Уши

В уши глупого не говори, потому что он презрит разумные слова твои.
Притчи Соломона 23:9



Было все это давным-давно, еще в мои студенческие годы. Сидели на кухне общежития я и мой сосед Алексей Эпаминондович Южносирийский, ели разваренную картошку, запивая ее огуречным рассолом, и обсуждали надвигающуюся войну. Алексей Эпаминондович вспомнил по этому поводу одну историю, рассказанную ему покойным отцом, Эпаминондом Арфаксадовичем Южносирийским.
- История эта приключилась с моим папашей, земля ему пухом, в гражданскую войну 1919-го года, - говорил Алексей Эпаминондович, пережевывая картошку. - Вытащили его из университета прямо посередине лекции, завербовали в Красную Армию, и – на войну. Вышло так, что часть моего папаши захватила город N в одной из приуральских губерний. Вступили они в город, прогнав белых, и тут получили приказ расквартировываться на долгое время ввиду стратегической важности сего города. Отец мой, как человек сметливый, сразу подыскал для его роты отличную квартиру в центре города, принадлежавшую до этого одному известному в тех краях врачу, который по заверению местного наркома сбежал вместе с белыми, захватив с собой прислугу. Итак, вошли они в квартиру, осмотрели ее, умиляясь буржуазной роскоши, и тут заходят они в кабинет беглого светила, и что, ты думаешь, они там видят? На кожаном диване посередине кабинета лежит, раскинувшись, мертвый человек, а рядом с ним на столике стоит склянка с красноватой жидкостью. Подошли они к телу, посмотрели документы,  лежавшие у него в кармане пиджака, и установили, что сей труп является не кем иным, как доктором Аввакумом Харлампиевичем Малахитовым, бывшим владельцем квартиры. Ну что ж, с трупом церемониться не стали, отнесли его в чулан и там оставили. И случись же именно в тот день такая вещь -  ни с того, ни с сего вдарил крепчайший мороз, да такой, что все термометры в городе N лопнули. Несмотря на это квартира покойного доктора Малахитова отлично отоплялась, а в кладовке нашлось полно хорошей еды, рассчитанной на желудок с университетским образованием, так что отряд моего отца расположился в квартире с большим удобством, заняв все пять комнат, а также прихожую и кухню, и на обледеневшую улицу даже носа не высовывал, тем более что в такую погоду никто приказы отдавать не мог – для этого надо было выйти наружу, поскольку телефоны в городе N не действовали. И так сидел отряд в малахитовской квартире четыре дня, пока не заскучал от безделья – из дома не выйти, игральных карт доктор не держал, одни лишь книги с пугающими иллюстрациями, да еще все на немецком, в общем – людям захотелось выпить. И надо же – проклятый покойник имел дома всего полграфина водки, которую воины по-братски распили, и снова загрустили. Тут один из них совершил счастливое открытие – в одном из многочисленных шкапов, стоявших в его операционной, доктор держал огромную, литров на пять, канистру с тем же красноватым питьем, что обнаружили у его тела в кабинете. Вещество понюхали и выяснили, что пахнет оно спиртом. Соблазн был невыносим, на улице выла пурга, у доктора в кладовке нашлась целая бочка соленой норвежской селедки, короче говоря, порешили вышеупомянутую канистру распить. Только мой отец, будучи человеком образованным, - пять лет учил в университете иранистику - пробовал отговорить своих сослуживцев от этой затеи. Дураки, говорил он им, ведь доктор именно этим веществом и отравился насмерть, почему же оно, по-вашему, стояло около его трупа, ослы вы несчастные! Разумеется, его доводы не возымели никакого эффекта, и канистру, вместе с плотным ужином и под веселые возгласы, дружно опустошили. Ничего с людьми вроде бы не случилось, они только и знали, что нахваливали напиток, и всё предлагали отцу выпить с ними за освобождение рабочего класса от его цепей, однако папаша сказал, что принципиально пьет только прозрачные напитки, и от этого подозрительного морса наотрез отказался. Итак, сидели все в столовой после еды, отдуваясь и ковыряя в зубах, когда старшина отряда Антон вдруг сказал "вык", с шумом выпустил газы, и помер, прямо с пальцем в ухе, которое он ковырял за считанные секунды до своей скоропостижной кончины. Все подпрыгнули как ужаленные, да было уже поздно - питье доктора Малахитова возымело свое действие, и в течение следующих трех минут весь отряд, за исключением моего отца, разумеется, помер, сказав перед смертью "вык" и дружно напортив воздух в квартире, а отец так и остался сидеть в столовой, в окружении двух дюжин трупов. Но папаня был все-таки мужик не промах. Он поскреб затылок, подумал, да порешил перенести тела в чулан, к доктору: не оставлять же ему их в столовой гнить, и не вылезать же ему в самом деле на дикий мороз, что бушевал за окнами. Сказано – сделано: отец со свойственной ему систематичностью всего за два часа перетащил все тела в чулан, и аккуратно сложил их штабелями около доктора Малахитова, подумав при этом о том, как иронично, что буржуй Малахитов смог после смерти нанести больше ущерба Красной Армии, чем целый батальон белых, уничтожив двадцать пять молодцев-революционеров одним махом. Отец захлопнул дверь чулана, чтобы не воняло, и пошел спать в спальную доктора, которая принадлежала теперь ему одному.
