дверей. Здесь располагались комнаты Хозяина и остальных Стражей, библиотека, мастерская, спортивный зал... да много чего еще.
Дверь в покои госпожи Цветаны оказалась полуоткрыта. Наверняка Печаль и Обида, которые в последнее время постоянно рылись тут в поисках новых украшений, опять забыли закрыть дверь за собой, хотя Дружок не раз просил их следить за тем, чтобы все было точно как при Стражах. Однако эти птицы, которые, по его мнению, никогда особым умом не отличались, обнаружив для себя удовольствие наряжаться, как будто и вовсе потеряли разум. Хотя не исключено, что они просто назло делали все не так, как Дружок им говорил. До чего же вредные...
Он заглянул в комнату госпожи Цветаны, увидел распахнутые дверцы и выдвинутые ящики шкафов, валяющиеся на креслах, кровати и даже на полу безделушки. Нет, это же надо! Вот нахалки! Пусть пока ничто не предвещало избавления от Беды, но ведь она случилась в одночасье и, в принципе, также в одночасье могла и рассеяться, сгинуть, исчезнуть. И что тогда увидит госпожа Цветана, войдя в свою комнату? Какой стыд! Нет, нужно сегодня же серьезно, по-настоящему серьезно поговорить с Печалью и Обидой. Можно ведь брать украшения понемножку и аккуратно, а потом снова класть их на место? Можно хотя бы закрывать за собой дверь?
Дружок попятился в коридор, уперся передними лапами в дверь и плотно закрыл ее.
Высоко под потолком на стенах коридора висели светильники, которые вспыхивали, когда Дружок приближался к ним, горели мягким матовым светом все время, пока он трусил под ними, и гасли за его спиной. В глубине коридора стояла неправдоподобная, неестественная, пугающая тишина. Никакие звуки снаружи сюда не долетали, не слышно было ни птичьего щебета, ни шелеста ветвей, ни заунывного пения Печали и Обиды.
Дружок пробежал мимо закрытых дверей комнат остальных Стражей и лишь на мгновенье остановился около комнаты Хозяина. Дверь была не заперта, Стражи почти никогда этого не делали, и Дружку ничего не стоило проникнуть внутрь. Встав на задние лапы, передней он дотягивался до ручки, поворачивал ее и… Пару раз он так и делал; но не более того. Пустые помещения Хозяина без Хозяина… Еще не выветрившийся запах Хозяина, в особенности, в спальне… Все такое до боли знакомое и в то же время без Хозяина какое-то чужое. Как будто вещи постепенно утрачивали свою принадлежность, как будто их существование теряло смысл, и жизнь покидала их, несмотря на то, что внешне они оставались теми же. Как будто лежащий на всем след Хозяина начинал размываться. Как будто…
Нет, это жуткое ощущение невозможно выразить словами, но по прошлому опыту Дружок знал, что с каждым уходящим днем оно становилось все сильнее, и потому больше в комнату Хозяина не заходил.
Зато, пробегая по коридору, он зорко смотрел по сторонам, проверяя, все ли в порядке, хотя нисколько не сомневался в том, что это так. Просто привычка. И долг. Ничего больше, к сожалению, для Хозяина и других Стражей он сделать не мог.
Оказавшись в том месте коридора, который был прямо противоположен входу, он ненадолго остановился около также широко распахнутых настежь дверей. За ними длинная лестница вела в подземную темницу, откуда тянуло железом, пылью и почему-то болотом, но запах был застарелый, нежилой. Там в заговоренных камерах прежде содержалась всякая нечисть, которую Хозяин и остальные Стражи отлавливали на Земле и в других местах. Дверь в темницу обычно была заперта; ее открывали только тогда, когда привозили новую тварь или если кому-то из Стражей вздумалось пообщаться с пленниками.
И вот теперь, после того, как случилась Беда, эта дверь оказалась открыта, а все камеры пусты! Твари сбежали. Куда? Скорее всего, на Землю, на Эстарте не осталось ни одной. Страшно даже подумать, что, может, они и сейчас бродят по Земле. А вдруг именно они сожрали там всех людей? При виде распахнутых дверей темницы и мрачного зева подземелья за ними Дружку всегда делалось не по себе от омерзения и беспокойства. Вниз он, конечно, спускаться не стал. Какой смысл? Вряд ли какая-нибудь тварь добровольно вернулась, чтобы занять свое место за решеткой.
Вместо этого Дружок побежал дальше по коридору, мимо служебных помещений, расположенных в правом крыле дома. Закрывая по дороге те двери, которые оказывались открыты. Печаль и Обида, совершенно потеряв совесть, рылись даже в мастерских, спортзале и прочих помещениях, где, казалось бы, им вовсе делать было нечего. Мудрость объяснила, что они делают это в надежде, что гости (точнее, гостьи) забыли там свои безделушки. И, как выяснилось, их надежды отчасти оправдывались.
Сделав полный круг, Дружок некоторое время с понурым видом постоял в вестибюле, но потом, все же, поплелся в главный зал. Однако в дверях остановился, лег, положил голову на лапы и стал ждать. По какой-то ему самому не совсем понятной причине, он не любил находиться в зале, когда «они» появлялись там. К тому же, не умея определять время, как это делают люди, он чувствовал его нутром и примерно знал, когда это должно произойти.
Ожидание и на этот раз не затянулось.
Прямо из стены зала, от пола до потолка расписанной цветами, из-за двух небольших деревьев в кадках, стоящих чуть левее входа, вышли две кошки. На первый взгляд самые обыкновенные, одна рыжая с белыми полосками, другая дымчато-серая. Подняв хвосты и глядя прямо перед собой, они медленно одна за другой пошли в обход зала, держась ближе к стенам. Шерсть у Дружка встала дыбом, он припал к полу, но не издал ни звука и не двинулся с места, как сделал когда-то, заметив их впервые.
Тогда он залился бешеным лаем и бросился на них, дурак! Но кошки ни в тот первый раз, ни во всех последующих случаях не обращали на него ни малейшего внимания, шли себе и шли, точно он и не метался в двух шагах от них. Испытывая инстинктивную неприязнь к этим созданиям в целом, которых он никогда не понимал и вообще терпеть не мог, и разозленный тем, что они, похоже, ничуть не боятся его, тогда, при первом столкновении с ними, он подскочил вплотную, собираясь цапнуть нахалок, и... замер, только сейчас заметив, какие странные у этих кошек тела. Полупрозрачные, мерцающие, сквозь них можно было разглядеть плиты пола и все, мимо чего они проходили. Совершенно необыкновенные, какие-то... ненастоящие кошки. Не издав ни единого звука, они обошли весь зал и скрылись в том же месте стены, откуда появились.
Кошки тоже стали появляться только после того, как случилась Беда, и, конечно, так или иначе были связаны с ней. И с тех пор они неуклонно делали это каждый день, примерно в одно и то же время. Наверно, думал Дружок, в каком-то смысле они занимались тем же, чем и он. Несли караульную службу. Вынюхивали, выглядывали, так ему казалось. Но кто их послал? На кого они, как сказал бы Хозяин, работали? Уж, конечно, не на Стражей. Значит…
У Дружка всегда мороз по коже пробегал, когда он их видел. Наверно, потому, что от них веяло такой чужеродностью, даже враждебностью. Вдобавок они были недоступны. Он не мог ни напугать, ни, тем более, прогнать их, как бы ни старался. Ну, и, конечно, их появление свидетельствовало о том, что ничего не изменилось. К лучшему, имеется в виду.
Почему-то ему казалось, что если в один прекрасный день, совершая обход дома, он не наткнется на этих зловещих, непонятных и потому пугающих тварей, это будет означать... что? Может, то, что Хозяину удалось вырваться из темницы. Если это произойдет, он, конечно же, сразу отправится сюда, охваченный праведным гневом, сметая всех врагов на своем пути, а многие из них в страхе разбегутся сами. Потому что почуют, что их ждет. Вот и эти кошки тоже.
Ими тут наверняка и не пахло бы, если бы Хозяин...
Проследив за исчезновением кошек, Дружок поплелся к центру зала.
16.
Главный зал высотой был в два этажа – огромное, просторное помещение овальной формы, свет в которое вливался через большие сводчатые окна от пола до потолка. Верхняя часть их представляла собой цветные витражи, и пятна всех цветов - красные, зеленые, синие, желтые - скользили по стенам, по большому столу в центре зала, накрытому белоснежной скатертью и уставленному сверкающими приборами, по креслам вокруг стола, по сидящим в них и стоящих перед столом фигурам. Казалось - еще мгновенье, и все они задвигаются, заговорят, оживут. Послышатся смех, голоса, звон бокалов, шарканье отодвигаемых кресел...
Солнечные блики, тени, цветные пятна играли на расписных стенах, на стоящих вдоль них кадках с деревцами, на цветах в горшках, расставленных повсюду и даже свешивающихся с потолка; и, конечно, на лицах Стражей, таких живых, таких прекрасных, таких... неподвижных.
И не только Стражей.
Тишина.
Первое кресло справа от входа пустовало. Кресло госпожи Алисты. С тех пор, как она пропала, всякий раз, когда Стражи собирались вместе, ее кресло никто не занимал, а на столе перед ним ставили прибор.
Постояв возле пустого кресла госпожи Алисты, Дружок понуро, с опущенной головой, поплелся дальше. Таким образом, в поле его зрения попадали, главным образом, ноги сидящих у стола. По правде говоря, он и не хотел смотреть вверх; ужасная картина намертво запечатлелась в его памяти.
Справа от пустого кресла госпожи Алисты сидел господин Дерон, хозяин Глюка. Невысокий, худощавый, смуглый, с темными, прямыми, связанными на затылке волосами, с большим носом, большим ртом, в легком серебристо-сером костюме, из-под которого выглядывал темно-голубой шейный платок. Обычно серьезное, даже хмурое лицо его выражало откровенное удивление и радость, темные глаза широко распахнуты, рот слегка приоткрыт с намеком на зарождающуюся улыбку. Опираясь одной рукой о ручку кресла, весь он слегка развернулся влево и подался вперед, вглядываясь в то, что находилось перед столом - да так и застыл на года.
Господин Дерон был человеком неразговорчивым; точнее, не склонным к пустой болтовне. Зато, если говорил, то всегда по делу. Умный человек, преданный друзьям, много повидавший на своем веку. К тому же обладающий необыкновенным даже среди Стражей талантом – находить проходы в другие миры. И Глюк, его верный ослик, каким-то образом помогал ему в этом, хотя, когда его спрашивали, в чем заключалась его роль, ничего вразумительного ответить не мог. Видимо, и сам не понимал. Факт тот, что и эти открытия, и путешествия в другие миры они всегда совершали вместе.
Следующее кресло, тоже справа, но почти прямо напротив входа, только с противоположной стороны – господина Талема – тоже пустовало, а в соседнем, уже чуть левее центра, сидела госпожа Цветана. Длинное платье, воздушное, темно-алое, расшитое понизу и у ворота цветами, почти скрывало золотистые туфельки. Даже спустя столько времени Дружок чувствовал сильный аромат, исходящий от нее. И подумать только, что когда-то ему не нравился запах женских духов! Сейчас он казался одним из самых прекрасных запахов на свете, живо напоминая о прежней жизни, обо всем, чего ему так недоставало сейчас.
Госпожа Цветана была высокая, крупная и (так считал Хозяин) изумительно красивая женщина. Собственного мнения Дружок по этому поводу, естественно, не имел, просто верил Хозяину, но ему самому нравились ее блестящие, темно-рыжие волосы - иногда казалось, что их крупные, тугие кольца движутся у нее за спиной сами по себе - а также то, что ее лицо всегда было полно жизни. Никогда не оставалось равнодушным. Светло-карие глаза сверкали - от гнева, от радости, от любопытства, от азарта... Она часто смеялась громким, заливистым, похожим на звон множества колокольчиков смехом. Но сердилась тоже нередко и при этом выглядела по-настоящему грозной. Кожа рук, обнаженных плеч, шеи и лица была очень белой, только на щеках рдел нежный румянец.
Взгляд ее слегка прищуренных глаз был устремлен туда же, куда и взгляд господина Дерона, но выражение лица… да, на нем тоже было написано удивление, даже, скорее, изумление, но одновременно и недоверие, и что-то еще… Может, беспокойство? Может, даже опасение? Хотя госпожа Цветана была такая бесстрашная, что Дружку трудно было представить, чего она могла опасаться. Хотя, наверно, чего-то все же могла.
Опираясь локтем левой руки на стол, а ладонью подпирая щеку, она, казалось, в любой момент готова была вскочить; даже Дружок чувствовал в ее позе напряжение, как и в плотно сжатых губах маленького рта. Другая рука лежала на столе, в ней был пустой бокал, как будто госпожа Цветана только что вертела его в пальцах.
Дружок не раз замечал, что, разговаривая с ней, Хозяин неизвестно почему чувствует себя напряженно, вроде бы даже нервничает. Он говорил, что она непредсказуема, как погода, хотя что это означает, Дружок не понимал. Разговаривая с госпожой Цветаной, Хозяин часто называл ее Королевой, за глаза же Нашим Цветиком, Колдуньей или даже Ведьмой; но это если сердился. Иногда они ссорились; хотя с Хозяином вообще было трудно поссориться, характером он обладал легким и дружелюбным, но госпоже Цветане - не часто - это удавалось. Однако по большей части он откровенно восхищался ею и всегда с готовностью откликался на любую ее просьбу.
К Дружку госпожа Цветана относилась заботливо, как ко всему живому - именно она выходила Малышку, когда Хозяин принес ее сюда, истекающую кровью, с переломанными лапами и множеством других повреждений – но особого интереса не проявляла, хотя иногда, проходя мимо, ласково трепала по шее. Однако она могла вообще его не замечать (у нее хватало забот), и это не имело бы для него ровным счетом никакого значения. Он бесконечно уважал госпожу Цветану и готов был ради нее на все потому, что однажды собственными ушами слышал, как Хозяин говорил, что она спасла ему жизнь.
В последнем кресле по левой стороне сейчас тоже никто не сидел. Дружок остановился около него и посмотрел вверх, как будто надеялся, что случится чудо, и Хозяин каким-то образом окажется здесь. Почему Хозяин так и не вернулся? Или он все-таки вернулся, но Дружок пропустил этот момент? Куда он, в таком случае, подевался? Что вообще тут произошло?
Не отходя от кресла Хозяина, Дружок поднял взгляд на две последние фигуры, замершие на расстоянии нескольких шагов перед столом, в довольно странной позе – они то ли боролись, то ли обнимали друг друга. Нет, наверно, все же боролись, судя по яростному выражению лица господина Талема, который был одной из этих фигур. Глаза у него сверкали, прядь темных волос упала на лоб, рот гневно изогнулся и слегка приоткрылся, как будто он говорил что-то в тот момент, когда окаменел.
С другой стороны, он выглядел настолько мощнее и крупнее второй фигуры, что зачем ему было с ней бороться? Он мог свалить ее на пол одним ударом кулака, хотя и это трудно было вообразить, поскольку вторая фигура представляла собой женщину, а Талем, как казалось Дружку, никогда не стал бы бить женщину. Если бы ему понадобилось с ней справиться, он применил бы другие средства.
В тот день, когда все произошло, Дружок знал, как и остальные, что у Стражей здесь назначена встреча, что это будет настоящий праздник, потому что (так, вроде бы, слышали птицы) господин Талем нашел, наконец, госпожу Алисту. Это, конечно, было замечательно, но когда уже все Стражи – или, точнее, почти все – и гости собрались, Дружок в очередной раз забежал в зал, чтобы посмотреть, вернулся ли Хозяин. И не обнаружил его.
За день до этого Хозяин ночью неожиданно отбыл на Землю, а Дружка с собой не взял. Может, из-за Малышки, так думал Дружок. Хозяин не захотел разлучать их, тем более, что, конечно же, рассчитывал вернуться к началу встречи.
Вообще-то у каждого из Стражей на Земле имелось свое жилище, где они останавливались, когда там бывали. У господина Талема так вовсе настоящий замок, у Хозяина и остальных дома поскромнее. Нет, кажется, у господина Дерона своего дома на Земле не было. Он или путешествовал вместе с Глюком, или находился на Эстарте, или останавливался в доме госпожи Алисты. Однако кто-нибудь из Стражей всегда оставался на Эстарте, а время от времени они все собирались здесь. Если случалось что-то скверное – когда, к примеру, пропала госпожа Алиста – или, наоборот, хорошее; или если требовалось что-то обсудить, или по случаю праздника. В общем, это происходило не так уж редко.
Позже Дружок страшно корил себя за то, что кроме Малышки, кудрявой, черной собачки с темными, блестящими, похожими на пуговицы глазами, его в то время мало что интересовало.
Тогда он вбежал в зал и увидел следующую картину. Господин Дерон и госпожа Цветана сидели за празднично убранным столом, перед которым стояли господин Талем и двое его гостей. Один из них был высокий, стройный мужчина, а второго Дружок толком не разглядел, потому что на нем был длинный, до полу темный плащ, прикрывающий также опущенную вниз голову. Судя по росту и фигуре, однако, это, скорее всего, была женщина. Господин Талем, в тонком темно-красном свитере с высоким воротом и мягких серых брюках, с блестящими от возбуждения черными глазами, говорил что-то, но не сердито, а радостно и очень взволнованно.
Только вот Хозяина по-прежнему не было. На сердце у Дружка стало тревожно. Но, по правде говоря, не слишком. Он не сомневался, что Хозяин вот-вот появится, а пока... Стыдно сказать, но Дружок тут же вернулся к Малышке.
Незадолго до того Хозяин подобрал ее на Земле, истекающей кровью на дороге, где ее, скорее всего, сбила быстро мчавшаяся машина. Госпожа Цветана выходила Малышку и... На протяжении жизни, длящейся вечно, у Дружка было, конечно, немало подружек, но ни одна из них не запомнилась ему так, как она. Может, потому, что была последней. Такая игривая, такая добродушная, такая славная. Жаль, что бессмертным животным не дано счастья иметь детей. И жаль, очень жаль, что у Малышки, как у всякой обычной собаки, был такой короткий век.
Итак, Дружок забежал в зал, не обнаружил там Хозяина и вернулся к Малышке, это он хорошо помнил. А вот дальше провал – потому что потом произошло нечто непонятное и… страшное, хотя, конечно, они осознали это гораздо позже. На всех обитателей Эстарты (в смысле, не Стражей, относительно них ничего неизвестно) напала странная дремота. Да что там дремота - их сморил глубокий сон, который продолжался до следующего утра. А когда они, наконец, очнулись, и час проходил за часом, но никто из Стражей не появлялся, никто не звал их, и Дружок побежал в дом, и спустя некоторое время все услышали его вой и гурьбой ввалились сюда, в зал - вот тогда они в ужасе в первый раз обнаружили то, что он видел сейчас.
Дружку почему-то было неприятно не только приближаться к женщине, с который боролся господин Талем, но даже смотреть на нее. Может, потому, что в самый первый раз она показалась ему похожей на госпожу Алисту – одета как та, в темно-голубое платье, с такими же темными волосами, худеньким личиком и большущими глазами – но он почти сразу же понял, что ошибся. Длинный темный плащ, прежде прикрывающий ее с ног до головы, лежал на полу.
Да, она была похожа на госпожу Алисту, но именно похожа, не более того: у госпожи Алисты волосы прямые и не очень длинные, а у этой слегка вьющиеся; у госпожи Алисты они темные, практически черные, а у этой… тоже черные, так, по крайней мере, казалось на первый взгляд. Но потом стало ясно, что они хоть и темные, но с каким-то странным серебристым отливом. И глаза только казались темными, а на самом деле отливали какой-то совсем уж неестественной краснотой.
И вот еще что удивительно. По мере того, как проходили дни и годы (а птица Мудрость уверяла, что прошло… точно Дружок не помнил, сколько именно, но… много лет), облик это незнакомой женщины слегка изменялся. Волосы становились длиннее и все больше отличали серебром, глаза же приобрели красновато-фиолетовый оттенок.
И вообще непонятно, как он мог подумать, что это госпожа Алиста, и не из-за всех этих не таких уж бросающихся в глаза отличий, а из-за злобного выражения лица незнакомки; такого выражения на лице госпожи Алисты даже вообразить себе невозможно.
Господин Талем нависал над этой женщиной, руками схватив ее за плечи, а она, в свою очередь, вцепилась в его запястья, потому что выше ей было просто не дотянуться. И это похоже на объятия? Только таким дурам, как Обида и Печаль, подобная мысль вообще могла прийти в голову.
Вот такую картину застали все они, когда сбежались в зал на вой Дружка. Тот второй гость, высокий представительный мужчина, исчез.
И с тех пор никто из сидящих за столом и стоящих около него не двинулся, не шелохнулся, не вздохнул, не издал ни звука. Тропинки, ведущие на Землю, точно взбесились, ни одна не позволяла выбраться с Эстарты, и никто из обычных людей больше не появлялся здесь.
Беда.
Основная версия случившегося была такая.
По-видимому, какой-то очень могущественный Враг заколдовал всех бывших на Эстарте Стражей и эту неизвестную женщину, а на других обитателей нагнал мертвый сон, чтобы они не могли ему помешать. Устранив, таким образом, и Стражей, и всех остальных, Враг без помех открыл темницу, выпустил сидящих там тварей и увел с собой на Землю.
Вопросов, конечно, возникало уйма.
Может, Врагом и был тот самый неизвестный мужчина, который потом пропал? Оказалось, правда, что Обида и Печаль видели его, когда господин Талем вел своих гостей к дому, были потрясены его красотой (так они выразились) и на этом основании сделали вывод, что он ни в коем случае не Враг.
«Такое совершенное создание не может нести в себе зло», - говорили они.
Рассуждение, абсолютно недоступное пониманию Дружка. Мудрость тоже считала, что это чушь, просто при виде такого красавца у них в голове помутилось. Это казалось более похожим на правду.
Может, Хозяин, все же, появился на Эстарте, оказал сопротивление Врагу, и тот утащил его с собой и теперь держит в плену? А может, хотя даже от одной этой мысли у Дружка сжималось сердце и темнело в глазах, Хозяин погиб, сражаясь с Врагом, который унес его тело? И все же теперь, когда прошло столько времени, но Хозяин так и не объявился, и все здесь остается по-прежнему, Дружок вынужден был признать – нет, допустить - что такое возможно. Хотя что-то внутри упорно твердило ему, что это не так, и Хозяин жив.
Один из главных вопросов был - как этот самый Враг (кто бы он ни был) сумел справиться со Стражами, которых до сих пор не удавалось одолеть НИКОМУ? Хотя, с другой стороны, пропала же перед этим госпожа Алиста; может, это дело рук того же Врага? Стражи искали ее, искали, но, по-видимому, так и не нашли, раз тут ее теперь нет.
Высказывались и другие предположения по поводу того, как могла случиться Беда. В особенности в этом преуспели Печаль и Обида. У них хватало наглости - и глупости! - подозревать в происшедшем Хозяина, как будто он был какой-нибудь злодей! Хозяин, конечно, временами вел себя довольно легкомысленно, не раз попадал во всякие истории, но Беда – это дело совсем другого рода. Надо же понимать разницу, а? Или они просто болтали все эти глупости, чтобы позлить Дружка? Но все равно, как у них только язык поворачивался? Бессовестные.
Дружок лег, уткнувшись носом в то место, где находились бы ноги Хозяина, если бы тот сидел в своем кресле. Он почти видел его рядом с собой, высокого, сероглазого, круглолицего, с вьющимися светлыми волосами; за ухом - белоснежная роза. В ушах звучал мягкий, всегда немного ироничный смех...
Дружок лежал и вспоминал, и думал, и грустил, а потом незаметно уснул.
17.
Ему приснился большой луг, справа от которого текла река, а слева тянулась дорога, по которой время от времени очень быстро проносились машины. Дружок, без сомнения, находился на Земле. Там все - трава, деревья, даже само небо - выглядело и даже пахло не так, как на Эстарте, где, к тому же, горизонт со всех сторон был замкнут Заповедным Лесом. Поросший травой и мелкими желтыми цветами луг казался бескрайним, далеко впереди сливаясь с бледным утренним небом.
С реки наползал густой белый туман, и неожиданно из него проступила и стала приближаться сначала совсем небольшая из-за дальности расстояния человеческая фигура. И, хотя пока никаких деталей различить было невозможно, Дружок сразу понял, что это Хозяин. И рванулся к нему, но, странным образом, не смог двинуться с места. Сердце колотилось как бешеное, в нем бурлила радость, всепоглощающая, яркая - ни с чем не сравнимая.
Хозяин шел быстро, и вскоре Дружок смог уже отчетливо разглядеть черты его осунувшегося, бледного, какого-то вялого лица, непривычно длинные, грязноватые волосы, стянутые на затылке в виде хвоста, и одежду: не очень чистые голубовато-серые брюки, ботинки на толстой подошве, расстегнутая черная куртка, под ней серая рубашка с высоким воротом, на голове небольшая черная шляпа. На плече у Хозяина висела потрепанная сумка.
Ах, как больно было Дружку, что он, скованный непонятной силой, не мог побежать навстречу Хозяину, подпрыгнуть, лизнуть его в лицо! Ничего, утешал себя Дружок, сейчас он подойдет поближе, окажется совсем рядом, и тогда... Он не сможет пройти мимо, не заметив меня.
Тропинка, по которой шел Хозяин, и впрямь проходила по лугу совсем близко к Дружку. Вот Хозяин уже в десяти шагах, вот почти поравнялся с ним... Наверно, он прошел бы мимо, занятый своими явно невеселыми мыслями, но тут Дружок сумел, по крайней мере, издать горлом всхлипывающий, булькающий звук - лаять он не мог так же, как двигаться - и Хозяин обернулся в его сторону. Казавшиеся темно-серыми, почти черными глаза смотрели прямо на него, но выражение лица не изменилось, и вдруг Дружок с ужасом понял, что Хозяин не узнает его. Тем не менее, он остановился, пошарил в карманах и достал небольшой сверток. Развернул мятую белую бумагу, и Дружок увидел большой ломоть темного хлеба, сыр и еще что-то, он не всматривался. Отломив кусок сыра, Хозяин протянул его Дружку со словами:
- Эй, пес! Ты, наверно, есть хочешь? На!
Только теперь Дружок как следует разглядел, насколько изменился Хозяин. Нет, не постарел, но выражение лица стало совсем другим. Каким-то... пустым, потерянным, грустным. И он совершенно определенно воспринимал Дружка как самого обычного пса, чужого, незнакомого. Неужели Хозяин ЗАБЫЛ его? Сердце, казалось, готово было выпрыгнуть у Дружка из груди, в глазах потемнело от мучительного усилия сдвинуться с места и от невыносимой душевной боли, но он по-прежнему оставался недвижим. Пожав плечами, Хозяин бросил на траву перед ним кусок сыра, завернул остальное и убрал в карман. А потом... Потом зашагал дальше, и Дружок даже не смог повернуть голову, чтобы посмотреть ему вслед.
Ничего столь ужасного Дружок и представить себе не мог. Хозяин не узнал его! Хозяин забыл его...
Так он сидел долго - казалось, целую вечность - окаменев и не замечая, что слезы катятся из глаз и стекают по треугольной морде. А потом внезапно скованность исчезла. Дружок вскочил, встряхнулся, оглянулся... Хозяина нигде не было видно, он исчез, растаял без следа.
И вдруг Дружок услыхал оглушительный, мощный свист, от которого у него заложило уши, и увидел чудовище, медленно ползущее по ту сторону дороги. Огромное, с блестящей черной головой, из которой клубами вырывался пар, и невероятно длинным телом, состоящим из прямоугольных зеленых частей, похожих на коробки, с ровным рядом одинаковых темных пятен на боку каждой из них.
Он видел такие, когда бывал с Хозяином на Земле. Да, да, конечно, это тоже машина, а коробки на самом деле очень большие, и в них полным-полно людей. Как же эта штука называется? Забыл.
Чудовище плавно скользило мимо и свистело... свистело... свистело...
Дружок вздрогнул, открыл глаза, чувствуя на них влагу, и в самом деле услышал свист, которого ему не приходилось слышать уже много-много лет. Это свистело Чудище Поганое, свистело своим зловредным, давно забытым свистом, свистело изо всех сил. Дружок вскочил, как ошпаренный, и бросился на этот свист.
ГЛАВА ВТОРАЯ
СВЕТ В КОНЦЕ ТУННЕЛЯ
1.
Чудище свешивалось с одной из нижних веток своего дуба, полыхая глазами-фонарями и оглушительно свистя. Увидев Дружка, оно замахало ручищами, указывая куда-то в глубину сада, и, наконец, смолкло. Дружок помчался знакомой тропой в сторону колодцев. Еще не добежав до них, он увидел Синюю птицу, летающую над головой взволнованными кругами, и услыхал шум, крики и негромкое, но тревожно ржание.
- Обманщик! Подлец! Негодяй!
Это явно кричала Обида, ее тонкий пронзительно-визгливый голос спутать ни с каким другим было невозможно.
- Ты предал своего друга, своего верного друга! – присоединилась к ней Печаль. - О! Чего нам ждать, на что надеяться, если даже друзья способны на предательство?
Низкий голос Печали звучал, как обычно, будто она вот-вот расплачется, но одновременно возмущенно.
Выскочив к колодцам, Дружок увидал, что по тропинке задом к нему, пятясь, нелепыми прыжками скачет Ветер, с трудом увертываясь от двух больших, сильных птиц с физиономиями разъяренных женщин. Они махали крыльями, кричали и норовили вцепиться в него своими бритвенно-острыми когтями; красная полоса уже тянулась вдоль одного ослепительно-белого бока Ветра, и несколько алых капель сорвались на траву. Глаза у птиц горели, волосы, снова распущенные, мотались за спинами, разметавшись во все стороны и придавая им вид злобных фурий.
- Прекратите сейчас же! - закричал Дружок. - Вы что, с ума сошли? Только ссор нам не хватало!
Краем глаза он заметил Мудрость, склонившуюся над чем-то, лежащим на ее ковре, и с возмущением отметил, как небрежно она обращается с хозяйским добром. Все книги были сброшены с ковра и валялись рядом, некоторые раскрытыми страницами вниз, прямо к траве.
Нападавшие птицы, как по команде, уставились на Дружка вытаращенными, круглыми глазами, с таким выражением, точно потеряли всякий разум, потом посмотрели друг на друга, неожиданно совершенно одинаковыми движениями обхватили себя ладонями за щеки и заголосили, покачиваясь из стороны в сторону.
- О, горе нам, горе! Бедный, несчастный Глюк!
- Преданный своим лучшим другом! Глупый, доверчивый Глюк!
- Что случилось? Где Глюк? - спросил Дружок, непонимающе глядя снизу вверх на огромного снежно-белого коня, который стоял молча, повесив голову.
Он и сейчас не произнес ни слова, лишь качнул головой в сторону Мудрости. Дружок вздрогнул, заметив еще одну кроваво-красную царапину у него на морде, но ужаснуло его не это. Из больших глаз Ветра катились крупные слезы!
Дружок понесся к Мудрости, рядом с которой уже сидела птица Счастье. И буквально через несколько прыжков понял, кто лежал перед ними на ковре. Глюк, казавшийся даже меньше, чем обычно, какой-то... съежившийся, обмякший, точно в его теле совсем не осталось костей. Был он совершенно мокрый, вода стекала на ковер со странно вытянувшейся морды, с ног, с боков... которые не двигались. Глюк не дышал! Дружок, еще не добежав до них, с ужасом понял, что ослик мертв.
- Где ты пропадал? - отрывисто спросила Мудрость. Лицо у нее было ужасно огорченное, глаза блестели, точно она недавно плакала. - Не знаю, что и делать.
- Что с ним? - спросил Дружок, с разбега чуть ни свалившись прямо на Глюка.
- Бросился в колодец с Мертвой водой, наглотался столько, что...
Она безнадежно махнула рукой.
- Как бросился? Зачем? А ты где была? И... эти?
Он кивнул в сторону Печали и Обиды, которые продолжали свое похоронное вытье.
На лице Мудрости возникло смущенное выражение, щеки вспыхнули. Она опустила голову.
- Я... Я читала... Ты же знаешь, когда я читаю... то ничего не замечаю вокруг. А они... Их Ветер обманул, его Глюк попросил. Так Ветер говорит.
- Ветер? Обманул? - недоуменно переспросил Дружок, все еще ничего не понимая. Обернувшись, он увидел, что Ветер стоит теперь прямо у него за спиной. - Ветер, объясни хоть ты толком, в чем дело.
- Мы поскакали сегодня снова... искать тропинку... - Голос Ветра звучал странно безжизненно, но хорошо хоть, что он теперь не плакал. - Ничего не нашли, конечно, и Глюк сказал, что больше не хочет жить. Что больше не может так... Что это не жизнь... И, знаешь, я его понял. Мне самому иногда делается до того тоскливо... Хотя, конечно, я отговаривал его, но он совсем пал духом. Сказал, что если я ему не помогу, он все равно найдет способ, улучит минутку, прокрадется... Что ты так смотришь на меня, Дружок? Это было его решение, не мое. В конце концов, любое живое существо имеет право на смерть. Если жизнь становится ему в тягость.
- Ты не понимаешь, Ветер, ты не понимаешь, - сказал Дружок. - Тяжелые минуты бывают у всех, но потом они проходят. Это просто была тяжелая минута. Если бы ты его не послушался... отвлек как-то... увел отсюда подальше... Он наверняка потом пришел бы в себя и...
- И не стал бы этого делать? - докончил за него Ветер. – Почему ты так уверен? Ты не представляешь, в каком он был состоянии. Я никогда не видел его таким. Просто подойди к птицам и заговори с ними, попросил он меня, чтобы отвлечь их внимание, чтобы они ничего не заметили, чтобы меня не сразу вытащили. Я... Я не смог отказать ему в этой просьбе. И потом, подумалось мне, не сделай я этого, он все равно, рано или поздно... Ох, Дружок, наверно, ты прав. Наверно, это у него просто была тяжелая минута, и мне следовало... Выходит, это я виноват в его смерти?
Теперь Ветер дрожал мелкой дрожью; вид у него был такой, точно он и сам вот-вот рухнет на землю.
- Перестань! - прикрикнул на него Дружок. - Ни в чем ты не виноват! Это и для тебя была тяжелая минута и... И не знаю, как я поступил бы на твоем месте. Если друг просит... Ну, чего мы дожидаемся? - Он сердито посмотрел на Мудрость. - Ты же сама говорила, что достаточно побрызгать Живой водой...
- Этот обманщик заморочил нам головы! - внезапно закричала Обида, ткнув Ветра крылом в бок.
Оказывается, они с Печалью тоже стояли рядом.
- Встал так, чтоб нам ничего не было видно, загородил все своим толстым задом и давай лясы точить. «Как тебе идет это зеленое ожерелье...», - передразнила Печаль своим звучным голосом, совершенно не похожим на голос Ветра, но удивительно точно повторяющим его неторопливые интонации. - Негодяй! Ах, ты...
Она снова замахнулась на бедного и без того убитого горем коня мощной лапой, но тут прямо между ними почти рухнула на траву птица Счастье.
- Перестаньте, пожалуйста, перестаньте. - Это был все тот же нежный детский голосок, но сейчас он звучал, как у потерявшегося, насмерть перепуганного ребенка. - Не надо ссориться. Вон... - Она кивнула в сторону ведерка, которое, по-видимому, принесла от реки, где его бросил Дружок, а потом перевела взгляд на Печаль и Обиду. - Кто-нибудь из вас, принесите Живой Воды, полное ведро я не дотащу. Или, может, лучше просто бросить его в колодец? Как ты считаешь, Дружок? Он, наверно, весь пропитался этой Мертвой водой, и он уже столько времени лежит здесь...
- Но ты же говорил... – почти прошептала Мудрость, устремив на Ветра напряженный взгляд. - Ты сказал...
Белый конь стоял, понурив голову.
- В чем дело? - взорвался Дружок, переводя с одного на другую непонимающий взгляд. - Что вы мне еще не рассказали? Ну, выкладывайте, да побыстрее, а то Глюку никакая Живая Вода не поможет.
