Детский свитерок

Оля любила летом проснуться пораньше и выйти босиком во двор, чтобы пройдясь по саду, пригибаясь под отяжелевшими ветками яблонь, зайти в густой малинник. Ей нравилось срывать бархатистые красные ягодки, покрытые прозрачными капельками росы, и по одной класть в рот, жмурясь от удовольствия. После этого можно было идти в летнюю кухню, где ее ждала кружка холодного молока - парное она не любила - и свежеиспеченная пышка с медом. Обычно Оля завтракала одна, иногда с братом Витей, потому что папа и дедушка к этому времени уходили на работу, мама возилась в огороде, а бабушка молилась в доме.
Дом построили папа с дедушкой перед самым Олиным рождением, это бабушка рассказывала. А раньше они жили в квартире, которую мама называла казенной. Такие квартиры давали тем, кто работал в рудоуправлении. Что такое "казенная квартира", Оля не знала, но слышала от папы, что в их карьере добывали каменный кварцит, а потом возили его в райцентр на станцию и грузили в вагоны. Еще папа говорил, что в далекой Грузии кварцит добавляли в огромные печи для выплавки металла, поэтому каждый год в рабочем поселке отмечался день металлурга. Каким образом камень может быть добавкой для металла, Оля не понимала, но их поселок считался богатым - в нем были и клуб, и детский сад, и почта, и столовая, и даже медпункт. И зарплату рабочим платили приличную - так бабушка говорила.
Бабушка Анюта, папина мама, никогда не работала, считая это мужским делом, хотя и домашними хлопотами себя особо не утруждала. В свои шестьдесят пять лет она и одевалась, как монашка - всегда в темной сатиновой кофточке навыпуск, в такой же темной, иногда с мелким цветочным рисунком, юбке до пят, собранной на талии резинкой. И обязательно в простом платке, повязанном так, что в острый треугольник над морщинистым лбом виднелись черно-смолянистые волосы с едва заметной сединой. Дедушка подшучивал, что она ростом не вышла – едва доставала ему до плеч, а от непременного соблюдения всех постов ее фигурка усохла и слегка ссутулилась. Зато бабушка всегда легко двигалась и не любила нерасторопных, как часто называла Олину маму и дедушку.
На своей половине дома она нередко собирала таких же, как она, верующих, пела с ними заунывные песни о боге, читала псалмы, а иногда раздавала деньги - как милостыню. Оля частенько заходила к бабушке посмотреть на новых людей - интересно же - и послушать, о чем они говорят, из-за чего мама ругалась с бабушкой.
- Мамаша, зачем Вы девчонке голову забиваете всякими глупостями?
- Нюся, рази эт глупости, - возмущалась бабушка, сверля сноху черными глазами, - нешто Бог девчонке повредит?
- Может, и не повредит... Только пользы с этого, как с козла молока, - сердилась мама и уводила дочку.
Перед дедушкиным возвращением бабушка выпроваживала гостей. Не то, чтобы она боялась - просто не хотела лишних объяснений. Дедушка Миша работал на лесопилке и приходил домой похожим на сказочного деда Мороза: высокий, крепкий и статный, с добрыми голубыми глазами и густыми бровями, присыпанными опилками. Из-под льняной кепки, прикрывавшей обширную лысину, выглядывал венчик светлых кудрявых волос. В сильных мозолистых руках дед всегда носил деревянный ящик с инструментами – многие односельчане нуждались в услугах отличного плотника и хорошо их оплачивали.
Особенно трепетно бабушка относилась к нему в день получки: покупала "чекушку", хотя в обычные дни не разрешала деду пить, сама накрывала на стол и суетилась вокруг мужа.
- Кушай, Мишаня, в жизни нашей весь барыш – токмо выпьишь да поИшь, - с улыбкой приговаривала она, подливая водку в стопку расчувствовавшегося деда, который тут же отдавал бабке кровно заработанные.
- Куропаточка ты моя... - от усталости и алкоголя дедушка хмелел и валился на кровать, отделенную от иконостаса пестрой ситцевой занавеской.
