Декабрьский лес

Долго лежала секира у корня дерева, и никого не исправила. Вот, пришла зима, и теперь дровосеки
входят в мой лес - валить дерева без пощады. Углежоги понаделают из дубовой плоти угля - для
кадил или для пикников, всё равно; да и самому углю безразлично, что из него сотворят. А одну
груду углей используют для того, чтобы в печи холодной закалкой (до тысячи градусов полторы
сотни не добирая) явить чудо-меч. И не будет мечу примененья. Не отсекут им честную главу
Предтече, дабы не слетал он в ад и не проповедал умершим о Тебе. Будет, будет меч поблескивать
в руках коллекционеров. Будет он бесполезен, как и секира Твоя.
 
А другие деревья - пойдут на святое: на растопку, бумагу и мебель. Для домов, где негде Тебе
главу приклонить. А есть еще сосны с содранной кожей - из них, обнаженных, сделают доски,
залевкасят и напишут иконы.  Но теперь лишь одна икона Твоя уцелеет в огне: та, что в сердце,
а сердце - камень. Лучше так, чем сердце, свалянное из комков повычесанных мыслей-волос.
Камень согреется и оживёт.

А там, где зимой природа не умирает, а лишь засыпает - там, где, плотью уснув, яко мертв,
в колыбели мне видишься Ты - там рушат (по древней тяге к кубам и башням) последние
храмы Твои. И срубленные платаны красны изнутри, как снег на закате в декабрьском бору.
Даже учитель бежит, оставляя следы без лучей.