- Понимаешь, Дружок, он просил... не оживлять его, - произнес Ветер, тоже чуть слышно. - Они, сказал, захотят меня оживить, но ты им передай, что я прошу этого не делать... Обязательно передай... Дружок, он с меня слово взял, заставил поклясться спасением моего хозяина господина Талема, что я выполню эту его просьбу...
- Ну, выполнил? И отлично. Ты свое дело сделал, а дальше нам решать. Мало ли кому что в голову взбредет? Если кто-то начинает думать о том, как бы самому себя жизни лишить, значит, он умом тронулся, так я считаю. Не обязательно навсегда, но временно – это уж точно... Но мы-то пока еще, надеюсь, в здравом уме. Эй, вы, пошевеливайтесь! - прикрикнул Дружок на птиц с женскими лицами. - Берите его и тащите к колодцу с Живой Водой... Не оживлять его, как же! Тоже придумал! А как же мы? А как же его хозяин? Вот придет в себя господин Дерон и спросит: «Где Глюк? Где мой верный товарищ?» А мы что ответим? Он, ответим, сдуру утоп, а мы... Мы позволили ему сделать это, да? Тогда господин Дерон скажет: «У Глюка была тяжелая минута, у него, можно сказать, крыша поехала, а вы... Эх, вы!»
- Верно, верно. На нервной почве и правда можно слегка... того... -вставила Мудрость, усиленно кивая головой.
- Вот именно, на нервной почве. «А у вас, - спросит дальше господин Дерон, - что, тоже крыша поехала?» И что мы ему ответим? Любой может впасть в отчаяние, так что все у него в голове перевернется вверх ногами, и он перестанет понимать, что для него лучше, а что наоборот. Но другие-то... Но друзья-то… Они должны видеть... со стороны? И что, будут стоять себе спокойненько и не вмешиваться? Зачем тогда вообще, спрашивается, друзья? Ну, хватит болтать, тащите!
Ветер больше не плакал и не дрожал. Синяя птица, кругами летая над ними, щебетала что-то свое, обычное - о замечательном будущем, которое непременно наступит, о том, как прекрасен этот мир, несмотря ни на что. Мудрость с одной стороны, Обида и Печаль с двух других своими совершенно человеческими руками подняли ковер с Глюком и понесли его к колодцу с Живой Водой.
Глаза у них блестели, но не только от слез, щеки порозовели, но не только от усилий. Какими бы подчас непонятными - с точки зрения Дружка – и даже вредными они иногда ни были, сейчас все страстно желали того же, что и он. Чтобы Глюк ожил, чтобы оставался с ними. И готовы были сделать для этого все, что в их силах. Дружок сказал себе, что за одно это стоит простить им все мелкие недостатки - страсть к побрякушкам, заунывному пению и идиотским разглагольствованиям у одних, к запойному чтению и, наоборот, заумным речам у другой - и решил, что никогда больше не будет ворчать на них по пустякам.
Дотащив Глюка до колодца с Живой Водой, они вопросительно посмотрели на Дружка. Он замахал головой, дескать, давайте, давайте, чего остановились. Они слегка наклонили ковер и - бултых! Хрустально-чистая, отливающая голубизной вода раздалась под Глюком, он начал медленно погружаться в нее, уходя глубже, глубже... Все напряженно вглядывались, ожидая, боясь, надеясь. И вдруг...
Сквозь прозрачную воду было отлично видно, как Глюк сначала дернулся, потом повел головой, замолотил всеми четырьмя ногами, устремился вверх и вырвался наружу, обдав собравшихся брызгами. Барахтаясь в воде, поводя по сторонам головой, которая казалась еще меньше оттого, что волосы прилипли к ней, а длинные уши смешно обвисли, удивленно тараща большие глаза с голубоватыми белками и сплевывая воду, он спросил:
- Что случилось? Как я тут оказался? Почему... Почему вы все так смотрите на меня?
2.
Уже позже к вечеру, когда все поутихло, Дружок снова заглянул к Джаррвелу. Огромный змей появился не сразу, вид у него был вялый и сонный. Удивительно, сколько можно спать? Дружок взволнованно рассказал ему о том, что произошло.
- Как это - ничего не помнит? - оторопело прошипел Джаррвел. - Совсем ничего?
- Не то чтобы совсем ничего, но немного. Прыгает по лугу, веселится, прямо как будто только что на свет народился, - ответил Дружок, утомленно лежа на золотых россыпях.
- Ну, в каком-то смысле это, наверно, так и есть.
- Да, конечно, но все же... Нас он всех помнит, и хозяина своего, господина Дерона, тоже помнит, но вот что случилась Беда - нет. Все расспрашивает нас о господине Дероне и остальных Стражах. Мол, где мой хозяин? И где все?
- А вы что?
- А мы говорим - в отъезде, мол, твой хозяин, скоро вернется. И остальные Стражи с ним уехали. Не можем же мы ему вот так взять и выложить правду. Пусть хоть какое-то время побудет таким... счастливым, спокойным.
- И о том, что топился, тоже не помнит?
- Нет, все это у него начисто выветрилось из головы. Мудрость говорит, такое бывает, на этой... как ее... на нервной почве. Я вот только все думаю, а что будет, когда, наконец, память к нему вернется? И он увидит своего хозяина там, в замке, застывшего, окаменелого? Может, даже не живого, если посмотреть правде в глаза.
- Да, может, и не живого... - повторил Джаррвел таким странным тоном, что Дружок поднял голову и взглянул на него. - Может, и вправду мертвого. А что? Все там будем, кто раньше, кто позже.
- Что это с тобой? Что ты такое говоришь? - настороженно спросил Дружок.
Внезапно змей, до этого, как обычно, нависавший над Дружком, плашмя рухнул вниз, зазвенев монетами, и с еле слышным бормотанием быстро заскользил в темноту. Обогнув один из сундуков, стоящих в углу, он вернулся обратно, и тут же снова заструился, потек, точно огромная пестрая лента, но уже в другую сторону. Дружок с удивлением наблюдал за этими действиями, и на сердце у него снова стало тревожно. Похоже, сегодняшний день на диво богат сюрпризами, и, к сожалению, неприятными, подумал он. Оказавшись снова около него, Джаррвел замер, не сводя с Дружка пылающих красных глаз.
- Что с тобой? - не выдержав, повторил Дружок.
- Мои сны... - прошипел змей. - Мои замечательные сны... Я спал сегодня... два раза... после твоего ухода.
Он снова надолго умолк.
- Спал. Ну и прекрасно. В чем дело-то?
- В том, что я на самом деле не спал!
- Как это? Или спал, или не спал, что-нибудь одно. - Неизвестно почему, у Дружка от этих слов мороз по коже пошел. Если еще и змей свихнется... - Ты в своем уме, Джаррвел?
- Я пытался заснуть и не смог. У меня бессонница! Ох, это ужасно... Ты, наверно, даже представить себе не можешь, как это ужасно...
И тут из красных глаз змея тоже потекли слезы!
Это было уже чересчур.
- Ну, что ты, Джаррвел, успокойся, - забормотал Дружок. - Подумаешь, сны... Что такое сны? Это все такое... ненастоящее...
- Успокойся! Тебе хорошо говорить. Ненастоящее! А что же тогда настоящее? Эта мерзкая пещера, набитая никому не нужной дрянью? Сны были моим единственным утешением. О-о-о... А ведь это все ты виноват!
- Я? - удивился Дружок.
- Да, ты... Ты расстроил меня сегодня... Был такой убитый... Даже выл, как… как… А теперь, после того, что ты рассказал про Глюка, я и вовсе не усну. Никогда. Если только...
Внезапно змей снова, звеня монетами, принялся ползать по всей пещере, петляя вокруг Дружка. Время от времени, когда он оказывался рядом, до Дружка долетали обрывки его бессвязного бормотания.
- ...смысл ждать... Все равно ничего не... Ну и пусть... ОН не простит... Плевать... А иначе меня замучит совесть, и, главное, я не смогу спать... А если они, в конце концов, все бросятся в колодец с Мертвой Водой...? И я останусь тут совсем один...? Бессонница... А так, все же... Какие могут быть сны, если совесть не чиста...? Я ему намекал, но разве он способен понять...? Я буду следить, никого не пропущу... Может, ОН поймет...
В ужасе наблюдая за ним, Дружок непроизвольно отполз в сторону.
Внезапно Джаррвел рванулся к нему и с силой ткнул мордой в бок.
- Вставай! Иди за мной!
Дружок, по-прежнему ничего не понимая, потрусил за ним в глубину пещеры. Они оказались у самой стены, вдоль которой стояли рыцарские доспехи, так напоминающие людей. Джаррвел с размаху ударил головой в одного из них, и тот со звоном и скрежетом рухнул, чуть ни придавив пса.
- Что ты делаешь? Зачем? - воскликнул Дружок, недоуменно глядя на груду слабо мерцающих в тусклом свете металлических останков.
- Оттаскивай эту дрянь в сторону! Давай, быстрее, пока я не передумал!
Неизвестно почему, сердце у Дружка застучало гулко и сильно. Он схватил зубами металлическую руку и отволок ее подальше, потом вернулся и вцепился в большую выпуклую пластину, которую, по-видимому, воины надевали на грудь. Краем глаза он заметил, что Джаррвел прежним способом свалил еще одного рыцаря.
«Ладно, - вцепившись в очередную железяку, подумал Дружок с каким-то нездоровым веселым озорством. - Раз такое дело, будем сходить с ума вместе».
Когда остатки рыцарей были убраны, за ними стал виден огромный, окованный медными пластинами сундук, вроде тех, которые во множестве стояли в разных местах пещеры. В первый момент Дружок испытал чувство разочарования, как будто ожидал чего-то другого. Интересно, чего?
- Открой его! - приказал Джаррвел.
Дружок не стал спрашивать, зачем, понимая, что, если только у Джаррвела и в самом деле тоже ни поехала крыша, то все это неспроста. Однако открыть сундук оказалось не так-то легко. Наверно, он так долго простоял закрытым, что крышка точно прилипла к стенкам. К тому же, вначале Дружок даже не доставал до нее. Вместе с Джаррвелом они подгребли к передней стенке сундука побольше монет, но они все время расползались у Дружка под лапами. Пришлось перетаскивать обратно куски рыцарей.
Взгромоздившись на неустойчивую кучу металлической рухляди, Дружок изо всех сил уперся передними лапами в крышку, пытаясь поднять ее. Змей взволнованно скользил вокруг, звеня монетами и давая всякие глупые советы, а потом вдруг остановился и прохрипел:
- Стой! Я, кажется, и вправду с вами совсем из ума выжил. Забыть такое, а? Хотя, с другой стороны, столько лет прошло... Вон, видишь, чуть пониже крышки, как раз посредине, на стенке сундука золотая пластинка? Нажми на нее хорошенько и сдвинь в сторону.
Дружок так и сделал, хотя для его лап это тоже оказалось нелегко, и тяжелая крышка, вздрогнув, с ужасным скрипом поползла вверх. На полпути она остановилась, задрожала, словно угрожая рухнуть обратно, но потом, точно собравшись с силами, продолжила свое движение и прекратила его, только упершись в стену, возле которой стоял сундук. Дружок, как только стало возможно, заглянул внутрь, но еще прежде, чем он это сделал, из сундука потянуло таким запахом, от которого все внутри у него задрожало. Таким забытым и в то же время таким знакомым...
Сундук был пуст. Более того, он вообще не имел дна. Вместо него виднелась еле различимая в полумраке, уходящая вниз лестница! Неожиданно Джаррвел, резко оттолкнув Дружка в сторону, так что тот чуть ни свалился со своей кучи, скользнул мимо него и устремился вниз. Длинное тело, которому, казалось, не будет конца, все переливалось и переливалось через край сундука, уходя во тьму.
- Давай за мной! - донеслось до Дружка еле слышное шипение.
С трудом дождавшись, пока в сундуке скрылся кончик змеиного хвоста, он прыгнул следом.
3.
Он бежал долго, долго - целую вечность. Лестница уходила далеко вниз и заканчивалась извилистым подземным ходом, который был достаточно широк, хотя Дружок не столько видел, сколько чувствовал это, поскольку здесь царила почти полная темнота. Повороты, подъемы, спуски... Казалось, им не будет конца. Потом стало светлее, хоть и не намного, потом опять почти совсем темно. И вдруг после очередного поворота впереди замаячило бледное пятно. Еще несколько прыжков - Дружок уже почти задыхался - и он вслед за Джаррвелом вырвался в огромную пещеру.
Здесь было очень светло. Наверху, под самым потолком, который терялся где-то в немыслимой высоте, плавали, мерцая и переливаясь, сверкающие шары, в основном, белые, но с каким-нибудь еле заметным отливом – голубоватым, розоватым, золотистым. Некоторые ослепительно яркие, другие не очень. Дружок особенно не вглядывался. Почему-то у него возникло ощущение, что Джаррвел затеял все это не ради того, чтобы они добрались до этой пещеры. Так и оказалось.
Всю середину пещеры занимало большое, вытянутое в длину озеро (хотя, может быть, это была река), и змей тут же устремился к нему. Однако Дружок не мог разглядеть ни противоположного берега, ни где заканчивалось (и заканчивалось ли вообще) озеро по бокам, потому что над ним, над его темной неподвижной водой клубился туман, сгущаясь примерно к середине в непрозрачную белесую стену. Внутри этой стены беспрерывно перемещались непонятные, плохо различимые тени, возникали водовороты, вихри, вспыхивали и гасли разноцветные искры.
Тот берег озера, на котором они находились - здесь туман был едва заметен и не мешал видеть – представлял собой обширную песчаную отмель, слегка повышающуюся к стене пещеры. Она была завалена каменными валунами, маленькими, большими и просто огромными; некоторые даже значительно превосходили стоящего в полный рост человека. Повсюду на песке валялись более мелкие каменные осколки, иногда округлые, а иногда довольно острые, больно впивающиеся в собачьи лапы. Между камнями бегали юркие ящерицы, зеленоватые, серо-голубые, бурые. Их было очень много, и все они бросились в рассыпную, когда Дружок вслед за Джаррвелом вынырнул из темного хода. Но все-таки совсем не убегали, подняв головки и с любопытством поглядывая на них издалека.
Внезапно Дружок остановился как вкопанный. У самой кромки воды справа от него сформировались и двинулись вдоль берега две неясные, расплывчатые, но узнаваемые, хотя и совершенно невероятные фигуры. Постепенно, однако, они становились все отчетливей, так что вскоре он мог различить каждую черточку лица, каждую деталь одежды.
Господин Талем и госпожа Алиста. Он - в темно-красном костюме, которые люди называют спортивными; она - в коротких синих штанах и голубой кофточке, оставляющей открытыми руки и полоску живота. Блестящие темные волосы стлались за госпожой Алистой, точно плащ, отдуваемый ветром. Казалось, они гонятся друг за другом, но так, в шутку. У обоих были напряженные от бега, и, тем не менее, довольные, веселые лица. В какой-то момент госпожа Алиста обернулась и крикнула что-то господину Талему, но, хотя Дружок видел, как движутся ее губы, он не услышал ни звука.
- Не бойся, - на ходу бросил оторопевшему Дружку Джаррвел, продолжая скользить в сторону озера. - Это просто так, ничего страшного... Они не настоящие... Типа, кино… Хотя откуда тебе знать, что такое кино? Неважно. Всегда тут появляются, а потом исчезают... Беги за мной, не отставай.
Не настоящие? Только сейчас Дружок разглядел, что тела госпожи Алисты и господина Талема выглядели полупрозрачными - как у тех кошек, которые сторожили в доме Стражей. Пробежав еще некоторое расстояние по берегу, обе фигуры растаяли так же внезапно, как и появились. Но все же! Как живые! Откуда они взялись тут, и что все это значит?
На языке у Дружка вертелись тысячи вопросов, но сейчас было не до этого.
Оказавшись у самой воды, Джаррвел остановился и зашелестел:
- Дальше я и сам ни разу не был. Знаю только, что надо переплыть это озеро, и потом…
Джаррвел тут же соскользнул в воду и поплыл в сторону клубящегося тумана. Огромное тело, зигзагообразно извиваясь, двигалось на удивление быстро, и почти сразу же его начала затягивать мутная пелена. Боясь потерять змея из вида, Дружок прыгнул в озеро, не дожидаясь, пока Джаррвел соскользнет в него целиком.
Быстро-быстро работая лапами, он поплыл, стараясь держаться как можно ближе к блестящему пятнистому бревну, на которое походило тело Джаррвела.
Вблизи, однако, Дружок все время видел его почти так же хорошо, как на берегу, хотя, проплыв совсем немного и оглянувшись, он уже не смог разглядеть ни берега, ни темного зева того хода, откуда они появились. Все затянула густая белесая дымка, по-прежнему неспокойно клубящаяся и пронизанная всполохами.
Впереди тоже пока не было видно ничего, но, главное, чешуйчатое тело Джаррвела маячило рядом, так что оставалось только держаться его.
Странная это была вода. Издалека выглядела темной, но, нырнув в нее, Дружок обнаружил, что она прозрачная и даже какая-то… золотистая, словно в ней плавало огромное множество светящихся точек. Вдобавок, она казалась очень густой, так что плыть было трудно. И еще возникло неприятное ощущение – не сразу, но постепенно оно становилось все сильнее – будто тело покалывают тысячи крохотных иголок. В общем, очень скоро Дружок почувствовал, что выбивается из сил, перед глазами все плывет… и, главное, он потерял из вида Джаррвела!
Он завертел головой, однако пестрого «бревна» нигде видно не было. Может, змей уже на противоположном берегу? Кстати, вот и он, наконец. Мутная пелена снова рассеялась, и проступили очертания берега, заметно отличающегося от того, который они покинули. Практически никаких камней, светлый песок, позади него стена пещеры и в ней тоже темное пятно. Не иначе, как еще один подземный ход.
С трудом преодолев последние несколько шагов, Дружок выполз на берег, отряхнулся, так что во все стороны полетели брызги, и рухнул на песок. Совсем ненадолго, только чтобы отдышаться. Вскочил и оглянулся, высматривая Джаррвела. Долгое время гладкая, как зеркало, вода была неподвижна, и Дружок испугался, что змей утонул… но потом, наконец, увидел его. Тот плыл медленно, но – плыл.
Наконец, Джаррвел заструился по берегу. Темное пятно в стене пещеры манило Дружка, и он тут же подскочил к змею.
- Ты что застрял?
- Как тебе… эта вода… а? – вместо ответа спросил Джаррвел. – Жуть какая-то… У меня все тело свело. И в голове помутилось. Плыву, плыву… а берега все… нет. Глянул… ба, да меня, оказывается, занесло… совсем не в ту сторону. Еле выбрался.
- Да, вода странная, это правда… Ну, и куда теперь? Туда? – Дружок мотнул головой в сторону темного зева хода.
- Да… Постой, дай в себя придти… Ты что, не устал?
Внезапно Дружок понял, что не ощущает никаких признаков усталости, хотя поначалу, когда только выбрался на берег, все тело ломило. Необыкновенная вода, что ли, так, в конечном счете, подействовала? Или просто его снедало нетерпение?
Ах, до усталости ли тут, когда, может, совсем рядом… что? Он догадывался, что, но запрещал себе верить, чтобы не было так больно, если на пути окажется еще какие-нибудь непреодолимые препятствия. Или, как в случае с тропинками, этот путь тоже выведет к дому Стражей. Или… В общем, после стольких лет ожидания страшно было снова обмануться.
Он потрусил в сторону темного пятна, незаметно для себя перейдя на бег.
- Куда? – прохрипел вслед Джаррвел. – Подожди меня.
Оглянувшись, Дружок увидел, что змей медленно ползет сзади. Ладно, не потеряется.
Дружок нырнул в прохладную тьму.
Этот ход тоже был и длинный, и извилистый, но в нем с необыкновенной остротой ощущался запах, от которого Дружок буквально сходил с ума. И запах этот становился все сильнее.
Но вот, наконец, впереди и наверху замаячило светлое пятно. Ход сузился, стала видна искрошенная временем лестница. У ее основания Дружок ненадолго остановился, перевел дух и оглянулся. Джаррвела он не увидел, но, как будто, услышал позади шуршание и невнятное бормотание.
Вперед!
Пятно наверху становилось все ярче и... Как раз в тот момент, когда Дружку показалось, что сейчас он задохнется, а уши просто лопнут он невыносимого, вызванного напряжением звона, он добрался до самого края довольно узкой расселины, пролез в нее и…
… увидел, что находится внутри небольшого странного домика. Или, может, это была просто загородка с дверцей, хотя крыша тоже имелась, но состояла из редких, потемневших от времени металлических прутьев, точно таких же, как стены, и точно так же густо увитых зеленью. Между листьями пробивался солнечный свет, виднелись клочки голубого неба. В «домике» ничего не было, кроме лежащего на земле большого серого камня, из-под задней части которого Дружок и вылез, низкой скамеечки рядом с камнем и валявшегося повсюду мусора.
Непонятное место. Однако сейчас Дружку было не до того, чтобы разгадывать загадки.
Он понял, где находится, и важнее этого не было ничего.
4.
Когда он проскочил мимо покосившейся, висящей на одной петле дверцы «домика», солнце скрылось за большим облаком, но все равно было очень светло; или, может, так только казалось после мрака, из которого он только что вынырнул. Запахи хлынули на Дружка со всех сторон, целое море запахов, таких забытых, таких... В носу защекотало, он несколько раз чихнул.
В первое мгновенье он подумал, что оказался в лесу. Кругом росли деревья, и старые, с огромными стволами, и совсем молоденькие, с дрожащими на ветру листьями; тонконогие деревья, в рост человека или даже ниже, с едва наметившимися ветвями, и другие, высокие, стройные. Между деревьями все густо заросло кустами, высокой травой, цветами…
Нет, это был не лес. Там и тут на земле громоздились большие продолговатые камни наподобие того, который Дружок видел в «домике». На некоторых из них стояли другие, с изображениями людей и засохшими букетиками цветов. Кое-где над камнями возвышались эти… как их… памятники – тоже каменные изображения людей или еще чего-то… в одном месте это был кувшин, в другом три каменные птицы, в третьем большая раскрытая каменная книга. На всем лежала печать запустения – пыль, обломки веток, листья; повсюду валялся мусор.
Это же… кладбище, вспомнил Дружок. Да, да, место, где люди зарывают своих умерших в землю. Почему здесь так грязно, и пусто, и тихо? Он глянул влево, но не увидел ничего, кроме бесконечных рядов надгробий. Глянул вправо… Ага, там виднелся просвет между деревьями. И, едва заметив его, Дружок услышал в той стороне голоса. Человеческие голоса.
Он оглянулся. Джаррвел, оказывается, полз сзади, почти утопая в высокой траве.
- Джаррвел, а ведь там... - вначале голос Дружка звучал еле слышно, но с каждым мгновеньем набирал силу. - Ведь там люди!
И он понесся туда, откуда доносились голоса.
Деревья расступились, стала видна тропа, тянущаяся вдоль неширокой реки. И по этой тропе навстречу Дружку шли два человека. Женщина и девочка. Да, да, девочка! Дружок чуть ни задохнулся от радости. Люди живы и… дети живы. Какое счастье!
Женщина, в пестром платье и с большой сумкой в руке, шла молча, еле заметно улыбаясь. Зато детский голосок звенел не умолкая. На девочке были рваные на коленках брючки и выцветшая футболка; на голове венок из желтых цветов.
Дружок смотрел на них, точно завороженный. Вскоре он уже мог различать отдельные слова.
- Ой, мама, смотри, какой цветок красивый! Похож на… похож на зеленую розу, правда? – Девочка склонилась над чем-то, чего Дружку из-за травы было не разглядеть. Женщина негромко ответила, всего пару слов, которых Дружок не разобрал. – Ну, что ты, мама. Разве капуста такая? – Девочка вприпрыжку побежала дальше по тропе. – Ой, мама, смотри… - Тут ее взгляд, скользнув в сторону, наткнулся на Дружка. - Собачка. Белая. Вон, мама, видишь?
Дружок уже мчался к ним по высокой траве, но его остановил крик, полный ужаса:
- Змея-а-а-а!
Женщина замерла, указывая рукой куда-то Дружку за спину. Оглянувшись, он увидел голову Джаррвела, маячившую над травой. Женщина, с побледневшим от страха лицом, подхватила девочку на руки и, судорожно прижимая к себе, сначала медленно попятилась по тропе, а потом внезапно развернулась и бросилась наутек. Дружок помчался следом.
- Постойте, подождите! Не бойтесь! - закричал он, но из пасти вырвался лишь звонкий, заливистый лай.
Он начисто забыл о том, что, находясь на Земле, терял способность разговаривать; точнее, ему-то казалось, что он разговаривает, но люди не понимали его. Он бежал быстро, однако женщина оказалась проворнее. Неожиданно она свернула с тропы, помчалась между деревьями, не снижая скорости, и очень быстро Дружок потерял ее из вида. Он остановился, тяжело дыша.
А потом медленно потрусил обратно, оглядываясь по сторонам, принюхиваясь, прислушиваясь, вспоминая. Сердце его трепетало от радости. Как бы то ни было, вот он, выход на Землю, который они так долго искали. И люди здесь есть, никуда не делись.
Джаррвел оставался там, где его заметила женщина, но теперь лежал, затерявшись в траве – правильно, нечего пугать людей! – и подставив голову солнечным лучам. Дружок, точно сумасшедший, принялся носиться вокруг огромного змея, а тот следил за ним взглядом, каким-то… снисходительным, что ли? Внезапно Дружок остановился как вкопанный, от мысли, которая, точно молния, сверкнула у него в голове.
- Джаррвел! Скажи-ка, Джаррвел. Если ты знал дорогу сюда, почему до сих пор молчал? – спросил он.
5.
- А почему, интересно, он раньше не рассказал? - визгливым голосом спросила Обида. - Тоже, друг называется...
Они снова собрались около колодцев. Все не сводили взгляда с Дружка, но смотрели на него очень... по-разному. А он-то думал, что они обрадуются, все до одного. Ветер - тот точно был рад. Глюк переводил ничего не понимающий взгляд с Дружка на остальных и обратно. Ну, с ним все ясно, он до сих пор не в себе. Птица Счастье пока молчала, и он не знал, как она отнеслась к его сообщению. Скорее всего, обрадовалась, хотя бы потому, что умудрялась найти хорошее во всем.
Но вот Мудрость... На ее тонком бледном лице появилось откровенное выражение... недоверия. Может, она думает, что Дружок врет? Или просто сердится, что не она нашла выход на Землю, несмотря на всю свою мудрость и гору прочитанных книг? Нет, это на нее непохоже.
Печаль и Обида были, казалось, сильно взволнованы, даже напуганы услышанным и, как обычно, задавали дурацкие, совершенно не относящиеся к делу вопросы.
- Потому что господин Талем, оказывается, приставил его не только сокровища караулить, но и этот выход охранять. И строго-настрого велел никому о нем не рассказывать, - ответил Дружок. - Вот Джаррвел и боялся, что господин Талем, вернувшись, скажет: «Ага, ты не сдержал слово, значит, и живи до конца своих дней змеем».
- Ах, бедный Джаррвел! Выходит, теперь он клятвопреступник, - вклинилась в разговор Печаль, уныло качая головой. – Господин Талем и вправду, скорее всего, не простит ему этого. Несчастный Джаррвел, обреченный на вечное заточение в мерзком змеином теле...
- А почему это он вдруг ни с того, ни с сего разоткровенничался? - гнула свое Обида.
Таким тоном, точно она в чем-то подозревала Джаррвела. Или даже самого Дружка.
- Это как раз ясно, - вмешалась Мудрость. - Совесть его замучила, верно? Ты ведь, я думаю, рассказал ему о том, что тут у нас сегодня... - она искоса взглянула на Глюка, - произошло?
- Рассказал, конечно, - ответил Дружок, нетерпеливо подпрыгивая. - Но с какой стати мы сейчас обсуждаем всю эту ерунду? Почему раньше не говорил... Почему теперь рассказал... Какая разница? Главное...
- Братцы, о чем вы толкуете? - Глюк недоуменно захлопал большими веками, опушенными длинными ресницами. - Что у нас сегодня произошло? - Он нетерпеливо ударил несколько раз копытом о землю. - Где мой хозяин? Куда вообще все Стражи подевались, хотел бы я знать? По-моему, вы что-то скрываете от меня...
- Не волнуйся ты так, Глюк, - успокаивающе загудел Ветер. - Это, понимаешь ли... сейчас к делу не относится. Я тебе потом объясню. Все у нас нормально, все хорошо... Ты вот что скажи, Дружок. Что делать будем?
- Как что? Надо идти туда, на Землю...
- И пойдешь, конечно, ты?
- А кто же еще? Мы ведь это уже сто раз обсуждали, Ветер. Мне проще всего, никто на пса и внимания не обратит. Не то что, к примеру, на птицу с человеческим лицом. - Он покосился на Печаль и Обиду. - Там таких и прежде не водилось, откуда им теперь взяться? К тому же, ни один из вас прямо сейчас не доберется даже до пещеры Джаррвела. Господин Талем там таких ловушек понаставил, надо их изучить сначала, но стоит ли терять на это драгоценное время? Потом... попозже... когда я уйду, Джаррвел вам все объяснит и покажет, чтобы все могли спокойно приходить к нему, - он подчеркнул слово «все», с вызовом глядя на Печаль и Обиду. – Кроме, конечно, тебя, Ветер. Ты туда просто не пролезешь. Вдобавок ты... - Дружок тоже искоса посмотрел на Глюка. - Тебе пока есть чем заняться.
- Ну, хорошо, допустим, пойдешь ты, - сказала Мудрость. – Тут я согласна. Но...
- А, по-моему, ничего у нас не получится, - грустно кивая головой, заявила Печаль.
- Почему это?
Дружок почувствовал, что начинает злиться.
- Что ты там собираешься делать? Искать своего Хозяина? - продолжала Печаль. - Ты не обижайся, Дружок, но если он и есть тот, кто всю эту кашу заварил... Ой!
Это было невыносимо! Дружок бросился на Печаль, она метнулась в сторону, а на пути Дружка каким-то образом оказалась птица Счастье. Расправив крылья, она спикировала сверху и низко над землей полетела ему навстречу, вынудив остановиться. Поняв, что добилась своей цели, она тоже опустилась на землю.
- Не сердись на нее, Дружок, - своим ласковым, нежным голоском произнесла птица Счастье. Потом, повернув голову, посмотрела на Печаль и добавила. - А ты не дразни его, не надо. Давайте лучше займемся делом...
- Да, вот именно, - сказал Дружок, успокаиваясь. Стоит ли, в самом деле, обращать внимание на всяких крылатых... дур, когда вот он, выход на Землю, совсем рядом. - Я уже всё продумал, если хотите знать. Не то, что некоторые... Ну, почти всё. Ладно. Конечно, я буду искать Хозяина…
- А если не найдешь? – перебил Дружка Ветер. – Я просто так, на всякий случай спрашиваю. Но, согласись, в принципе такое возможно.
- Да, возможно… хотя я в это не верю. Не мог же он вот просто так взять и исчезнуть? И, опять же, госпожа Алиста где-то там… надеюсь… Ее я тоже буду искать. Но если – только если! - я не найду ни Хозяина, ни госпожи Алисты, ни даже каких-либо их следов… - Как трудно Дружку было выговаривать эти слова! – Тогда… Нет, не хочу об этом даже думать. Сейчас, по крайней мере. Если не найду, тогда и задумаюсь. Сейчас меня больше волнует другое. А вдруг, чтобы освободить Хозяина, который, я уверен, попал в беду, а иначе ужа давно было бы здесь… или госпожу Алисту, - торопливо добавил он, - мне понадобится обратиться за помощью к человеку? Как я это сделаю, если не смогу с ним разговаривать? Я совсем забыл о том, что люди там, на Земле, не понимают нас.
- Я так и знала, что ничего не получится! Так и знала! - заверещала Обида. - Ох, никогда мне больше, видно, не сбросить эти проклятые перья, не походить босиком по траве, не искупаться в ключевой воде...
Вот что, значит, на самом деле больше всего волновало эту толстую курицу с человеческим лицом! Не судьба Стражей, нет. Дружок совсем позабыл о том, что прежде, до того, как случилась Беда, эти наполовину птицы – наполовину женщины в новолунье всегда сбрасывали перья и превращались просто в женщин. Три ночи, каждый раз, когда нарождалась луна, они бегали по лугам, плясали при лунном свете, плавали в озере. Дружок не раз в это время видел их в темных уголках сада с людьми из числа гостей. С мужчинами, в основном. Чем они там занимались, его никогда не волновало, но, конечно, тогда им жилось не в пример интереснее, чем сейчас.
- Ух, я и сам не прочь искупаться. - Маленький серый ослик запрыгал вокруг них, а потом вдруг встал на задние ноги, смешно свесив передние. - Пойдем, Ветер, а? Надоело мне слушать ваши разговоры, у меня от них голова пухнет. Все равно я ничего не понимаю.
- Иди, иди, Глюк, я сейчас тебя догоню, - ответил белый конь.
Ослик тут же побежал по тропинке, мотая головой из стороны в сторону - просто баловался - и скрылся за кустами.
- Знаешь... В том, что касается разговоров с людьми, я, наверно, могу тебе кое-что подсказать, - задумчиво проговорила Мудрость, и Дружок так и подскочил – теперь, когда выход на Землю найден, он считал это главным затруднением. - Не знаю, как сейчас, ведь столько лет прошло... Но прежде на Земле всегда были люди, которые нас слышали. Другие не слышали, а они слышали. Такие... особенные люди. Наверно, они немного сродни Стражам.
- Это правда, - добавил Ветер. - Я сам, помню, как-то столкнулся с одним таким. Он был пастух, овец пас...
- Подожди, Ветер. При чем тут овцы? Что-то я пока не очень тебя понимаю, Мудрость, - нетерпеливо перебил его Дружок. - По-моему, слышать-то все люди слышат, вот только... Им кажется, будто я не говорю, а лаю.
- Да, да, ты прав, - закивала головой Мудрость. - Я неточно выразилась. Эти люди могут слышать... наши мысли.
- Мысли? Мысли? Но ведь это же... Это же здорово! Ну, все, дело в шляпе, как говорил... как говорит Хозяин. Нужно только найти подходящего человека и в уме все ему объяснить, верно? Ну, Мудрость, ты молодец! Все-таки, не зря глаза себе портишь, читая книжки, да еще в очках!
- Ты сначала найди такого человека, чтобы он тебя услышал, - грустно сказала Печаль, качая головой.
Как Дружок ненавидел эту ее привычку!
- К тому же, люди бывают разные. Вдруг ты наткнешься на какого-нибудь негодяя, который обманет тебя? - заныла Обида, и от ее голоса у Дружка даже зачесалось в ухе, почти как от свиста Чудища. - Таких на Земле всегда было полным-полно. И будешь ты сидеть в темнице рядом с Хозяином, и все останется, как было, только мы никогда тебя больше не увидим… О-о-о!
- Как, интересно, ты поймешь, плохой человек или хороший? – поджав губы, спросила Печаль.
- Ну, уж за это можете не беспокоиться, - заявил Дружок. – Я людей чую и, конечно… если буду вынужден прибегнуть к помощи человека, то найду не просто человека, который меня услышит, а хорошего человека, который искренне захочет помочь мне. Я не ошибусь. От плохого человека и запах скверный, а от хорошего...
- Да, как же, чуешь ты! - Теперь Обида уже почти визжала. - Тебя же ничего не стоит обмануть! Погладь по шерстке, ты тут же и растаешь, помани косточкой, ты за кем угодно пойдешь... Нет, ничего хорошего из этого не получится, вот попомните мои слова. И вообще… Раз господин Талем этот выход закрыл, значит, нечего нам туда соваться. Ох, бедные мы, несчастные...