В такие дни бабушка не беспокоила его, хотя обычно долго стояла на коленях перед иконами, шепча молитвы и отбивая поклоны. Иногда её усердие будило деда, и он сердился:
- Антоновна, вихор тебя-т подыми... Доколь ты будешь стукать башкой об пол? Уймись, дай поспать…
Оля всегда с нетерпением ждала его прихода и, увидев, как дедушка открывает калитку, бежала ему навстречу. Тот брал ее на руки и непременно доставал из кармана широких штанов дешевую конфетку - ириску или леденец, а внучка чмокала его в щеку, заросшую за день светлой щетиной. По сложившейся привычке дедушка щекотал пышными усами Олины щечки, зарывался носом в белесые шелковистые кудряшки и только потом опускал ее на землю. Дед любил внучку и баловал её, даже трехколесный велосипед купил ей на зависть подружкам, чтобы она могла кататься по двору, а в непогоду - по просторному дому.
Свою маму Оля считала очень красивой, и в ее понимании та была главной в доме после бабушки. Она тоже не работала, но тащила на себе все хозяйство: корову, свиней, кур и уток, два огорода, а также стирала и готовила на две семьи. Характер у мамы был строгий, и Оля ее побаивалась. Тем более, что та запросто могла поставить ее в угол, а то и отшлепать за разбитую тарелку, опрокинутую чашку с молоком или порванные сандалики – непоседа не умела спокойно ходить, носилась, не глядя под ноги.
Например, сегодня не обошлось без происшествий. Оля в первый раз надела сшитое мамой вишневое штапельное платьице в крупный белый горошек, едва прикрывавшее острые коленки, с пышными рукавами-фонариками и одним накладным карманчиком с красивой оборкой. Торопясь показать обновку, егоза вылетела из дома и случайно - ну, конечно, случайно, не специально же! - зацепилась карманом платья за гвоздик и выдрала кусок ткани. Ну, спрашивается, кто вбил этот дурацкий гвоздь в забор, отделявший двор от сада, прямо напротив крыльца? От жалости к новому платью девочка ревела даже громче, чем от увесистой маминой затрещины.
Вчера ей тоже попало. Она забыла закрыть калитку, а куры выбежали за двор, пролезли под соседской изгородью и поклевали помидоры у тети Маруси. Та прибежала к маме и давай кричать, что надоело ей выгонять чужую птицу с огорода, мол, смотреть надо за своими курями, а не можете уследить - запирайте их. И вообще, мол, нечего ходить к ним за колодезной водой, есть колонка на углу...
А позавчера дедушка покрасил пчелиные ульи зеленой краской, которая так соблазнительно блестела и переливалась на солнце, что Оля не утерпела и палочкой нацарапала на гладкой крышке имя брата - "Витя". Написать свое имя она побоялась - сразу ведь догадаются. Конечно, мама сначала всыпала старшему брату, а после его клятвенных заверений, что это не он сделал, добралась и до маленькой писательницы. Правда, на следующий день Витя натёр леденцовую карамельку горьким перцем с грядки и угостил сестру конфеткой, которая во рту у девочки превратилась в огнедышащего дракона. Оля плакала от обиды, полоща рот, Витя довольно смеялся, а раздосадованная мама отвесила обоим подзатыльники.
Бабушка обычно защищала внучку, как младшенькую, уводила в свою половину и часто рассказывала интересные истории, которых знала множество.
- Давно энто было, тадысь мы на Рязанщине жили, в деревне Пчелиновке, - начала очередную байку бабушка, - удумала я с двумя подружками сходить в дальнюю церкву за кордоном, а иттить к ней надоть было скрозь чащу, - привычным жестом она утёрла концом платка свой крючковатый нос.
Оля видела только жиденькую рощицу на краю села, поэтому чаща казалась ей чем-то тёмным и страшным, а "кордон" - большим щитом из картона...
- Штоб поспеть к заутрене, вышли засветло. Лес встренул нас прохолодой да теменью, ажник страшно стало, но мы шутковали да смеялись. Вышли на поляну, а там – батюшки! – бабушка картинно всплеснула руками, - волки! Шепчу девкам, мол, молитву читать надобно, но слова враз позабылись, получалось токмо: "Отче… отче… отче наш..." С перепугу мы вжались спинами друг в дружку, а волки-то подбежали и ну тыкаться носами в наши животы, - бабушка сложила ладонь со скрюченными пальцами в виде волчьей морды и показала на внучкином животе, как волки тыкались и тяжело дышали, - фффу… фффу… фффу...
Девочку охватил ужас, но она слушала, затаив дыхание.