Так он и жил в тепле да сытости еще целую неделю, когда мороз вдруг спал, так же внезапно, как и начался, и папаша решил выйти на улицу, послушать какие новости в мире. А новости были такие, что в город накануне прибыла целая группа покалеченных политработников, которых незадолго до этого взяли в плен под Уфой свирепые деникинцы, и с присущим белым извращенным декадентством отрезали им уши. Бедные политруки спаслись лишь чудом, благодаря неожиданному нападению одной из доблестных частей Красной Армии неподалеку от города N, и сейчас их послали туда на лечение. А послали их именно туда потому, что в город N аккурат заявился знаменитый хирург из Москвы, профессор Ван Броккелен, специалист с мировым именем по пластическим операциям. Он осмотрел увечных горемык, и заявил с сильным голландским акцентом: я в два счета могу исправить положение, мне нужны лишь свежие уши любых формы и размера, а уж я их так пришью, что они (политработники, то есть) будут как новые. Нарком города сразу сообразил, что делать, и уже к вечеру весь город N был облеплен плакатами следующего содержания: "Требуются уши! В целях придания группе ответственных политработников Красной Армии первоначального облика! Принимаются любые уши, кроме гнилых. Прейскурант: 1 ухо = 50 тыс. рублей. Каждый случай осквернения могил в целях добычи ушей будет караться расстрелом! Обращаться в горком на улице Ленина (бывш. Столыпина). Народный комиссар, тов. А. А. Котдивуаров". Понятное дело, что весь народ, прочитав это объявление, сразу же бросился на городское кладбище откапывать трупы, да только земля насквозь промерзла и не желала поддаваться лопатам ухоискателей. Эпаминонд Арфаксадович, царствие ему небесное, был, как я уже говорил, человеком умным и сметливым, прочел он этот плакатик, покумекал и сказал себе так: весь мир ищет уши и не может найти, а у меня в квартире на улице Доватура имеются в наличии пятьдесят два отменных свежих уха. Соратники мои все равно уже померли, уши им больше никак не понадобятся, только сгниют зря, а вот я могу заработать на этом деле - тут мой отец долго подсчитывал на снегу - ух ты, два миллиона шестьсот тысяч рублей! Да с такими деньгами, небось, и за границу смотаться можно! Недолго думая, отец побежал к себе домой, позаимствовал в операционной у доктора замечательный немецкий ланцет, острый как бритва, предусмотрительно заполнил ведерко для угля снегом с улицы, зашел в чулан, разложил штабеля еще совсем свежих тел, и начал методично резать уши своим мертвым товарищам. С типичной ему сноровкой отец за считанные минуты разобрался со всеми красноармейскими ушами, остался только доктор Малахитов. Отец повздыхал, повздыхал, да порешил из уважения к диплому не уродовать покойного врача, хоть это и стоило ему сто тысяч рублей. Затем папаня сложил в ведерко пятьдесят отличных ушей и помчался к зданию бывшей городской ратуши. Там он моментально сбыл уши наркому Котдивуарову, который уже отчаялся добыть необходимые запчасти: за весь день в горком поступило лишь четыре уха – какой-то мужик отрезал оба уха своей теще, и по одному – чисто из любви – своей жене и дочери, однако теща была глуха как пень, и профессор Ван Броккелен ее уши забраковал, так что отца приняли там как мессию. Профессор осмотрел уши, похвалил отца за качество, количество и за хитроумный способ доставки сырья, в общем – дал добро. Уши забрали, а нарком Котдивуаров, скрепя сердце и не пробуя выяснить, где отец достал столько свежих ушей, выплатил ему на месте два миллиона пятьсот тысяч рублей. Папаша вернулся домой счастливый как никогда, с толстой пачкой банкнот в кармане, и следующие два дня провел в полной эйфории, все прикидывая, как бы ему сейчас добраться до польской границы, когда на третий день произошло нечто чудовищное. Отец как раз готовился к вечернему приему пищи, когда вдруг услышал какой-то шум из чулана. Он подошел к нему, открыл дверь, заглянул внутрь – и обомлел: на его глазах покойный доктор Малахитов приподнялся, уселся на полу, сказал "хыщ", почесал затылок и осмотрелся кругом, а кругом лежали груды молодых безухих тел в военной форме.