- Ну, хватит, - оборвал ее Дружок, даже не очень рассердившись, так велико было его нетерпение. - Тебя никто и не просит никуда соваться. Сиди себе, где сидишь... Ну, есть еще вопросы? Если нет, я пошел.
- Как, прямо сейчас? - удивилась Мудрость.
Вид у нее стал такой... испуганный. Наверно, она, хотя и не говорила об этом, так же, как остальные птицы, боялась, что Дружок не найдет ни Хозяина, ни госпожи Алисты и просто сгинет там, на Земле. Черт бы их побрал, этих дурищ, хоть с очками, хоть без! Не осознают, что это шанс, такой шанс… Эх, жалко, что с Глюком такое случилось, он бы его понял. И поддержал. И Ветер тоже что-то все молчит. Наверно, никак в себя не придет после случившегося и по-прежнему думает, что это он виноват в истории с Глюком.
- Все правильно, Дружок, - точно прочтя его мысли, сказал Ветер, кивая большой головой. - Отправляйся. Только будь осторожен. Все-таки, и в самом деле много лет прошло. Кто знает, что сейчас творится на Земле?
- Иди, Дружок, и ничего не бойся, все будет хорошо, - почти пропела птица Счастье, и, странное дело, на этот раз ее слова не вызвали у него раздражения. - Люди, ах, люди!
Она взвилась в воздух и принялась выписывать круги над их головами.
- Постойте! – звенящим голосом сказала Мудрость. – Я против.
Дружок оторопел.
- Против чего?
- Против того, чтобы ты уходил прямо сейчас. - В голосе Мудрости слышалась необычная для нее решимость. - Несколько часов особого значения не имеют, правда? Тебе надо хорошенько отдохнуть, а всем нам подумать… может, возникнут какие-нибудь вопросы… или советы… или предложения… Я против того, чтобы ты вот так отправлялся, с бухты-барахты. И ты, Дружок, как существо разумное, не можешь с этим не посчитаться.
Последовала долгая пауза. Потом Дружок спросил:
- Что ты предлагаешь?
- Предлагаю встретиться тут же завтра утром, - без колебаний ответила Мудрость и неожиданно улыбнулась. – Утро вечера мудренее, слышал?
Неожиданно Дружок почувствовал, что и впрямь ужасно устал. Он обвел взглядом собравшихся, ожидая возражений, но все молчали. Даже Печаль и Обида, хотя выражение их физиономий не оставляло сомнений в том, что они не ждут ничего хорошего от всей этой затеи.
- Ладно, - сказал Дружок. – Завтра так завтра.
6.
Странно. Казалось бы, прошла всего одна ночь, а кое-что, без сомнения, изменилось.
Взять хотя бы Глюка. Едва увидев его, Дружок понял, что память вернулась к бедному ослику – такой у него опять сделался понурый, убитый вид. Дружок вопросительно посмотрел на Ветра, и тот кивнул в ответ.
Обида и Печаль сняли все украшения, повязали на головы одинаковые черные платки и имели такой вид, словно собрались на похороны.
Мудрость, в отличие от них, выглядела на удивление бодрой или, может быть, возбужденной; даже щеки слегка порозовели, а глаза посверкивали, словно драгоценные камни.
Счастье, сидя на траве рядом с ней, заговорила первой, что было на нее совсем не похоже.
- Ты хорошо отдохнул, Дружок? – ласково спросила она.
Ответить, однако, он не успел. Засвистело Чудище, да не как-нибудь, а
своим поганым, мерзким свистом. Когда оно, наконец, смолкло, все недоуменно переглянулись, но стоило Дружку открыть пасть, как свист раздался снова, еще более мощный. С некоторых деревьев градом посыпались листья и даже плоды.
- Что это его разбирает? - недоуменно спросила Мудрость, потирая
пальцами виски. - Ветер, может, сбегаешь, узнаешь? Вы как будто подружились в последнее время.
Вот как, мимолетно удивился Дружок. Ветер, значит, подружился с Чудищем, а я и не знал.
Не говоря ни слова, белый конь поскакал по тропинке. Глюк, словно приклеенный, потрусил за ним; вскоре оба скрылись за кустами.
Мудрость покачала головой.
- Глюк уже видел своего хозяина там, в доме, - печально сказала она.
После чего все замолчали, не сводя взгляда с Дружка, отчего тот почувствовал себя неуютно.
Вернувшись, Ветер сообщил:
- Чудище обижается. Говорит, что тоже хочет принять участие в разговоре.
- Только этого нам не хватало - возиться с ним! - воскликнул Дружок. - Что делать будем? Хотя вообще-то… если разобраться… оно имеет право...
- Я тоже так считаю, - миролюбиво загудел Ветер. - Поэтому, чтобы не терять времени, давайте перейдем под дуб, на котором сидит Чудище. Если никто не возражает.
Возражающие, конечно, нашлись и были это, конечно, Печаль и Обида. Дескать, с какой стати, от Чудища все равно никакого толку, только беспокойство одно. И прочее в том же духе. Как будто от них самих было много толку! Но когда Чудище, потеряв терпение, свистнуло еще разок, и стало ясно, что никакого разговора без его участия все равно не получится, им пришлось смириться. И, ворча, последовать за остальными. Чудище, позвякивая цепью и шурша листьями, спустилось на нижнюю ветку.
Оказывается, оно было уже в курсе того, что произошло вчера; ему Ветер рассказал.
Дружок и думать забыл о вопросе, который задала ему Счастье, и сходу заговорил о том, что его в данный момент волновало.
- Я уже был сегодня у Джаррвела. Ему что-то нездоровится…
- Как же, нездоровится! – визгливо перебила Дружка Обида. – Просто трясется от страха, что запрет нарушил. И правильно – вот вернется господин Талем, он ему покажет.
- А ну, цыц! – прикрикнул на нее Ветер, и это тоже было совершенно на него не похоже. – Продолжай, Дружок.
Тот благодарно вильнул хвостом.
- Меня вот что беспокоит. Кто будет Джаррвелу молоко носить? Конечно, кто-нибудь из птиц, - Дружок в упор посмотрел на Мудрость. - У вас, как-никак, руки есть.
Обида что-то торопливо зашептала на ухо Печали, с таким видом, будто ей только что в голову пришла очень важная мысль, которой непременно нужно было как можно скорее поделиться с лучшей подругой. Ну и ладно, он бы никогда им такого дела и не доверил.
- Хочешь, я буду, - тут же вызвалась Синяя Птица. – Полное ведерко мне не донести, но ничего, лишний раз слетаю…
- Хорошо, я согласна, - перебила ее Мудрость, поджав губы.
- Обещаешь? Не забудешь? А если опять зачитаешься? – требовательно спросил Дружок.
Она покраснела и опустила взгляд.
- Нет-нет, не забуду, но на всякий случай… Счастье будет напоминать мне каждое утро, ладно?
- И каждый вечер, поняла? – Неумолимо продолжал добиваться своего Дружок, и Мудрость кивнула, пожав плечами. – Джаррвел большой, раз в день ему мало… Ну, - он обвел взглядом остальных и добавил с легким оттенком ехидства в тоне, – надумали что-нибудь? Вопросы там… предложения… или, может, даже советы?
И только тут заметил, какой странный вид у Мудрости. Глаза широко распахнуты, кровь отхлынула от внезапно побледневшего лица, она тяжело дышала, скребя когтистой лапой землю. И выражение лица у нее сделалось… обеспокоенное или, может, даже испуганное? Дружку стало не по себе.
- Ну, что еще? – грубовато сказал он. – Выкладывай.
- А ты не боишься, что люди теперь могут проникнуть сюда через подземное озеро и пещеру Джаррвела? – почему-то шепотом спросила она.
Мгновенье все в ужасе смотрели на нее, а потом Печаль и Обида снова громко заголосили.
- Я же говорила, это плохо кончится... Раз господин Талем закрыл проход, значит, так нужно было... Что мы будем делать, если люди нагрянут сюда? Они всех нас... Что мы против них? – гудела Печаль, ломая руки.
- Стражи не водили на Эстарту кого попало! – вторила ей Обида. - Среди людей попадаются такие жадные, такие падкие до золота и всяких этих... драгоценностей! Они ни перед чем не остановятся ради того, чтобы завладеть сокровищами! Подумайте только, что случится, если они проникнут в пещеру Джаррвела... Увидят все, что там лежит... А дом? О-о-о, да они камня на камне от него не оставят, а нас перебьют, всех до одного… Или уволокут на Землю, посадят в клетки, будут ходить смотреть на нас и насмехаться…
Да, это и впрямь проблема, подумал Дружок.
- Вообще-то мне кажется, что это невозможно, - медленно заговорил он, но голос его звучал не слишком уверенно. – Ну, почти невозможно. Ведь ход с Земли до подземного озера все это время не был перекрыт, но что-то не похоже, чтобы люди там объявлялись… ну, в этой большой пещере рядом с озером.
- Откуда тебе знать? – напряженно спросила Мудрость. – Ты же был там совсем недолго, мог и не заметить оставленных ими следов. Может, люди приходили и уходили, не найдя там для себя ничего интересного? Теперь же, когда есть возможность проникнуть в пещеру Джаррвела, а потом и сюда…
Дружок задумался. Все молчали, испуганно глядя на него.
Непосредственный выход на Землю был такой неприметный, спрятанный под большим камнем, да еще и куст какой-то прямо рядом рос. Трудно догадаться, что это начало глубоко уходящего вниз хода. Другое дело, если кто-нибудь заметит, как Дружок вылезает из-под могильного камня… И захочет посмотреть, что там такое… И кто знает, что это будет за человек? А может, он приведет с собой и других?
Ну и что теперь, одернул себя Дружок? По-прежнему сидеть здесь, ничего не предпринимать и ждать? Чего? У моря погоды, как говорил Хозяин? Смысл этого выражения от Дружка ускользал, но по интонации Хозяина было ясно, что это означат… ну, что-то вроде ждать впустую. А вот господин Талем часто повторял, что риск – благородное дело. И действовал соответственно. И что, спрашивается, другое им остается, кроме как рискнуть?
- Я все равно пойду на Землю, - угрюмо заявил Дружок. - Все равно буду искать Хозяина и госпожу Алисту. Потому что у нас нет другого выхода, неужели вы не понимаете? Я твердо решил, и вам меня не отговорить. Пусть даже сдохну где-нибудь под забором. - При этих словах Печаль ойкнула, но тут же зажала себе рот рукой, а Обида – вот дура-то! – сорвала с головы черный платок и принялась дергать себя за волосы, точно хотела выдрать их. – И все же я понимаю, что опасность существует, хотя, по-моему, очень маленькая. Значит, нужно просто сделать так, чтобы случайно этим путем никто не смог проникнуть сюда, вот и все.
- Правильно, - согласился Ветер. - А как?
Некоторое время все молчали, а потом заговорили разом.
- Завалить выход в подземную пещеру с озером после того, как уйдет Дружок...
- А как же Дружок вернется?
- Постучит особым стуком... Да попросту громко залает. Или еще как-нибудь сообщит о себе, это можно придумать.
- Перепрятать сокровища... И пещеру тоже завалить...
- А Джаррвел?
- А что Джаррвел? Переберется сюда, к нам...
- Ох, опять нарушать волю Стражей! Господин Талем хотел, чтобы сокровища лежали в пещере, и их сторожил Джаррвел. Спрашивается, как можем мы поступать по-другому? Кто мы такие, чтобы своевольничать? Пусть Дружок отправляется, куда угодно, если совсем сошел с ума, а нам нужно просто захлопнуть этот сундук, через который он вылезет, запереть его и не соваться туда. Чтобы все было, как раньше...
- Как раньше не получится. И вообще, если все будет как раньше, то ничего не изменится. Сколько можно это терпеть? Сколько могут «спать» Стражи там, в доме? - горячо возразил Глюк. - Ты правильно решил, Дружок, правильно. Может, и мне пойти с тобой? Вдвоем-то веселее.
- Нет, Глюк, я бы очень хотел, но... – ответил Дружок, стараясь говорить как можно мягче, чтобы не обидеть ослика. – Не стоит рисковать сразу двоим… И потом, ты нужен здесь. Вы оба с Ветром нужны здесь. Ну, на всякий случай, понимаешь?
- К тому же, твой хозяин здесь, - добавил Ветер. - А ну как он проснется, а тебя нет? Другое дело Дружок. Он вольная птица, его хозяина тут нет. Я считаю, он правильно решил. Пусть отправляется один…
Почти не слушая их, Дружок положил голову на лапы и задумался. Он для себя уже все решил, да, и, тем не менее, на душе было неспокойно. Он, конечно, будет крайне осторожен, вылезая из-под могильной плиты. Поначалу выждет некоторое время, хорошенько принюхиваясь, чтобы удостовериться, что поблизости никого нет. Но этого мало. Как все же сделать так, чтобы никто не мог самостоятельно проникнуть сюда со стороны подземного хода? Как сделать это надежно, чтобы никаких сомнений не возникало, чтобы на Земле его не грызла тревога за оставшихся здесь? Потому что, и Дружок это понимал, Эстарта должна оставаться недосягаема – для посторонних.
Его размышления прервал визгливый голос Обиды.
- Хорошо бы Чудище Поганое хоть немного потрудилось! Вон оно какое страшное, любой при виде него бросится бежать.
- Да, это мысль, - отозвалась Печаль. – Сидело бы в той большой пещере... Только оно же обленилось тут и вряд ли захочет…
- Да согласна же я, согласна! - завопило Чудище.
Дружок так и подскочил. Видимо, задумавшись, он что-то упустил.
- Что? О чем это вы? - спросил он.
- Там, внизу, есть озеро, так, Друж-ж-жок? - забулькало-зазвякало Чудище. – Хо-хо, а я давно хочу помыться. Я такая гряз-з-зная! Тем более, водичка в нем непростая, мож-ж-ж-ет и волш-ш-ш-ебная! Мож-ж-ж-жет, я стану еще краше! - У Дружка от этого голоса зазвенело в ушах, и он затряс головой. - Я согласна пож-ж-ж-жить там и покараулить до твоего возвращения, Дружок. Если вдруг кто-нибудь из этих мерз-з-зких людишек сунется к оз-з-з-зеру, ни одного не пропущ-щ-щ-щу! Хрясь - и голова долой! Вж-ж-жик – и руки-ноги оторву!
- Убивать... людей? - Голос птицы Счастья тревожно зазвенел. - Нет, нет, нет, это невозможно!
Она взмахнула синими крыльями и принялась носиться над головами, но не обычными, спокойными кругами, а то взмывая вверх, то подлетая к самой земле.
- А что еще с ними делать? - удивилось Чудище. – Если они полез-з-з-зут без спросу? Только вот куда их потом девать? Друг на друга складывать? В песок закапывать? Я их есть не стану, предупреж-ж-ждаю, ни ж-ж-живых, ни мертвых. Меня теперь от человечины воротит.
После речи Чудища Печаль и Обида сначала недоуменно переглянулись, а потом с таким же ошеломленным видом уставились на Чудище.
- Постойте, я что-то не поняла… - произнесла Печаль. – Как оно сказало? «Я такая грязная»? Что это значит?
У Дружка аж шерсть на загривке встала дыбом.
- Как вы надоели со своими глупостями! – взорвался он, сверля взглядом Печаль и Обиду. – Ну, что тут непонятного? Грязное оно… - Внезапно он смолк. До него дошло, что именно смутило Печаль. – Или… грязная, да? – Он тоже перевел взгляд на Чудище, которое сидело на ветке, слегка раскачиваясь туда и обратно. – Ты что… это… женщина? В смысле, чудище-женщина?
- Да! – с вызовом рявкнуло Чудище, перестав качаться. – И что такого? Вот ты, к примеру, собака, но собака-мужчина, да? И никто не удивляется. А я… да… женщина-чудище, просто я забыла об этом, а совсем недавно вспомнила.
Повисло молчание. Этот факт почему-то чрезвычайно удивил всех. Впрочем, к тому, что они сейчас обсуждали, он отношения не имел. Первым опомнился Ветер.
- Ладно, женщина так женщина, - как всегда, рассудительно, произнес он. – Может, вернемся к делу? Вообще-то Дружок прав, вряд ли люди там появятся. По правде говоря, я в это тоже не верю. Так что меры предосторожности стоит предпринять просто на всякий случай... Чудище, если вдруг все же кто-то объявится, ты могло… могла бы просто хорошенько напугать их, чтобы они убрались обратно на Землю и больше не совались туда?
- Да, напугать, вот именно, - согласился Дружок. - Как заорала при виде Джаррвела та женщина, которую я видел на Земле! А ведь Чудище Поганое гораздо...
- Нет, так я не согласна! - заклокотало Чудище и затрясло дуб с такой силой, что с него посыпались листья. - Чудище - да, это правильно, это почти что Чудо, это по мне. Но не Поганое! Я больше не ем людей, и я... Я не Поганое!
- А какое же? - ехидно спросила Обида.
- Ну, это... Надо подумать... Сторож-ж-жевое, вот какое! Чудище Сторож-ж-ж-жевое, и тогда договорились!
- Сторожевое, скажите, пожалуйста! - взвизгнула Обида, хотя, казалось бы, какая ей разница? - А если все начнут придумывать себе новые имена?
- Ну, и начнут, и что тут такого? Мне вот что непонятно, - сказала Мудрость. - А как с цепью быть? Ну, на которой Чудище сидит?
- Цепь, ха! - Чудище заржало, как десять коней сразу. - Что мне ваша цепь? Я так похудела за последнее время, что... Мне цепь уже давно не помеха! - Послышался звон, золотая цепь заскользила вниз, точно змея, и сверкающей грудой улеглась под дубом. - Я ношу ее, потому что она красивая, вот! Когда хочу, тогда надеваю! Когда хочу - снимаю! А с дуба мне слез-з-з-зать просто лень. Но ради всех, ради спасения Стражей и, в особенности, господина Талема, которого я очень уваж-ж-жаю как достойного противника, так и быть, пож-ж-ж-живу в этой вашей пещере. Не волнуйтесь, если люди туда сунутся, я их так напугаю, что убегут без оглядки... О-го-го, берегись! Да они от одного моего свиста попадают и рады будут убраться подобру-поздорову... У-у-у! А ведь я еще и взглядом могу завораж-ж-ж-живать, хе-хе...
- Ну, вот и прекрасно, - бодро сказал Ветер. - А сундук в пещере Джаррвела мы закроем, и ты, Дружок, когда вернешься...
- Если он вернется, - поджав губы, вставила Обида.
- ... когда вернешься, - спокойно, но упрямо повторил Ветер, - постучишь условным стуком. Джаррвел услышит и позовет кого-нибудь из нас. А тебе, Глюк, я думаю, мы поручим одно очень важное дело. Будешь время от времени заглядывать к Чудищу. Проведывать, еду приносить и так, на всякий случай. Ты маленький, тебе в этот сундук пролезть ничего не стоит. Ну, что скажешь? А я буду ждать тебя снаружи. В общем, все будем постоянно начеку.
- У меня еще одна маленькая просьба есть, - заявила Чудище, потупив очи. – Теперь, когда я вспомнила… ну, что я женщина… мне как-то негоже голышом ходить. Мудрость, найди там рубашечку какую-нибудь, а? Чтобы с коротенькими рукавами, но подлиннее. Я видела, Стражи носили такие. – Чудище в упор посмотрела на Мудрость своими огромными золотистыми глазищами. – Как думаешь, они не рассердятся, а?
- А почему это ты именно к Мудрости обращаешься? – тут же взвилась Обида. – Что, кроме нее некому…
- Потому что вы дуры – еще перепутаете что-нибудь, - отрезала Чудище и снова обратилась к Мудрости, не обращая внимания на возмущенные вопли Печали и Обиды. – Что скажешь?
Дружок заметил, что в светлых глазах Мудрости мелькнула улыбка – наверно, преображение Чудища в женщину позабавило ее.
- Конечно, что-нибудь подходящее наверняка найдется, - ответила она.
- Может, хватит? – рявкнул Дружок. – Может, вы с этими своими женскими штучками потом разберетесь? По-моему, сейчас у нас есть заботы поважнее.
- Это точно, - прогудел Ветер.
И все опять смолкли.
- Хочу вам вот что сказать, - спустя некоторое время совсем другим, многозначительно-торжественным тоном заявила Печаль. – Чтобы потом, если что-нибудь случится, нас никто не обвинял. Мы с Обидой против всех этих ваших затей, так и знайте. Мы считаем, что Дружку надо остаться здесь, а сундук в пещере Джаррвела захлопнуть и запереть, чтобы все стало, как было. И все.
- Ну да, вы готовы хоть целую вечность проторчать тут без толку, примеряя побрякушки, расчесывая друг другу волосы и болтая всякую чушь, -взорвался Дружок. – Неужели не понятно… - внезапно он оборвал себя, почувствовав, что сыт разговорами по горло. - Ладно, не хочу я больше с вами спорить, да и некогда мне. Пойду, пожалуй, перекушу еще разок и в путь. А вы тут без меня уж сами... Глюк, Ветер, я на вас надеюсь, вы все обдумаете и сделаете, как надо, правда? Чудище По... Сторожевое, и ты смотри, не подведи. Мудрость, давай... читай, может, что-нибудь полезное и вычитаешь. Если вдруг такое случится, собирай всех и решайте, как это использовать. Только непременно вместе. И будьте начеку, как сказал Ветер. Ну, общий привет, я пошел.
Не оглядываясь, он побежал по тропинке, а за его спиной Печаль заголосила:
- Бедный, бедный Дружок... Один-одинешенек отправляется на верную гибель... Ох, за что нам такое наказание? И когда кончатся наши мучения?
- Скажите, раскомандовался тут, - противным скрипучим голосом заверещала Обида. - Чудище то, Мудрость это. Глюк... Ветер... Почему это он только на вас надеется? А мы чем хуже?
Ей что-то ответила Мудрость, но ее слов Дружок уже не расслышал. Ладно, разберутся как-нибудь, не маленькие, подумал он и потрусил к Сметанному озеру, над которым вился легкий ароматный парок.
Потом, когда он уже взбирался на гору, прилетела птица Счастье и сделала несколько кругов у него над головой. Ее радостный, звонкий детский голосок было последнее, что он услышал, прежде чем нырнуть во тьму хода, ведущего к пещере Джаррвела.
- Не волнуйся, Дружок! Все будет хорошо! Возвращайся скорее! Счастливого пути...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КРАСАВИЦА И ЧУДОВИЩЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПОБЕГ
1.
Все тело затекло от долгого сидения на развилке огромного дуба, и он осторожно сменил позу, стараясь никак не выдать своего присутствия. Хотелось есть, пить, но тяжелее всего было ощущение безнадежности, с каждым часом становившееся все сильнее. Не может же он всю жизнь прятаться на кладбище? Рано или поздно, не найдя его в других местах, они начнут планомерный обыск кладбища. Насколько он успел заметить, оно заброшенное и не такое уж большое. Сколько у них уйдет времени, чтобы заглянуть под каждый куст, в каждый склеп, на каждое дерево? Пусть даже день, два – и все. Да он и сам столько не просидит здесь, а, спустившись, лишь облегчит им поиски.
Даже сейчас, прикрытый со всех сторон густыми ветвями и завесой темно-зеленых, глянцевых листьев, он в любой момент ожидал, что почувствует легкий укол в области спины или, еще надежнее, шеи. Такой практически безболезненный, еле ощутимый укол. Не яд, конечно – он им нужен живым – а просто очень сильное снотворное или, может, парализующее средство. Что-то такое, от чего он почти сразу потеряет сознание, а очнется уже на прежнем месте, в своей «золоченой» клетке.
Сквозь прореху в листьях на расстоянии нескольких метров под собой он видел крышу старого склепа из толстых металлических прутьев, изъеденных ржавчиной и оплетенных зеленью. В крыше зияла дыра, и через нее можно было разглядеть кусок запыленной, заваленной мусором каменной плиты. Под ней, надо полагать, находился истлевший труп, если от него вообще что-нибудь осталось. Даже кости, может, уже рассыпались в труху. Сколько лет он пролежал здесь? Сто? Двести? Во всяком случае, ясно, что очень, очень много. Наверно, не осталось никого, кто помнил бы, что этот человек когда-то жил на свете.
И надо же, чтобы ему подвернулось именно кладбище! И без того тоска, а тут… Конечно, он понятия не имел, где живет, не знал даже, город это или дикая, пустынная местность. По звукам казалось, что, все же, город, но на окраине или, может, даже за окраиной.
Оказалось, город, не очень большой. И, да, ближе к окраине.
Ну, и что это дало? Ведь город был абсолютно ему незнаком. Он бежал наугад, увидел выворачивающую из-за угла знакомую машину и в панике метнулся в то место, которое воспринял как парк – за обветшалой оградой множество деревьев и кустов, так буйно разросшихся, что временами они выглядели, словно непроходимая зеленая стена, за которой и не разглядеть покосившихся, заброшенных могил. Все-таки лучше, чем на свободно просматриваемых улицах и площадях. Может, конечно, предпочтительнее был бы какой-нибудь большой магазин или базар, но кто знает, есть ли они сейчас в нормальной жизни? И если есть, то, опять же, где?
Нет, ясное дело, ничего у него не получится. Но оставаться там и делать то, к чему его принуждали, он тоже больше не мог. Эта последняя история с девочкой окончательно доконала его. Надо же! Поднять руку на ребенка! Пока его босс расправлялся со своими конкурентами, еще куда ни шло. Хотя… они ведь тоже люди. Но когда он без раздумий решил принести в жертву своей ненависти ребенка… Внутри у Джото что-то оборвалось, и он сказал себе: «Все. Больше не могу».
И убежал. Неужели вправду убежал? До сих пор не верилось. С одной стороны, он постоянно был весь нацелен на это, искал малейшей щелочки, малейшей оплошности; надеялся, что за столько лет его покорности они расслабились. И, да, так оно и случилось. С другой стороны, просто повезло.
Он горько поджал губы. Да уж, повезло – несколько часов благословенной свободы, в постоянном страхе, что вот-вот его настигнут. И что потом? Он убьет девочку? Никогда.
Значит…
Значит, остается одно. И, честно говоря, он был к этому уже готов. Будь у него хотя бы крошечный клочок бумаги, хотя бы огрызок карандаша, все уже было бы кончено. Но они умные. Они никогда не давали ему никакой возможности рисовать и очень, очень тщательно следили за этим. Только по воле босса. Только по его указаниям. И неусыпный, хотя и ненавязчивый надзор, с утра до вечера и с вечера до утра.
2.
Устав бояться, устав ждать неизбежного провала этой своей попытки вырваться из того страшного замкнутого круга, в котором оказался, и, наконец, просто устав, Джото прислонился к могучему стволу и закрыл глаза.
Какая она теперь – эта, что называется, «нормальная» жизнь? Он мало что успел заметить, пока, как безумный, мчался по городу.
Людей на улицах немного, хотя уже наступил светлый летний вечер, и, вроде бы, рабочий день закончился. Машин тоже… вообще транспорта: автобус он, кажется, видел, но не троллейбусы и… что там еще было раньше? Эти, как их… трамваи. Нет, никаких трамваев. Зато велосипедисты попадались часто.
Почти все дома выглядели обветшалыми, обшарпанными, а некоторые и вовсе превратились в развалины. Дороги разбиты; в одном месте он даже свалился в неожиданно разверзшуюся посреди тротуара выбоину; в другом поперек улицы лежало большое дерево.
Общее впечатление… да, пожалуй, унылое. Хотя кто знает, что там, в глубине домов, за этими давно не ремонтированными стенами? Как оказалось, его «тюрьма» внешне тоже выглядела неказисто, зато внутри были все удобства, отличная техника, книги. Может, и у других то же самое?
Ну, это все не главное, с этим он, так или иначе, наверняка сумел бы разобраться. А вот удалось ли бы ему вписаться в эту жизнь – если бы он и впрямь вырвался и стал свободным человеком? Чтобы жить, надо работать. А что он умел? Оставив в стороне его «талант», не так уж много.
Работать за компьютером на уровне самого примитивного пользователя. Однако даже самый примитивный пользователь может быть не только пассивным потребителем продукта; он в состоянии осуществлять активные действия, пусть даже простейшие. Написать письмо хотя бы. Его же работа на компьютере всегда носила исключительно односторонний характер, то есть, он мог смотреть, но не мог реагировать. Это тоже они постарались. Да и смотреть ему дозволялось далеко не все, огромное количество информации было заблокировано.
Да, еще готовить! Ему нравилось готовить, и его тюремщики ничего против этого не имели. Покупали продукты, какие он запрашивал, иногда даже весьма редкие и дорогие. Понимали, гады, что надо же ему чем-то занять себя. Он даже угощал тех, кто непосредственно сторожил его, и они ели да нахваливали. Но можно ли в современном мире заработать этим на жизнь?
Выучил несколько языков, но за отсутствием практики не мог сказать, насколько хорошо.
Изучил устройство автомобиля, опять же по чертежам и описаниям, но ни одной детали в руках не держал; и, конечно, никогда не сидел за рулем.
И, главное, он совсем не знал современной жизни, не знал, сумели ли люди залечить свои раны, наладить производство хотя бы необходимых вещей. Сколько их вообще осталось? Какие они теперь? Ему не давали смотреть телевизор, лишь записанные на диски фильмы, причем все больше старые. Удовлетворяли далеко не все его запросы на книги.
Босс хотел, чтобы он не знал, как и чем живут сейчас люди.
Босс хотел, чтобы его страшила мысль оказаться на воле, чтобы Джото не чувствовал уверенности, что сможет обойтись без него, его денег, его возможностей. Это была дополнительная (кроме решеток на окнах и охраны) гарантия того, что он не станет рыпаться. Что он и дальше будет делать то, что от него требовалось. Чтобы оружие надежно работало, его надо смазывать и вообще содержать в хорошем состоянии. Он и есть такое оружие – для босса.
3.
Ему было около одиннадцати (так заявили обследовавшие его врачи, хотя, конечно, это было достаточно приблизительно), когда он стал одной из первых жертв пандемии, прокатившейся по всему миру и получившей впоследствии название «очаговой амнезии» или просто «амнезии». Для него она проявилась так.
Однажды поздно вечером он очнулся на раскладушке в коридоре какого-то учреждения, где странно, неприятно пахло и где мимо него беспрерывно сновали люди. Некоторые были в белых халатах, другие одеты… по-разному, но практически у всех были недоумевающие и даже испуганные лица. Он сел и увидел, что коридор забит раскладушками и даже расстеленными на полу матрасами, на которых сидели и лежали люди.
Что это за место? Как он здесь оказался? Как… Внезапно по телу прокатилась волна дрожи. Он понял, что не знает ответов не только на эти вопросы. Что вообще не помнит, кто он такой, как его зовут; не помнит ничего.
- Где я? – испуганно спросил он, не обращаясь конкретно ни к кому.
Однако сидящая на соседней раскладушке женщина услышала и ответила ему:
- В больнице, миленький.
Как ни странно, он помнил, что такое «больница» вообще.
- Я болен?
Женщина сочувственно покивала головой.
- Мы все тут больные, малыш.
Он обвел взглядом коридор, открытые двери забитых до отказа палат. Столько больных? Он почувствовал, как задрожали губы.
- И что со мной… и с ними?
- Да какая-то странная зараза, миленький. Никто ничего не помнит, можешь себе представить? А ты, ты что-нибудь помнишь? Ну, хоть как тебя зовут? Кто твои родители?
Она с надеждой смотрела на него. Позднее он понял, почему. Большинство пострадавших все время ждали, что память к ним вернется. Думали, что вряд ли это будет продолжаться долго. Пройдет день, два… ну, в крайнем случае, неделя или, чем черт не шутит, несколько недель, и прошлое начнет всплывать в памяти. Если бы выяснилось, что он что-то помнит, это могло бы свидетельствовать о том, что ожидания женщины и всех прочих не напрасны. Вот почему она смотрела на него с такой надеждой. Которая, кстати, не оправдалась. Все, что происходило до дня Х, так и осталось подернуто пеленой забвения, хотя с тех пор прошло уже… сколько? Да, десять лет. Причем для всех без исключения прошлая жизнь оказалась навеки утрачена.
Тогда, в больнице, он закрыл глаза и изо всех сил сосредоточился. Ничего. Единственное, что вспоминалось, хотя и крайне смутно, это как он стоит на какой-то площади и пьет воду из фонтанчика. Наверно, сказал позже врач, это было последнее, что произошло перед тем, как болезнь завладела им.
Всю прошлую жизнь отрезало как ножом. Он был одет чисто, в хорошо подогнанную одежду; значит, кто-то заботился о нем? Конечно, у него наверняка есть папа и мама (опять-таки смысл самих этих слов был ему понятен), и они ищут его, ходят по больницам, вглядываются в лица детей.
Спустя несколько дней после того, как он пришел в себя, пожилая женщина, бродившая по коридорам и палатам больницы, нашла свою внучку, девочку лет семи, которая лежала совсем неподалеку от него. Этой девочке (ее звали Тина) сказочно повезло. Она стала одной из первых жертв пандемии, а бабушка утратила память лишь спустя несколько дней. Однако она уже знала, что происходит, подозревала, что такая же участь наверняка ждет ее, и подготовилась к этому. Написала сама себе записку – кто она такая, где живет; что у нее есть взрослая дочь и внучка; даже фотографии их догадалась приложить. И когда ее тоже «ударило», нашла этот заготовленный заранее пакет. И по больницам ходила с фотографиями дочери и внучки. Тина, естественно, бабушку не узнала, но, казалось, нисколько не усомнилась в ее словах. И какая счастливая покидала она больницу, ни на мгновенье не выпуская руку бабушки!
Его, конечно, тоже найдут, думал он.
Однако время шло, но никто за ним не приходил. По ночам он плакал, а днем все больше стоял у окна, вглядываясь в лица проходивших мимо людей и надеясь увидеть хоть кого-то знакомого… хоть что-то, способное пробудить память.
Пустота.
А не пришли за ним, надо полагать, потому, что родители тоже заболели этой болезнью, тоже забыли свою прошлую жизнь. Забыли, что у них есть сын. И, возможно, заболели одновременно с ним, так что не успели подготовиться. Да мало ли что могло случиться с ними в этом обезумевшем мире?
Больше всех пострадали те, кто оказался первым. Потом, когда люди поняли, что происходит, и осознали, что такая участь может ожидать любого, многие стали действовать так, как бабушка Тины. Носили при себе записки, где более-менее подробно излагалось, кто они такие, чем занимаются, где и с кем живут. Адрес, домашний и служебный телефоны – свои и близких – и все такое прочее.
Он натыкался на такие листки, позже, когда обшаривал карманы жертв уличных нападений, выгребая из них то, что можно использовать или продать. Точнее, то, что там еще оставалось – если оставалось – после того, как над трупом «поработали» убийцы. Нет, сам он никого не убивал… тогда, по крайней мере, но каждый день, неустанно бродя по городу, неизменно натыкался на трупы. Поначалу добыча была довольно стоящей, но чем дальше, тем становилось хуже. Трупы стали сразу же обирать дочиста, включая одежду, а если не удавалось снять кольцо или серьги, то отрывали или отрезали их вместе с частью тела.
Больницу нельзя было набивать до бесконечности, и вскоре тех, чьи имена и близких никак не удавалось установить, стали распределять по другим учреждениям. Так он попал в нечто вроде приюта, где все дети оказались в том же положении, что и он, и примерно того же возраста. Воспитатели тоже были из пострадавших, а потому чувствовали себя крайне неуверенно – кто знает, чем они занимались раньше? - и зачастую не умели сообразить самых простых вещей. Как ни странно (а может, и совсем не странно), подростки адаптировались к новому положению быстрее и легче взрослых. Не прошло и нескольких месяцев, как приют превратился в самый настоящий притон, где заправляли несколько ребят постарше и где остались лишь те взрослые, которые полностью подчинились воле этих вожаков.
Как выяснилось, по натуре Джото не был вожаком. Да что там вожаком! Он относился к числу тех, кто не мог постоять за себя. Не умел ни бить, ни подлизываться, ни иным каким-то образом обеспечить себе, чтобы его хотя бы не трогали, хотя бы не отнимали тот кусок хлеба, который он нашел или украл. Да и физически он был совсем не силен – щуплый, худенький. Одним словом, слабак. Как следствие, его били, унижали, обзывали, заставляли делать то, чего он не хотел, и, конечно, обирали.
