Золотой петух

    Нелегкая судьба журналиста забросила меня в весенний Нью-Йорк. Это было гораздо позже. А пока, густо замесив породу в котловане Загорской ГАЭС, и жертвуя собою ради будущего капустных комбайнов на полях Подмосковья, я добился приказа Александра Чаковского о зачислении меня в штат «Литературной Газеты».


    Разделом экономики в этой газете руководил легендарный журналист Александр Левиков. Он был значительно старше меня. Небольшого роста, сухой и жилистый человек. Резкий  и умный в разговоре.  Одевался как Булат Окуджава в джинсы, черный тонкий свитер под горло и черный кожаный пиджак.
   Что-то он разглядел в моей писанине о славных буднях Калужского турбинного завода. Вообще то- это была его лебединая песня под названием
« Калужский эксперимент»,  которую я должен был подхватить.


    Внедрялся хозрасчет в жизнь очень секретного предприятия атомной промышленности. Рабочий нового типа, с аристократической фамилией Северин с дракой лез на комиссаров. По тем временам страшно смело, непмански нагло, по - меньшевистски подпольно. Сейчас понятно: всего лишь принципы здравого экономического смысла пробивали асфальт политэкономии.


Корифеи экономической журналистики 70 Х -80-х, с которыми мне довелось сотрудничать -  выглядели героями сизифова труда. Дырку в асфальте, которую удавалось прогрызть, закатывали быстро, и будет так, пока строй не падет. А смерть системы представить было также трудно, как бесконечность космоса.

Пожалуй, из моих коллег только «Мальчиш Кибальчиш» понимал, где граница этого темного пространства. Так я про себя называл Егора Гайдара. 
Они все были очень разные. Левиков сосредоточен, зол и умен. Очевидно, он давно все понял, сделал выбор и нашел свой островок в потоке чепухи советской журналистики. Балансируя на этом пятачке, старался не замараться. Попытки утверждения здравого смысла маскировал под эксперименты.


Саша Никитин, с которым я работал в газете « Правда» - желчный, тоскливый на первый взгляд человек. При этом он обладал потрясающе точным чувством образности русского языка. С таинственностью закулисного шептуна, он помогал мне добивать министра легкой промышленности СССР товарища Клюева. Последний удар нанес Саша. Он приклеил к моей статье название « Министр Всея Руси» и этим  завершил карьеру товарища Клюева. Почему он действовал закулисно? Дело в том, что ему, заместителю редактора « Правды» по экономике, никто бы не позволил такие вольности. А мне, мальчишке- спецкору почему-то позволялось многое. 


Саша страдал язвой. А язва у него, к доктору не ходи, от того, что на протяжении многих лет работы в партийных газетах он  давил в себе желание сказать главное, что он знал и понял о жизни. Была у него отдушина: писал книги о Пушкине.  Талантливо рассказывал о любви классика к Пермскому краю. Где Пушкин, а где Пермь?  Какая любовь? Он жил как, если бы Лиепе пришлось бы всю жизнь исполнять только матросский танец яблочко.   
В итоге, нерастраченный талант прожег дыру в желудке. От этого Саша и погиб. Такое тоже бывает.


Все же,  вернусь назад. Почти в тот момент, когда Левиков без излишнего пафоса давал мне копию приказа о зачислении в штат «Литературки», вошла секретарь отдела  и сообщила новость с хорошо поставленными интонациями превосходства фронды над партийной косностью. Особо талантливыми в «Литературке» были секретарши.
- Звонили из самого большого органа,- сказала она, переваливая попу на стол,- «Правда» называется, хотят тебя видеть там. То ли Лысенко, то ли Валовой, короче, академиком назвался.
   

Так я  очутился в просторном фойе редакции газеты  «Правда» на глазах у подозрительного офицера в фуражке с синим околышем. В том смысле, что вне его подозрений был только бюст Ленина за спиной. В руке у меня был фирменный « Правдинский» пропуск. В нем написано мелко: « пропустить гражданина…» и крупно: « к товарищу Валовому». Дистанция между гражданами и товарищами была практически не преодолима.


