P. S

       Женская истерика подобна раковой опухоли – с паразитирующей стремительностью уничтожает не подлежащие восстановлению нервные клетки головного мозга. Слова такой женщины, словно саранча, пожирают воспоминания, связывающие её с любимым мужчиной, оставляя за собой только разочарование. Она не думает о последствиях, с издёвкой унижая того, для кого разыгрывается это театральное представление. Она перестаёт анализировать ситуацию, а, следовательно, теряет контроль и отдаётся во власть эмоций, внутри которых она, задыхаясь, мечется, словно муха, пойманная в банку. Лицо искажается и, не зависимо от красоты и возраста обладательницы, обезображивается до такой степени, что окружающие при его виде оказываются способными испытывать лишь одно чувство – отвращение. Уголки губ вытягиваются вниз, глаза… большие глаза, пленяющие прежде своей пронзительностью, расширяются, а зрачок мутнеет. Речь не о вызове, который способна бросить женщина, не о сдерживаемых слезах или даже будничной ссоре, только об истерике, как высшем достижении в области науки общения, который иначе называется – крах. Движения такой женщины резки, угловаты и непоследовательны, что противоречит свойственной ей материнской сущности. Криком и слезами она пытается добиться желаемого результата, но хочется не дать ей просимое, а только пережить сам момент пытки и уйти, уйти навсегда.
       Не только в жизни, но и в искусстве меня всегда отторгали подобные всплески агрессии: в кино и театре актрисы пытались завладеть зрительским вниманием, повышая интонации, срывая голос и вверяясь во власть болезненной мимики, в литературе бушевали страсти, а героини страдали, страдали, страдали…  Да воздастся им благодать и милость в загробном мире искусства, если таковой рождён был древнегреческими титанами.
       Я пыталась понять, где зарождается этот пагубный импульс и что служит для него столь мощным катализатором. Отчего мужчина не теряет самообладания, а если и поддаётся состоянию, близкому к безумию, то сохраняет при этом чувство собственного достоинства, а женщина, унижая другого, в первую очередь унижает саму себя.
         Но мы все являемся лучшими учениками Аристотеля, Сократа, Платона и прогуливаемся по чужим недостаткам, словно по тенистой роще: наблюдаем, оцениваем, делаем выводы, только покуда сами не оказываемся вовлечёнными в осуждаемый порок.
        Растерянность, непонимание, подступающие слёзы, которые приходилось усилием воли сдавливать где-то у слизистой глаз – кадр в лучших традициях мелодрамы. Я ходила по городу, обняв себя руками, прибегая к этому инстинктивно-найденному зажиму, желая уберечься ото всех, пытаясь закрыться от отвержения. Но я закрывалась лишь от посторонних для меня людей, которые возвращались домой после работы, спешили на свидание, шли также, как и я, занятые собственными мыслями, и не могла физическим действием оградиться от того, кто неизменно следовал по тому же пути внутри меня шаг в шаг, в моих мыслях, в моём подсознании.
          Не обязательно начинать каждый день с кофе, нервничать из-за закончившейся пачки сигарет, бежать в магазин за энергетиком или искать в клубе прогероиненное лицо дилера, для меня всегда самым сильным наркотиком являлись люди. Хотя с подростковой бравадой я провозглашала лозунг о том, что нельзя быть зависимой ни от чего и ни от кого, но, как рыцарь в Средневековье сохранял верность прекрасной даме, так и я чтила в воображении избранный идеал из плоти и крови и кадила ему фимиамом обожания, не замечая того, что Дульсинея из Тобосо – всего лишь неотёсанная крестьянка.
         Я продолжала идти по городу. Шла и шла, словно девочка из сказки по неизведанной тропинке. Думаю, не плохо бы смотрелось, если бы у меня совершенно случайно оказалась с собой очаровательная плетёная корзинка. Где-нибудь в центре Невского вырос бы пенёк, на который можно было бы присесть, съесть пирожок и поразглагольствовать с мимо пробегающим волком о смысле бытия. Но ни пенька, ни пирожка, ни волка, а только самонакручивание и нарастающее внутри желание выплеснуть наружу пульсирующий негатив. И вот здесь началась ломка, самая тяжёлая ночь без дозы, которая длилась около недели. День за днём в голове перематывалась заезженная плёнка памяти с его словами, с тем, что нас связующе-отдаляло.  Впервые в жизни меня проигнорировали без объяснения причин, и это задело. Как бы высоко ни была поднята голова, но это задело за воспитанную с детства гордость, за привитые понятия о чувстве уважения мужчины по отношению к женщине. Хотелось позвонить ему и всё высказать, хотелось написать, и один за другим в воображении сочинялись тексты – получше любых сказок, финалом которых всегда становилось торжество истины.
           Реальность отодвинул за кулисы придуманный мир, в котором легко находились нужные слова, где поступки были верными…. Но счастье ли это – выверенность, приправленная стерильной правильностью? Об этом я задумалась намного позднее, а пока, пока вместе с размышлениями над тем, как восстановить справедливость, в сердце стукнул предостерегающий колокол – любой разговор, письмо, встреча сейчас закончатся истерикой, потому что внутри я была ещё слишком зависима. Я не готова была завязать, а желание поговорить о случившемся являлось лишь самообманом, на деле же безвольным желанием вновь услышать его голос, оказаться рядом и, возможно, снова быть вместе. Но, к случаю, из закромов багажа знаний, выглянула цитата и погрозила пальчиком: «Трусливая, презренная покорность!». Да, ты прав, Шекспир. С возвращением я погорячилась.
          После осознания происходящего стало легче – глянцевая картинка сменилась самыми неприглядными примерами из тех, что мне доводилось ранее лицезреть – не самая достойная перспектива. Подобно тому, как в организме человека существуют все возможные болезни, которые остаётся лишь спровоцировать, так и в характере заложены все черты и проявления, которые тоже необходимо лишь активизировать. Любой шаг сейчас был бы провокацией. Оставалось только ждать, пока вопрос: «Почему ты так поступил?» не стал органичен в своём спокойствии, и пока в ответ на его череду унизительных для мужчины бессвязных оправданий не захотелось сказать: «Береги себя» и уйти, уйти навсегда.