4.
Он оказался в сфере влияния вожака, которого почему-то звали Крысой, хотя внешне этот невысокий, толстый парень с пухлыми щеками, курносым носом и невинными голубыми глазами не имел ничего общего с вышеназванным животным. Зато что касается характера, тут ему позавидовала бы любая крыса. И это несмотря на то, что, согласно вердикту врачей, ему было всего-навсего тринадцать лет.
Парень не просто отличался необыкновенной жестокостью, но явно имел садистские наклонности. Ему мало было полностью подчинить себе ватагу. Практически каждый вечер, нажравшись того, что принесли его «подданные», он выбирал какую-нибудь жертву послабее и публично издевался над ней; как правило, руками ближайших приспешников, очень чутко чувствующих настроение «хозяина» и ту грань, за которую в данном конкретном случае переходить не следовало.
Крыса сыграл в его жизни немаловажную роль.
Во-первых, именно Крыса дал толчок к тому, что он обрел имя.
И, во-вторых, если бы не Крыса, он, может, еще долго не знал бы, что оказался среди немногих жертв «амнезии», обретших под ее воздействием тот или иной новый, весьма необычный талант.
Настоящих своих имен никто не помнил, так что обходились кличками или сами придумывали себе имена. Поскольку он был едва ли не самым бесполезным членом ватаги - постоянно дрожал от страха, держался особняком, никого не бил, ни над кем не издевался (и даже представить себе такого не мог) и мечтал лишь о том, чтобы его оставили в покое – то никто особенно и не обращал на него внимания. Днем он тихо прятался в своей «конуре», стараясь остаться незамеченным, а с наступлением темноты, как и все, отправлялся в город «на добычу». Ее минимальный объем устанавливал Крыса, и худо приходилось тем, кто до этого объема не добирал. Нечего и говорить, что вся «добыча» сдавалась приспешникам Крысы, которые выбирали для него и себя все лучшее, все ценное, а остальным оставляли крохи, за которые нередко приходилось еще и драться.
Однажды у Джото выдался на редкость неудачный вечер, он вернулся практически с пустыми руками и был приведен под светлые очи Крысы.
- Как тебя звать-то, ублюдок? – спросил тот, развалясь в кожаном кресле, когда-то стоящем в кабинете директора.
В самом деле, как? При поступлении в приют все они проходили просто под номерами, позже никто ему такого вопроса не задавал, а сам он как-то об этом не задумывался.
Голубые глаза Крысы только на первый взгляд казались невинными. Да и голубыми тоже. Замечено было, что когда он злился, они начинали темнеть, становясь сначала голубовато-серыми, а потом и вовсе почти черными.
- Но… Номер 205, - пролепетал стоящий перед ним худой, оборванный, испуганный мальчишка.
Приспешники Крысы загоготали.
- А ну, Сопляк, - приказал одному из них Крыса, - двинь этому недоумку по уху. По-моему, он малость глуховат.
Сопляк - высокий верзила с большими костлявым руками и ногами – с готовностью выполнил поручение «хозяина» и свалил несчастную жертву на землю одним ударом кулака.
- Я спросил, как тебя зовут, понял? – как бы даже миролюбиво продолжал Крыса, глядя на извивающегося у его ног и сплевывающего кровь мальчишку. – Насрать мне на твой номер.
Он был уже готов брякнуть первое, что в голову взбредет - какая, в конце концов, разница? – как вдруг в памяти всплыло имя. Явно из прошлого, потому что после дня Х он не сталкивался ни с кем, кого так звали. Хотя то, кому имя принадлежало, по-прежнему затягивал густой туман забвения. Просто имя, и все, отзывающееся внутри чем-то… чем-то хорошим, это точно.
- Джото, - прохрипел он, поднимаясь.
- Как-как? – удивился Крыса, и его прихвостни снова заржали.
- Джото, - повторил он, и на этот раз Крыса просто пожал плечами.
А потом они всласть поиздевались над ним. Заставили даже спустить штаны, а ведь там были девочки и одна женщина, так называемая воспитательница.
Когда, наконец, все угомонились, он забился в свою «конуру» – избитый, униженный, беспомощный, весь в кровавых соплях, слезах и грязи. Долго не мог уснуть – болело тело, но еще больше саднила душа. Что делать? Бежать? Но куда? Он один на всем свете, для всех незнакомый, для всех чужой. С какой стати кто-то станет возиться с ним? Скорее всего, он либо быстро станет жертвой ночных грабителей, либо будет вынужден примкнуть к новой шайке. И все пойдет своим чередом.
И еще его терзала ненависть, бессильная, но оттого не менее яростная. Ненависть ко всей жизни вообще, внезапно обернувшейся таким кошмаром; к собственным родителям (наверняка ведь они у него были!), так и не нашедшим его; ко всем взрослым людям, не сумевшим быстро настроить разладившийся механизм жизни так, чтобы в ней можно было существовать; ко всем, кто пинал, обижал, обирал и унижал его; к тем, кто сегодня издевался над ним, и кто, глядя на это, смеялся.
Он был один в этом обезумевшем мире, в окружении врагов, стремящихся использовать, а потом и уничтожить его. И у всех этих могущественных, безжалостных врагов было лицо Крысы.
Наконец, он заснул, но проснулся, видимо, довольно скоро, потому что все еще было темно. Проснулся от странного, никогда прежде не испытанного ощущения. Все тело как будто покалывали тысячи иголок, и, удивительное дело, это было приятно. Как если бы в крови бурлили пузырьки газа, наполняя тело невиданной легкостью. Никакой боли от синяков и ссадин он не испытывал. Напротив, чувствовал себя прекрасно как никогда.
И еще ему до дрожи хотелось рисовать.
5.
Их так называемый «приют» располагался в бывшей школе. Повсюду валялись тетради, учебники, просто обрывки бумаги и многие другие странные вещи, назначения которых никто не помнил. Мебель почти всю быстро сожгли, в классах с большим или меньшим комфортом обосновались небольшие группки, руководимые своими маленькими вожаками.
Джото, однако, ни в одну из них вписаться не сумел, но к нему прибилась девчонка чуть помладше него, которую называли Хромулей, потому что одна нога у нее была заметно короче другой и, к тому же, неправильной формы. Она была еще более тихой и робкой, чем он, и старалась вообще не вылезать из своего логова, поскольку опасалась «гадостей», которые многие мальчишки заставляли делать девочек. И, конечно, побоев. Из-за больной ноги и страха она редко ходила на добычу и питалась тем немногим, чем мог поделиться с ней Джото. Из-за этого ее мучила совесть, и поэтому она все же ходила на добычу, но только тогда, когда разыгрывалась совсем уж скверная погода – бушевала гроза, хлестал дождь. В общем, когда никто, кроме нее, не отваживался на улицу и носа высовывать.
Их маленькая компания обосновалась в подвале, в крошечной каморке, которую кто-то обозвал «конурой». Поначалу там стояли ведра, метлы, пустые корзины и ящики, набитые красивыми коробками с абсолютно непригодным в пищу, но очень хорошо идущим на черном рынке стиральным порошком и всякими другими средствами очистки. Все это, конечно, очень быстро выгребли и распродали дружки Крысы, и в комнатушке остались картонные ящики (в основном, сплющенные) и совсем уж рваные тряпки. Зато на нее никто не претендовал (пока) – слишком уж она была мала. И еще там скверно пахло – устоявшийся химический запах долго не выветривался. Хромуля спала в стоящей на боку большой картонной коробке, и места только-только оставалось для Джото.
Но все это их не отпугивало, потому что мало того, что туда никто не совался – какой смысл? - в комнатушке чудом сохранилась задвижка. На которую, ложась спать, они и запирались, что создавало хоть какое-то ощущение безопасности. Правда, в «конуре» не было окна, и там быстро становилось душно, но… Лучше так, чем с какой-нибудь ватагой, где с тобой во сне могли сделать что угодно.
Во время одного из своих походов за добычей Джото наткнулся на разгромленный магазин всяких предметов для рисования. Оттуда уже многое утащили, но кое-что осталось. Альбомы, к примеру, с ослепительно белой, девственно чистой бумагой, при виде которых Джото почему-то охватило волнение. Он взял в руки один, смотрел и никак не мог наглядеться. Даже нюхал бумагу. Наверно, прежде он рисовал, мелькнула мысль, иначе с чего бы такая реакция? Он взял несколько альбомов и пару коробок с фломастерами, тоже чудом уцелевших, и сумел незаметно протащить их в свою «конуру».
И с тех пор часто рисовал. Цветы. Птиц. Запомнившиеся уличные сценки. Все по памяти, конечно. Только Хромулю с натуры. Она была девочка миловидная - если не обращать внимания на грязные, спутанные волосы, нездоровую худобу, бледность и постоянный голодный блеск в глазах. В своих рисунках он как бы все это опускал, и получалось прелестное юное создание. Иногда в венке из цветов, а один раз он нарисовал ее с короной на голове, прямо как принцессу из сказки. Конечно, он почти всегда рисовал только ее лицо; таким образом, искалеченная нога тоже не портила впечатления. Хромуля от его рисунков была в восторге и всегда с нетерпением ждала новых. Нечего и говорить, что никто, кроме них двоих, об этом его увлечении не знал. Альбомы и фломастеры Джото прятал между ящиком Хромули и стенкой. Там же, кстати, он держал несколько свечей и коробков спичек, поскольку безопаснее всего было рисовать ночью.
6.
Итак, в ночь после разборки, которую устроил ему Крыса, Джото проснулся с острым желанием рисовать и странным чувством покалывания по всему телу. Осторожно, чтобы не разбудить Хромулю, он достал альбом, зажег свечу и, не раздумывая, выбрал черный фломастер. Другой ему сегодня не понадобится, это он знал совершенно точно. Как и то, что именно будет рисовать. Быстрыми, уверенными движениями сделал набросок, достаточно детализированный и очень точный: не узнать главный персонаж было совершенно невозможно. Закончив, Джото некоторое время внимательно изучал свое творение, удовлетворенно вздохнул, убрал все на место, вытянулся на убогом ложе и мгновенно заснул.
Когда следующим вечером он вернулся после похода за добычей, то сразу понял: что-то произошло. Ребята или шептались по углам, или носились туда-сюда как угорелые. На Джото никто не обращал внимания, никто не остановил его, чтобы обчистить, и он быстро юркнул к себе в «конуру». В этот раз, кстати, ему здорово повезло: он раздобыл две буханки черного хлеба и банку кабачковой икры. Они с Хромулей ее обожали, но она почти всегда доставалась не им, а Крысе с его прихлебателями.
Они быстро прикончили икру и одну буханку хлеба (есть хотелось страшно, и, опять же, то, что в животе, никак не отнимешь), а вторую Хромуля спрятала в глубине своего ящика, хотя, не обрети они уже определенного здравомыслия, съели бы и ее. И пока они уминали свою роскошную еду, Хромуля рассказала, отчего вся эта суматоха; она хоть и не вылезала из конуры, но кое-что слышала.
Оказывается, Крыса погиб. Его сбила машина.
Услышав это, Джото побледнел как полотно и почувствовал слабость во всем теле; даже пот крупными каплями выступил на лбу.
- Что с тобой? – воскликнула Хромуля. – Тебе что, жалко его?
Говорить он не мог, поэтому просто отрицательно покачал головой.
По какой-то непонятной ему самому причине, он не стал рассказывать Хромуле, чем объясняется такая его реакция. Ну, или, хотя бы, что он думал по поводу нее. Потому что на самом деле уверенности у него не было.
Однако ночью, когда все затихло, и Хромуля уснула, он достал альбом и внимательно изучил свой последний рисунок. Там был изображен мощный грузовик, на полном ходу сбивающий перебегающего дорогу человека. И этим человеком был Крыса.
«Случайное совпадение» - уговаривал он себя, но в глубине души шевелилось подозрение, что это не так.
Ужасное подозрение. И если оно верно, получается, что это он, Джото, убил Крысу. Как будто то, что он нарисовал, непременно должно было случиться. Жалко ему Крысу? Да нисколько. Пугала – и до дрожи, то ватной слабости в ногах, то тошноты – мысль о том, что он, Джото, может влиять на судьбы людей, как… как какой-нибудь колдун или чародей.
Нет, это невозможно, сказал он себе, вырвал злополучный рисунок, даже хотел сжечь его в пламени свечи, но рука не поднялась. Просто сложил во много раз и засунул в ямку, образовавшуюся под плинтусом от отвалившегося куска штукатурки.
Естественно, никому и в голову не пришло связать Джото с гибелью Крысы.
7.
Жизнь, между тем, шла своим чередом. Вместо Крысы выбрали другого вожака, по прозвищу Топор. С ним в каком-то смысле стало легче, а в каком-то даже хуже. Если Крыса был прост и бесхитростен в своей жадности, злобе и садизме, то Топор был чрезвычайно подвержен перепадам настроения, и никто никогда не знал, чего от него ожидать. Однако по части всяких гадостей он оказался даже изобретательнее Крысы.
Джото с Хромулей вели прежнюю жизнь: она старалась вообще не высовываться, а он терпеливо сносил и поборы, и издевательства, и побои.
Однако трудно предположить, что он забыл происшествие с Крысой, забыл о том, что, возможно, обладает страшным, могучим даром. Нет, конечно, не забыл; напротив, мысль о нем постоянно тревожила его.
Первым результатом этого стало то, что он практически бросил рисовать, чем очень огорчал Хромулю. Разве что какие-нибудь совсем уж безобидные вещи, не могущие ни на что повлиять – бабочек там, жуков, цветочки и прочее в том же духе.
И, естественно, его постоянно грызло желание проверить себя. Нет, он не хотел никого убивать; наоборот, он был бы не против сделать что-нибудь хорошее, помочь кому-то… если это на самом деле в его силах. И, также вполне естественно, это желание, в конце концов, стало непреодолимым.
Человек так устроен, иначе он никогда не развивался бы, оставаясь все время на одном и то же эволюционном уровне. Когда у кого-то зародилась идея машины, с помощью которой можно летать по воздуху, никакие трудности не помешали ему попытаться построить такую машину. Многие, очень многие положили на воплощение этой идеи все свое состояние, все свое время и даже саму свою жизнь, и постепенно, с ошибками и отступлениями, с разочарованиями и новыми надеждами, но такая машина, в конце концов, была создана. Суть в том, что если человеком овладевает идея, он просто не в состоянии вот так взять и забыть о ней.
И не менее естественно, что объектом своих новых экспериментов Джото выбрал единственного человека, к которому питал симпатию.
Хромулю.
На этот раз он планировал работать цветными фломастерами и продумал рисунок заранее, то есть, все происходило не спонтанно, как тогда, впервые. Он решил, что снова будет рисовать ночью, чтобы ничто не отвлекало и не могло помешать. Он не собирался спать, пока не осуществит свою затею, просто прилег, дожидаясь, когда уснет Хромуля. Но почему-то почти мгновенно и очень крепко уснул, а проснулся в середине ночи, будто от толчка, снова ощущая во всем теле пузырящуюся легкость и покалывание на коже.
Он нарисовал Хромулю бегущей по лугу в ясный солнечный день. Светило солнце, небо пронзительно голубело. Хромуля бежала по песку, за которым где-то вдалеке начиналась кромка воды, а ближе к девочке шла широкая полоса совсем молодой, недавно начавшей пробиваться травки с рассыпанными тут и там крохотными одуванчиками. На Хромуле было желтое платье, и при беге его, как и волосы, отдувал встречный поток воздуха. Лицо у нее было радостное, по-настоящему детское, не то что сейчас, когда из-за постоянного недоедания, отсутствия свежего воздуха, страха, рваной одежды, не соответствующей ни ее статусу, ни возрасту, и, конечно, совершенно антисанитарных условий она иногда напоминала маленькую старушку.
Однако особенно тщательно Джото потрудился над ее босыми ножками, уверенно меряющими землю и, главное, совершенно одинаковыми, здоровыми.
Закончив, он лег и, засыпая, видел нарисованное как бы воочию, так, как оно могло бы происходить, если бы не случилось этой жуткой «амнезии», и они жили бы прежней, нормальной жизнью. И, конечно, если бы Хромуля была здорова. Однако больше всего в тот момент его занимала не эта деталь, которую, скорее, можно было отнести к области фантастики. Нет, больнее всего ранила сердце жгучая тоска по тем временам, когда девочки в красивых чистых платьях и с веселыми лицами могли бегать по лугам, а мальчики – рисовать их, а потом тоже бегать, или играть в мяч, или бросать палку собаке, с радостным лаем бежавшей за ней и приносившей обратно. И, набегавшись, дети могли возвращаться домой, где их ждали родители, накрытый стол, доброта и понимание.
До сих пор, захваченный бесконечными перипетиями борьбы за выживание, он даже не отдавал себе отчета, насколько ему недоставало всего этого.
Джото уснул со слезами на глазах, но совсем скоро, когда только-только забрезжило утро, его разбудили… звуки, смысл которых он даже поначалу не понял. А когда понял, то похолодел. Это стонала и что-то быстро-быстро бормотала Хромуля.
Он заглянул к ней в ящик, но ничего толком не разглядел и снова зажег свечу. И в ее трепещущем свете разглядел, что с Хромулей что-то не так, что она, по-видимому, сильно больна. Лежа на своих тряпках и истекая потом, девочка беспокойно металась. Он приложил руку к ее лбу – она пылала жаром. И, что самое ужасное, широко раскрытые глаза явно не видели ни его, ни свечи - вообще ничего вокруг. Тем не менее, она что-то все время бормотала, что-то бессвязное, как ему казалось. Бред, вспомнил он, так это называется.
Время от времени бормотание прерывалось стонами, и девочка, видимо, чисто инстинктивно тянулась к своей уродливой ноге. Джото откинул тряпки, и вид этой ноги ужаснул его еще больше. Если раньше она выглядела тоньше и короче другой, со странно искривленной, как бы свернутой набок ступней, то теперь… Теперь она покраснела и довольно заметно припухла, как если бы в ранку на ней попала инфекция, и нога воспалилась. Он внимательно осмотрел ногу – при каждом его прикосновении Хромуля вскрикивала или стонала – но никакой раны не обнаружил.
Что же произошло? Он достал альбом, внимательно изучил рисунок и пришел к выводу, что, скорее всего, одно к другому не имеет никакого отношения. Что это просто случайное совпадение. Ведь он ничего подобного не рисовал! Он рисовал две здоровые, сильные, одинаковые ножки, а получилось… Значит, его дар не работает? Или, мелькнула ужасная мысль, работает только на злые, убийственные дела? Или, примчалась вдогонку еще более ужасная мысль, его попытка совершить доброе дело оборачивается… чем-то совсем противоположным?
Но он ведь ничего такого не хотел, не хотел!
Ладно, сказал он себе, убирая альбом, с этим потом разберемся. Сейчас главное – помочь Хромуле. Ни о каких врачах мечтать не приходилось; по крайней мере, в стенах этого притона… то есть, прошу прощения, приюта. Можно было рассчитывать только на себя. И еще желательно, чтобы никто ничего не узнал, а то Хромулю могли запросто выбросить на улицу, объявив ее заразной.
Джото взял тряпку почище, помчался в туалет (водопровод, равно как электричество, уже работали, хотя и с перебоями), намочил тряпку холодной водой и, вернувшись, приложил ее в ноге Хромули. Ей явно стало легче – стоны прекратились, и на короткое время она даже забылась сном. Опасаясь, что, очнувшись, она снова начнет метаться и вскрикивать, он достал мешочек с припрятанными совсем уж на черный день вещами, которые сумел скрыть, когда его обыскивали, и хранил в том же тайнике под плинтусом.
Никаких сокровищ в прямом смысле тут не было. Просто… нужные вещи. Симпатичные вещи. Компас. Открывалка для бутылок. Набор из пяти шариковых ручек, новенький, даже не распечатанный. Две катушки ниток. Интересная игрушка – с виду шарик, но если нажать в определенном месте, он раскрывался, и внутри обнаруживался разевающий пасть крошечный дракон. Еще несколько вещичек в том же духе. И, наконец, самая большая ценность - две плитки шоколада, одна маленькая, другая большая.
Джото взял маленькую плитку (хотя сердце кровью обливалось, так жалко было отдавать ее) и, тщательно прикрыв за собой дверь, отправился на поиски парня по прозвищу Шприц, известного тем, что он был помешан на лекарствах. Подбирал их, где только мог, неважно, от каких болезней они предназначались. Некоторые говорили, что он ими питается, но это вряд ли. Так можно запросто и на тот свет загреметь. У него в логове накопилось их несколько ящиков, и иногда он соглашался обменять лекарство (ну, обезболивающее там или от поноса, о чем обычно сообщалось и на упаковке, и на бумажке внутри), но только на что-нибудь сладкое, поскольку именно это было его второй слабостью.
Шприц при виде шоколада совсем одурел и без разговоров отдал за него Джото две маленьких упаковки средства от головной боли (в одной, правда, не хватало двух таблеток).
- Смотри только, не трепись, - сказал ему Джото. – А то в жизни тебе больше шоколада не видать.
- А у тебя что, много его? – тут же спросил Шприц.
Джото похолодел; вот же дурак!
- Да нет, что ты. Просто я знаю место… - забормотал он. - Но там злющие псы по территории бегают… и вообще опасно… иногда удается пробраться, хотя всегда риск есть… Так что помалкивай, ладно? А то в следующий раз…
- Понял, понял, - отвечал Шприц, смакуя кусок шоколадки и от удовольствия закатив глаза. – Молчу, молчу.
От всей души надеясь, что так и будет, Джото вернулся к себе. Хромуля уже проснулась и снова бредила.
- Мама… Мамочка… - жалобно лепетала она. – Так ножка болит!
- Сейчас будет лучше.
Джото почти насильно впихнул ей в рот две обезболивающие таблетки и заставил запить их водой. Он думал, что девочка его не слышит, но, жадно выпив полстакана и снова в изнеможении откинувшись на тряпье, она вдруг сказала:
- Вы не мама. Вы доктор, да? Я в больнице?
Бедняжка! Она по-прежнему не узнавала его.
- Ага, доктор, - ответил Джото, полил водой тряпку на распухшей ноге и повторил. – Сейчас тебе будет лучше.
- А где мамочка? Вы сообщили моей мамочке, где я?
Видимо, в бреду девочке казалось, что она еще в прошлой, нормальной жизни. Внезапно в голову Джото пришла сумасшедшая мысль.
- Сейчас сообщим, - сказал он. – Только ты должна сказать нам, как тебя зовут, и где ты живешь.
Он почти не рассчитывал на успех, но Хромуля еле слышно ответила:
- Меня зовут… Соня… Антрос…
Она замолчала, начиная впадать в забытье по мере того, как под действием таблеток утихала боль.
- А живешь… живешь ты где? – с замиранием сердца спросил Джото.
- Набережная Львов… дом 22…
Все. Хромуля, а, точнее, Соня спала.
8.
На этот раз спала она долго, а когда проснулась, почувствовала себя гораздо лучше и даже захотела есть. Опухоль заметно уменьшилась, и… нога гораздо больше напоминала другую, чем раньше.
Спустя еще пару дней Хромуля поднялась. Больше она не хромала, хотя с непривычки ей трудно было ходить, как все, и сначала она по-прежнему припадала на одну ногу. Но и это быстро прошло.
Джото не удержался, открыл девочке тайну ее исцеления, показал сделанный им рисунок. Заметив недоверие в ее глазах, он даже рассказал о гибели Крысы и, достав из тайника самый первый «волшебный» рисунок, продемонстрировал ей и его.
Она, конечно, была потрясена. И согласилась, что вряд ли можно считать совпадением два таких случая. На свою исцеленную ногу она не могла налюбоваться – и восхищалась Джото. И еще… она прямо этого не говорила, но он чувствовал… немного побаивалась его. Этого только не хватало! Чтобы успокоить ее, он сказал, что дал себе слово не брать больше в руки фломастеры. Раньше такое сообщение огорчило ее, а теперь она явно обрадовалась и истово закивала головой.
Затем последовало новое потрясение – он сказал, что по-настоящему ее зовут Соня.
- Ты бредила, когда тебе было плохо… ну, и проговорилась.
Она обняла его и уткнулась лицом ему в грудь.
- Ты спас меня… вылечил ногу, ухаживал за мной… и даже имя мне вернул… Спасибо тебе, спасибо!
И она неожиданно разрыдалась.
Чудеса на этом, однако, не закончились.
Чем черт не шутит? Может, удастся вернуть Хромулю… то есть, Соню… домой, к ее родным, к тому подобию нормальной жизни, которое сейчас существовало, но все равно было лучше их нынешнего прозябания? Только сначала, конечно, нужно все хорошенько проверить.
А вдруг никакой Набережной Львов с домом 22 вообще не существует?
Или, если такой дом действительно есть, жильцы покинули его? Мало ли что могло с ними случиться?
Ни слова ей не сказав, он сам отправился на поиски и… нашел. И Набережную Львов, и дом 22 на ней… славненький такой, хотя небольшой и с одной стороны как бы подпаленный, почерневший. Но явно пригодный для жизни. И явно обитаемый.
На его стук дверь открыла женщина, и Джото мгновенно понял, что попал туда, куда надо. Хромуля… тьфу, Соня… очень походила на нее. Женщина была одета бедно, но чисто, и в глазах ее Джото прочел затаенный страх, который теперь можно было видеть в глазах почти всех уцелевших. Удивительно вообще, что она ему открыла; наверно, долго изучала в глазок на двери, и решила, что такой щуплый заморыш не способен причинить ей вреда.
В руках она держала что-то, завернутое в обрывок бумаги.
- На, вот, возьми, но больше ничего у нас нет, сами еле-еле перебиваемся, - сказала она и сунула ему сверток.
Она решила, что он попрошайка! Вполне естественно – учитывая, как он выглядел.
Отодвинув ее руку, Джото достал из-за пазухи два портрета Хромули, которые, как он считал, наиболее ему удались, и протянул их женщине. Она удивленно посмотрела на него, перевела взгляд на рисунки… и вдруг побелела, как мел. Ей пришлось даже вцепиться в ограждение на крыльце, чтобы устоять на ногах. Несколько раз она открывала рот, но заговорить сумела не сразу.
- Откуда…? Где…? - залепетала она.
- Вы знаете, кто это? – спросил Джото.
Она кивнула.
- Моя дочь… Соня…
- Вы помните ее? – удивился он.
Женщина отрицательно покачала головой.
- Но у нас множество ее фотографий, с самого раннего детства… Игрушки… Вещи… Так мы поняли, что у нас была дочь, и искали, искали ее, но… Ты знаешь, где она?
В глазах женщины появился безумный блеск надежды.
- Знаю…
- Так пойдем туда, пойдем сейчас же… Где это? Ох, самое главное - как она? Здорова?
Вопросы так и сыпались, на бледных щеках женщины вспыхнул легкий румянец, но она внезапно смолкла, когда Джото покачал головой.
- Что? Она серьезно больна? Умирает? Скажи мне правду, мальчик, умоляю тебя!
- Нет, она здорова… ну, как все мы, кто живет в приюте.
- Так она в приюте? В каком?
- Вам туда нельзя, - объяснил он. – Вас туда и не пустят. На самом деле, это не приют, а… настоящий притон. – Женщина охнула и закрыла рот обеими ладонями. – Я сам приведу ее, только поздно вечером… раньше не смогу… да это и опасно…
Женщина смотрела ему в глаза, словно хотела проникнуть в самую душу.
- Скажи хоть, где этот приют… - наконец, еле слышно сказала она. – Просто на всякий случай, понимаешь?
Конечно, он понимал. Мало ли что могло с ним случиться за оставшиеся до позднего вечера часы? И тогда оборвется единственная ниточка, связывающая женщину с ее дочерью. Он назвал адрес школы, в которой располагался приют, но еще раз посоветовал не ходить туда, по крайней мере, до завтрашнего утра.
- Подожди минутку.
Женщина метнулась в дом и вскоре вернулась с гораздо более внушительным свертком.
- Вот, тут еда… Это ей… и тебе, конечно…
Джото не стал объяснять, что еду у него, скорее всего, на входе отберут; ну, за исключением того, что он сумеет (если сумеет) уж очень хорошо припрятать. И съест. Он взял сверток и ушел, а отойдя подальше и свернув в темный подъезд заброшенного дома, развернул его. И буквально обалдел при виде того, что не попадалось ему уже очень, очень давно. Несколько яиц. Две сосиски. Разрезанная пополам булка с вложенным в нее куском масла. Горстка маленьких конфет, разноцветных и блестящих, словно игрушки.
Рот мгновенно наполнился слюной. Одну сосиску он съел – нет, сожрал! – в два укуса. Подумал немного, и съел яйцо. Потрясающий, забытый вкус! Спрятав одно яйцо и сосиску в укромных местечках своей одежды (точнее говоря, в трусах, где специально ради этого Хромуля когда-то пришила ему маленькие кармашки), он несколько раз откусил от булки, прихватывая языком масло. Тщательно завернул всю оставшуюся снедь в бумагу, понимая, что ее никак не протащить, и спрятал в одном из давно найденных и не раз проверенных укромных местечек неподалеку от приюта.
И быстро зашагал обратно, почти счастливый, но не позволяя этому чувству полностью завладеть собой. Ведь сделано было еще только полдела. Действительно, мало ли что может случиться в оставшееся время? Жизнь, которую он вел после дня Х, уже успела приучить его к тому, как богата она неприятными сюрпризами – при почти полном отсутствии приятных.
9.
Первый сюрприз – и неприятный – ждал его, когда он вернулся в свою «конуру». Сони там не было! Джото впал в панику. Некоторое время просто сидел, тупо глядя перед собой, и пытаясь сообразить, куда она могла подеваться. А весь набор того, что с ней могло произойти, если ее обнаружили, он даже вообразить был не в силах.
Вскоре, однако, послышались легкие шаги, и в «конуру» проскользнула Соня. Оказывается, теперь, когда с ногами у нее все было в порядке, она не усидела в их тесной комнатушке и прокралась в туалет, чтобы хоть отчасти привести себя в порядок. А там встретила одну из немногих знакомых девочек по прозвищу Нюня, которая занимала почти такое же бесправное положение, что и она сама, и потому казалась Соне безопасной. Та, конечно, поразилась при виде Сониных ног.
- Ты ей рассказала… ? – спросил Джото, имея в виду то, как именно произошло чудесное исцеление.
Соня опустила взгляд.
- Прости, Джото, но я не удержалась. Очень уж это необыкновенно, прямо волшебство какое-то. Но ты не беспокойся, Нюня не дурочка, она все поняла и поклялась, что никому, ни слова… Ой, что это? Откуда?
Последнее восклицание относилось к яйцу и сосиске, которые Джото достал из своих потайных карманов. Глядя, как Соня с жадностью поедает их (она мужественно предложила и ему «куснуть», но он не менее мужественно отказался, заявив, что уже съел свою долю, хотя и глотал при этом слюну), он огорошил ее сногсшибательной новостью о том, что нашел ее дом и ее мать. В общем, рассказал все подробно.
- Так что сегодня, когда стемнеет, и все уйдут на добычу, я отведу тебя туда. Ты уж, пожалуйста, никуда больше не уходи, ни с кем не разговаривай. Это хорошо, что ты помылась. Только вот что тебе на ноги надеть? Сейчас вечером уже прохладно…
Соню, однако, все эти мелочи совсем не волновали. Она обняла Джото, прямо вцепилась в него, так что он еле оторвал ее от себя. Она без конца благодарила его. То смеялась, то плакала. Расспрашивала, как выглядит дом, как выглядит мать, как она восприняла новость…
Джото только один раз ненадолго покинул «конуру» (еще раз наказав Соне ни по какому поводу, никуда не ходить), потому что вспомнил о стихийно возникшей под лестницей свалке брошенной обуви, совсем уж негодной. Там он нашел два кеда, один с дыркой на месте большого пальца, а другой почти совсем целый, вот только оба они не имели пары и отличались друг от друга размера на три. Какая разница? Все лучше, чем босиком. А чтобы кеды не сваливались (меньший из них был велик даже Джото, а нога у него была побольше Сониной), они натолкают внутрь бумаги, и все дела.
В общем, главное прошло гладко. Он сумел незаметно вывести Соню из приюта, они без приключений добрались до места, а там…
Он стоял во тьме, глядя, как мужчина и женщина сначала обняли девочку, видимо, с такой силой, что она ойкнула, а потом, говоря что-то радостно и ошеломленно, увели ее в дом, и слезы выступили у него на глазах. О нем они, конечно, забыли, и это было немного обидно, но он понимал, что его обида неправильная, что волнение встречи слишком велико, что сейчас для них существует только сам факт воссоединения, на которое все они уже перестали надеяться.
Бредя по темным улицам, он внезапно почувствовал себя таким несчастным, таким одиноким, что забился в стоящую в каком-то дворе беседку и разрыдался почти в голос. Никогда до этого и никогда потом он так не плакал.
Потом он вообще не плакал. Ну, почти.
К чести Сони и ее родителей, они, узнав, какую роль в ее судьбе сыграл Джото, готовы были забрать его к себе, ради чего предприняли попытку вытащить мальчика из приюта. Однако им ответили, что его здесь нет, и где он, неизвестно, хотя все это не соответствовало действительности. В тот момент он лежал на полу в одной из «роскошных» комнат приюта и приходил в себя после избиения, от которого, казалось, болела каждая клеточка тела. Разумеется, о том, что им интересовались, он так никогда и не узнал.
История с Соней стала единственным добрым делом, воплощенным в жизнь с помощью удивительного дара Джото. Все остальное было зло, зло, зло.
Всего за прошедшие с тех пор годы он убил шестнадцать человек (включая Крысу) и сильно покалечил троих. Не по своей воле, конечно; более того, целиком и полностью вопреки своей воле (кроме Крысы), но, тем не менее…
10.
Вскоре Джото предстояло на собственной шкуре познать справедливость истины, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
Прошли день и ночь после благополучного водворения Сони в родной дом. Джото отсыпался после ночного похода за добычей (как обычно, запершись на задвижку), когда внезапно его разбудил грохот. Кто-то сначала подергал дверь, а потом с такой силой ударил в нее, что хлипкая задвижка не выдержала. Он испуганно сел, недоуменно смаргивая остатки сна. И сначала увидел лишь ноги в прекрасных, высоких кожаных ботинках со шнуровкой. Взгляд скользнул вверх, и Джото испуганно попятился, как бы стараясь вжаться в стену.
Перед ним стоял самый главный из всех вожаков притона, уже почти взрослый парень лет восемнадцати-двадцати, по прозвищу Принц. Высокий, стройный, светловолосый, голубоглазый, с правильными, даже красивыми чертами лица и, к тому же, прекрасно одетый по тем временам – голубая рубашка, синий свитер, серые брюки и уже упомянутые ботинки. Он действительно походил на принца – если не смотреть ему в глаза. Впрочем, может, принцы тоже бывают разные?
Глаза у него были холодные, точно льдинки; по правде говоря, мало кто отваживался встречаться с ним взглядом.
- Где рисунки? – без обиняков спросил он.
- Ка… какие рисунки? – запинаясь, сказал Джото.
Внезапно вырванный из крепкого сна, он еще не совсем пришел в себя и, к тому же, обмирал от страха, для чего ему не требовалось даже смотреть в глаза Принца – слухи о его жестокости заставляли трепетать весь приют. Принц молчал, не спуская с Джото завораживающего взгляда.
- Ах, рисунки… Сейчас, сейчас. - Ящик Сони Джото выбросил, и теперь его альбомы стопкой лежали в углу, под грудой тряпок. Он достал их и дрожащими руками протянул Принцу. – Вот.
Стоящий за спиной Принца бугай (вообще-то их там было несколько – неизменная свита главного владыки приюта) одной рукой выдернул их и протянул своему хозяину, а другой ухватил Джото за ухо и потянул вверх, заставив его вскрикнуть от боли и встать.