- Что за черт?! - пробормотал мертвец охрипшим голосом. Тут отец не выдержал, и возопил гласом велиим: "Мать божья и святые угодники!" Труп, услыхав этот вопль, вскочил и заорал на отца, который при этом чуть не наложил полные штаны:
- Что это значит? Кто вы такой? Что вы делаете в моей квартире? Что делают тут эти мертвые люди?
- Бубубу! - ответил ему отец.
- Что еще за "бубу"? - строго сказал доктор Малахитов, и тут обратил внимание на одежду отца. - Что? Красноармеец? Какого дьявола? Вас еще не выгнали из города, боже милостивый?!
Отец немножко набрался храбрости и пробормотал в ответ:
- А извольте спросить, почему вы не мертвы? Вы ведь мертвы. Мы нашли ваше тело в кабинете две недели тому назад, и с тех пор вы лежали тут в чулане, потому что вы мертвец. Вы однозначно мертвы, поэтому вы не можете тут стоять и кричать на меня!
- Да замолчите вы уже, невежда! - с презрением сказал мертвец. - Всё "мертвы" да "мертвы"! Был бы я мертв, то не болтал бы сейчас с каждым олухом! Не буду вдаваться перед вами в объяснения, все равно не поймете, пейзан несчастный, но я, доктор Аввакум Харлампиевич Малахитов, - гордо постучав себя в грудь, заявил доктор, - изобрел первое – подчеркиваю, первое в мире – средство, позволяющее остановить на некоторое время все физиологические процессы в человеческом теле, то есть сымитировать несомненную юридическую смерть, и при этом через определенный срок, обусловленный количеством принятого средства, очнуться и мгновенно вернуться к обычной жизни. Вот как! Знайте же, невежда, что услыхав о приближении вашей красной банды, я тотчас принял порцию моего средства, отмеренную ровно на две недели, дабы пережить, точнее, - съехидничал доктор  Малахитов, - переумереть ваше бессмысленное и, несомненно, кратковременное вторжение, ведь уже умерших вы, говорят, все же не трогаете. Ну, это то, что касается меня, владельца сей квартиры с 1905-го года, а кто, позвольте узнать, вы, господин в мерзком мундире так называемой "Красной Армии", кто эти Ван Гохи и что вы все здесь делаете? - элегантно обведя рукой трупы, спросил очевидно живой доктор Малахитов.
Отец слушал эту замечательную речь со все возрастающим ужасом и потрясением, переводил взгляд с изувеченных тел на доктора, с доктора на тела, и наконец до него дошло, что он сделал. В этот же момент доктор Малахитов, поглядевши на трупы в красноармейской форме, на моего отца и на ружья, которые примостились у входной двери, там где раньше была стойка для тростей и зонтиков пациентов, друзей и коллег доктора, испытал внезапное озарение и догадался, что его блестящий рассчет не оправдался. В следующий миг в квартире произошло самое настоящее столпотворение, сопровождаемое амоком. Мой отец и доктор Малахитов бегали туда-сюда как умалишенные, налетали друг на друга, хватались за голову и ревели как белуга, которую заживо свежуют:
- Уши! Я отрезал им уши, а они все живые и скоро очухаются, без ушей! Без ушей! - ревел мой отец.