В тихом коридоре, где цековская красная дорожка по паркету, у двери заместителя главного редактора «Правды», академика Д.Валового я ждал приема. Заглянул в соседнее помещение и обалдел. На полках витые бутылки с коньяком и пиво в банках. Пахло копченой колбасой и красной рыбой. И еще таким, чего я по тем временам и не нюхал. У окна скучала крупная тетя в крахмальной наколке.
- Я тут, сейчас отойду,-  я решил авансировать свои права,- А Вы отложите мне, пожалуйста, пивка пару баночек, рыбки кусочек…- От волнения мой голос сбивался.
У меня не то чтобы голова шла кругом. Просто столкнуться нос к носу с коммунизмом, о котором уже не так много говорили большевики - это не для слабонервных. В теории все проще.  У тети нервы были крепкие.

 
- Это буфет для членов редколлегии,- сказала она со спокойной уверенностью, что всё, что не досталось мне и, не съедят члены редколлегии, перепадет ей. Потребности у нее были большие. А мои способности в этом буфете ничего не значили.


- Ну, что Валовой?- спросил меня Левиков, когда я вернулся.
- Предложил работу в органе,- рассказывал я, стараясь подражать интонациям нашей секретарши.
- Спецкором?- продолжал Левиков.
-Да, в отделе экономики,- я удивился тому, что он  так дотошно тянет информацию. Может, проверяет, не купился ли я на баночное пиво?
- Ну, что? Согласился?
- Я улыбнулся академику в лицо,- мне показалось, я нашел лихую и правдивую фразу.
- Зарплата 240?- продолжал задавать вопросы Левиков
- Не, 250,- уточнил я.
-А сыну сколько? Год? Двести пятьдесят? Ты отказался - дурак. Полный идиот. Ты здесь в «Литературке» сопьешься на вечных ста двадцати  рублях. Жена тебя бросит, а сын не поймет.- Левиков был совсем не добр. Он был очень убедительным.
  Так я стал значительно ближе к баночному пиву. И ко мне, как к товарищу, пошли граждане на прием.


 
В коридорах редакции тянулась  своя несуетливая жизнь партийного журналистского ареопага. Не было построчного плана. Никто не вызывал и не давал никаких заданий. Были люди, о существовании которых забывали. Они годами бродили привидениями по редакционным коридорам, выпивали литры кофе в буфетах, прожигали в атмосфере озоновые дыры сигаретами. При этом не оставляли ни следа на газетной полосе.


Всех это устраивало. Газета, хоть и большая, но площади её не хватало тем, кто стремился к публикации своих заметок.   Конкуренция за место на полосе была высокой.
За стенами редакции в конвульсиях перестройки билась иная жизнь, как бы зазеркальная. Время от времени из ее потока  выкидывало какого-нибудь бедолагу. И он, как правило, в поисках справедливости или утраченной веры в идеалы, писал письма в «Правду». Или гражданин напрашивался на прием к товарищу корреспонденту.


В этот раз гражданин был из «Внешнеторгиздата». Он не мог смириться с потерей должности. Взявшись за эту историю, я не предполагал, во что вляпаюсь. Это была кэгэбистская контора от уборщицы до фронтона. Через «Внешторгиздат» под благовидным предлогом выпуска всякой идеологической чепухи перекачивались деньжищи в поддержку компартий, и конечно на содержание агентуры.


Вольный ветер перестройки давал возможность заработать посеръезнее, а не только пощипывать от потока братской помощи. И тут появилась у нас в стране семья, владеющая якобы модным на Западе журналом . Во время визита четы Горбачевых в Европу был организован минутный телеэфир. Корреспондента с микрофоном сильные и хорошо оплаченные руки вынесли сквозь толпу прямо к Раисе Максимовне. В этот момент включились камеры трансляции на весь мир.
 
 - Как Вы относитесь к планам семьи издавать журнал в СССР? - ослепляя софитом Раису Максимовну, откровенно прямо спросил корреспондент.
- Хорошо,- сказала наша первая в истории красавица.- А что это за журнал?- попыталась уточнить жена генсека. Но корреспондента уже убрали, софит погасили, камеры выключили. Отвечать было некому.

Затем в дело вступили сыновья и зятья. Энергичные и улыбчивые ребята. В СССР под влияние спешно созданного концерна переходили полиграфические комбинаты и целулозно-бумажные заводы. Заключались эксклюзивные контракты на рекламную площадь в  газетах, которые тогда выходили еще многомиллионными тиражами.

 
Журнал создавался методом компиляции уже опубликованного в Европейских изданиях материала. Все это при минимальных затратах приносило большую прибыль. Если возникали трудности, включали ролик с благословлением Раисы Максимовны.