Принц с ничего не выражающим лицом полистал альбомы и бросил их на пол.
- Ты не понял, - тихо, но зловеще произнес он. – Надеюсь, что не понял. Иначе…
Бугаи начали угрожающе придвигаться к Джото.
- Мне нужны ДРУГИЕ рисунки.
Джото бросил испуганный взгляд на бугаев и понял, что деваться некуда. Наверно, Нюня, все же, проболталась, иначе откуда бы Принцу знать? Он заколебался всего на мгновенье, но этого оказалось достаточно. Принц сделал почти неуловимое движение бровью, один из бугаев ринулся к Джото и с силой врезал ему ногой в живот. Тот вскрикнул от дикой боли и рухнул на пол, стукнувшись еще и головой, да так сильно, что на некоторое время потерял сознание. Последнее, что он слышал, были слова Принца:
- Обыщите все тут…
Когда Джото пришел в себя (живот все еще болел, и его сильно тошнило), Принц уже держал в руках пресловутые рисунки. Многократно сложенные и теперь неумело распрямленные, они выглядели не слишком представительно, но главное Принц понял.
- Несите его ко мне, - приказал он своим приспешникам.
И тут Джото вырвало, прямо на великолепные кожаные ботинки со шнуровкой.
Несколько дней он отлеживался, приходя в себя, в одной из комнат шикарных апартаментов, которые занимал Принц, на самой настоящей, хотя и продавленной кровати, но с матрацем, подушкой и даже куцым одеялом. Надо полагать, это помещение предназначалось для узников, так убого оно выглядело – и, все же, было несравненно удобнее «конуры» Джото. Ему приносили воду и еду, не слишком много, но особого аппетита у него не было. Наверно, при ударе головой он получил небольшое сотрясение мозга, потому что еще несколько дней его подташнивало, и, поднимаясь, он испытывал головокружение.
Видимо, Принц тоже допускал возможность того, что Джото пострадал, поскольку вызвал его к себе только тогда, когда все неприятные ощущения прекратились. Ему требовался инструмент в рабочем состоянии, а больной Джото вряд ли на что-либо годился.
И там, в своем по-настоящему роскошном кабинете, Принц сходу приказал ему сделать еще один ТАКОЙ рисунок, подробно объяснив, что на нем должен быть изображен Умник, один из вожаков приюта, главарь довольно большой банды, занимавшей отдельный флигель школы, где прежде располагались административные службы. Чем уж он не угодил Принцу, Джото не знал. А может, это просто был эксперимент. Характерно, что на сей раз разговор велся с глазу на глаз, даже своих бугаев Принц отослал.
На рисунке Умник должен был выглядеть мертвым; способ убиения Принца не интересовал.
Джото похолодел. Он не хотел больше никого убивать! А между тем, мгновенно понял, что в дальнейшем только этим и будет заниматься – если не сумеет каким-то образом доказать свою непригодность или сбежать.
Он попытался объяснить Принцу, дрожащим голосом, холодея от страха, что для достижения результата (ничего себе словечко, в таком-то контексте!) недостаточно просто нарисовать. Он должен придти в особое состояние, а как это сделать, не знает. Вообще-то это была не совсем правда, поскольку в истории с Хромулей он сознательно сумел привести себя в нужное состояние, но Принц-то этого не знал.
- А как же тебе удалось нарисовать два ТАКИХ рисунка? – спросил Принц, человек, несомненно, умный, иначе он не занимал бы такого высокого положения. – Как ты тогда… впал… в это свое… состояние?
Джото пожал плечами. Принц не спускал с него убийственного взгляда холодных голубых глаз.
- Сам не знаю… - забормотал Джото. – Просто… Просто, наверно, я очень этого хотел… Ну, разделаться с Крысой… потому что он постоянно надо мной издевался… а потом помочь Хромуле… жалко было ее очень…
Некоторое время Принц молча разглядывал его, склонив голову набок.
- Значит, - медленно заговорил он, - тебе нужно ЗАХОТЕТЬ, так? Что же, это мы тебе обеспечим. Не сомневайся, ты ЗАХОЧЕШЬ нарисовать то, что мне требуется. Еще как захочешь. Потому что пока этого не произойдет, ты не получишь ни капли воды, ни крошки хлеба… На вот. – Он взял со стола и протянул Джото один-единственный листок из альбома и коробку фломастеров. – Когда будет готово, постучишь в дверь. – Принц, похоже, был абсолютно уверен, что, рано или поздно, так оно и случится. - И смотри, не вздумай изобразить нечто… другое… Ты меня понимаешь? Если что-нибудь случится СО МНОЙ, мои парни живьем закопают тебя в землю. Или еще что-нибудь похлеще придумают. Все, пошел вон!
Последние слова он произнес громче остальных, и в комнате мгновенно возник один из его «парней».
- Отведи его обратно, - приказал Принц. – Не кормить, не поить. Но ни в коем случае не бить. Смотрите у меня. Знаю я вас, вы без этого не можете. Ты меня понял?
Бугай энергично закивал и потянул Джото за рукав.
11.
Конечно, Принц оказался прав. Конечно, Джото сдался… спустя три дня «сухой» голодовки.
«Почему, - говорил он себе, без сил распростершись на постели, - должен умереть я, а не эта мразь? Ведь вопрос стоит именно так: или он, или я».
Действительно, почему? Умник был тот еще гад, и если за свое спасение Джото должен заплатить его смертью… Что же, может, кому-то от этого станет даже легче.
Тем не менее, осознав, что решение принято, он почувствовал, как внутри у него все заледенело; может, даже сама душа. Заледенело и стало жестким, а сам он как бы лишился всяких чувств, превратился в… робота, что ли? В машину для убивания. А чему может радоваться машина? И что способно ее огорчить? Все краски мира для него выцвели, всякое, даже мимолетное ощущение счастья сделалось недоступным.
Но и огорчить ничего по-настоящему не могло. Он понимал, что с голоду не умрет, что ходить на добычу ему теперь не придется. В общем, жить станет легче. И еще он понимал, что его будут бояться. Да, это непременно. Кривая усмешка изогнула губы. Кто посмеет тронуть человека, который способен кого угодно отправить на тот свет с помощью небольшого наброска?
Что же, так даже лучше. Монстру, в которого его превратили, никто не нужен. Пусть держатся подальше, его это вполне устраивало.
Той же ночью при свете свечи (как выяснилось, это условие было обязательным) он сделал тот рисунок, которого от него добивался Принц. Цветными фломастерами. Из раны на груди лежащего на постели Умника торчал нож с хитрой, украшенной чеканкой рукояткой (Джото когда-то видел такой, но не помнил, где), и обильно лилась кровь, скапливаясь яркой, алой лужей на белых простынях. В общем, рисунок получился красочный.
Закончив, Джото свернул его в трубочку и впервые с начала голодовки спокойно уснул. А утром взял стакан, еле удерживая его ослабевшей рукой, и швырнул в дверь – стучать у него не было сил. Та мгновенно распахнулась.
- Позови Принца, - сказал Джото стоящему на пороге бугаю по прозвищу Болтун. – Только сначала убери все это.
Он кивнул на разбитый стакан.
На самом деле, этот здоровый, сильный парень был на редкость неразговорчив. Казалось, ему трудно связать даже пару слов, и чаще всего для выражения своих мыслей он прибегал к помощи жестов. Вот и сейчас, быстро заметя стоящим в углу ошметком веника осколки стакана, он покачал головой и протянул к Джото руку - дескать, давай.
- Нет, - ответил тот, удивляясь тому, как твердо, хотя и слабо звучит его голос. – Только ему самому.
И Болтун понял… почувствовал что-то. Не сводя с Джото взгляда, он попятился, вышел и запер за собой дверь. Спустя несколько минут пришел Принц, и Джото отдал ему скатанный в трубочку листок.
- Хорошо, - сказал Принц, внимательно изучив рисунок.
- Я хочу есть и пить, - сказал Джото, и что-то в его тоне заставило Принца вскинуть взгляд.
Ледяные глаза сощурились, внимательно изучая бледного, худого, оборванного мальчишку. Вообще-то Принц хотел распорядиться, чтобы Джото начали кормить только после того, как нарисованное осуществится (если осуществится), а пока дали разве что стакан воды. Однако со времени их последней встречи в выражении лица этого «порченого» что-то определенно изменилось. Казалось, он даже стал старше, и в его мрачном взгляде не было страха.
Кстати, «порчеными» в приюте называли тех, у кого под воздействием неизвестной заразы не только отшибло память, как у всех остальных, но и появились те или иные необычные способности. О них ходило немало слухов, однако Джото знал только одна живущую в приюте «порченую». Это была очень тихая девочка лет девяти, по имени Лиза, которая могла заставлять предметы и даже небольших животных летать по воздуху, подпрыгивать не месте и смешно кувыркаться. Поговаривали, что однажды она проделала такое даже со своей подружкой, совсем уж маленькой девочкой, по виду лет шести. Но, в общем, никто не видел, чтобы Лизе удавались ее фокусы с людьми, и поэтому верилось в это с трудом. Однако все сторонились ее, это Джото помнил хорошо. Просто на всякий случай. Тем более что подружка Лизы вскоре умерла. Наверно, просто от голода, но кто знает? Лучше держаться от «порченых» подальше, так подсказывал инстинкт, а именно им, прежде всего, и руководствовались потерянные, никому не нужные, заброшенные дети.
Итак, внимательно оглядев Джото, но ничего не ответив, Принц вышел, однако спустя некоторое время Болтун притащил поднос с едой и, главное, большую бутылку воды. Джото выпил так много, что живот раздулся, как барабан. Даже аппетит от этого куда-то пропал, но он, все же, съел немного хлеба и сыра, после чего опять завалился спать. Проснувшись уже к вечеру, доел остальное и сел к окну.
Ничего необычного в приюте явно не происходило. Возможно, Принц уже начал сомневаться в способностях своего нового «оружия»; во всяком случае, ужин принесли совсем скудный. Однако сам Джото почему-то был уверен, что все получится. Ужин он съел до крошки, заставил Болтуна принести еще воды и снова крепко уснул.
А проснулся еще в серой предрассветной мгле, от криков и топота ног во дворе.
«Вот оно», - подумал он.
Так и оказалось. Ночью подружка Умника по прозвищу Ворона - года на два старше него, худая, рыжая и жутко хитрющая – зарезала его ножом, пока все спали. Прихватив значительную часть «сокровищ», которые Умник, как и все вожаки, скапливал для себя лично и держал в потайном месте, она умудрилась незаметно сбежать. Высказывались разные предположения по поводу этой расправы, но лично Джото самым правдоподобным казалось то, что Умник постоянно «одалживал» Ворону для утех своим приближенным – не даром, разумеется; иногда за ночь ей приходилось обслуживать даже нескольких.
Нож, который она всадила в грудь Умнику, выглядел в точности как на рисунке и всегда лежал у того под подушкой.
12.
После этого жизнь Джото существенно изменилась.
Его перевели в маленькую, но опрятную комнату, обставленную пусть и разнокалиберной, но вполне работоспособной мебелью. Там имелся даже собственный туалет с умывальником.
Ему принесли одежду, не новую, конечно, но не идущую ни в какое сравнение с прежними лохмотьями. В том числе, почти совсем не ношеные сапоги, что особенно радовало, поскольку его обувь практически разваливалась; приходилось даже подошвы веревочкой подвязывать.
Хотя… ходить ему, в общем-то, было некуда. Он жил на положении заключенного, пусть и привилегированного. Поначалу его лишь раз в неделю водили в душ, но потом Джото вызвал Принца и потребовал, чтобы ему каким-то образом позволяли выходить на прогулку. В холодном взгляде Принца вспыхнул яростный синий огонь, и, как обычно, он ушел, ничего не ответив. Однако у него хватило ума понять, что его личный «порченый» прав: для поддержания здоровья свежий воздух так же необходим, как еда и вода.
И решение было найдено. На крыше здания, в котором обитала ватага Принца, когда-то был бассейн, под застекленной крышей, опирающейся на надстроенные в качестве ограждения стены. Собственно, бассейн и сейчас никуда не делся, просто никто, естественно, не пользовался им по назначению. Стекла крыши во многих местах были разбиты, сделав помещение доступным стихиям, а сам бассейн и дорожки по бокам него загажены и завалены мусором.
Сюда и приказал Принц выводить Джото. Что же, все лучше, чем ничего.
Джото испытывал потребность не просто в свежем воздухе, но и в движении – вполне естественную для растущего мальчика. К тому же его натуре, видимо, было присуще некоторое стремление к упорядоченности. Заполучив крышу здания вместе с комплексом бассейна в полное свое распоряжение на несколько часов в день, он погулял-погулял по дорожкам вокруг опустевшей ямы, а потом начал методично приводить помещение в порядок.
С одной стороны от ямы бассейна были пристроены небольшие комнаты – для душа, для раздевалки, для всяких хозяйственных принадлежностей и вообще непонятно для чего. Там Джото нашел ведра, тряпки, щетку с длинной ручкой и кран, из которого тонкой струйкой бежала ржавая вода. И принялся за дело, не торопясь, чтобы подольше было чем заниматься, и очень тщательно. Мусор он складывал в одном углу, рассчитывая позже добиться от Принца, чтобы тот прислал своих бугаев убрать его. Разбирая завалы, он нашел несколько книг и прочел их от корки до корки, поначалу просто от безделья, но потом приобретя вкус к этому занятию.
Однако такая относительно спокойная жизнь продолжалась недолго.
Вскоре Принц дал ему новое задание. На этот раз жертвой должен был стать не главарь другой шайки, а один из членов его же собственной, парень лет тринадцати по прозвищу Змей. Джото видел его, конечно, но мало что знал о нем. Внешне Змей производил впечатление… неприятное, хотя это было трудно объяснимо. Не урод, но и не красавец, с очень бледным, круглым, каким-то плоским лицом, похожим на непропеченный блин, глубоко сидящими бесцветными глазами, такими же бесцветными волосами, очень мягкими, похожими на пух, и большими ушами, плотно прилегающими к черепу. Двигался он вкрадчиво, совершенно бесшумно, быстро и был известен тем, что обладал способностью мгновенно возникать как бы ниоткуда: только что его не было, и вон он тут как тут.
Чем Змей достал Принца, Джото не знал, да особенно и не интересовался. Ему просто стало ужасно муторно – предстояло снова убить человека. Неважно, что, возможно, очень скверного. Все равно – человека.
В первую ночь он не смог ничего сделать – нужное настроение так и не снизошло на него. Он уже, правда, предупредил Принца, что такое возможно. И на следующий день ничего не ел и не пил; что-то внутри подсказывало, что, возможно, это способно помочь. Правда, с Хромулей у него получилось запросто, без какого бы то ни было напряга, но тогда он знал, что делает доброе дело, и душа у него пела. А сейчас он точно знал, что делает подлое, грязное дело, и все внутри противилось этому…
В общем, голодовка и впрямь помогла. Рисунок получился как бы сам собой. На нем Змей бесформенной грудой лежал внизу длинного лестничного пролета, с неестественно вывернутой головой. Изо рта стекала тонкая струйка крови, глаза слепо смотрели в вечность.
Так оно и произошло, на этот раз даже быстрее – поздним вечером следующего дня. Его обнаружил кто-то, возвращающийся с добычи – и громко завопил от ужаса. Джото услышал этот крик и все понял. Что именно произошло со Змеем – столкнули его или, оступившись, он сам так неудачно свалился – осталось загадкой. По крайней мере, для Джото.
Тогда впервые у него мелькнула одна мысль, которую он воспринял как некое – возможное! - утешение. А что, если все происходит не потому, что он это нарисовал, а просто ему дано предвидеть будущее? В смысле, все эти смерти – сначала Крысы, потом Умника и Змея - произошли бы и без его вмешательства, а он всего лишь «увидел картинку» и запечатлел ее на бумаге.
Заманчивая, спасительная для душевного спокойствия мысль. Вот только как тогда объяснить случай с Хромулей? Предположить, что ее укороченная, усохшая и искривленная нога была способна исцелиться сама собой… Нет, это было совершенно противно всякому здравому смыслу.
Хотя… Сам по себе дар Джото был противен здравому смыслу. И кто знает, как он действует, этот дар? Может, в одних случаях искажает реальность, а в других просто фиксирует ее, но с некоторым опережением, «заглядывая» в будущее? Такого рода рассуждения оставляли спасительную лазейку для растревоженной совести, и все же большую часть времени Джото понимал, что, скорее всего, это просто самообман.
13.
Прошло дня три, Джото трудился в бассейне. Точнее говоря, в этот день почти не трудился – неохота было, да и погода выдалась на редкость хорошая – а сидел у разбитого окна в стене-загородке и смотрел, как птицы клюют крошки хлеба, которые он бросал им на скат крыши, начинающейся прямо у основания окна. И тут впервые его пронзила мысль: а что, если попытаться сбежать? Не проводить же всю жизнь взаперти, точно заключенный?
Ах, это сладкое слово – свобода! Он глядел на расстилающееся позади приютского двора поле, высокие, прекрасные сосны за ним, стволы которых в солнечных лучах казались золотистыми, на свежую, пышную красоту расцветающего лета, и сердце томилось от мысли, что все это для него недостижимо, а достижимо лишь сидеть в четырех стенах и… убивать людей.
И тут заскрипел, поворачиваясь, ключ в замке; выпуская Джото «прогуляться», бугаи Принца всегда запирали за ним дверь. Джото даже вздрогнул от неожиданности. Это было необычно – то, что за ним уже пришли. Он провел тут совсем немного времени.
Еще необычнее оказалось зрелище направлявшихся в его сторону людей. Джото отряхнул с рук последние крошки и встал. К нему неспешной походкой приближались Принц и еще какой-то мужчина, чуть ни вдвое старше Принца, совершенно незнакомый Джото. Красивое лицо Принца хмурилось, глаза, как обычно, когда он бывал чем-то недоволен, потемнели. У мужчины было некрасивое – длинное, с большим носом и большим ртом - умное, серьезное лицо. Одет он был в хороший костюм из странно посверкивающей темной ткани.
Они остановились в нескольких шагах от Джото, внимательно разглядывая его.
- Это он? – спросил, наконец, незнакомец, с оттенком недоверия в голосе. – Сколько ему?
- По документам было одиннадцать, когда все началось. Значит, сейчас где-то двенадцать с половиной, - ответил Принц. – Это он, не сомневайтесь. Но помните, вы обещали…
Незнакомец вскинул руку, останавливая его.
- Я все помню. – Он подошел к Джото вплотную, внимательно вглядываясь в его лицо. Под этим пристальным и, казалось, проникающим в самую душу взглядом тот почувствовал себя крайне неуютно. Мужчина, тем не менее, вроде бы остался доволен осмотром. – Подумать только, такой малец и…
И тут до Джото внезапно дошло. Этот человек знает о его способностях и забирает его у Принца, то ли за крупное вознаграждение или серьезную услугу, то ли пригрозив чем-то.
Так оно и произошло.
В тот же день Джото переехал за город, в особняк своего нового хозяина, который никаких кличек не признавал – по крайней мере, по отношению к себе – и носил имя Конрад. Там, естественно, Джото делал то же самое, что и для Принца, а жил в гораздо более убогих условиях, и при первой же попытке высказать недовольство по этому поводу был жесточайшим образом избит, но так умело, что не пострадали никакие жизненно важные органы.
Джото провел у Конрада примерно два года и, оглядываясь назад, воспринимал их как худшие в своей подневольной жизни. За это время он убил семь человек.
А потом кое-что произошло.
У Конрада была любовница, дама со странным именем Тингль, лет тридцати, красивая и с виду покладистая, милая такая. Однако Джото иногда казалось - по тому, какое выражение появлялось на ее лице, когда она считала, что никто ее не видит - что ее воротит и от самого Конрада, и от необходимости ложиться с ним в постель, и вообще от всей здешней обстановки, а может, и от всей нынешней жизни. Конрад наверняка жадничал и с ней; он вообще был очень прижимистый и жадный, хотя поговаривали, что ворочал большими деньгами.
Так вот, эта самая дама в один прекрасный день взяла и выкрала Джото, да так ловко это проделала, что стражи Конрада ничего не заметили и, соответственно, не подняли никакого шума. На всякий случай она усыпила Джото с помощью какой-то вонючей тряпки, которую прижала к его лицу, так что он и пикнуть не успел. Очнулся он в какой-то совершенно незнакомой местности, в большом, запущенном доме на берегу моря.
Кроме него, там жили сварливая толстая кухарка и один-единственный сторож, приставленный охранять и дом, и Джото. Впрочем, с последним у него никаких особых хлопот не было, поскольку Тингль додумалась до того, до чего не додумался ни один его прежний «хозяин». Она посадила Джото на металлическую цепь, очень прочную, очень длинную, позволяющую ему ходить практически по всему дому и тоже запущенному, заросшему высоченной травой двору – но не более того. Цепь крепилась к металлическому кольцу на ноге с помощью замка, ключ от которого находился у сторожа. Цепь была довольно тонкая, но из-за длины таскать ее было нелегко. Джото неоднократно пытался разбить ее или открыть замок, по виду не такой уж сложный, но все тщетно.
Конечно, Тингль знала о его даре. Поначалу он все отрицал, даже прикинулся дурачком, не понимающем, о чем вообще она толкует. Однако тогда он еще не понял, с кем имеет дело. Тингль не стала морить его голодом или бить. Разговор происходил на кухне, около камина, в котором ярко пылали дрова, наполняя помещение теплом и заливая его трепещущим, золотистым светом. Они сидели, вроде бы вполне по-человечески беседуя. Он пил чай и ел чрезвычайно вкусные пирожки, на которые кухарка была большая мастерица, а Тингль пила вино и беспрерывно курила. Она вообще любила выпить, но никогда не напивалась допьяна, просто с каждой новой рюмкой делалась бледнее и, как казалось Джото… не то чтобы злее, но более стервозной, что ли? Более нервной и, что хуже всего, более непредсказуемой.
Вот и на этот раз она послушала, послушала его бормотание, а потом грациозно встала с большого кресла, где сидела, поджав ноги, не спеша подошла к камину, достала из него кочергу, молниеносно повернулась и прижала раскаленный конец кочерги к голой руке Джото чуть повыше локтя. Всего на мгновенье прижала, но боль была ужасающая. Он взвыл, в воздухе запахло паленым мясом.
Тингль бросила кочергу обратно, подняв сноп искр, вернулась на свое место, отхлебнула немного из стоящего рядом на столике бокала, посмотрела на согнувшегося вдвое, стонущего мальчика, дующего на покрасневшее, воспаленное пятно на руке, и сказала своим мягким голосом:
- Знаешь, рубец останется навсегда. Каждый раз, когда вздумаешь заартачиться, поглядывай на него и не забывай – на твоем теле еще много мест, где можно поставить клеймо. – Она закурила и выдохнула дым ему в лицо. – Ты меня понял?
Конечно, он понял.
Вообще-то Тингль появлялась в доме у моря лишь наездами, по счастью, довольно редко, и почти каждый раз требовала от Джото очередного рисунка. Первой ее жертвой стал Конрад, а в дальнейшем, что удивительно, это были исключительно женщины, числом три, и их Джото должен был не убить, а покалечить. Достаточно серьезно. Что он и сделал.
14.
А потом Тингль пропала. Прошел месяц, потом второй. Она не появлялась и, как понял Джото из разговоров кухарки и сторожа, не давала о себе знать. Они явно забеспокоились.
- Ох, чует мое сердце, госпожа попала в беду, - говорила кухарка как-то за ужином. – Она такая наивная, такая доверчивая, а времена нынче…
Она махнула рукой.
Наивная? Доверчивая? Нет, Джото так не думал. Хотя… кто ее знает? Может, в каком-то смысле… с кем-то…
Факт тот, что она не появилась и на третий месяц, когда у кухарки начали подходить к концу деньги и продукты. Теперь и она, и сторож были уверены, что с Тингль случилась беда. И теперь их больше волновало, что же будет дальше с ними. Что им делать? На что жить? Они перевернули вверх дном ее комнаты, обнаружили много приличной, даже роскошной одежды, кое-какие драгоценности, безделушки и решили, что начнут понемногу распродавать все это на рынке в ближайшем городке.
На Джото они не обращали внимания, хорошо хоть, продолжали кормить. И он подумал - чем черт не шутит? Может, они возьмут и отпустят его? Зачем им лишний рот? Однако когда он заикнулся об этом сторожу, тот покачал головой и ответил:
- Нет, госпожа говорила, что если с ней что-нибудь случится, за тобой приедет… один человек.
У Джото упало сердце.
- К-к-какой человек?
От неожиданности он начал запинаться.
Сторож посмотрел на него с тем выражением опасения, презрительности и хитрости, которое часто появлялось на его лице в разговоре с мальчиком.
- Этого я тебе не скажу. Сам увидишь, когда приедет.
- А если не приедет? Если с ним тоже что-нибудь случилось?
- Тогда мы с Фармой продадим тебя на невольничьем рынке и будем целый год припеваючи жить на эти денежки. – Сторож ухмыльнулся, довольный, что напугал Джото, но потом махнул рукой. – Приедет он. Это такой человек… Такой… - Он почтительно закатил глаза. – Весь мир развалится, а он уцелеет, вот какой это человек. – Он снова посмотрел на мальчика, на этот раз с откровенной злостью. – И если он приедет сюда и тебя не обнаружит, то нам с Фармой крышка, понял? Так что отвали! И больше не суйся со своими просьбами! Не знаю, правда, зачем ты ему сдался, этакий засранец. Какой вообще от тебя прок? – Он презрительно сплюнул, встал и пошел к дому, бормоча себе под нос. – Я так думаю, малец «порченый», а от них, известное дело, можно чего угодно ожидать. Неспроста же госпожа велела ни под каким видом не давать ему карандаш и бумагу. Скорее бы уж…Лишний рот нам и впрямь ни к чему…
13.
И «этот человек» действительно вскоре приехал. Он был настолько похож на Тингль, что в первый момент Джото показалось, будто это она сама, просто… переодетая мужчиной, что ли? Тоже невысокого росточка, тоже хрупкого сложения, с теми же изящными чертами лица, но… с уже заметно морщинистой кожей и копной густых, совершенно седых волос. И, конечно, у него было лицо мужчины.
«Наверно, ее отец», - понял Джото.
Вскоре состоялся ужин, на который был приглашен и он – чего прежде никогда не бывало. Кухарка, сторож и двое мужчин, сопровождавших незнакомца, тоже принимали в трапезе участие. Все пили вино, и Джото тоже налили. Когда все уселись за стол, мужчина с серебряными волосами встал, держа в руке бокал, и сказал, негромко и печально:
- Нет больше моей девочки. Выпьем за упокой души ее. Она была умная, талантливая, но и неуравновешенная, импульсивная. Я много раз говорил ей, что нельзя принимать решения впопыхах, нельзя руководствоваться одними эмоциями, но… Однако какой бы они ни была, такого наказания она не заслуживала. И тот негодяй, который убил ее, поплатится за это. Клянусь, что не буду знать ни дня покоя, пока не найду его, а потом накажу так, что мало не покажется! – Он помолчал. – Да упокоится моя девочка с миром.
В самом начале его небольшой речи кухарка ахнула, тяжело задышала, а потом расплакалась. Отец Тингль залпом выпил вино, сел и с мрачным видом приступил к еде. Остальные последовали его примеру.
Самое интересное для Джото произошло после ужина. Он наелся от души, запихнул в себя столько, сколько смог, даже немного посоловел от еды и вина, и тут Райт – так назвался отец Тингль, добавив, что обращение «господин» предназначено только для слуг, а в общении с другими он предпочитает, чтобы его называли просто по фамилии - сказал Джото:
- Пойдем в гостиную, я хочу с тобой поговорить. А Фарма, – он бросил взгляд на кухарку, – принесет туда… ну, мне-то кофе, а ты что хочешь? Чай? Компот? Или, может, тоже кофе?
Джото растерянно молчал, до такой степени просто человеческое обращение было ему в новинку. Райт, судя по его чуть кривой улыбке, понял это.
- Ну же, не стесняйся, - по-прежнему мягко подбодрил он мальчика. – Говори, что предпочитаешь?
- Компот… - наконец, хрипло выдавил из себя Джото.
В гостиной они уселись за низким столиком, на который кухарка поставила чашку кофе, сахарницу и большой стакан компота. Джото ничего не мог с собой поделать - то и дело с опаской поглядывал на огонь в камине. По счастью, они сидели от него далеко.
- Скажу сразу, чтобы ты не питал никаких иллюзий, - заговорил Райт, ложечкой размешивая сахар в кофе. – Мне известно о твоем даре и о том, как его использовали, в том числе и Тингль. Поверь, я очень хорошо понимаю, насколько это для тебя тяжело…
От этого неожиданного признания и от мягкого, теплого голоса Райта у Джото все задрожало внутри, а к глазам, впервые за много лет, подступили слезы.
- Расскажи мне о себе, - попросил Райт. – Как все началось, в смысле, как ты понял, что… можешь кое-что. Ну, и вообще, как ты жил-поживал.
И, удивительное дело, Джото рассказал. Практически обо всем. Столько лет все рассматривали его исключительно как орудие, и никто, ни разу не поинтересовался ничем, касающимся его лично. К тому же, в ушах еще звучали слова Райта: «Поверь, я очень хорошо понимаю, насколько это для тебя тяжело…» Неужели действительно понимает?
В общем, Джото рассказывал, смаргивая слезы, а Райт внимательно, сочувственно слушал, попивая кофе. Когда мальчик закончил, воцарилось молчание, только Райт сказал:
- Пей свой компот.
У Джото пересохло горло, и он с удовольствием осушил полстакана.
- Да, я действительно понимаю, как тебе тяжело использовать свой удивительный дар во зло, - заговорил Райт. – Но пойми – так сейчас устроена жизнь. Если у тебя есть что-то – деньги там, имущество, ценные документы и прочее в том же духе – ты должен это защищать всеми имеющимися средствами, когтями и зубами, рогами и копытами. А иначе отнимут, а тебя втопчут в грязь. Или, даже более вероятно, убьют. А если у тебя нет ничего, и ты не умеешь раздобыть и удержать что-то, дающее тебе возможность прилично существовать, то ты уже ничто, уже грязь под ногами тех, кто может. Ну, подумай сам, какая жизнь ждала бы тебя, не обладай ты этим своим даром? Кому ты был бы нужен? Рано или поздно тебя зарезали бы во время очередного ночного похода «за добычей», а нет, так вожак продал бы тебя на невольничий рынок. Знаешь, что происходит с теми, кого там покупают? Их или сразу убивают – если, скажем, кому-то требуются молодые, относительно здоровые органы. Или заставляют работать с раннего утра до поздней ночи, а кормят впроголодь. Мало кто выдерживает такую жизнь дольше нескольких лет. Или… заставляют делать вещи даже похуже, о которых тебе и знать не стоит.
Райт постучал ложечкой по чашке. Мгновенно появилась кухарка, он кивнул на свою пустую чашку, она унесла ее и вскоре вернулась с новой.
- Ты посмотри на свой дар вот с какой точки зрения: он позволяет тебе вести очень даже неплохую жизнь, - продолжал Райт, когда она вышла. -Такую, какой ты в отсутствие него ни за что не имел бы. Не скрою, у меня ты будешь делать то же самое. Да ладно, ладно, а ты что, рассчитывал на что-то другое? – добавил он, увидев, что Джото повесил голову. - Не глупи. Но я могу обещать тебе две вещи. Первое. Ты будешь жить в очень хороших условиях. По-настоящему хороших. У меня большой сад, где ты сможешь гулять. И, конечно, никаких этих глупостей. - Он кивнул на металлическое кольцо на ноге Джото и свисающую с него цепь. – Все удобства. Книги, если пожелаешь. Кстати, ты любишь читать? – Джото кивнул; он и здесь, в доме Тингль, прочел все, что сумел найти. – Я почему-то так и думал.
Райт допил свой кофе и опять помолчал.
- Но второе даже важнее первого. Я не из тех, кто убивает своих врагов – а их у меня немало, как у всякого, кто имеет и умеет – направо и налево. Не стану делать этого и теперь, даже заполучив такое грозное, тайное оружие, как ты. Я наношу удары точечно, выверено, только тогда, когда никакого другого выхода нет, и только если могу обеспечить полное отсутствие видимой связи между собой и жертвой. Сделать так, чтобы на меня не пало и тени подозрения, не говоря уж о каких-то там доказательствах.
Джото почувствовал, как рука Райта взъерошила волосы на его по-прежнему склоненной голове. И снова к глазам подступили слезы.
- Ну же, не расстраивайся. Со мной ты принесешь в мир гораздо меньше зла, чем с кем-нибудь другим. Обещаю: я буду прибегать к твоей помощи очень редко. Как я уже сказал – только тогда, когда не будет никакого другого выхода. И еще – те, кого я убиваю, как правило, законченные подонки, поверь мне. Мир без них станет даже чуть чище. Может, эта мысль тебя хоть немного утешит. С порядочными… ну, относительно порядочными людьми, других теперь нет… я, как правило, нахожу способ договориться, даже если наши интересы противоречат друг другу.
14.
И Райт, в общем, сдержал свое обещание. За шесть прожитых у него лет Джото убил всего пятерых, в среднем меньше, чем по одному за год. И все же каждое убийство тяжким грузом ложилось на душу, заставляя испытывать все более сильное отвращение к себе. Обычно после очередного смертоносного рисунка он на месяц-два впадал в почти беспросветное отчаяние, плохо ел, еще хуже спал, просыпаясь с сильно бьющимся сердцем посреди жуткого, леденящего кровь кошмара. Терял всякий интерес к жизни. В общем, был не в себе.
Вдобавок, жизнь в клетке, пусть и золоченой, тяготила его, временами очень тяготила. И все же в светлые моменты он понимал, что Райт сказал правду: он был далеко не самым худшим варианта «хозяина» - если исходить из того, что Джото с его талантом непременно кто-то попытался бы прибрать к рукам. Однако в глубине души Джото лелеял надежду, что когда-нибудь вырвется на свободу, туда, где никто не знает о его проклятом даре, и будет вести самую обычную, простую жизнь. Много ему не надо; неужели он и на кусок хлеба не заработает?
К тому же, имея массу свободного времени, он его даром не терял. Овладел, на довольно приличном уровне, несколькими языками. Изучил устройство автомобиля, настолько досконально, насколько это возможно по чертежам и описаниям. Готовить научился. Ну, и еще приобрел кое-какие умения, даже точно не зная, сможет использовать их в реальной жизни или нет, просто на всякий случай. Окреп физически и не просто естественным образом, поскольку взрослел, а прикладывая к этому сознательные усилия. Бегал, плавал, отжимался, поднимал тяжелые камни. Сейчас, уже взрослым человеком, он по-прежнему был невысок, худощав, но мускулы имел… ну, пусть не стальные, но весьма мощные, о чем, глядя на него, трудно было догадаться.
И вдруг в одночасье даже это относительное благополучие пошло прахом.
Райт, наконец, нашел убийцу своей дочери, но способ, которым он придумал отомстить ему, совершенно выходил за всякие рамки, по мнению Джото. Этот человек отнял у Райта единственную дочь; ну, и Райт решил сделать то же самое.
С того дня, когда он узнал имя главного врага своей жизни, характерные для него спокойствие и рассудительность, казалось, оставили его. Глаза лихорадочно блестели, обычно бледные щеки окрасил румянец, он много пил, говорил громко и бессвязно. Все это наводило на мысль, что, возможно, Тингль унаследовала свою импульсивность именно от него, хотя в обычных обстоятельствах он ее умело подавлял. Держал в узде.
Но тут его понесло.
Иначе он понял бы, не мог не понять, насколько это несправедливо – лишить жизни ни в чем неповинную десятилетнюю девочку только ради того, чтобы нанести удар ее отцу.
Джото сразу проникся отчетливым ощущением, что этого он делать не будет. Не будет и все, пропади оно все пропадом! Отговорить Райта он не пытался – тот просто упивался своей идеей, с нездоровым садизмом описывая страдания, которые предстоит пережить отцу девочки, и придумывая все более изощренные, мучительные способы ее убийства.