- Гляжу на чёрные пасти с острыми зубами да красными языками и мыслю, мол, конец пришёл – щас от нас одни мослы останутся. Ан нет: волки обнюхали, отошли маленько и сели вкруг нас. Сидят да зыркают глазишшами. Уж и не знаю, скока они так сидели. Потом один встал - видать вожак - и пошел прочь, за ним другие, цепочкой. А последний-то идёт да всё обертается, будто воротиться хочет…
- И что, он вернулся? – шепотом спросила Оля.
- Што ты, милка! Я б тута нонче не сидела, - бабушкин тонкогубый рот растянулся в улыбке, а черные глазки хитро сверкнули из-под безволосых надбровий. – А тады ни я, ни мои товарки с места не сошли - так перепужалися. Так и сидели в лесу цельный день, пока нас деревенские не подобрали, когда уж с обедни вертались…
Оля так реально представила себе эту картину, что почувствовала даже запах волка, которого ей напоминал теть Марусин Полкан, посаженный на цепь.
В другой раз бабушка рассказала, как ходила в школу вместе с дедушкой, где взрослых дядей и тетей учили грамоте. Она тихонько сидела на последнем ряду, слушая и запоминая. Как только выучила буквы и научилась читать, бросила это дело. Так она и писала без всяких правил - как говорила, как ей слышалось, без точек и запятых.
Папу, который всегда умел создать возле себя веселье, Оля обожала. Он казался ей очень высоким и самым красивым. Тряхнув непослушным кудрявым чубом, сверкая голубыми глазами, папа часто брал дочку на руки и легко подбрасывал вверх. Летала Оля высоко, аж дух захватывало, а потом, прижавшись к его пропахшей бензином куртке, счастливо смеялась. Папа работал шофёром, и если не торопился с обеда, сажал дочку в кабину самосвала, чтобы прокатить до конца улицы. Он любил детей, но когда те ссорились из-за места за столом или из-за того, кто первым будет купаться в жестяном корыте, всегда просил сына уступить младшенькой. Витя недовольно соглашался, приглаживая свой выстриженный под "полубокс" темный чубчик.
Папа рассказывал, что в молодости бабушка любила петь и плясать, пока не стала такой набожной. Однажды вечером он поставил пластинку и попросил дочку станцевать. Девочка задорно топала ногами и громко пела с Лидией Руслановой песню про валенки, не догадываясь о замысле отца. Бабушка, отбивавшая в святом углу поклоны, услышала за стеной песни и пляски и сразу прибежала. От ее строгого взгляда Оля тут же юркнула под круглый стол. Бабушка шумела на отца, а тот покатывался от смеха, чуть не падая с деревянной табуретки, им же сделанной, и подмигивал выглядывавшей из-под плюшевой скатерти трусихе. Почему-то ему доставляло удовольствие дразнить бабушку.
Осенью мама сказала, что врачи обнаружили у папы язву желудка. Сначала его долго лечили в районе, а потом дали направление на операцию в Ростов. Отпраздновав с детьми новый, тысяча девятьсот шестидесятый год, мама повезла отца в областную больницу.
После операции папе стало лучше, но ненадолго - вскоре болезнь вернулась. Он сильно похудел, лицо с резко выступающими скулами приобрело землисто-желтый оттенок, глаза потухли и выражали только страдание. Родные шептались, что у него рак, а вслух старались ободрить, мол, скоро ты поправишься. Оля слышала от бабушки, что врачи согласились на операцию только потому, что мама беременная. И что у папы вырезали почти весь желудок, поэтому он так мало ест. Девочка не понимала, как рак может жить в человеке, но взрослые говорили, что рак ест папу слишком быстро.
Весной родилась сестричка Нина, которая немного разочаровала Олю, показалась ей слишком маленькой, худенькой и некрасивой. Папа смотрел на Ниночку и говорил, что очень рад, но почему-то плакал. После родов мама разрывалась между малышкой и папой. Тот уже не вставал с железной кровати с пружинной сеткой, на которую положили матрац, большую пуховую перину и кучу подушек. Мама сама делала ему уколы и готовила для него протертые супы и жидкие каши.