- Не рассчитал! Не рассчитал! Советы победили, красные ублюдки захватили власть, а я вовремя не сбежал! Сейчас я застряну с этими варварами на всю жизнь! - ревел в свою очередь доктор Малахитов.
Этот ужас продолжался минут десять, когда доктор Малахитов вдруг уловил вопли моего отца, прислушался к ним, сообразил, что с тем приключилось, и тогда с ним случился необычайно сильный припадок смеха. Доктор бил себя по коленям, катался по полу, и, тыча пальцем в несчастного Эпаминонда Арфаксадовича, кричал сквозь слезы:
- Он отрезал уши своим дружкам, а они все живые! Бравые революционеры без ушей! Ну осел, так осел! Вот это поэтическая справедливость! - и так далее, в том же оскорбительном духе.
Отец немного успокоился, послушал насмешки доктора Малахитова и сильно обиделся:
- Да что же вы всё "осел" да "невежда"?! Я, к вашему сведению, тоже человек с образованием, учил в Московском Университете иранистику, а вы тут "пейзан"! Какой же я пейзан, черт побери, коль мой отец Арфаксад Соломонович, царствие ему небесное, был делопроизводителем в канцелярии великого князя Владимира Александровича! И вообще, что я еще мог сделать? Откуда я должен был знать про ваше волшебное средство? Я-то думал, что они все мертвые, и вы тоже, между прочим! Еще скажите спасибо за то, что я вам не отрезал уши, как всем остальным, пожалел вас как представителя интеллигенции. Хотел бы я на вас сейчас посмотреть, отрежь я вам уши, господин доктор!    
Доктор Малахитов, надо отдать ему должное, был человеком воспитанным, он встал с пола, вытер слезы, извинился перед папашей, и спросил, что им делать дальше. Думали они вместе, думали, и пришли к выводу, что надо им отсюда мотать, да побыстрее, пока сослуживцы отца не очухались. У отца были, как известно, два с половиной миллиона рублей, а у доктора Малахитова было распрятано по квартире целое состояние – деньги, украшения, портсигары, всякие сувениры, так что они напялили на себя все шубы, имевшиеся у доктора, собрали все ценные предметы, и поспешно покинули квартиру поздней ночью – и вовремя, посколько перед самым их уходом отец заметил, что старшина Антон начал понемножку шевелиться и говорить "хыщ". Они с доктором проскользнули по темным заснеженным улицам города N, добрались до извозчичьей биржи, купили у заспанного извозчика обшарпанную бричку и тощую кобылу за двадцать тысяч рублей, от чего тот чуть не рехнулся, и воровато озираясь по сторонам,  тихо-тихо выехали из города. После долгих приключений Эпаминонд Арфаксадович и доктор Малахитов добрались до польской границы, где истратили остаток денег на подкуп пограничников с обеих сторон, и в конце концов покинули Россию. Вытерпев еще немало мытарств в самой Европе, мой отец и доктор Малахитов, к тому времени крепко подружившиеся, смогли в итоге добраться до Америки, где уже родился я. Отец, к слову, поддерживал отношения с доктором до самой смерти, а тот все еще имеет врачебную практику где-то в Бостоне или Балтиморе, бог его знает. Хороший человек, мой крестник.
- Когда тебе отец все это рассказал? - спросил я, до глубины души пораженный  историей Алексея Эпаминондовича.
- Незадолго до смерти, - ответил тот. - Отец вообще не любил распространяться о доамериканском периоде своей жизни. Одно я знаю точно – всю жизнь его преследовали всякие кошмары. Бывало, он вскочит посередине ночи, весь мокрый от пота, и кричит: "Уши! Они тут! Они пришли отомстить мне, отрезать мне уши! Уши!", а потом успокаивался и снова засыпал. А еще, - прибавил Алексей Эпаминондович, - он всегда бил меня по рукам, как только я начинал ковыряться в ушах, и лишь намного позже я понял почему.
- Да... - протянул я. - Только подумаешь, что по Приуралью могут по сей день бродить мужики без ушей, аж озноб берет. Я уже никогда не смогу смотреть на свои уши в зеркале по-прежнему.
- Я тоже, - подтвердил Алексей Эпаминондович и основательно глотнул огуречного рассола.