Алаверды часам

Это были обычные напольные часы, с двумя пятифунтовыми гирями, обеспечивающими двухнедельный завод.
Обычные для царской семьи восемнадцатого века. А в конце двадцатого они выглядели очень даже необычно.

Их необычность заключалась в том, что их гири, цепи и маятник отлиты из чистого золота, эмалированный циферблат украшен перламутровыми римскими цифрами, а напротив каждой цифры красовалось изображение одного из двенадцати апостолов, скопированных с «Тайной вечери» Леонардо да Винчи.

На концах усыпанных бриллиантами стрелок размещались ангелочки с крылышками. Вместе со стрелками они описывали по циферблату бесконечные круги. Большой полутораметровый маятник представлял изображение распятого на кресте Иисуса Христа, принуждённого, по замыслу , вечно маяться во имя спасения грешников. Маятник часов раскачивался из стороны в сторону, но страдальческие глаза Иисуса неотступно следили за вами, в какой бы угол комнаты вы ни удалились.

Каждые пятнадцать минут из чрева часов раздавался мелодичный звон серебряного колокола, а ежечасно проигрывались клавесинные мелодии, каждый час разные. Но наиболее умиротворённо на присутствующих действовал маятник: казалось, целую вечность он двигался в одном направлении, затем, остановившись на секунду, издавал лёгкий, приятный звук «тсс...» и продолжал также долго падать в обратную сторону. «Тсс... - тсс..., тсс... - тсс...», и время между этими «тсс» было так велико, что позволяло задуматься о смысле жизни и бренности бытия...

Когда-то эти часы служили украшением царских палат, а сейчас, в конце второго тысячелетия от рождества Христова, они скромно доживали свой век в неубранной комнате полуразрушенного дома старинного русского города.

 Видимо, уже никому не удастся проследить пути, по которым дорогие уникальные часы попали к своему нынешнему хозяину, ровеснику века, столетнему старику Фёдору, который доживал последние дни, лёжа без движения на  кушетке.

Жизненные силы уже покинули его, и только бьющееся в такт часам сердце никак не хотело останавливаться. Фёдор знал, что с последним движением маятника сердце также сделает свой последний удар. Он давно свыкся с мыслью о неизбежности смерти и не боялся её.  Ничто не удерживало его на этой грешной земле. Ничто, кроме старинных дорогих часов!

Ему не себя было жаль, ему было жаль, что с его смертью остановятся часы, остановятся впервые в этом суматошном двадцатом веке. Одна из гирь уже опустилась на пол, а вторая, не дойдя до пола всего лишь десятую долю дюйма, не могла обеспечить нормальный ход, и они отбивали какие-то неестественные, нехарактерные для них звуки: «тцс... - тцс..., тцс... - тцс...», всё более увеличивая паузы между ударами маятника, и в такт часам замедлялось биение сердца Фёдора. 

Чтобы как-то продлить жизнь часов после своей смерти, он собрал последние силы, стал на колени, затем, опираясь на стул, подтянул ослабевшее, высохшее, невесомое тело, сжал массивную золотую цепь руками и, совсем ослабев, не разжимая руку, упал на кушетку. Веса его давно ссохшегося в скелет тела едва хватило, чтобы подтянуть к циферблату массивные золотые гири и завести часы ещё на две недели. Они сразу же изменили звук хода на привычное для уха «Тсс... - тсс...». Гири натягивали цепь всё сильнее и сильнее пока, наконец, не вырвали её из рук Фёдора и, как бы сожалея о случившемся, исполнили жалобную мелодию.

Семь последующих дней часы, глазами мающегося Христа, спокойно взирая на неподвижное, высохшее тело хозяина, исправно несли службу: каждые 15 минут оглашали комнату серебряным колокольным звоном, каждый час исполняли одну из любимых мелодий своих прежних, высоко сановных владельцев.

За это время их гири опустились на половину пути. И хотя маятник продолжал всё также методично качаться из стороны в сторону со своим привычным звуком «тсс... - тсс...», в работе часового механизма что-то изменилось. То ли Иисус Христос, взирающий на неподвижное тело Фёдора, внёс свои изменения в ход часов, то ли ангелочки на концах стрелок повлияли на их работу, а может быть, выглядывающий из-за цифры 12 апостол Иуда, чувствуя последующие за его предательством грядущие проклятия поколений, решил замедлить ход времени, но часы, триста лет исправно отбивающие мелодии, нарушили нормальный ритм работы.

Сначала они прекратили отбивать каждые пятнадцать минут мелодичный серебряный звон. Затем, по прошествии десяти дней прекратились ежечасные мелодии. Три дня после этого они каждый час, вместо привычной мелодии, издавали жалобный стон, как бы извиняясь за неумолимый ход времени, но на четвёртый день и эти звуки прекратились.