Оля почти не узнавала папу - из веселого, доброго и молодого мужчины он превратился в худого, костлявого и сварливого старика. Когда начинался очередной приступ, папа кричал, что хочет умереть, даже потянулся как-то за случайно оставленными возле него ножницами, но мама успела их убрать. Между приступами просил у мамы прощения за то, что не ценил и обижал её, когда был здоров, и мечтал, как они хорошо будут жить, если он поправится. А потом опять капризничал, что в спину давят подушки, и мама в который раз перебивала их руками.
Летом приехал дедушкин племянник из Москвы, Вася, которого Оля не видела раньше. Вася оказался взрослым дядей, к тому же заядлым рыболовом. Вдвоём с Витей они подготовили удочки, накопали червей и собрались на дальнее озеро рыбачить. Оля не могла пропустить такое мероприятие, она представляла себе, как будет интересно в походе, как весело идти к незнакомому озеру, ловить там рыбу, можно даже искупаться! Но ребята отказывались брать её с собой.   
- Ты понимаешь, что мы рано-рано проснемся и пойдем пешком, а это – шесть километров, ты не дойдешь, – убеждал ее дядя Вася.
- Я дойду, дядя Вася! Не смотри, что я маленькая, я много хожу и бегаю - и ноги не устают!
- Ну, ладно, Олька, но смотри у меня! Будешь ныть, что ножки устали, никогда больше не возьму на рыбалку. И учти - на руках тебя не понесу.
- Не буду ныть, честное слово, - распахивала глазёнки счастливая девочка и в подтверждение своих слов решительно трясла кудряшками.   
Надо отдать ей должное, держалась она молодцом. На озере Вася дал и ей маленькую удочку, чтобы она не мешала мужчинам, показал, что надо делать, если утонет поплавок. Оля не знала, что на её крючке наживки не было, и сосредоточенно смотрела на красный шарик. Солнце пригревало, девочке становилось жарко даже в ситцевом цветастом сарафане, но снять его при дяде Васе она стеснялась. Тогда она сбросила сандалики и босиком стояла на теплой влажной траве. Поплавок вдруг начал прыгать, девочка с громким визгом дёрнула удочку, и прибежавшие ребята увидели у ног возбужденной рыбачки… рака.
- Сколько ловлю, а такое вижу в первый раз, – смеялся Вася, показывая Вите удочку. – Смотри, рак клешней ухватился за леску, резкий рывок - он даже клешню не разжал.
Оля сияла от радости, что она такая ловкая!
Витя, несмотря на то, что ему ещё не исполнилось и десяти лет, тоже оказался на высоте и таскал рыбку за рыбкой. Он разгорячился, его симпатичная мордашка разрумянилась, кончик прямого носа покраснел и местами облупился под жарким солнцем, а пухлая нижняя губа оттопырилась от удовольствия. Он снял легкую рубашку в клеточку и сшитые мамой шаровары, собранные резинками на щиколотках, и остался в черных трусах почти до колен.
Возвращение домой далось Оле намного труднее, да и кушать хотелось так, что живот сводило, но девочка шагала молча, держась за руку старшего брата. Витя, посмотрев на уставшее, запыленное, но довольное лицо сестры, похвалил её:
- Ну, ты молодец, Олька, умеешь вести себя, когда захочешь!..
Дома рыбаки накинулись на постный борщ, который даже подогревать не стали. Проглатывая вместе с борщом слова, Витя расхваливал добычу: два сазана, пять щук и почти ведро другой рыбы - помельче. Папа услышал и попросил показать ему улов. Ребята поставили в комнате большое корыто, налили туда воды и опустили две рыбины. Огромные, килограммов по пять-шесть, ещё живые сазаны медленно и важно плавали, шевеля большими усами, а папа смотрел на них и плакал. Рядом стояли дядя Вася и Витя. Дядя Вася прятал глаза, которые подозрительно покраснели, а Витя шумно сопел и то и дело вытирал рукавом рубашки глаза и нос…
Папе становилось всё хуже, он просил маму сделать укол раньше срока, а та со слезами говорила, что не может, мол, морфий дают строго по рецепту - на лишний укол не хватит.
В одно хмурое осеннее утро Оля проснулась позже всех в доме. Она побежала в папину комнату и увидела, что все родственники столпились у кровати и по очереди прощаются с ним, украдкой вытирая слёзы.
- Мамаш, - тихо позвал отец бабушку, глядя на ковёр у кровати, - ты видишь апостолов?..