Джото слушал все это, а сам думал об одном. Нужно найти способ сбежать. Сейчас или никогда.
И как будто сама судьба шла ему навстречу, такая возможность подвернулась. А может, он впервые по-настоящему внимательно следил за тем, не появится ли хотя бы крохотная лазейка в той, на первый взгляд, непробиваемой стене, которую выстроил вокруг него Райт. При этом он согласился изобразить на бумаге все, на чем, в конце концов, тот остановился, ни словом, ни выражением лица не дав понять своих истинных чувств. Он и сам не ожидал от себя таких актерских способностей. Просто, наверно, слишком многое было поставлено на карту.
Как обычно, Джото сказал, что ему требуется несколько дней для создания «нужного настроения» - к этой уловке он прибегал постоянно, хотя на самом деле давно научился вызывать это самое «настроение» тогда, когда пожелает. Раньше он делал это, просто чтобы оттянуть тяжелый для себя момент, но теперь… Теперь он думал, думал, думал. Наблюдал, наблюдал, наблюдал.
И, наконец, дождался.
Ничего особенного. Просто один охранник заболел, сам Райт был пьян в стельку, а двое других охранников в доме оказались из числа тех немногих, кто относился к Джото… скажем так, не худшим образом. Вдобавок они подумали – почему бы и им не пропустить стаканчик, раз хозяин спит беспробудным сном? Джото, который крутился поблизости, изображая рубаху-парня, попросил и его принять в компанию, обещая в качестве своего вклада принести из личного бара Райта бутылку отличного виски, лишь чуть-чуть початую. Охранники знали, что он вхож в хозяйские апартаменты, и, конечно, согласились, уверенные, что Райт не в том состоянии, чтобы считать бутылки, но если даже и заметит пропажу, то решит, что выпил виски сам.
Джото принес вожделенную бутылку – по дороге высыпав в нее заранее растолченные сонные таблетки, которые доставал для него Райт, когда Джото мучили кошмары. Конечно, Райт выдавал ему лекарство понемногу, опасаясь, как бы тот, в минуту особо тяжкой депрессии, не наглотался их, вздумав покончить с собой. Однако Джото предусмотрительно экономил таблетки – опять же на всякий случай – и потихоньку накопил достаточно.
Охранники выпили изрядно этой «гремучей смеси» и быстро отключились. Джото снял ключи с пояса одного из них, подхватил сумку, в которую заранее сложил все сколько-нибудь ценное, добытое… разными способами, хотя среди них был и такой невинный, как подарки его благодетеля. И ушел через самую дальнюю калитку.
Ему повезло еще и в том (если здесь уместно это слово), что с невероятным трудом раздобытого Райтом служебного пса не так давно отравили. Дело в том, что в самом начале этой вселенской заварухи собак - по крайней мере, бегавших на воле, а таких было немало, когда их хозяева потеряли дорогу домой - переловили и съели. Конечно, у кого-то они сохранились, но их, по большей части, держали взаперти, понимая, какой это ходовой «товар», и выводили гулять глубокой ночью. А никаких собачьих питомников пока не появилось. Или, может, их было очень мало.
Поэтому найти хорошего сторожевого пса было очень трудно. А их пес – крупная, почти черная овчарка по имени Варг – был что надо: умный, со своими умеренно доброжелательный, с чужими просто зверь. И нюхом обладал потрясающим. Ну, и кому-то, видать, его присутствие сильно не нравилось. Или просто хотели насолить Райту.
Если бы Варг был жив, то он, конечно, быстро выследил бы беглеца. Но даже и в отсутствие пса, Джото понимал, что ему следует очень, очень поторопиться. Дело в том, что, кроме охранников в доме, еще, по меньшей мере, четверо караульных сидели в сторожевой будке у ворот, а по всему периметру поместья была установлена сигнализация. Не такая, конечно, какие Джото видел в старых кино – со всякими там камерами слежения, передающими изображения на компьютеры в дежурном помещении, и прочими выкрутасами. Но вполне дееспособная; если кто-то перелез бы через высокий забор или сумел бы открыть калитку, у караульных сразу громко завыл бы сигнал тревоги. Что и произошло.
Джото слышал его даже тогда, когда стрелой летел по улицам. Он нарочно выбрал самую дальнюю калитку, чтобы иметь побольше времени в запасе. Караульные, конечно, моментально кинулись проверять источник сигнала, обнаружили незапертую калитку… В общем, завертелась карусель. Караульные знали, что им придется очень, очень плохо, если они не найдут сбежавшего узника, которым хозяин так дорожил.
И спустя какое-то время Джото чуть ни столкнулся нос к носу с одной из вызванных караульными машин подкрепления, медленно разъезжающими по городу. Тогда-то он и свернул в этот зеленый массив, издалека производивший впечатление парка, а на деле оказавшийся заброшенным кладбищем.
15.
Чувство отчаяния и безнадежности все сильнее овладевало им. Настолько, что будь у него сейчас карандаш и бумага – их от него прятали особенно тщательно – он, наверно, просто нарисовал бы собственную смерть. Потому что все в нем противилось возвращению обратно. Он чувствовал, понимал, что это просто невозможно. Лучше умереть. В том, что его найдут, он не сомневался; в особенности, если он покинет кладбище. Но и здесь тоже. Кто-то наверняка видел его во время сумасшедшего бега по улицам – хотя бы тот старик, которого он в спешке чуть ни сбил с ног перед самым входом на кладбище. И те, кто ищут его, показывают всем фотографию. Так что…
Внезапно взгляд Джото, слепо устремленный вниз, заметил сквозь дыру в крыше склепа какое-то движение внизу. Из-под покрытой пылью каменный плиты показалось что-то белое, стало больше… Да это же пес! Среднего размера, хвост колечком, кривоватые лапы, треугольная морда – типичный дворняга; правда, редкого, снежно-белого цвета, без единого пятнышка. Оказавшись целиком снаружи, пес отряхнулся, как после купанья, взглянул направо, взглянул налево, потрусил к выходу из склепа, потом по кладбищу и вскоре затерялся в отдалении.
Джото, однако, занимало вот что: раз пес прятался под плитой, значит, там есть что-то вроде ямы, где он мог укрыться. Может, земля со временем просела, и образовалось достаточно большое углубление. А может, гроб и тело в нем давно сгнили - кто знает, сколько десятилетий или даже столетий назад сделано было захоронение? В этом случае, яма внизу еще больше, а тот факт, что дно ее может быть устлано костями, Джото беспокоил меньше всего.
Ну, по крайней мере, надо проверить.
Внимательно оглядевшись и не обнаружив никакой видимой опасности, он проворно спустился с дуба, прошмыгнул в склеп, обогнул плиту и лег на землю с той стороны, откуда вылез пес. Да, там определенно был залитый тьмой лаз. Джото, не раздумывая, полез в него. Он оказался нешироким, неглубоким, но зато довольно длинным. И совсем не походил на просевшую могилу. Более того, судя по запаху или еще чему-то, что Джото затруднился бы облечь в слова, впереди угадывалось, ощущалось еще большее пространство.
В какой-то момент – ноги Джото уже полностью скрылись в яме – стало совсем темно, и он достал из рюкзака крошечный электрический фонарик, один из подарков Райта, вещь по нынешним временам редкую и дорогую. И включил его. Слабенький луч осветил продолжение лаза, а за ним… Джото пополз вперед и спустя примерно полметра обнаружил, что лаз обрывается и не просто бездонной ямой, а уходящими вниз ступеньками.
На мгновенье он замер – потрясенный, недоумевающий. Однако раздумывать было некогда. Похоже, судьба делала ему еще один подарок, и он будет дураком, если не воспользуется им как можно быстрее. А разобраться в том, что да почему, можно будет позже.
Ступеньки оказались каменными, старыми. Идти по ним можно было в полный рост. Джото начал быстро спускаться, светя себе фонариком. Окончилась лестница - как ему показалось, спустя вечность - в большом туннеле, один конец которого представлял собой тупик с этой самой лестницей, а другой… Другой было не разглядеть, поскольку где-то в отдалении он сворачивал.
Не раздумывая, Джото сначала быстро пошел, а потом побежал по туннелю.
ГЛАВА ВТОРАЯ
КРАСАВИЦА И ЧУДОВИЩЕ
1.
Он бежал, бежал и бежал. Казалось, этому не будет конца. Туннель то расширялся, то сужался, но, в целом, по нему всегда можно было продвигаться, не пригибаясь. Он без конца сворачивал, иногда имел легкий уклон вниз, иногда вверх. В некоторых (немногих) местах стены светились; такое впечатление, что их покрывала какая-то особая плесень.
Сначала Джото бежал без остановки, но в какой-то момент почувствовал, что еще миг, и легкие у него взорвутся. Он остановился, присел у стены и некоторое время просто восстанавливал дыхание. Потом прислушался, очень внимательно – нет ли позади признаков погони. Но все было тихо. Очевидно, никто не видел, как он проскользнул под могильную плиту, а догадаться, что под ней имеется лаз, без подсказки (хотя бы в виде того белого пса, как это было с ним) совершенно невозможно.
«Интересно, что за ход такой? Надо думать, он куда-то ведет?»
Эти мысли мелькнули и ушли, не особенно встревожив Джото. Поскольку единственное, что его по-настоящему волновало сейчас, это не попасть в руки своих преследователей и не быть вынужденным делать то, чему противилась вся его душа. Да и вообще… с него хватит. Даже если он сдохнет в этом подземном ходе от голода, то, по крайней мере, никого больше не убьет. Никогда.
Хотя… почему обязательно сдохнет?
Логически рассуждая, всякий ход куда-нибудь да ведет, иначе зачем было его рыть? Но даже если этот ход представляет собой исключение… или по какой-то причине заблокирован на другом конце… А-а, к чему гадать?
ЧТО БЫ НИ ЖДАЛО ВПЕРЕДИ, ВСЕ РАВНО ЭТО ЛУЧШЕ ТОГО, ЧТО ОСТАЛОСЬ ПОЗАДИ.
И вообще, нечего рассиживаться. «Вперед и быстро!» - вопило все его существо. Чем дальше от преследователей, тем лучше, неважно, знают они, где он или нет. Он встал и снова сначала быстро пошел, а потом побежал, хотя и не в том диком темпе, как вначале. И спустя некоторое время увидел впереди свет.
Ход заметно расширился и больше не петлял из стороны в сторону. Джото приближался к источнику света, который становился все ярче, оставаясь, в то же время, каким-то… тускловатым, не таким, как если бы этот конец хода снова выходил на поверхность, на солнце. Или, может, снаружи уже наступал вечер?
Когда Джото убежал, было начало шестого. Ему бы, конечно, хотелось, чтобы это произошло в полной темноте, но в этом смысле от него мало что зависело. Он мог сделать это, лишь напоив охранников, а они осмелились позволить себе небольшое развлечение, лишь когда хозяин полностью отключился. По городу он бежал с полчаса, на дубе просидел часа три, значит…
Тьфу, у него же есть часы! Да, было начало одиннадцатого. Но сейчас, в разгаре лета, в это время еще только начинает темнеть. И все же оттенок света впереди был не похож на естественный.
Джото ускорил шаг и вскоре отчетливо разглядел края выхода… куда?
Это оказалась просто невероятно огромная и, безусловно, подземная пещера. Освещалась она множеством плавающих под потолком сверкающих шаров, чуть-чуть различающихся по оттенку: голубоватые, желтоватые, розоватые, серебристые… Каждый был похож на шаровую молнию, которую Джото как-то довелось видеть во время грозы, и казался примерно такого же размера. Но на самом деле они, конечно, были гораздо больше, так высоко уходил потолок гигантской пещеры.
Однако Джото лишь мельком бросил на них взгляд; его больше интересовала сама пещера. Посреди нее виднелась довольно обширная водная гладь – не то река, не то протяженное подземное озеро. Тот берег, на котором находился Джото, был, в основном, песчаный и практически пустой. Другой же просматривался плохо, поскольку над рекой (пусть пока это будет река, решил Джото, потом разберемся) стоял туман, у берега редкий, почти незаметный, а дальше сгущающийся все сильнее.
Этот туман – да и сама река, как он заметил, медленно приближаясь к ней – выглядел довольно странно. Белесый пар пронизывали золотистые искры, и сам он был неспокоен: вихрился, клубился, то сгущаясь, то разрежаясь. Временами в нем мелькали тени, иногда бесформенные, иногда напоминающие… разные вещи: людей, огромные лица с темными провалами глаз, устрашающие морды, крылатые создания. Все они мгновенно возникали и так же мгновенно исчезали, или перетекая друг в друга, или просто рассасываясь.
Нет, решил Джото, это, скорее всего, просто игра света и тени, результат того, что туман клубится… пока непонятно, почему. Но вот золотые искры…
В реке их оказалось еще больше, они пронизывали всю ее толщу, до самой темно-аквамариновой, почти черной глубины. Сама вода тоже выглядела необычно: она была ярко-голубого, почти синего цвета и казалась… не то чтобы маслянистой, но заметно густой; во всяком случае, гуще обычной.
Джото остановился на краю реки. Вода мягко плескалась о берег и выглядела так притягательно! Он внезапно ощутил, что сильно вспотел от быстрого бега, что все тело разгорячено. И вот она, вода, у самых ног. Подумаешь, странная на вид. Разве все это не странно само по себе – и ход, и подземная пещера? Однако пока от этих странностей ему никакого вреда не было. И потом, он что, забыл? Чем дальше от возможных преследователей, тем лучше.
Он быстро оглянулся, пронзенный внезапным страхом, и нашел взглядом темное пятно выхода в желтовато-коричневой стене пещеры, почти опасаясь увидеть, как оттуда появляется один из головорезов Райта…
Но нет, никого. Он быстро разделся до трусов – казалось, что так будет легче плыть сквозь густую воду – и вошел в нее. Когда ноги погрузились до колен, их начало покалывать, чем дальше, тем сильнее. Не больно, но как-то… щекотно, что ли? И еще казалось, что это покалывание не поверхностное, что оно проникает вглубь тела.
И да, вода оказалась густой. Не как кисель, конечно, а как… ну, сироп, что ли. Даже идти в ней было трудно. А плыть? Может, плыть будет легче? И, войдя по пояс, Джото поплыл.
Нет, плыть в этой странной воде тоже было нелегко. И не столько из-за ее вязкости, сколько из-за этого странного покалывания, которое становилось все сильнее. Временами тело даже как будто прошибало электричеством – хорошо хоть, что это длилось считанные мгновенья. И еще, непонятно почему, Джото корежило и ломало. В общем, плыть было очень, очень тяжело, ничего подобного он не ожидал, но все равно, конечно, плыл – не поворачивать же назад?
«Или доплыву, или утону, на том все и кончится».
Когда туман впереди начал рассеиваться, и сквозь него стал проглядывать противоположный берег, Джото так сильно устал, что уже еле-еле шевелил конечностями. И ничего практически не видел, да и не старался разглядеть. Временами в глазах темнело; пару раз он даже ненадолго отключился и, очнувшись, понял, что погрузился, по счастью, совсем неглубоко, на метр, может быть, или чуть меньше.
А когда желанный берег был уже совсем недалеко, произошло нечто и вовсе непонятное. Послышался оглушительный свист, и прямо на Джото начали надвигаться яркие желтые фары, как будто… как будто по песку навстречу ему мчался… паровоз? Откуда здесь мог взяться паровоз? Впрочем, паровоз, не паровоз, сейчас Джото было все равно. Вскоре он почувствовал под ногами дно, из последних сил сделал несколько шагов и рухнул на песок.
Последнее, что ему запомнилось, это как от свиста заложило уши, а огромные, ярко-желтые фары, всего в нескольких шагах впереди, продолжали приближаться к нему. И потом все затопила тьма.
2.
Трудно сказать, сколько времени он провел в бессознательном состоянии; в этой огромной пещере день ничем не отличался от ночи. Просто наступил момент, когда он снова ощутил себя, почувствовал, что лежит на песке, повернув голову на бок, а ноги примерно до колен все еще в воде, которая мягко покачивает их.
Однако больше всего его удивило то, что, едва сознание вернулось, в голове отчетливо прозвучало имя: Поль. Он сразу понял, что это его собственное, настоящее имя, забытое после того, как на всех напало это болезненное беспамятство, а теперь почему-то вспомнившееся.
Прошлое возвращалось, огромной, сверкающей волной накатывая на него.
Поль Скворцов. Точнее, Полем его называли за пределами дома - в школе, среди приятелей и знакомых, а в семье Пашей или Павликом. Это как-то было связано с тем, что когда он еще был совсем маленьким, их семья переехала из одной далекой страны в другую, где он и вырос. Поль, естественно, для него звучало привычнее.
А Джото… Джото… Ну, конечно, так звали его пса, большого такого, кудрявого, рыжеватого, с черными подпалинами… что это была за порода? Ага, какой-то там терьер, точно! Пес был шустрый, на редкость дружелюбный, умный, и родители никуда не боялись отпускать с ним мальчика.
Родители? Из тьмы забвения медленно выплывали их лица… Он вспомнил, вспомнил все!
Некоторое время он продолжал неподвижно лежать, потрясенный этим открытием, перебирая в памяти воспоминания. Они были всякие, и дурные, и хорошие, но, главное, они были! И пусть прошло столько лет (кстати, не так уж и много, если по большому счету), может, родители еще живы? И теперь, когда он все вспомнил, может, удастся найти их? И тут его словно окатило другой волной, на этот раз холодной, даже мурашки по коже побежали. Как это найти? Чтобы найти, надо вернуться, а там…
Но все равно, это ощущалось замечательно – что память вернулась. И кто знает? Может, когда-нибудь он, все же, вернется, и найдет их, и они окажутся живы, хотя бы мама, с отцом почему-то было связано гораздо меньше воспоминаний. По крайней мере, теперь у него появилась надежда.
А пока…
Он открыл глаза… и тут же в ужасе отпрянул. Буквально в нескольких сантиметрах от его лица на землю опиралась огромная (так ему показалось) то ли лапа, то ли, скорее, рука, судя по длинным пальцам, но с ужасными, желтоватыми, частично обломанными когтями и заросшая густой черной шерстью. Обезьяна? Он вскочил и попятился назад, в воду, в страхе разглядывая чудовище и надеясь, что оно боится воды и не полезет туда за ним.
Нет, это была не обезьяна. Пропорции тела совершенно другие – туловище напоминало перевернутую грушу, с большим, толстым животом и почти без плеч, как будто длиннющие лапы (нет, все-таки, руки) росли чуть ли ни от самой шеи. Ноги короткие, толстые, с большими подошвами. И голова… какая-то совсем ни на кого непохожая голова, как и тело, сплошь заросшая густыми черными волосами, даже ни носа, ни рта не разглядеть, только огромные, совершенно круглые, золотисто-желтые глаза и свисающие непропеченными блинами, тоже несоразмерно большие уши.
В целом страшилище не назовешь огромным – оно было чуть повыше Джото… нет, Поля, одернул он себя, надо привыкать новому старому имени… и…
Нет, это уж совсем ни в какие ворота не лезло – массивное тело обтягивала ярко-алая футболка с изображением орла на груди, отчего в целом страшилище выглядело совершенно нелепым и каким-то… нестрашным.
Хотя кто его знает? Вон руки какие мощные, так и бугрятся мускулами, даже сквозь волосы видно.
Как моментально выяснилось, удивительное создание совсем не боялось воды и, прыгнув в реку вслед за Дж… Полем, принялось энергично загребать воду лапой и брызгаться в него. Поль попятился, но чудовище наступало, поливая его водой, а потом вдруг заорало пронзительным, визгливым голосом:
- Убирайс-с-ся, откуда пришел! Я тут сторож-ж-ж-у, и я тебя ни за что не пропущ-щ-щу! А будешь лез-з-зть – убью, голову оторву – хряс-с-с-сть! – и нету! Вот, полюбуйс-с-ся!
Тут оно распахнуло пасть, такую огромную, что вполне и впрямь могло просто откусить Полю голову, с огромными, желтыми, кривыми зубами и толстым, длинным, красным языком. И дико зарычало.
У Поля голова пошла кругом. Говорящее страшилище… или зверь… в нелепой алой футболке! С гигантской красной пастью… но все равно почему-то нестрашное.
Но даже если и страшное, то, что ждало Поля на земле, казалось еще хуже, и «убираться, откуда пришел», он никак не собирался. Если что – побежит вдоль кромки воды, или чуть-чуть отплывет от берега. Вон какие у страшилища ноги короткие, вряд ли оно так уж быстро бегает. Хотя… может, прыгает? Неважно. Тут, по крайней мере, есть варианты. А пока…
А пока Поль наклонился, зачерпнул ладонью воды и тоже брызнул в своего противника. Тот в ответ захлопнул пасть и удвоил усилия. Поль не отставал. Так они и брызгались друг в друга, точно двое расшалившихся ребятишек, пока страшилище внезапно не рухнуло в воду, уселось на свою мощную задницу и, отдуваясь, сказало, по-прежнему визгливо, но не так громко:
- Ладно, ладно, уймис-с-с-сь! Вон, посмотри туда!
Оно ткнуло лапой в направлении берега, на котором они находились, и куда-то за спину Полю. Тот, тоже тяжело дыша, обернулся и сначала не заметил ничего особенного. Берег как берег, разве что камней здесь было побольше, и немаленьких - некоторые по колено ему, а некоторые даже выше, настоящие валуны. Около них и у самого края пещеры росли кусты, и еще почти вокруг всех камней и просто на песке совершенно неподвижно, как статуэтки, сидели ящерки, сотни, тысячи их, и все они таращились на Поля. Он с недоуменным видом повернулся обратно.
- Да нет, вон туда! – продолжало страшилище, одной рукой поливая себя водой, будто ему жарко. – Вон полос-с-ска, видиш-ш-ш-шь?
Поль снова обернулся и… Да, теперь увидел. Примерно на расстоянии метров двадцати от него от стены пещеры до воды берег пересекала черта или «полоска», как выразилось страшилище, выложенная более-менее одинаковыми камнями, небольшими, с кулак величиной, и очень светлого оттенка, почти белыми. Черта была не совсем прямая, но заметно выделялась на фоне песка.
- И что? – спросил Поль.
- А то, что пока ты на этой с-с-с-тороне, ты ж-ж-ж-ивой, но только попробуй перейти, - страшилище погрозило Полю волосатым пальцем, - и всс-с-се, ты покойник, понял?
Поль пожал плечами.
- Понял. Не пойду я туда, мне и здесь хорошо.
- Не пойдешь? – недоверчиво переспросило страшилище.
- Не пойду, не беспокойся.
Волосатое создание еще несколько мгновений сверлило его взглядом своих удивительных золотистых глаз, а потом, кряхтя, полезло на берег, уселось там на расстеленное одеяло и сделала Полю приглашающий жест рукой.
3.
- Ну, тогда выходи. Ты ес-с-с-сть хочешь?
И только сейчас, когда первоначальное удивление и страх отпустили Поля, он понял, до какой степени голоден. Он взглянул на свои часы – кроме трусов, это было единственное, что он не снял, когда поплыл через реку. Они показывали двадцать минут девятого, но чего? Утра? Вечера? И какого утра? Какого вечера? Неважно. А важно то, что он жив, и враги, похоже, не преследуют его. Враги, которые казались гораздо страшнее этого странного создания.
Что же касается голода… Ощущение было такое, словно живот прилип к позвоночнику.
Он тоже выбрался на берег и энергично закивал головой.
- Очень хочу.
- Только учти, я мясс-с-са теперь не ем, воротит меня от него.
- А что ты ешь?
Страшилище поднялось и, переваливаясь с одной толстой подошвы на другую, затопало к стене пещеры, поманив за собой Поля. Идя за ним, Поль заметил, что из-под футболки выглядывают края жирных ляжек и свешивается мясистый длинный хвост, тоже, естественно, заросший черными волосами. Когда они подошли ближе к каменной стене, в ней обнаружился довольно узкий и потому издалека незаметный вход в глубокую и просторную, хотя и невысокую нишу.
На песчаном полу был расстелен когда-то роскошный, а сейчас местами «лысый» ковер. На нем лежала груда одеял («Можешь взять, какое хочешь», - милостиво разрешило страшилище) и пара футболок разного цвета, вроде той, которую носило волосатое создание («А эти не трогай, ни-ни», - приказало оно, кивнув на футболки).У стены стояли большие плетеные корзины – с орехами, яблоками, бананами, еще какими-то неведомыми плодами… в общем, все в таком духе. Поль сразу же ринулся к корзине с бананами, схватил один, быстро очистил и принялся с удовольствием жевать.
- Куда шкурку девать? – спросил он.
- Брос-с-с-сь на песок, туда, наружу. Тут есть кому подбирать, а в пещеру им заходить не велено.
Поль так и сделал; мгновенно к шкурке подбежали несколько ящериц и уволокли ее куда-то.
Он с интересом оглядывался, жуя банан. В одном углу заметил удивительно красивый сосуд, пузатый, но с высоким горлышком, и, что интересно, золотой, по крайней мере, с виду. Из тех, какие изображали на древних картинах. Поль подошел поближе. Да, очень похоже на золото, да еще и украшенное искусной резьбой. Рядом валялись… нет, не чашки – чаши, поскольку каждая наверняка вмещала не меньше литра, а может, и больше. Тоже золотые, тоже с орнаментом. И такие же блюда. Тут же лежали несколько пустых плетеных корзинок поменьше.
Страшилище кивнуло на одну из них и сказало, все так же растягивая шипящие и свистящие звуки:
- Набирай вон туда, что хочешь, и пошли. Не люблю, когда вокруг стены, да еще потолок такой низкий. Я даже сперва шишку себе набила.
Второго приглашения Полю не требовалось. Жуя второй банан – шкурка тоже досталась ящерицам – он насыпал полную корзину орехов, яблок, груш, еще всякой всячины. Страшилище в это время пило воду прямо из горлышка высокого сосуда, легко подняв его мощными лапами и не трудясь воспользоваться чашей.
Утолив жажду (и сильно замочив при этом футболку), оно взмахнуло кувшином в сторону Поля, словно это был не тяжеленный сосуд, а бутылка с газированной водой, и спросило:
- Хочешь? Тут рядом ключ бьет, пей, сколько влезет.
Поль, однако, помотал головой. Сейчас ему больше всего хотелось есть, а напиться можно будет и потом.
- Ну, набрал? Пошли.
- А ты что же? – спросил Поль, поскольку страшилище никакой еды с собой не прихватило.
- У меня что-то в последнее время аппетит неважный… - буркнуло оно, а потом хитро подмигнуло Полю. – Да ты, поди, и не съешь столько-то, нам обоим хватит.
Они снова уселись на расстеленном на берегу одеяле. Страшилище набрало из корзины горсть орехов и принялось грызть их крепкими желтоватыми зубами, сплевывая скорлупки на песок (нетрудно догадаться, что их тут же уносили ящерицы, которые сейчас тесным кольцом окружали одеяло и сидящих на нем, но не очень близко, на расстоянии метров пяти) и с чавканьем жуя ядра. Поль сначала налегал на фрукты, а потом тоже перешел на орехи, однако клал их на один камень, а разбивал другим, благо чего-чего, а камней тут хватало.
Едва они приступили к трапезе, страшилище сказало:
- Ну, давай знакомиться. Тебя как звать-то, человечек?
Поля почему-то ничуть не обидело это обращение; наоборот, он с трудом сдержал улыбку.
- Дж… Поль. А тебя?
- Жиполь?
- Да нет, просто Поль.
- А меня Чудище Сторожевое. Понял? – оно многозначительно воздело палец. – Значит, я тут сторожу, охраняю, то есть. А что, тебе знать не надо, потому что ты все равно никогда этого не увидишь. Но можешь называть меня просто Чудо. Так короче и мне больше нравится.
- Чудо? Здорово, - сказал Поль. – Мне тоже нравится.
- Правда? – почему-то удивилось Чудо. – А они… а другие… некоторые… насмехаются… Ну ладно, рассказывай, как ты здесь оказался.
«Отчего бы и нет?» - подумал Поль.
Он не мог бы объяснить, почему - и временами казалось, будто все это ему лишь снится - но сидя здесь, в этой необычной пещере, в обществе этого совершенно невероятного создания, испытывал такую легкость и даже некоторую эйфорию, как, наверно, никогда в своей второй, тяжелой и страшной половине жизни.
- Ну, я прятался на кладбище…
- На кладбисче? – переспросило Чудо.
- Нет, надо говорить – клад-би-ще, - четко, по слогам, произнес Поль, поняв, что Чудо, видимо, не знает, что это такое. – Кладбище – это место, где люди хоронят… ну, зарывают в землю своих покойников…
Чудо во все глаза уставилось на него.
- Зачем? – И вдруг оно хлопнуло себя по ляжкам. – А-а, поняла, поняла. Чтобы они слегка протухли, да? Мясо с запашком-то вкуснее.
Теперь Поль вытаращился на Чудо. Где-то по заднему плану сознания прошла мысль, что оно уже второй раз говорит о себе в женском роде. Выходит, оно женщина? Ну… почему бы и нет?
- Для чего еще их в землю-то закапывать? – продолжало, между тем, Чудо, видя его недоумение.
И тут он понял, что оно имело в виду.
- Нет, никто их потом не ест. Их закапывают… навсегда. Так у людей принято.
Чудо всплеснуло руками.
- Это сколько же мяса пропадает? Ну и дураки вы… в смысле, люди. Если сами не хотите, отдали бы другим… ну, есть же у вас те, кто любит мясо? Собаки, к примеру… еще кто-нибудь… лошади… нет, помнится, лошади мяса не едят, они сами… хе-хе… мясо…
Поль развел руками.
- Ну, на принято это у людей - есть друг друга… По крайней мере, большинство зарывает своих покойников в землю Или сжигает. Правда, некоторые народы, я читал, кладут своих покойников на высокую скалу, чтобы мясо обглодали птицы, а потом уж одни кости закапывают в землю…
- Вот, видишь? Значит, и среди вас есть разумные… рачительные… И что дальше?
- Сидел я, значит, на кладбище и вдруг вижу, как из-под могильной плиты… ну, это камень такой, большой и плоский… вылезает белый пес…
Чудо снова хлопнуло себя по ляжкам.
- Точно, они этого и боялись – что кто-нибудь из людей заметит, как Дружок вылезает наружу…
- Дружок?
- Да, белого пса так зовут… Заметит и сам полезет туда, откуда он выбрался. – Чудо покачало головой. – Смотри ты. Выходит, они не совсем дуры. Странно только, как это Дружок не учуял, что ты схоронился поблизости? У него, знаешь, какой нюх?
- А я высоко на дубе сидел, как раз над этим местом.
- А-а… Понятно. А с чего это тебя на дуб понесло? И от кого ты прятался?
Поль положил очередной орех, посмотрел на Чудо и встал.
- Пить что-то хочется. Можно?
Чудо мотнуло головой в сторону ниши.
- И мне принеси.
Идя туда, наливая воду в две чаши (сосуд и впрямь оказался тяжелым), ополовинивая одну, доливая в нее и возвращаясь обратно с двумя полными чашами, Поль одновременно размышлял. Ну, как рассказать этому странному созданию, прибывшему сюда как будто прямо из сказки и, очевидно, плохо представляющему, что происходит наверху, о том, от кого и почему он прятался? И, все же, лгать и выдумывать не хотелось. Судя по лексикону и… еще некоторым признакам, которые так сходу и не определишь, Чудо казалось кем-то вроде большого ребенка, а они, как известно, мыслят простыми категориями. Значит, так и надо объяснить – максимально просто, чтобы ему было понятно.
- Я прятался там от… нехороших людей, - заговорил Поль, когда оба напились. – Они заставляли меня… убивать других людей. И я убивал, потому что… потому что иначе они убили бы меня.
Последовало пауза, во время которой Чудо разглядывало его своими немыслимыми, похожими на фары глазами, как показалось Полю, с оттенком недоверия.
- Ты же сказал – люди не едят людей, - наконец сказало Чудо. – Зачем же тогда убивать?
- Ну, люди убивают друг друга совсем по другим причинам. Скажем, чтобы завладеть чем-то, что принадлежит этому человеку. Такое очень часто происходит. Может, даже чаще всего.
Слушая его, Чудо согласно кивало головой, как будто и впрямь понимало.
- И много ты поубивал? – спросило оно.
Поль повесил голову.
- Много. Шестнадцать человек, если быть точным.
О троих покалеченных он говорить не стал.
Чудо еще какое-то время рассматривало его, а потом разразилось громким хохотом, брызгаясь слюной и колотя руками по земле. Даже ящерки, испугавшись, отползли подальше. Поль недоуменно смотрел на него.
- Шестнадцать… это… сколько? – наконец сумело выговорить Чудо, тяжело дыша. – Покажи на пальцах.
Поль вскинул обе руки, опустил их и поднял еще шесть растопыренных пальцев.
- И это все? – Чудо снова зашлось в хохоте. – А я… знаешь… сколько я убила? – Оно вскинуло обе руки с широко расставленными пальцами и взмахнуло им. – Вот столько… - Новый взмах. – И еще столько… - Взмах. – И еще… И еще… И еще… Ах-ха-ха-ха! Я могу так долго махать, и все равно, наверно, это будет еще не все. И заметь – я делала это по доброй воле, никто меня не заставлял. Просто очень есть хотелось.
- Вот именно! – воскликнул Поль. – Одно дело – убивать, чтобы есть, это можно понять. Но убивать по приказу других людей… помогая им сводить свои счеты… убивать просто из трусости – это совсем иное дело, и это очень плохо. Так, по крайней мере, мне кажется. И в какой-то момент… когда мне приказали убить девочку, ни в чем неповинного ребенка… просто чтобы отомстить ее отцу, я понял: все, больше не могу. И сбежал.
- Значит, ты больше не хочешь никого убивать? – спросило Чудо.
- Не хочу! И не буду – пусть лучше сам погибну, так я решил.
Чудо вздохнуло, его золотистые глаза слегка потускнели, как бы подернувшись дымкой.
- И я не хочу.
- Что, тоже совесть замучила?
Чудо, наклонив голову, уставилось на него.
- Причем тут совесть, дурила? Просто меня приучили есть другую еду… пере-вос-питили…
- Перевоспитали, ты хочешь сказать?
Чудо энергично закивало головой.
- Вот-вот, так они и говорили. И теперь я на мясо даже смотреть не могу, - с грустью добавило оно.
Они помолчали.
- А тебе еще проще… - продолжало Чудо, разлегшись на одеяле и подперев голову рукой. – Тебя и перевоспитывать не надо. Не хочешь – не убивай. И все дела.
- Да, но если я вернусь на землю, - Поль взмахнул рукой в сторону реки и другого берега, - они поймают меня и снова заставят.
- Ну, так не ходи туда… пока… Кто тебя гонит? Оставайся здесь, только помни про черту… А потом, когда все забудется…
Голова Чуда упала, но оно тут же вскинуло ее, бдительно глядя на Поля. Тот сидел, как приклеенный, и Чудо успокоилось.
- Знаешь, - сказало оно, - что-то спать хочется…
И Поль внезапно тоже ощутил усталость. Живот был набит, обстановка более-менее прояснилась (в том смысле, что ему тут, похоже, ничто непосредственно не угрожало), а организм еще не отдохнул как следует после сумасшедшего бега по пещерам и не менее сумасшедшего заплыва через странную воду. Да и эмоциональная перегрузка сказывалась – сначала долгий, изнуряющий страх, что его поймают, а потом все эти удивительные новые впечатления.
Он широко зевнул и потянулся.
- Да и я тоже не прочь.
А потом произошло кое-что удивительное; точнее, к списку уже имевших место чудес добавилось еще одно.