Жены наших правительственных и партийных бонз заполняли свои гардеробные подарками. Финансовые потоки обслуживал «Внешторгиздат». Именно эта контора владела надежными каналами перекачки средств в любую точку мира.

Эту историю я, не лукавя,  изложил в статье «Золотой петух».
- Петух золотой, эх, красиво! -  Саша Никитин цокнул языком, утер пот со лба и отложил ручку в сторону. А должен был поставить резолюцию, как заместитель редактора и отправить материал в набор. Таков порядок.
- Понимаешь, старик,- Никитин в моменты таких объяснений вынимал себя из кресла и начинал перекладывать пыльные папки на полках. Видимо, демонстрировал залежи гениальных, но никому не нужных трудов.- Тут все слишком. И эти платья жены Председателя. Ты же в спальне не был.- Он хихикнул при этом, приглашая меня пофантазировать на эту тему. Мне не хотелось.


-Подписывай, Саша,- сказал я.- Отправляй в набор. Понимаю, что не поставят в полосу.  Наше дело писать.
- Борзый народец, эти спецкоры,- Никитин кряхтел, почесывал затылок. Брал и откладывал ручку.- Где моя молодость и я бы так, развалясь на корме,- он вспомнил строки любимого Багрицкого…


Главный редактор «Правды», тоже академик  имел привычку в крепком подпитии, напялив мешковатые джинсы, разгуливая по коридорам редакции на нетвердых, удивительно кривых ногах, приставать к толстопопым сотрудницам отдела писем. Впрочем, им, похоже, нравились эти приставания. Так академик проявлял себя обычно, возвратясь с заседания Политбюро. Такой своеобразный рвотный рефлекс его мучал.

 
- Ты,  чё,  дурак, наструячил тут,- главный редактор оплыл в кресле с высокой спинкой. Я стоял посреди огромного кабинета. Многочисленные столы были завалены подшивками газет, стояли какие-то лысые бюсты, картины в рамах, приваленные к стене. В углу - здоровая лыжа для катания на воде и спортивные рюкзаки. Я здесь был впервые. Не скрою, робел.


- Пишут тут херню разную, читать заебался - продолжал академик.- Вот иди сюда, смотри, сколько дряни скопил.- Он с размаху неточным движением дернул выдвижной ящик стола. Там лежал журнал « Плей Бой» развернутый на весьма откровенной странице. Повисла неловкая пауза.
-  И это читать надо,- с деланным серьезом объяснил главный,- надо изучать вражескую идеологию. Короче так, старик. Я завтра в Пекин улетаю. Твой материал поставлю в номер. Выйдет пока меня не будет. Может, не все шишки соберем. А, чё, наперестроили тут, хитрецы долбанные.


В третьем часу ночи я уехал домой, подписав в качестве дежурного страницу с «Золотым Петухом» в свет. Дальше - только тираж. Под ложечкой уже зарождалось острое чувство авантюры и дрожь хищника на тропе охоты.


Ранним утром пробежка к киоску «Союзпечати». Незабываемое  мгновение перехода свежего номера, твоего номера газеты в руки и шок…
Вместо « Золотого Петуха» на полосе огромный материал о преимуществах соцсоревнования. Не повезло, дежурным членом редколлегии был в тот вечер заместитель главного. Этот умел закатать в асфальт даже намек на крамолу.


Тем временем, вовсю работало «цеховое радио». Наборщики в типографии  распространяли гранки скандальных материалов. А чего им еще было домой нести? С пустыми руками домой идти было не принято при развитом социализме. Гранки с моим «Золотым Петухом» гуляли по Москве.


 Концерн заключил тайный контракт с "Известиями" об эксклюзивном владении рекламой.  Редакции наших газет конкурировали. Хотя их главный был правдистом. А у меня там были друзья. И тут звонит главный редактор  Известинского приложения « Неделя».


-Старик, отдай нам "Петуха". Твои деды его не выпустят.

 Он толкал меня на крамолу. Правдисту сыграть на стороне  нельзя было под страхом смерти.
- Так и твои не решатся,- я понял, что он не знает про соглашение о рекламе.
- На коньячок от франков забьем?- Топорщился шеф «Недели».
-Легко,-  я  уже практически ощутил вкус коньяка на своих губах. Чего уж там, тоже неплохо…