Оля тоже посмотрела на ковёр, но ничего не увидела, а бабушка серьёзно спросила:
- Каво ты углядел, Ванюша?..
- Петра и Павла... Они за мной пришли?..
- Да уж, видать, за тобой - народился ты в аккурат на Петра и Павла... - бабушка утёрла слёзы, - Ванюш, а с сынком-то хошь проститься?..
- Да, хочу, позови…
Растерянный Витя подошел к кровати, отец сначала что-то говорил - Оля не слышала - а потом прижал сына так крепко, что присутствующие в испуге начали силой разжимать папины руки. Олю подтолкнула к бледному и почти безучастному отцу тоже бабушка. По её подсказке девочка спросила:
- Папа, ты меня видишь?..
- Вижу… - тихо произнёс он, даже не глянув на дочку.
Оля увидела, как у него дернулся подбородок пару раз, словно папа проглотил что-то невкусное. Потом он беззвучно выгнулся, откинув назад голову, и замер с остановившимся взглядом, а за Олиной спиной страшно закричала мама.
- Ванечка, на кого же ты меня покинул с тремя детками?.. Мамочка, как мне жить?..
У бабушки Моти, приехавшей поддержать маму, по морщинистому лицу катились слёзы, и она тихо гладила мамины волосы и плечи...
Бабушка Анюта начала давать указания насчет похорон, родичи засуетились, и девочке не у кого было спросить, что означает это страшное слово, которое слышалось со всех сторон - "умер"…

После долгой зимы наступила весна, а потом и лето - последнее Олино лето перед школой. Мама сказала, что нужно купить школьную форму, портфель и учебники, и они поехали в райцентр за покупками. Оля любила те редкие моменты, когда оставалась с мамой наедине. Тогда ей казалось, что мама не такая строгая и любит ее, просто она не привыкла говорить ласковые слова.
Все-таки девочка изменилась после смерти папы - теперь она чувствовала себя взрослой, а младшенькой считалась Ниночка. Оля слышала, как мама и бабушка тревожатся - не повлияла ли папина болезнь на ее здоровье? Достаточно ли она прибавляет в весе? Вовремя ли стала на ножки, вовремя ли прорезались зубки? А Ниночка подрастала и становилась такая красавица - пухленькая, с симпатичными ямочками на щеках, с такими же, как у Оли, голубыми глазками и белыми завитушками на лбу. Незаметно для себя Оля привязалась к сестричке, меняла ей пеленки и ползунки, носила на руках, кормила и поила из бутылочки, укачивала в кроватке, которую смастерил дедушка.
Летом из далекой Калмыкии приехала погостить мамина сестра, тетя Шура, которая работала геологом. Оля не знала, что такое "геолог", но видела, с каким уважением мама относится к младшей сестре - значит это что-то очень важное! Тетя Шура всем привезла гостинцы, весело раздала племянникам и хотела уже закрыть чемодан, как Оля увидела в нем синенькую кофточку, не удержалась и спросила:
- А это для кого?..
- Это я на продажу взяла, чтобы дорогу окупить, - тетя Шура смутилась. - Нюся, это очень дорого для подарка... Но, в принципе, Олечка может примерить...
Девочка взглянула на маму, как бы спрашивая разрешения, но та молчала. Тогда Оля осторожно расстегнула застежку на плече с маленькими желтенькими пуговицами, надела обновку и застыла перед зеркалом. Такой вещи у нее никогда не было, и снимать ее не хотелось. Связанный из тонких шерстяных ниток сочного синего цвета, с разноцветным воротничком и манжетами, свитер еще больше подчеркивал голубизну Олиных глаз. Она представила, как неспешно - не бегом, нет! - пройдется по улице, зайдет в магазин, и все вокруг будут говорить: "Какая красивая девочка, какой чудесный свитерок!" А её так редко хвалят - разве что бабушка...   
И тут Оля услышала решительный мамин голос:
- Шура, сколько ты хочешь за него?
- Двадцать рублей...
- Я беру...
Оля не верила своим ушам! Мама, ее строгая мама, которая, казалось, ее не любила, готова была отдать треть своей зарплаты за эту вещицу! В горле у девочки почему-то стало тесно, в глазах защипало, но в груди разлилось что-то теплое и приятное...   
- Пойдем за деньгами, дочечка, - мама протянула руку и ласково посмотрела в счастливые глаза дочери...