Все так же опираясь головой на руку, Чудо сложило губы трубочкой и засвистело, негромким, переливчатым, но каким-то совсем особенным свистом, от которого у Поля сильно зачесалось в ушах и даже как будто внутри головы. Ящерки, похоже, тоже среагировали на этот свист. Мгновенно остановившись, независимо от своего местонахождения, они повернули головки к Чуду и даже привстали на передних лапках, как бы напряженно вслушиваясь в странные звуки. А потом снова зашевелились и начали перемещаться, но уже не беспорядочно, как было до этого, а целенаправленно, в сторону той самой выложенной камушками черты. Прошла минута, не больше, и они в несколько рядов выстроились вдоль нее, но на расстоянии метров двух, ближе к Чуду и Полю. Образовалась новая «черта», точнее, довольно широкая полоса, живая, копошащаяся и, тем не менее, сохраняющая целостность.
Чудо перестало свистеть и, переведя взгляд на Поля, подмигнуло ему.
- Видишь? Слушаются. Еще не совсем разучилась я. Ты понял, для чего это? - Поль недоуменно смотрел на Чудо. – Эх ты, а еще человек! Соображать надо. Они мою черту будут охранять, понял? Если ты приблизишься к ним, сразу разбудят меня, и я – хрясть! – голову тебе оторву, потому что тогда, значит, ты подлый обманщик.
Полю, непонятно почему, стало смешно. Он улыбнулся и махнул рукой.
- Да делай что хочешь! Не собираюсь я к твоей черте приближаться, даже смотреть в ту сторону не хочу… А вот чего я хочу… Можно я лягу в той пещерке, где у тебя еда хранится? Мне как-то привычнее спать, когда крыша над головой. – Чудо молча таращилось на него, и он снова махнул рукой. – Ну, если нельзя… я могу и здесь…
- Да почему же нельзя? – сонным голосом ответило Чудо, откинувшись на одеяле и почесывая грудь в вырезе футболки. – Главное – черта, а остальное – твое дело. Хотя мне, наоборот, там всегда как-то… тесно… стены давят…
Поль встал и побрел к нише, но едва сделал несколько шагов, как Чудо окликнуло его.
- Эй, как тебя… Вот, опять забыла! Память какая-то стала… дырявая.
- Поль.
Он с улыбкой обернулся к Чуду.
- Ага, Поль… Ты это… не переживай… ну, что ты людей убивал. Потому что… это вовсе не другое дело, как ты говорил, помнишь? Если бы я не убивала, то умерла бы с голоду. Значит, я просто спасала свою жизнь. Но ведь и ты убивал, потому что спасал свою жизнь. Понимаешь? И ты еще сумел сбежать от них… это тоже чего-нибудь да стоит…
Голос Чуда сошел на нет, золотистые глаза закрылись.
- Спасибо, - прошептал Поль, хотя Чудо наверняка уже не слышала его.
В пещере он расстелил в одном углу одеяло, а другим накрылся. Сначала было как-то странно лежать без подушки, но больше одеял не было, и вскоре ощущение неудобства прошло. Да какая разница! На душе было так легко, как не было уже много, много лет, практически все это годы беспамятства. Легко и радостно, хотя он затруднился бы сказать, почему.
Он вспомнил детство, да. Вспомнил родителей, собаку, друзей. Это, конечно, замечательно. И Чудо замечательное... нет, замечательная. И ящерки замечательные. Интересно, Чудо умеет говорить на их языке? Как они выстроились вдоль черты, а? Поль не сомневался, что и сейчас, когда Чудо спит, они мельтешат там, одни прибегают, другие убегают, но целостность образованной ими защитной полосы сохраняется.
Однако что его дальше ждет, неизвестно… Но это почему-то казалось совсем неважным. Из тьмы за закрытыми глазами всплыла фигура матери, летним днем сидящей на скамейке в парке. На ней светлое платье в мелкий цветочек, лицо такое милое, нежное, а взгляд устремлен на него, совсем еще маленького, не слишком уверенно ковыляющего по траве. Ее лицо становится все больше, как бы наплывая на него. Теперь он видел каждую черточку… светлые вьющиеся волосы… тонкие темные брови… слегка вздернутый нос… и глаза, большие серые глаза…
Это было последнее, что запомнилось, прежде чем его окончательно сморил сон.
4.
Его разбудили голоса.
Сначала он подумал, что это продолжение сна, однако визгливый, слегка дребезжащий и, главное, громкий голос Чуда ни с каким другим спутать было невозможно. Нет, это не сон. Поль слегка приоткрыл глаза. Да, и то, что его окружало, тоже не сон – эта странная, выдолбленная в скале ниша, тусклым золотом отблескивающие в углу древние сосуды, роскошный, хотя и местами облысевший ковер на песке…
Он взглянул на часы. Без десяти шесть. А раньше, когда он в первый раз после реки взглянул на часы, они показывали, кажется, половину девятого. Пусть тогда было утро, а сейчас вечер, решил он; надо же как-то дни различать, хотя бы приблизительно.
И тут он услышал другой голос. Гораздо более тихий, чем у Чуда, но от самого его звука Поля пробрала дрожь. Голос был шипящий, низкий и определенно содержал в себе угрозу. А когда Поль вслушался в слова…
- Как ты посмела нарушить наш уговор? – спрашивал голос. – Как ты посмела оставить его в живых? Это же такой риск…
- Да брось ты, Джаррвел! – лениво ответила Чудо; судя по ее тону, она ничуть не боялась того, кому принадлежал устрашающий шипящий голос. – Никакого риска нет. Говорю же тебе – совершенно безобидный человечек…
- Да что ты понимаешь в людях! – яростно зашипел второй голос. – Для тебя они – еда, вот и все, что ты о них знаешь. Худой или толстый. Молодой, сладкий на вкус или жилистый, старый…
- Ну да, конечно, - согласилась Чудо. – Тебе виднее. Ты ведь и сам когда-то был человеком.
Что, она уже готова отступиться от него? И кому принадлежит этот жуткий голос, возмущающийся тем, что Чудо оставила его в живых?
Поль осторожно выглянул из ниши и обмер.
Чудо сидела на одеяле, положив руки на колени, а перед ней, примерно на уровне груди, покачивалась большущая змеиная голова на толстом, словно бревно, пестром теле. Оно опускалось к земле и тянулось, тянулось, тянулось… Полю даже не удалось разглядеть, где оно кончается, мешали разбросанные там и сям валуны.
- Да, вот именно, я был человеком и знаю, насколько коварны и хитры люди. Я и сам таким был…
- Вот-вот, по себе и судишь. – В голосе Чуда послышалась насмешка. – Знаешь что? Поговори с ним сам, Джаррвел, и убедишься, что я права.
- Да будь ты хоть тысячу раз права, все равно, мы не имеем права рисковать. Ты сама сказала – он сбежал от каких-то скверных людей. Хотя еще неизвестно, можно ли ему верить, но допустим. А что, если эти люди, преследуя его, явятся сюда? И что, если их будет много, так что даже тебе… даже нам с тобой с ними не справиться? Что тогда, Чудище, а?
Она с задумчивым видом набрала в горсть песок и смотрела, как он тонкой струйкой сыплется из сжатого кулака.
- Если бы они видели, как он полез под этот камень там, наверху…
- … под могильную плиту, - уточнил Джаррвел.
- Ну да, под эту самую плиту, какая разница? Если бы они видели, как он полез под нее, то уже были бы здесь, верно? А если не видели, то догадаться, что под ней есть ход, невозможно, ты сам об этом говорил после того, как вы с Дружком первый раз выбрались на землю. Ну, и чего тогда бояться, а, Джаррвел? По-моему, ты слегка спятил, почти в полном одиночестве сидя в своей пещере. Нужно же различать, что опасно, а что нет.
- Ничего я не собираюсь различать! – гневно прошипел ужасающий змей. – Просто обовью его с головы до ног, сожму хорошенько, и дух вон… Все, хватит болтовни. Где он?
Поля охватил ужас, и он отпрянул обратно в пещеру, оглядываясь по сторонам. Спрятаться… куда угодно… лишь бы подальше от этого ужасного змея. Вот только куда? Ах, если бы он мог, как ящерка, с головой зарыться в песок! Потому что, понимал он, спрятаться здесь невозможно.
- Ш-ш-ш…. – зашипел, между тем, Джаррвел. - Что это ты делаешь, Чудище? Перестань! Перестань, кому говорю!
Поль снова выглянул из пещеры.
Теперь Чудо набирала полную горсть песка и бросала его прямо в морду змею, возможно, попадая в глаза. Во всяком случае, тому это явно не нравилось, его голова закачалась из стороны в сторону, а потом он и вовсе рухнул на песок и отполз на несколько шагов. Чудо тяжело поднялась на толстые, короткие ноги и, подойдя к змею, склонилась над ним.
- Только попробуй, тронь бедного мальчика, - заявила она, - и я тебя самого разорву на клочки, понял?
Джаррвел встряхнулся – как будто пестрый ручей пробежал по песку.
- Ты в своем уме, Чудище? Мы что, теперь будем ссориться друг с другом из-за какого-то чужака? «Бедный мальчик», надо же… Хорошо, сейчас я его не трону, просто посмотрю, чтобы составить собственное мнение, но немедленно созову всех и расскажу им, как ты нас караулишь. И уж если все решат… то, сама понимаешь… Ну, где он?
И тут Поль взял и сам вышел из пещеры, не дожидаясь, пока его позовут. Страх куда-то подевался, непонятно почему. А может, и понятно – Чудо-то явно была на его стороне. «Бедный мальчик»… Эти слова поразили не только змея, но и самого Поля, хотя, конечно, совершенно в другом смысле. Он был тронут до глубины души.
Он медленно побрел по песку, приближаясь к двум невероятным фигурам, бок о бок поджидающим его – лохматому страшилищу с удивительными золотистыми глазами и змею, уже снова приподнявшему голову и слегка вытянувшему «шею» в направлении Поля.
Да, он запросто мог бы задушить Поля «в объятиях». Поль видел по телевизору, как это делают похожие змеи в джунглях, тоже пестрые, тоже огромные… как их… анаконды, кажется. Правда, этот был гораздо длиннее и мощнее любой анаконды из телевизора, хотя, может, на экране перспектива и соотношения размеров несколько искажаются… Но что уж совершенно точно, змеи из телевизора не разговаривали.
А этот прошипел, когда Поль остановился метрах в двух от них.
- Подойди ближе.
- Джаррвел… - предостерегающе сказала Чудо. – Смотри у меня.
- Я же сказал – сейчас я его не трону… Ближе, ближе… Наклонись ко мне. Смотри в глаза. Ну?
Вблизи змеиная голова казалась чудовищно большой и страшной. Рот приоткрыт, видны белые зубы и ярко-розовый раздвоенный язык, то исчезающий в пасти, то снова высовывающийся наружу. Имелись и ноздри, выпуклые и как бы слегка затянутые пленкой. А глаза… До чего же жуткие были у змея глаза! Желтые, с черным вертикальным зрачком, они буквально затягивали в себя. Поль смотрел в них, не отрываясь – просто потому, что змей как будто приковал его к себе взглядом.
А потом произошло нечто еще более удивительное.
Внезапно все вокруг исчезло – пещера, ящерки, Чудо, змей. Желтые глаза… не то, чтобы исчезли, а… стали другими, бледно-голубыми, точно вылинявшими, с обычным круглым зрачком… определенно человеческими! Потом появился нос, длинный, тонкий, слегка изогнутый… крепко сжатый, тонкогубый рот… узкий подбородок… кожа загорелая, слегка загрубелая, как у людей, много времени проводящих на свежем воздухе. В целом неприятное лицо, если бы не потерянное, даже испуганное выражение глаз. Странный контраст с этим лицом составляли и волосы - густая шапка вьющихся крупными кольцами, черных волос, лишь на висках слегка тронутых сединой.
Лицо отдалилось, и стала видна вся фигура человека, трава под его ногами, часть чего-то похожего на увитую зеленью беседку, даже небо густого синего цвета с плывущими по нему редкими белыми облаками…
А потом так же внезапно картинка исчезла, и Поль снова оказался в пещере, стоял, наклонившись и глядя в жуткие желтые глаза…
- Ты… Ты человек? – потрясенно спросил он.
Голова отпрянула, и змей сказал:
- Что?!
- Я видел… не тебя, а какого-то человека…
Поль с трудом подыскивал слова, в глубине души сомневаясь – может, ему все привиделось?
- Человека? Человека? – прошипел змей.
Внезапно он рухнул на песок и принялся кругами ползать вокруг Поля с Чудом, довольно быстро, так что замелькало в глазах. При этом он бормотал что-то совершенно невразумительное. Поль и Чудо недоуменно переглянулись.
Наконец, змей остановился, снова приподнял голову и попросил Поля:
- Опиши, как этот человек выглядел.
Ну, Поль и рассказал обо всем, что запомнил.
Змею, однако, этого явно было мало, он продолжал засыпать Поля вопросами.
- А как он был одет? А что держал в руках? А рядом с ним никого не было?
И так далее в том же духе.
- Это что же такое, а? – в конце концов, прошипел змей, обращаясь, по-видимому, к Чуду. – Мальчик видел меня… в человечьем обличье… каким я был как раз перед тем, как ОН превратил меня в…
Внезапно он зажмурил глаза, и Поль увидел, как по чешуйчатой коже заскользила… слеза.
- Не пойму, что ты так разволновался, Джаррвел, - сказала Чудо. – Будто ты и без того не знал, что господин Талем…
- Нет, но почему мальчик меня видел? Не означает ли это… - Он снова принялся струиться по песку туда и обратно. – Не означает ли это, что заклятие тает, а? Как думаешь, Чудище? - Та лишь пожала плечами. – Пора бы уже, пора, сколько лет прошло… Господи, сжалься надо мной, пусть так оно и будет. Ты же знаешь… я дал зарок… больше никогда, никогда… плевал я на это золото… построю дом… женюсь… только бы выбраться из заточения в этом мерзком теле…
Бормотание становилось все менее разборчивым.
- Знаешь что, Джаррвел? Ползи-ка ты домой, - сказала, в конце концов, Чудо. – Отдохни, приди в себя. И, главное, передай всем – я обещала охранять вход… сам знаешь куда, и я свое обещание сдержу. А Поль мне не помеха, так всем и передай.
Змей приподнял голову. Удивительное дело – все та же жуткая морда теперь почему-то казалась исполненной не угрозы, а печали.
- Да, Чудище, наверно, ты права… Мне действительно надо отдохнуть. И поразмыслить. Но не сомневайся, я еще вернусь… И, скорее всего, не один…
Он заскользил в сторону выложенной камнями черты, и Чудо приказала Полю:
- Отвернись!
Что он послушно и сделал. Наверно, она не хотела, чтобы он видел, где именно находится то место в стене пещеры, откуда появился и куда теперь собирался уползти змей. Прошло несколько минут. Наконец, она махнула рукой, рухнула на свое одеяло и сказала:
- Все, отделались, наконец. Принеси чего-нибудь пожрать, а?
5.
За последующие несколько дней (условно говоря, конечно, потому что отмеривать дни в пещере было трудновато, хотя Поль и старался это делать; наверно, просто по привычке) он перевидал еще немало и удивительных созданий, и просто чудес.
Как и обещал змей, он вернулся, причем не один, а в сопровождении двух птиц. Обе поразили Поля.
Одна действительно была птицей, чем-то похожей на крупную ворону, только с оперением удивительного, глубокого синего цвета, с черным клювом и блестящими, тоже темными глазами.
Другая оказалась птицей лишь наполовину – голова, шея, верхняя часть груди и руки у нее были человеческие, но за спиной топорщились большие крылья, серебристо-белые с зелеными кончиками, и туловище сплошь покрывали блестящие зеленые перья. Передвигалась она немного вперевалку, на мощных когтистых лапах. Бледность лица подчеркивали обрамлявшие его волосы – густые, темные, с шоколадным отливом; глаза - прозрачно-светлые, не то серые, не то золотистые. Маленький пухлый рот, длинный нос, худощавое лицо, с выражением одновременно и серьезности, и любопытства.
Но все по порядку.
Поль, как от него теперь требовала Чудо, лежал на песке спиной к черте – и тому, что за ней скрывалось – ел яблоко и буквально подскочил, услышав за спиной нежный, детский голосок.
- Не оборачивайся! – приказала Чудо. – Ага, вот и гости пожаловали.
- Ох, и вправду человек! – звенел, между тем, звонкий, нежный голосок. – Как я рада! Как я рада! Как давно я не видела человека!
Обладательница голоска вылетела из-за спины сидящего Поля и, продолжая радостно восклицать, описала над его головой несколько кругов, а потом спланировала на песок в двух шагах перед ним.
- Здравствуй, человек, - сказала она, слегка повернув голову и разглядывая его блестящим черным глазом. - Я - птица Счастье, хотя некоторые называют меня Синей птицей. Думаю, понятно, почему. - Она взмахнула своими удивительными синими крыльями, как бы демонстрируя их, и залилась звонким, радостным смехом. – А ты кто? Джаррвел… он, понимаешь, забыл, как тебя…
- Ну, забыл, да. И что? – прошипел подползший тем временем змей. – С какой стати я должен забивать себе голову именами всяких… всяких… незваных гостей?
- Я Поль, - ответил молодой человек, с удивлением и восторгом разглядывая Синюю птицу. – Рад познакомиться.
- А уж как я рада… - залилась снова она, но Джаррвел прервал ее.
- Уймись, Счастье, со своими восторгами. Нужно сначала разобраться, с какой целью он здесь, и решить, что с ним делать, раз уж Чудище так скверно выполняет свой долг. – Чудо было вскинулась, чтобы ответить, но он и ей не дал слова сказать. – Эй, Мудрость, давай, подгребай сюда, наконец, - прошипел он, глядя куда-то за спину Полю.
И спустя несколько мгновений появилась вторая птица, еще более удивительная, поскольку, как сказано выше, она была птицей лишь наполовину. Выяснилось, что ее зовут птица Мудрость. Она, как и Счастье, обрадовалась встрече с человеком, пусть и не так бурно, и, не обращая внимания на бурчание Джаррвела, принялась расспрашивать его, как обстоят дела на земле, как он здесь оказался и все такое прочее.
Все слушали с огромным вниманием, даже Джаррвел примолк, выгнув кончик хвоста и положив на него голову – типа, как человек, опирающийся на подставленную ладонь.
Ну, Поль и рассказал им все, в общих чертах, конечно.
О пандемии амнезии, охватившей буквально всю Землю несколько лет назад, когда люди внезапно забывали все, что происходило с ними раньше, и кто они такие, и откуда, и чем занимаются.
О том, что это сопровождалось гибелью множества людей, поскольку встало практически все – никто больше не пек хлеб, не доил коров, не развозил продукты, не ухаживал за больными – ведь люди просто не помнили, чем они должны заниматься и как это делается.
О голоде, разрухе, мародерствах, убийствах, болезнях – самых обычных, получивших широкое распространение просто потому, что ни о какой санитарии не было и речи, да и врачи забыли, как лечить людей. Все эти беды прошлись по человечеству, выкосив, наверно, половину его, если не больше.
О том, как ели собак, кошек, птиц и даже людей; о том, как оставшиеся в живых собаки начали сбиваться в стаи и сами нападали на людей.
О том, как миллионы детей потеряли родителей и оказались совершенно беззащитны перед шайками тех, кто тогда господствовал на Земле – бандитов, воров и убийц, поскольку эти навыки никаких специальных знаний не требовали. Человечество раскололось на две половины: те, кто не имел совести, воровали и убивали; те, кто имел совесть, становились их жертвами. Причем первая половина безжалостно использовала детей в самом широком смысле этого слова: их посылали на улицы воровать, зная, что с огромной степенью вероятности они станут жертвами уличных громил, и попросту ели, когда приходилось совсем уж плохо.
О том, как людей продавали на невольничьих рынках, как скот.
О том… В общем, он о многом им рассказал. Хотя, конечно, не обо всем, это заняло бы слишком много времени.
Слушали Поля с неприкрытым ужасом, лишь изредка прерывая вопросами. Когда он более-менее закончил (поскольку в принципе мог бы рассказывать часами), все какое-то время потрясенно молчали, а потом птица Мудрость сказала, как бы ни к кому не обращаясь:
- А у нас колодец с Водой Забвения пересох… как раз, когда случилась Беда…
- Ну, и причем тут это? – начал было Джаррвел, но потом внезапно смолк. – А-а, понимаю. Ты думаешь…? – спросил он у птицы Мудрость.
Она кивнула.
- Очень похоже. Скажи-ка, Поль, когда все эти кошмары у вас начались… в смысле, сколько лет назад, хотя бы примерно?
- Десять лет, плюс-минус полгода. Это почти точно, - уверенно ответил Поль.
Птица Мудрость и змей снова уставились друг на друга.
- Видишь? – как бы размышляя вслух, заговорила, наконец, Мудрость. – Все сходится. Может, магический родник, бьющий на дне колодца с Водой Забвения, каким-то образом отвели на Землю, и эта Вода проникла во все ручьи, речушки, реки, озера – в общем, во все источники с пресной водой. Люди пили ее и… теряли память. – Она снова перевела взгляд на Поля. – И что, на протяжении десяти лет это… заболевание когда-нибудь возвращалось? Случалось так, что вновь накопленные людьми знания и умения снова забывались?
- Нет, по-моему, - ответил он, немного удивленный вопросом.
- Вот! Опять сходится. Магическая сила, если ее не поддерживать, постепенно иссякает, и теперь, видимо, ничто не отравляет водные источники Земли.
- Ну, не скажи, - возразил змей. – Что-то я не вижу, чтобы иссякала магическая сила того заклинания, которое ОН наложил не меня…
Однако птица Мудрость лишь махнула рукой.
- Ох, брось, Джаррвел. Ты все о своем, когда тут такие вещи выясняются. И, чтобы ты знал, заклинание заклинанию рознь, и чем меньше объект, тем дольше оно сохраняется…
- Это я-то маленький объект? – возмутился змей. - Ну, ты совсем…
- Но, все же, поменьше, чем вся Земля, а? С этим, думаю, даже ты согласишься, – возразила птица Мудрость.
- Перестаньте! – зазвенел взволнованный голосок птицы Счастье, снова принявшейся выписывать над ними круги. – Бедный мальчик! Сколько ему пришлось всего пережить. Просто чудо, что он вообще уцелел…
- А? Кто меня зовет? – встрепенулась Чудо, успевшая, как выяснилось, задремать.
Змей бросил в ее сторону убийственный взгляд и прошипел:
- Да кому ты нужна… Спи дальше, все равно от тебя никакого толка… А меня вот что интересует, между прочим. – Он вперил взгляд своих жутких желтых глаз в Поля. – Как ты и в самом деле уцелел? Что, тоже убивал и грабил?
Поль молчал, повесив голову.
Птица Мудрость восприняла это по-своему.
- Ну, что ты пугаешь мальчика, Джаррвел? Убивал… Грабил… Когда все это началось, тебе сколько лет было, Поль? Вот, одиннадцать. Совсем малыш, можно сказать. Кого, интересно, он мог в столь юном возрасте убивать? Да и потом…
Поль вскинул голову и посмотрел в ясные, прозрачные глаза птицы Мудрость.
- Но я убивал, и тогда, и потом… - сказал он. Воцарилось потрясенное молчание. – Я уже рассказывал ей, - он кивнул на мирно похрапывающую Чудо, - что убил шестнадцать человек… хотя и не хотел этого… меня заставляли…
- Ох, горе какое! Ох, бедняжка! – запричитала птица Счастье, на этот раз голосом до смерти испуганного ребенка.
- Как же, заставляли его, - прошипел змей. – Знаем… Слышали… Они все так потом говорят – мы, дескать, не причем, мы просто выполняли приказ…
- Ну-ка, давай, Поль, объясни нам, как так получилось, - сказала птица Мудрость.
И он, конечно, рассказал. О том, что некоторые люди, которых стали называть «порчеными» (очень немногие), вместе с потерей памяти обрели разнообразные странные способности. Если бандиты, в подчинении которых находился такой ребенок (а большинство приютов, где провел первые годы Поль, очень быстро превратились в воровские притоны), узнавали о его способностях, то они эти способности использовали. Правда, не от всех подобного рода способностей «порченых» был толк.
Но способности Поля им очень даже пригодились.
Дойдя до этого места, он смолк, повесив голову. Трудно, и горько, и больно рассказывать о том, как ты стал убийцей.
- И какой же способностью ты обладал? – не выдержав тягостного молчания, спросил змей; не без яда в голосе. – Убивал взглядом? Вряд ли. Тогда, надо полагать, все мы были бы уже мертвы…
- Замолчи, Джаррвел! – воскликнула Мудрость, с нехарактерной для нее резкостью в голосе.
Поль вскинул голову.
- Нет, я не убивал взглядом. Я… просто… рисовал картинку, и то, что на ней было нарисовано, происходило в жизни.
Даже эти фантастические создания, для которых чудеса были, по-видимому, чем-то из разряда повседневной реальности, потрясенно раскрыли рты и смотрели на Поля с недоумением.
- Как это? Как это? – защебетала птица Счастье.
- Ну, например, один бандит, который хотел гибели другого, заставлял меня рисовать… эту гибель. Как того, другого бандита, сшибает насмерть грузовик. Или его закалывают ножом. Ну, в таком духе, тут может быть много разных… вариантов.
- И все так и происходило на самом деле? – недоверчиво спросила Мудрость.
Поль кивнул. Она лишь потрясенно покачала головой.
Дальше рассказывать почему-то было легче.
- Если я отказывался (а поначалу я отказывался) меня били, морили голодом, держали в сырой вонючей камере без окна, где дышать было нечем. В общем, применяли всякие методы устрашения. И, в конце концов, я сдался. – Поль снова повесил голову. – Я не оправдываюсь, просто, когда все это началось, мне было примерно двенадцать лет, а они… а бандиты…
- Все понятно, - мягко сказал птица Мудрость. – Не надо больше об этом. И как же ты вырвался? Сумел сбежать?
Он лишь кивнул. К глазам подступили слезы, и он вытер их тыльной стороной ладони.
- Ну, я же говорила? – воскликнула Чудо, которая, оказывается, уже проснулась. – Поняли теперь, что его нечего бояться? Что его самого можно пожалеть?
- Да уж… - буркнул змей.
Даже он!
- И, все же… какая удивительная способность… - задумчиво проговорила птица Мудрость. – Что нарисовал, то и происходит… Да-а-а-а… Слушай, Джаррвел, мне вот какая мысль приходит в голову. Получается, Беда произошла одновременно и у нас, и на Земле. А что, если она вообще была направлена, прежде всего, против людей, а Стражей… ну, просто устранили, чтобы они не мешали тем, кто все это устроил, а?
- Может быть, - тоже задумчиво ответил змей. – Но даже если и так, нам-то что с того?
- Не знаю. Надо рассказать остальным и посоветоваться с ними. Жалко, Ветер не может сюда придти, слишком уж он… большой. Может, стоит…?
- Нет. – Змей покачал головой. – Пусть сидит здесь.
Это они о том, понял Поль, чтобы отвести его… ну, в то место, откуда они приходят и которое поручено охранять Чуду.
- А Ветру… и остальным мы все расскажем. Что такого может увидеть и услышать Ветер, чего не поняли мы? – ворчливо продолжал змей.
Птица Мудрость не стала спорить, и вскоре они ушли. На прощанье птица Счастье своим ласковым детским голоском прощебетала Полю всякие нежные, успокаивающие слова, призывала не падать духом и даже предложила дотронуться до нее. Дескать, в прежние времена люди считали, что это приносит счастье.
Выслушав ее предложение, Поль улыбнулся.
- С удовольствием, - сказал он, и она в несколько прыжков оказалась с ним рядом. Он погладил ее удивительные темно-синие перья; они оказались мягкими и шелковистыми на ощупь. – Хотя я… ну, и так счастлив. Сейчас.
- Правда? – удивилась птица Мудрость. – Интересно, почему?
Поль пожал плечами. Это было так трудно объяснить – даже себе самому.
- Не знаю, но да, я счастлив – как никогда за все эти ужасные годы. Никто не принуждает меня делать всякие гнусности… И Чудо такая милая… И вы все…
Он махнул рукой.
Змей фыркнул и проворчал:
- Милая, надо же…
Птица Мудрость вперила в Поля долгий взгляд, а потом кивнула. Похоже, поняла. Поняла?
- До свидания, мальчик, - прозвенела птица Счастье, взмыла вверх и полетела вслед за остальными. – До встречи! Еще увидимся и не раз!
- Эй, еды нам принесите! – крикнула вслед им Чудо. – И косточек, косточек обязательно! Только свежих, а не тех, которые давно на земле валяются!
- Что, снова на мясцо потянуло? – донеслось издалека шипение змея. – Вон же оно, рядом, вкусное, молодое – сожри его, и никакие косточки тебе не понадобятся.
- Гад ползучий! – завизжала Чудо, схватила камень и бросила вдогонку змею, но, видимо, не попала, потому что пробормотала. – Надо же, верткий какой. – Она снова перешла на крик. - Если бы я хотела мяса, то в первую очередь тебя сожрала бы – вон сколько мяса зря пропадает! – Змей что-то прошелестел в ответ, но слов уже было не разобрать. Чудо повернулась к Полю. – Не обращай на него внимания, малыш. Я тебя никому в обиду не дам… Хочешь, в камушки сыграем?
6.
На следующий день пришел новый гость – симпатичный маленький ослик со смешным именем Глюк и большими грустными глазами, опушенными густыми ресницами. Через спину у него были перекинуты ремни, с которых с обеих сторон свисали большущие корзины, набитые разнообразной едой.
Кроме того, что они ели раньше – разных орехов и фруктов – в корзинах оказались помидоры, огурцы и еще то, что Чудо называла «косточками». В жизни Полю ничего подобного видеть не доводилось. Они и вправду выглядели как косточки с утолщениями на обоих концах, косточки, покрытые сочной мякотью красного цвета, очень похожей на мясо. Они и пахли мясом, и на вкус напоминали мясо, но Поль сразу понял – и Чудо подтвердила его правоту – что это просто такие плоды. Как утверждала Чудо, одна знакомая волшебница специально для нее вырастила «мясное» дерево, чтобы, значит, Чудо не очень страдала без мяса, от которого ей пришлось отказаться.
В этих словах – да и во вчерашнем разговоре – было много непонятного для Поля, но он ни о чем не расспрашивал. Не потому, что ему не было любопытно – просто не хотел, чтобы Чудо хоть на мгновенье усомнилась в нем, в том, что он не собирается ничего выведывать и никуда проникать.
Захочет – сама расскажет, такой позиции он придерживался. И она его вполне устраивала.
Ослик пробыл у них недолго, выглядел грустным и рассеянным, проявил в отношении Поля лишь мимолетное любопытство, которое быстро угасло. У него был такой вид, будто что-то постоянно гложет, беспокоит или, может быть, огорчает его. Он то и дело устремлял взгляд в пространство, на вопросы Чуда отвечал невпопад и довольно скоро сказал:
- Пойду я… Ветер там, наверно, без меня скучает…
Чудо лишь покачала головой – как показалась Полю, сочувственно – велела ему принести опустевшие корзины и привязать на спину ослику на место полных, которые она еще раньше сама оттащила в нишу. Поль, наверно, их даже поднять не сумел бы.
Ослик попрощался с ними и потрусил обратно. Поля так и подмывало спросить у Чуда, что это с ним, но он и тут сдержался. А она сама только вздыхала и вскоре после ухода Глюка завалилась спать – такой у нее был способ справляться со всеми неприятностями и проблемами, это Поль уже успел заметить.
Почти каждый день, как и обещала, прилетала птица Счастье, просто проведать их.
И еще однажды Поль увидел совершенно фантастическую вещь.
Они, как обычно, сидели на расстеленном на песке одеяле и играли в любимую игру Чуда, камешки – ничего особо сложного, подбрасываешь камень, и пока он находится в воздухе, захватываешь как можно больше других, рассыпанных на одеяле камней, а потом еще и ловишь летящий. Чудо утверждала, что сама придумала эту игру, но Полю казалось, что в далеком детстве он с другими детьми играл во что-то похожее.
Неважно. Факт тот, что они играли, и вдруг краем глаза Поль уловил в стороне какое-то движение, обернулся и… обомлел. У самой кромки воды справа от него бежали двое людей. В первый момент он безумно испугался – подумал, что это его преследователи – но чем больше вглядывался в них, тем более странное впечатление они производили. Это были мужчина и женщина, совершенно незнакомые; и то хорошо. Но что самое поразительное - тела их просвечивали, казались полупрозрачными. И в то же время по мере их приближения Поль все отчетливее различал каждую черточку лица, каждую деталь одежды.
Мужчина – высокий, могучий, с темными волосами и такими же глазами, с красивым и внушительным лицом (про такого никогда не скажут «хорошенький»; скорее, эффектный или интересный) - был в темно-красном костюме спортивном костюме; женщина – значительно ниже мужчины, худенькая, смуглая, с лицом в форме сердечка и тоже карими, но одновременно как бы отблескивающими золотом глазами - в коротких синих штанах и голубой кофточке, оставляющей открытыми руки и полоску живота. Блестящие темные волосы стлались у нее за спиной, точно плащ, отдуваемый ветром. Казалось, они гонятся друг за другом, но так, не всерьез. У обоих были довольные, веселые лица. В какой-то момент женщина обернулась и крикнула что-то мужчине, но, хотя Поль видел, как движутся ее губы, он не услышал ни звука.
Заметив, куда он смотрит, Чудо махнула рукой и сказала:
- А-а, не обращай внимания. Они ненастоящие.
- Как это? – спросил Поль.
Чудо в ответ лишь пожала плечами.
Пробежав мимо расстеленного одеяла – но не заметив Поля с Чудом! – удивительная пара продолжила путь, становясь все менее отчетливо различимой, и вскоре растаяла, будто ее и не было.
- Видишь? – сказала Чудо. – От них никакого вреда. Иногда пробегают вот так, ни с того, ни с сего… Кстати, - она вперила в Поля взгляд огромных золотистых глаз, - ты никогда не встречал там, наверху, господина Тале… я хотела сказать, этого мужчину и эту женщину? Хотя, что это я! – Она хлопнула себя по лбу. – Он же здесь. Ну, а женщину… не видел… нет?
Поль покачал головой.
- Знаешь, сколько на Земле народу? И меня почти все время держали взаперти.
- А-а… Ну, я просто так спросила, на всякий случай. Ладно, теперь твоя очередь бросать.
Гости – это, конечно, всегда было и приятно, и интересно. В особенности Полю нравилась птица Счастье – такая доброжелательная, такая жизнерадостная, такая умненькая; такая красивая, наконец. Да еще и этот ее звонкий детский голосок…
Однако большую часть времени Поль и Чудо проводили вдвоем, и это тоже было очень хорошо.
Чудо обожала играть; в основном, в разные игры с камешками. Кроме вышеописанной, Поль предложил ей еще одну игру. Вырыл на некотором расстоянии от одеяла не очень глубокую ямку; игра состояла в том, чтобы бросать в нее камни. Кто чаще попадет, тот и выиграл.
Еще Чудо очень любила плескаться или даже просто лежать в воде. Плавать, как выяснилось, она совсем не умела, но прекрасно обходилась и без этого. Ей просто нравилась вода, ее теплое, ласковое прикосновение и даже ощущение покалывания по всему телу, которое, как выяснилось, Чудо тоже испытывала, когда погружалась в воду.
И еще ей очень нравилось слушать сказки. Первый раз это произошло случайно – делать было нечего, а может, какое-то воспоминание навеяло Полю эту мысль, он уже забыл, что именно послужило толчком, но взял и рассказал ей коротенькую сказку про Колобка, который сумел уйти от всех, кроме лисы. Реакция Чуда была в высшей степени эмоциональной. Многие персонажи, странным образом, оказались ей незнакомы, и Полю пришлось объяснять, кто есть кто, и даже рисовать их прутиком на песке. И она очень сожалела, что Колобок оказался таким доверчивым, и когда Поль по ее просьбе повторил рассказ, стала кричать, обращаясь к Колобку, чтобы не слушал лису, не садился ей на нос.
- Пусть будет так, а? – умоляюще сказала она. – Пусть он не послушает ее и убежит? Какая тебе разница?