Тяжёлые золотые гири неумолимо опускались вниз, и часы будто чувствовали, что оставшихся сил их хозяина уже не хватит, чтобы вновь подтянуть гири. На четырнадцатый день, видя неподвижное тело своего хозяина, часы с трудом умудрялись колебать маятник в соответствии с редкими биениями его сердца.  Они будто чувствовали, что с их остановкой, остановится сердце Фёдора, и продолжали из последних сил медленно раскачивать маятник, будто это не тяжесть гирь приводила их в движение, а сам Иисус Христос, отталкиваясь взглядом то от одной стены, то от другой, раскачивает маятник: «тсс... - тсс..., тсс... - тсс...».

Лёжа неподвижно на кушетке, уже давно ставшей частью его тела, Фёдор, при полном отсутствии каких-либо признаков жизни, ясно ощущал происходящие изменения в ходе часов. Часы эти, как и кушетка, и другие вещи домашнего обихода уже давно стали неотъемлемой частью его тела. Но если другие вещи были безмолвны, то с часами у него установился живой контакт.
 Он понял их, когда они прекратили отбивать четвертьчасовые паузы...
Он с благодарностью принял прекращение часами проигрывания ежечасных мелодий. Мозг его отключился от внешнего мира и мог воспринимать только привычное и так необходимое ему «тсс...- тсс..., тсс...- тсс...».

Но когда часы вдруг изменили этот привычный звук на медленное, необычное «тцсссс - тцсссс,  тцсссс - тцсссс», Фёдор не на шутку разволновался. Звук был непривычен, раздражал его,  он не мог это спокойно переносить.  Впервые за две недели он пошевелился, привстал на локоть, посмотрел на часы. Одна гиря уже коснулась пола, вторая приближалась к своей критической отметке. Собрав усилием воли последние силы, Фёдор попытался дотянуться рукой до золотой цепи, но не смог этого сделать.

 Тогда он взял лежащую рядом коробочку из-под лекарства, подложил её под гирю. Гиря наклонилась на бок,  часы вновь ускорили свой ход: «тсс... - тсс..., тсс... - тсс...».

Ему было интересно наблюдать, как с увеличением угла наклона падающей гири часы ускоряют свой ход! Гиря медленно падала на бок, за счёт этого часы продолжали идти: «тсс... - тсс..., тсс - тсс...». Лицо Фёдора порозовело, в азарте он жадно смотрел на падающую, словно Пизанская башня, гирю, боясь отвести взгляд, проследить тот момент, когда она полностью завалится на бок и часы остановятся.

Он даже  не смел моргнуть, чтобы не пропустить это мгновение. Сейчас это было самым важным делом его жизни. Всё, что он делал прежде, великое и мелочное, серьёзное и легкомысленное, сейчас казалось ему ненужным и никчемным, его можно было повторить десятки, сотни, тысячи раз в любой день, можно было вообще не делать, и ничего бы от этого не изменилось в жизни, а остановка маятника была равносильна остановке сердца, и важнее для него в данный момент времени ничего не было. 

От напряжения глаза покраснели, прослезились, но он продолжал, не мигая смотреть на гирю. Где-то выше неё продолжал маяться в своих вечных муках Иисус Христос, как бы помогая раскачивать маятник, но Фёдора сейчас волновал не он.  Христос и раньше ему мало чем помогал, а теперь, Фёдор это понял, только создаёт видимость помощи,  да и видимость эта - результат гениальности сотворившего часы мастера... Фёдору было достаточно своих жизненных мук, а что сейчас его больше всего волновало, так это то, как долго продержатся старинные часы: «тсс... - тсс..., тсс... - тсс...».

Он ожидал услышать медленное затухание их ритма: «тсс... - тсс..., тссс - тссс..., тсссс... - тсссс..., тссссс... - тссссс...», внимательно к нему прислушивался, но ритм никоим образом не менялся. Фёдор не на шутку разволновался: гиря уже приняла горизонтальное положение, а часы всё шли и шли без замедления темпа, вот только боя никакого не было...

О том, чтобы дотянуться до цепи и поднять гирю у Фёдора мысли не возникали, на это у него не осталось сил. Но у него оставалась надежда на несколько секунд, в течение которых маятник будет замедлять свои колебания, пока не остановится.

Но, вопреки надеждам Фёдора, маятник, издав несколько чётких звуков «тсс... - тсс..., тсс...- тсс...», неожиданно смолк. Не в силах повернуть голову, Фёдор искоса взглянул на часы: золотое распятие Христа покоилось без движения, глаза Иисуса смотрели на Фёдора скорбным, всепрощающим взглядом.  Откуда-то из глубины сознания всплыли слова давно забытой молитвы, Фёдор уже сделал вдох, чтобы произнести «Отче наш», но ему стало жаль возвращать упокоившегося Иисуса на круги новых мук, и он с чистой совестью спокойно выдохнул из себя последние, предназначенные для молитвы, силы.

Часы не издавали никаких звуков.

Более того, как ни прислушивался Фёдор, он не услышал даже биения собственного сердца.

Он был при полном сознании, ум его работал чётко, и именно этим ясным умом Фёдор отметил, что сердце его остановилось вместе с последним ударом маятника старинных часов...

Версаче   http://www.proza.ru/2009/09/04/296