Поль лишь улыбнулся и пожал плечами.
- Ну, давай, рассказывай снова и теперь уже, чтобы все кончилось хорошо, - нетерпеливо попросила Чудо.
И пришлось ему переделывать сказку. В какой-то степени это оказалось даже забавно. В итоге Колобок уцелел, покатился дальше и встретил разных других зверей, в том числе, ящерицу, змея и ворону («она похожа на птицу Счастье, только по цвету другая – в основном, черная, но кое-где серая»); с вороной он даже подружился, и дальше они путешествовали вместе.
С тех пор Чудо постоянно просила его рассказать. Поль и сам с удовольствием вспоминал сказки. Как правило, ему приходилось по просьбе Чуда что-нибудь менять в них, и всегда, всегда она очень бурно реагировала на все повороты сюжета и болела за тех героев, которые ей нравились.
С одной только сказкой он сплоховал; в смысле, потом пожалел, что рассказал Чуду «Аленький цветочек». Он-то думал, что ей будет интересно, потому что там герой тоже чудовище, и, к тому же, сказка кончалась хорошо для него. Однако когда он смолк, Чудо сидела с понурым видом. Ее золотистые глаза потускнели, а потом из них и вовсе полились слезы.
Самое удивительное, что поначалу она даже не хотела ничего обсуждать, что было в высшей степени на нее не похоже. Сидела, покачиваясь из стороны в сторону, заливаясь слезами и никак не реагируя на утешения Поля. И только спустя какое-то время забормотала, все еще сквозь слезы:
- Я тоже такая, как это чудовище… Я это знаю, чувствую…
- В каком смысле «такая»? – спросил Поль. – На мой взгляд, ты совсем не чудовище, а очень даже симпатичная.
- Да ладно тебе… Что, я не видела своего отражения? – Она кивнула на реку. – Но дело не в этом. Просто я внутри не такая… Как будто меня тоже заколдовали… Иногда мне даже снится, какой я была раньше… и какая внутри… но только, просыпаясь, я никогда не могу вспомнить… Знаю только, что совсем, совсем другая… И мне противно все это… - Она принялась тыкать себя пальцем в грудь, в ноги, в морду. – О-о-о… Оставь меня в покое, - жалобно ответила она, когда Поль попытался утешить ее. – Отстань! Иди в свою пещеру! Отвяжись от меня!
Ну, он так и сделал, понимая, что любому иногда может захотеться побыть одному. И на резкие ее слова совсем не обиделся. Когда спустя некоторое время он выглянул из ниши, Чудо уже прибегла к своему излюбленному способу утешения – спала, негромко похрапывая.
Проснулась она в хорошем настроении, но никогда больше не просила Поля рассказать снова «Аленький цветочек», хотя обычно обожала слушать одно и то же по многу раз.
7.
Впервые Поль заметил это где-то на восьмой-девятый день своего пребывания в пещере.
Они с Чудом бросали камешки в яму, и, когда она в очередной раз закинула руку назад и вверх, он обратил внимание, что с внутренней стороны, примерно на уровне локтя, образовалось большое серовато-желтое пятно, начисто лишенное волос.
- Что это у тебя? – спросил он. – В кустах выдрала?
Она пожала плечами и ловко закинула в ямку два камня подряд.
- Для этого не надо по кустам лазить, - ответила она. – Смотри.
Чудо ухватила прядь волос на другой руке, у запястья, дернула, даже не очень сильно – и волосы остались у нее в пальцах.
Он внимательно оглядел ее. Да, вон еще одна залысина, на левом плече, и другая, на груди, сразу над вырезом футболки, которую Чудо носила, не снимая, считая, что футболка чистая, потому что она купается в ней.
- Подними футболку, - попросил он.
- Зачем? Это… Это неприлично. Кроме того, я и так могу тебе сказать – там волосы тоже лезут, даже еще сильнее.
Поль внимательно осмотрел ее. Удивительно, как это он раньше не замечал? Со времени их первой встречи, происшедшей не так уж давно, Чудо, казалось, уменьшилась в размерах, как будто ее плоть ссыхалась или просто исчезала неизвестно куда. Она, безусловно, похудела, даже съежилась – все, за исключением головы, которая теперь казалась несоразмерно большой. И, что интересно, залысины на голове отсутствовали.
Поль вспомнил, что с самого начала у нее был плохой аппетит, а теперь она и вовсе почти ничего не ела, только много и жадно пила.
Еще припомнилось, что если в первые дни ей нравилось играть с ним в догонялки, нравилось плескаться в воде, то теперь она почти все время проводила на своем одеяле, сидя или даже лежа, а в воде, к которой по-прежнему питала слабость, просто лежала, покачиваясь на легких волнах.
- У тебя что-нибудь болит? – спросил он.
Она покачала головой.
- Наверно, это из-за воды, - Чудо кивнула на реку. – Ты знаешь? Она волшебная. Ее и всё здесь, - она повела головой вокруг, - создал господин Талем, а он великий волшебник. Это он превратил Джаррвела в змея, за его жадность.
Казалось, Чудо больше не заботило, что она называет имена и выдает тайны, которые прежде старалась скрывать от Поля.
- Прекрасно. Вода волшебная, возможно, я сам себя чувствую в ней как-то странно. Но с какой стати волшебная вода должна плохо действовать на тебя?
Чудо помолчала, повесив голову.
- Может, потому что я плохая… ну, много лет была плохой? Может, эта вода убивает все плохое? Потому что, знаешь ли… - Ее голос сошел на шепот. – Я чувствую, что скоро умру.
- Перестань! – воскликнул Поль. – Ты совсем не плохая! Ты ведь убивала не из жадности, или там ревности, или ненависти? Тебе просто хотелось есть, а никакой другой пищи ты не знала. И вообще, что за разговоры? Ты просто нездорова, да, но это вовсе не значит… Кстати, если этот господин… как его?
- Талем.
- Да, если господин Талем такой великий волшебник, может, стоит обратиться к нему? Пусть он тебя осмотрит и… полечит… если надо… Волшебники – они многое могут, так я слышал, хотя до встречи с тобой и со всеми вами вообще не очень-то верил в них.
- Правда, что ли? – удивилась Чудо. – А как же все эти истории, которые ты мне рассказываешь? В них много волшебного.
- Это сказки, Чудо! Сказки, понимаешь? То есть, небылицы, выдумки. То, чего на самом деле никогда не было и не бывает.
Она задумчиво посмотрела на него и покачала головой.
- Не-а… Из ничего только ничего и получится, а раз эти… сказки существуют, значит, что-то такое было.
В ее словах был определенный смысл, но сейчас Поля волновало другое.
- Так как насчет того, чтобы обратиться к господину Талему?
- Это невозможно, - ответила Чудо. – И не спрашивай меня, почему. Я и так уже много чего тебе наболтала. Просто невозможно и все.
Спустя какое-то время прилетела птица Счастье, как раз когда Чудо спала, а Поль сидел на песке рядом с ней, с грустью глядя на сморщившееся тело в клочковатой шерсти и ломая голову, что с ней такое и как ей помочь.
Завидев подлетающую птицу Счастье, он приложил палец к губам, сделал ей знак следовать за собой и пошел вдоль берега, подальше от Чуда.
- Что случилось? – подлетев к нему, испуганным детским голоском спросила птица Счастье, сразу почуяв неладное. – Сюда кто-нибудь приходил?
Поль покачал головой.
- Нет. Просто мне кажется, что Чудо больна. И, наверно, серьезно. Сама она думает, что умирает.
Птица Счастье описала несколько кругов над его головой, взволнованно щебеча, а потом снова опустилась на песок и спросила:
- Почему ты так думаешь?
Ну, Поль и описал ей все симптомы, а потом предложил самой внимательно рассмотреть Чудо, благо сейчас она спит. Что птица Счастье и сделала.
- Да, выглядит Чудище неважно, - прощебетала она, когда они снова переместились на некоторое расстояние, чтобы продолжить разговор. – Но почему обязательно «умирает»? Не надо думать такие плохие мысли! Ты знаешь? От самих плохих мыслей можно заболеть! Скажи ей – пусть не падает духом…
- Это все понятно, - прервал ее Поль. – Я ей то же самое говорю. Но разговоры разговорами, а ты лучше ответь – там, где вы… ну, живете, есть кто-нибудь, кто может Чуду помочь? Потому что, знаешь ли, у меня такое впечатление, что ей требуется помощь. И срочно.
Впервые на его памяти птица Счастье помедлила с ответом. И, когда она заговорила, впервые в ее голосе прозвучала неуверенность.
- Не знаю. Но я сейчас же полечу обратно и расскажу им. И, конечно, мы сделаем всё, чтобы ей помочь… Всё, что в наших силах.
Никаких упоминаний о господине Талеме. Может, его просто нет здесь? И связаться с ним действительно нет никакой возможности?
Птица Счастье улетела, Поль снова опустился рядом с Чудом на песок и впервые пожалел о том, что не имеет доступа… туда, в их тайное убежище. Потому что, кто его знает? Может, они, все эти удивительные, необычные существа не понимают и не умеют чего-то такого, что, скажем, человек мог бы запросто сообразить или сделать? Он припомнил слова птицы Мудрость во время их первого разговора, к которым, к сожалению, тогда не очень прислушивался.
О каком-то Колодце Забывания – так он, кажется, называется? - который где-то там «у них» пересох, когда его вода просочилась на Землю…
О том, что, видимо, Беда произошла одновременно с трагедией, которая десять лет назад разыгралась на Земле… и что, возможно, она была направлена против людей, а не против… как она тогда выразилась… Дозорных? Караульных? Нет, Стражей, вот как она сказала. И что, опять-таки, возможно, этих самых Стражей просто «устранили», чтобы они не мешали.
Может, господин Талем и есть один из Стражей? И с ним нельзя связаться именно потому, что его «устранили»?
Впрочем, какое это имеет отношение к Чуду? Точнее, к ее нездоровью? Ведь главное сейчас, как помочь ей.
Внезапно ему показалось, что она не дышит, он в ужасе склонился над ней, и вдруг длинные волосатые пальцы схватили его за шею, а огромные золотистые глаза широко распахнулись.
В пальцах не было прежней силы, и он легко высвободился, просто это произошло так неожиданно…
- Ну, ты и напугала меня, Чудо!
Она села, потянулась и зевнула, широко распахнув огромную бледно-розовую – не ярко-красную, как прежде! - пасть. Полю показалось даже, что и зубов у нее стало меньше.
- Что, наговорил всякой чепухи этой дурище? – продолжала Чудо, и в первый момент Поль даже не понял, что она имеет в виду птицу Счастье. – Ну, теперь она всем раззвонит, они сюда сбегутся… Тьфу!
- И что в этом плохого?
Она попыталась встать, но не смогла! Поль кинулся помочь ей, но она показала ему кулак, перевернулась на четвереньки, поднялась с упором на руки, поковыляла к берегу и зашла в воду.
- А то плохого, что нечего весь этот шум поднимать. Если мне суждено умереть, я умру, а если суждено выжить, выживу. – Она слегка повернулась и искоса посмотрела на него. – Какой же ты еще, все-таки, малыш! Таких простых вещей не понимаешь.
И плюхнулась в воду, подняв сноп брызг.
Совсем скоро, действительно, пришла птица Мудрость в сопровождении Джаррвела. Чудо как раз в этот момент грызла яблоко, что в последнее время случалось нечасто. Может, за весь день это была ее единственная еда, но Джаррвел тут же не преминул ехидно заметить:
- Говорил же я, все это одно притворство… Внимания ей захотелось, больше ничего.
- Замолчи, Джаррвел! – прикрикнула на него птица Мудрость, глядя на Чудо и, судя по сочувственному выражению ее лица, отмечая происшедшие с ней перемены. – Ну, как ты, Чудищко? – ласково спросила она.
- Прекрасно, - ответила та и отшвырнула огрызок, который тут же утащили ящерки. – Я себя чувствую прекрасно. А ты, Мудрость?
- Что я?
- Как ты себя чувствуешь?
- Почему ты меня спрашиваешь?
- А ты почему меня спрашиваешь? – с вызовом сказала Чудо, уперев руки в боки.
- Потому… Потому что ты выглядишь неважно, - ответила Мудрость, явно не готовая к такому повороту событий. – Вот это, к примеру, что у тебя?
Она коснулась обширной залысины на груди Чуда, уходящей под футболку.
Чудо наклонила голову и взглянула на собственную грудь.
- Это-то? – Она пожала плечами. – Ну, наверно, линяю я. Ты что, не знаешь, что такое бывает… с некоторыми?
- Бывает, конечно, - растерянно ответила птица Мудрость. – Но ты заметно похудела, и… И вот он, - она кивнула на Поля, - говорит, что ты почти ничего не ешь…?
- Похудела, да – потому что раньше целыми днями без движения сидела на дубу и только и делала, что жрала. А теперь и плаваю, и бегаю… Похудеешь тут… А мальчика вообще нечего слушать, мало ли что ему в голову взбредет? Может, он думает, что это тоже сказка, а, Поль?
И Чудо подмигнула ему, улыбаясь во всю пасть.
- Сказка? – переспросила Мудрость. – Причем тут сказка?
- Не причем, - ответила Чудо. – Просто он мастер их рассказывать.
Воцарилось молчание.
- По-моему, все ясно, - прошипел Змей и начал разворачиваться, чтобы двинуться в обратный путь.
- Послушай, Чудище… - заговорила птица Мудрость, пристально глядя на нее. – Тебе, конечно, виднее, как ты себя чувствуешь и надо ли что-то по этому поводу предпринимать. – Чудо энергично закивала в ответ. – Но мы тут вот что подумали. У нас же есть колодец с Живой водой, помнишь? И то, что она даже мертвого может на ноги поставить, тоже помнишь? – Чудо неохотно кивнула. – Может, тебе пойти туда… ну, домой… и окунуться ненадолго в эту воду, а? Хуже от нее точно не будет, а если есть какие болячки, они сразу пройдут. Помнишь, когда мы Глюка в нее бросали после того, как он…? Ну, ты понимаешь, о чем я. Так вот, кроме всего прочего, он, по словам Ветра, в тот день сильно поцарапал бок, продираясь сквозь кусты, и когда мы его вытащили, он был живехонек, а от царапины не осталось и следа.
- Только он все забыл, - пробормотала Чудо, повесив голову.
- Да, но ведь ненадолго! – горячо возразила птица Мудрость. – Совсем скоро он все вспомнил. И вообще, может, это с ним случилось под действием Мертвой, а не Живой воды? Ну, что ты качаешь головой?
- Оставьте меня в покое! – внезапно закричала Чудо, хлопая себя руками по бокам, и Полю показалось, что на глазах у нее выступили слезы. – Уходите! И не приходите больше, пока вас не позовут! Никто! Даже эта синяя дурочка, которая только и знает, что талдычит о счастье! Как будто она понимает, что такое счастье, а что несчастье! Видеть вас не хочу! У-у-у…
И она действительно залилась слезами, уткнувшись мордой в ладони и покачиваясь из стороны в сторону.
Поль кинулся было к ней, но птица Мудрость удержала его за руку.
- Хорошо, хорошо, мы уходим, - кротко сказала она и пошла обратно, не выпуская руки Поля и, тем самым, понуждая его идти за собой.
Змей пестрой лентой скользил рядом. Отойдя на некоторое расстояние, она остановилась и сказала негромко, наклонившись к Полю:
- Давайте обсудим ситуацию без… нее. Скажи, мальчик, только честно: Чудище действительно чувствует себя… ну, сносно или просто храбрится? Потому что, знаешь ли, эти… м-м-м… внешние признаки не обязательно свидетельствуют о серьезной болезни.
Поль задумался.
Змей, между тем, сновал вокруг них и бормотал себе под нос:
- Серьезная болезнь, ха! Устроила тут спектакль! Почему-то никого не волновало, когда я сбрасывал шкуру. А бессонница? Как меня терзала бессонница!
- Мне кажется, - наконец, медленно заговорил Поль, - что Чудо, правда, сильно нездорова. Но… повторяю, это мне так кажется. Может, я и ошибаюсь.
- Тем не менее… Ты же с ней все время… - сказала птица Мудрость. – Значит, твое мнение чего-нибудь да стоит. Как думаешь, может, имеет смысл… ну, просто насильно отнести ее и окунуть в колодец с Живой водой? Она же прямо как ребенок. Ну, скажи, какой ребенок добровольно захочет лечиться?
- И кто же из нас, интересно, сумеет ее протащить такое расстояние? – спросил Джаррвел. – Да еще если она будет вырываться?
- Ну, это не проблема, - не подумав, ответил Поль. – Хотя бы я. Мне уже приходилось ее поднимать. Сейчас она совсем нетяжелая. Но…
Голова змея резко вознеслась вверх на длинной «шее», позволив ему мордой ткнуть птицу Мудрость в изумрудно-зеленую грудь. Та непроизвольно отпрянула.
- Вот! – зашипел Джаррвел. – Вот где разгадка! Это он, - зеленовато-черная голова с жуткими желтыми глазами резко повернулась в сторону Поля, но тот успел вовремя отскочить, - все подстроил. Наверно, сам и травил Чудище чем-нибудь, чтобы потом иметь возможность проникнуть к нам под предлогом, что он, дескать, ее донесет!
Мгновенье птица Мудрость оторопело смотрела на него, а потом резким движением руки оттолкнула маячившую рядом змеиную морду.
- По-моему ты, Джаррвел, совсем спятил, - спокойно, даже холодно заметила Мудрость и посмотрела на Поля. – Ты сказал «но»? Что ты имел в виду?
Поль помолчал, а потом ответил, с грустью в голосе:
- Мне недавно припомнилась фраза, которую я слышал когда-то. Она звучала так: «Человек имеет право на смерть». По-моему, это применимо к любому разумному существу. Конечно, я не говорю о насильственной смерти. В смысле, не о самоубийстве… - Он повесил голову, водя пальцами босой ноги по песку. – Если Чудо больна, то она имеет право выбирать – позволить болезни одолеть себя или бороться с ней.
Воцарилось молчание. Даже змей рухнул на песок и лежал неподвижно, словно толстое, поросшее разноцветными лишайниками и мхом бревно.
- Неужели все так плохо, мальчик? – спросила птица Мудрость.
Он кивнул и повторил:
- Мне так кажется.
- Поэтому она не хочет, чтобы мы приходили?
Он снова кивнул.
- Я поняла, - задумчиво сказала птица Мудрость. – Что удивительно, я и сама, причем не так давно слышала что-то подобное. – Она замолчала, нахмурив брови и глядя в пространство, как если бы усиленно пыталась вспомнить. – Что-то, связанное с Глюком… Кажется, Ветер говорил… Или Дружок? Не помню. - Она вздохнула. – Да, это действительно ее право - выбирать. Пойдем, я покажу тебе, как можно нас вызвать, если, все-таки… если понадобится…
Она решительно пересекла выложенную белыми камнями черту, и, заколебавшись на мгновенье, Поль последовал за ней. Преодолев метров сто, они подошли к огромному валуну рядом со стеной пещеры, с одной стороны от которого росли довольно высокие кусты. И большие валуны, и кусты рядом с ними, а иногда даже на них были здесь не редкостью, и конкретно этот валун ничем не выделялся среди прочих и никогда не привлекал особого внимания Поля. Казалось, кусты росли вплотную к стене пещеры, но, обогнув их, он увидел узкий проход и довольно большую темную щель, за которой угадывалось огромное пространство, уходящее в толщу горы. Видимо, подземный ход вроде того, по которому Поль бежал, спасаясь от преследователей.
По ту сторону входа, но очень близко к нему с потолка свисала толстая, свитая из золотистых нитей веревка, с такой же кисточкой на конце. Птица Мудрость протянула руку, дернула за веревку, и где-то в глубине горы послышался далекий, мелодичный звон, долго не смолкавший в воздухе.
- Понимаешь? – спросила она у Поля. Он кивнул. – Джаррвел первый, кто услышит, и сразу же сообщит нам. Давай так договоримся: если Чудище согласится испытать на себе целительную мощь Живой Воды, дернешь один раз, а если… если… - Она вскинула на Поля глаза, не в силах договорить, и он понимающе кивнул. – Тогда дернешь три раза. Но… Я все же немедленно соберу всех… чтобы обсудить… в конце концов, вопрос идет о жизни и смерти…
- И о том, между прочим, кто будет тут караулить, если Чудище и впрямь сдохнет, - пробормотал Джаррвел, уползая в темную глубину подземного хода.
Поль с трудом сдержался, чтобы ни пнуть его ногой.
Птица Мудрость поджала губы и покачала головой.
- До свидания, мальчик, - сказала она. – Будем надеяться на лучшее.
И вслед за змеем заковыляла в темноту.
На обратном Поль вспомнил, от кого сам слышал ту фразу о праве человека на смерть. У него были дедушка и бабушка, родители матери; со стороны отца он знал только дедушку, но тот жил далеко, и они редко общались. Дедушка и бабушка очень любили Поля и вообще были замечательные люди. Бабушка готовила самые вкусные пирожки на свете и была по натуре очень хлебосольным человеком, обожала принимать гостей, которые постоянно бывали у них в доме. То по тому или иному поводу, то вообще без всякого повода; то в большом количестве, то в единственном числе или парами. Казалось, все связанные с этим хлопоты ничуть не утомляли бабушку. Она была жизнерадостная, деятельная, никогда не сердилась на Поля, да и вообще, кажется, неспособна была сердиться.
А потом она умерла. Совершенно неожиданно – во всяком случае, для Поля, которому тогда было лет шесть. Да и для его родителей, кажется, тоже. Что-то там с сердцем.
Дедушка сильно изменился после ее смерти. Они с бабушкой жили за городом, в прекрасно благоустроенном доме с большим, ухоженным садом. Если внутри дома всем заправляла бабушка, то сад был делом рук – и страстной привязанности – дедушки.
После смерти бабушки он совершенно забросил его. Сначала служивший у них садовник худо-бедно поддерживал сад в сносном состоянии – подрезал кусты, деревья, стриг траву газонокосилкой; по осени прикрыл на зиму кусты, которые без этого не выдержали бы зимнего холода. Однако когда снег ложился на землю, в саду делать было нечего. Обычно садовник в это время брал отпуск и возвращался лишь ранней весной.
Вот только той весной, следующей после смерти бабушки, он не вернулся (видимо, дедушка отказался от его услуг), и сад начал медленно дичать. К концу лета трава вымахала по пояс и стала потихоньку, но неудержимо заползать на дорожки; плющ так густо обвил дом, что даже белым днем внутри было темно. Дедушка готовил себе нехитрую еду, но, в основном, пил чай. И читал, читал, читал. Каждый раз, когда приходилось отрываться от чтения (например, если приезжала дочь с мужем и сыном или кто-нибудь из старых друзей), он, казалось, чувствовал себя потерянным и только и ждал, когда можно будет снова погрузиться в мир очередной книги.
Спустя год у него обнаружился рак легкого.
Все настаивали на операции. Мать Поля, заливаясь слезами, умоляла его не противиться, говорила, что врачи дают хороший прогноз, что этот вид рака вообще достаточно успешно лечится, если вовремя вмешаться, что она не хочет так быстро потерять и мать, и отца… Но все было тщетно.
Тогда дедушка, отвечая матери Поля, и сказал ту самую фразу – о том, что человек имеет право на смерть. Поль услышал ее, а потом начисто забыл, и вот только сейчас она всплыла в памяти.
И дальше дедушка почти повторил слова Чуда. Дескать, пусть все идет как идет; если ему суждено умереть от рака, он умрет, если же нет… На все воля Божья.
И, между прочим, он не умер – по крайней мере, к началу пандемии амнезии дедушка был жив. Каким-то образом его рак закапсулировался, никуда дальше не пошел и внешне выражался лишь в том, что дедушка постоянно, хотя и несильно покашливал. Когда это выяснилось, дедушка как будто обрел второе дыхание. Воспринял это так, как будто Бог велит ему жить дальше. Жить, а не влачить жалкое существование. Привел в порядок сад и, хотя ничего нового больше не сажал, не позволял мерзости запустения завладеть им. И еще дедушка сам написал книгу…
«Может, и с Чудом все обойдется?» - думал Поль.
Она опять спала, и он опустился рядом с ней на песок. Ящерки в большом количестве собрались вокруг и сидели, не сводя взгляда с Чуда, словно карауля ее.
Так не хотелось, чтобы это страшненькое, смешное, по-детски наивное, в чем-то нелепое, но абсолютно безобидное создание умерло! Так хотелось верить, что она и дальше останется с ним, они будут играть в камушки, в догонялки, плескаться в воде; он продолжит рассказывать ей сказки, и вместе они станут подправлять их по разумению Чуда. Может, когда-нибудь они даже пойдут в то место, которое она считает своими домом. Может, когда-нибудь он научит ее петь, а она его свистеть, что получалось у нее просто потрясающе. Может… Да мало ли чем можно заняться, когда рядом верный, добрый друг?
Но почему-то во все это плохо верилось. Поля одолевали мрачные предчувствия.
8.
И, увы, очень быстро они начали оправдываться. Чудо слабела прямо на глазах. Волосы самопроизвольно вылезали по всему телу, зубы она иногда просто вынимала руками, а иногда выплевывала, поддев языком. И уже совсем ничего не ела, только пила. Играть они, конечно, ни во что больше не играли, лишь раз-два в день Чудо просила Поля отнести ее полежать в воде. И еще ей по-прежнему нравилось слушать сказки.
Удивительное дело! Теряя силы, она не впадала в уныние; напротив, настроение у нее все время было на диво хорошее. Вот только смеяться не хватало сил, поэтому она просто улыбалась, обдавая Поля светом казавшихся все огромнее золотистых глаз.
Пару раз он пытался уговорить Чудо послушаться птицу Мудрость и выкупаться в этом их колодце с Живой Водой. Предлагал отнести ее туда, чем бы для него ни обернулось проникновение на запретную территорию. Хотя почему-то ему казалось, что ничем плохим оно не обернется – учитывая, ради чего он готов был это сделать.
Чудо никогда не спорила с ним. Она молча слушала его страстные речи, потихоньку ее глаза начинали закрываться, поначалу она боролась с этим, а потом засыпала. Словно он пел ей колыбельную.
Проснувшись, она, как правило, просила пить, а потом рассказать сказку. Она не капризничала, ни на что не жаловалась, просто угасала и, казалось, не испытывала особых страданий, ни душевных, ни физических.
Причем угасала очень быстро. Фактически с последнего прихода гостей прошло всего три с половиной дня, как ее не стало.
Очевидно, она что-то предчувствовала, потому что утром последнего дня неожиданно сама заговорила на эту тему, хотя прежде избегала ее.
- Что, ты говорил, люди делают со своими покойниками? – спросила она, лежа на одеяле и глядя на воду, посверкивающую в свете плавающих под потолком шаров.
Поль чуть ни подавился грушей, которую ел.
- За… закапывают в землю, - ответил он, откашлявшись.
- Пожалуйста, Поль, - очень тихо, очень мягко попросила Чудо, по-прежнему избегая встречаться с ним взглядом. – Закопай и меня тоже… конечно, не сейчас, а когда я… ну, ты понимаешь… И только потом сообщи им, - Она кивнула в сторону таинственного хода, откуда появлялись и куда уходили гости. – Знаю, ты все сделаешь, как я прошу. – Он молча, истово закивал головой, чувствуя, как к глазам подступает влага. - Перестань, Поль, - добавила она, когда, не сумев сдержать слез, он уткнулся лицом в ладони. – Пожалуйста, перестань. – Она помолчала. – Знаешь, если я о чем и жалею, так это что придется расстаться с тобой. Мы неплохо тут повеселились, правда? – Теперь его плечи уже тряслись от рыданий. – Перестань, кому говорю! Ты хочешь, чтобы я тоже расплакалась? Этого ты добиваешься, да?
Нет, конечно, этого он не добивался, а потому, собрав все силы, перестал плакать.
- Пойди, умойся, - слабым голосом приказала Чудо. – А когда вернешься, расскажешь хорошую сказку. Такую, знаешь… забавную.
Так он и сделал. Рассказал ей сказку о лягушке-путешественнице. Вернее, успел рассказать только до половины, до триумфального полета хитроумной лягушки на веточке, которую держали в клювах летящие на юг утки. Рассказывая, он лежал на песке рядом с Чудом, облокотившись головой о согнутую руку и прикрыв глаза.
И вдруг услышал шорох.
Оборвав себя на полуслове, он открыл глаза. Со всех сторон к ним сбегались ящерицы, серо-голубовато-зеленоватое море ящериц. Они спешили, толкались, карабкались друг на друга и, домчавшись до Чуда, замирали на мгновенье, а потом отбегали в сторону и забирались на соседние валуны, как бы уступая место остальным.
Он все понял, даже не успев взглянуть на Чудо, а когда посмотрел, его догадка подтвердилась: золотистые глаза погасли навсегда, она умерла.
Он, конечно, сделал, как она просила. Выкопал довольно глубокую яму, что оказалось нетрудно, хотя в качестве орудий в его распоряжении были лишь руки, палки и чаши, которыми он вычерпывал влажный песок. Усыпал дно ямы мелкими голышами, положил туда много травы и мелких голубых цветочков, которые обнаружил раньше, во время прогулок по пещере. Переодел Чудо в чистую футболку, опустил ее в яму, закопал, сделав небольшой холмик, который тоже усыпал цветами.
А потом пошел и три раза дернул за шнур.
Гости появились очень быстро, так ему показалось, хотя, может, он просто совсем перестал ощущать бег времени. И нашли его сидящим у маленького, усыпанного цветами холмика.
На этот раз их было больше, чем когда-либо прежде. Кроме Синей птицы, Джаррвела и Мудрости, прискакал грустный маленький ослик Глюк и приковыляли две незнакомые Полю женщины-птицы, отличающиеся от Мудрости, главным образом, цветом перьев. У обеих на головах были черные платки, а бледные физиономии носили постное выражение. Чем-то они сразу показались Полю менее симпатичными, чем птица Мудрость, и их последующее поведение лишь усилило это впечатление. И звали их соответственно – Печаль и Обида.
Глюк опять принес корзины, но на этот раз не столько с едой, сколько с очень красивыми цветами в горшках, которые расставили вокруг могилы, и с двумя бутылками вина, которые Мудрость предложила распить «за упокой души Чудища Сторожевого», как она выразилась.
- Можно подумать, у нее была душа… - буркнул Джаррвел, но Мудрость мощной лапой с силой наступила ему на хвост, и он заткнулся.
Пили женщины-птицы, Поль и, как ни странно, Джаррвел, который попросил налить ему вино в большое золотое блюдо, наряду с другой посудой имеющееся в нише, где раньше, пока Чудо не разболелась, спал Поль. Ослику и Синей птице предложили тот же вариант, но Глюк просто помотал головой, а Синяя птица кротким детским голоском ответила:
- Нет, спасибо. Я вина не пью.
На этот раз она не летала над головами, не призывала не падать духом, не щебетала о том, что все будет хорошо, а большую часть времени просидела, нахохлившись, неподалеку от могилы. Вид у нее был совершенно несчастный, даже черные глаза потускнели.
Очень приятное на вкус, но явно слабенькое вино почему-то ударило Полю в голову, и дальнейшее он помнил смутно, обрывками.
- Ох, бедная, несчастная Чудище! – визгливым голосом провыла одна из новых женщин-птиц, кажется, Обида. – Она стала первой жертвой, но подождите – уверена, та же судьба ждет и всех нас…
- А Дружок? Может, и его уже давно на свете нет? – вторила ей другая женщина-птица; по-видимому, Печаль. Голос у нее был не такой противный, как у Обиды, но все равно не слишком приятный – низкий и унылый. - Говорили же мы – не нужно распечатывать то, запечатал господин… - Обида предостерегающе ткнула ее локтем в бок, и она поправилась, - …то, что запечатано не нами, а Дружок: «Нет, я все равно пойду на Землю!», а раз так, надо же было кому-то ход сторожить, вот Чудище и… пострадала. А сидели бы все на Эстарте и были бы живы-здоровы…
- А вы знаете – в этом что-то есть, - задумчиво проговорила птица Мудрость. – В смысле, на Эстарте точно присутствует нечто, поддерживающее нашу жизнь… что-то магическое… недаром же мы все бессмертны. И, наверно, нам не следует надолго покидать Эстарту. Может, поэтому Чудище и погибла? Потому, что ушла оттуда?
Печаль и Обида наперебой заголосили, Джаррвел шипел что-то свое, Мудрость спорила с ним, а Синяя птица подобралась к Полю поближе, как будто хотела, чтобы он погладил ее, что он и сделал. Она была теплая, и он чувствовал под пальцами быстро бьющееся маленькое сердце.
Ему по-прежнему было грустно, но от ее присутствия рядом стало чуть-чуть легче.
Дальше большой кусок выпал из памяти, голоса слились в общий фон. Очнулся Поль, когда внезапно наступила тишина. Все взгляды почему-то были устремлены на него.
- Что? – спросил он. – О чем разговор?
- Да вот… - с оттенком неловкости ответила Мудрость. – Мы тут думаем – кто теперь будет сторожить вход на Эстарту вместо Чудища?
- Эстарта – это ваш город? – спросил он.
- Не город. Это наш мир, - ответила Мудрость. – И можешь мне поверить, прекрасный мир.
- Я, конечно, - ответил на ее вопрос Поль. – В смысле, я буду сторожить вместо Чуда. Уж такую-то малость я могу для нее сделать… за все хорошее…
Он смолк, почувствовав, как предательски дрожат губы.
- Да что он может? – взвился змей. – Вы только гляньте на него…
- Во-первых, я могу предупредить вас… - ответил Поль и хотел продолжить, но Мудрость перебила его.
- Да, и это главное. Если сюда явится кто-нибудь незваный, ты подашь условный сигнал, и мы… ну, забаррикадируемся, закроем ход, даже замаскируем его… Я нашла тут несколько заклинаний, одно из них позволяет сделать так, что проход на Эстарту будет выглядеть, как сплошная стена… Наверно, мне имеет смысл прямо сейчас, перед уходом, наложить его, а Полю надо просто хорошенько запомнить, где на самом деле проход и где, соответственно, веревка от колокола…
- А что будет с самим мальчиком? – грустным голоском спросила Синяя птица. – Получается, мы оставляем его тут на растерзание… совсем одного…
Джаррвел фыркнул.
- Если не хочет, пусть возвращается на Землю, как-нибудь и без него справимся…
Мудрость сурово посмотрела на него.
- По-моему, Джаррвел, ты просто пьян, иначе не хорохорился бы и не болтал глупости. По правде говоря, если бы не Поль, здесь пришлось остаться кому-то из нас…
- Или запечатать ход, как было раньше, - вставила Обида.
- … а вы сами видели, - продолжала Мудрость, игнорируя ее, и кивнула на могильный холмик, - чем это может кончиться…
Они еще какое-то время поспорили, но в итоге, как и следовало ожидать, приняли предложение Поля. Он заверил их, что ничего с ним не случится – обследуя пещеру, он обнаружил много потайных уголков и, в случае чего, найдет, куда спрятаться. А что касается одиночества… Оно его не тяготило; во всяком случае, пока.
- Я буду проведывать тебя, - чуть повеселевшим голоском сказала Синяя птица. – Если ты не против.
- Конечно, я всегда тебе рад. И тебе тоже, птица Мудрость. – Это были те, кто реально могли захотеть навестить Поля, и кому он действительно был бы рад. Однако, не желая быть невежливым, он добавил. – И вообще всем вам.
Наконец, они ушли, а он остался сидеть у холмика, чувствуя, как с новой силой наваливается тоска.
И тогда он попробовал прибегнуть к тому способу борьбы с огорчениями, который часто использовала Чудо. Расстелил рядом с могилой одно одеяло, накрылся другим и, как ни странно, быстро и крепко уснул.
Ему приснилась Чудо, какой она была, когда они впервые встретились – здоровая, веселая, озорная.
Стражи - 1 Беда
© Copyright: Белла Жужунава, 2009
Свидетельство о публикации №209121701127
Свидетельство о публикации №209121701127
Рецензии