Тёлка и Фиалка. Гл. 1. Древо. ч. 1

ТЁЛКА И ФИАЛКА

Глава 1. Древо

1
После сорока Маша раздалась фигурой, как говорится, РАЗДОБРЕЛА – странное выражение! – выбросила из шкафа одёжки своего вечного, казалось, сорок шестого размера, перейдя сначала на сорок восьмой, потом незаметно на пятидесятый и уже прочно, безнадёжно, на пятьдесят второй, а также обзавелась отчеством. Заматронилась. Укоры дам из своего отдела в институте – «ну тебя и распирает, Машка! Надо тебе на диету сесть. Не стыдно трескать всё подряд? Вон складки на боках, целлюлит, корму нарастила… купальник не надеть!» – она слушала хоть и не без досады, но вполне безразлично. Да, люблю поесть, соглашалась Маша, – селёдочку жирненькую, ветчинку, колбаску, чаю сладкого. Так ведь и раньше любила, но не в коня был корм. Просто возраст, изменился обмен веществ, а разве против природы стоит идти? Чего ради изнурять себя изощрённо-невкусными диетами и всякими фитнесами? Незачем в сорок тщиться выглядеть на тридцать или двадцать, кого обманывать? Молодость, а тем паче юность, улетели безвозвратно, жизнь окончательно устоялась, и Маша – Мария, понимаете ли, Юрьевна! – несколько  растерялась и затосковала, не зная, чем заняться. Детей у них с мужем не было, карьера Машу не занимала – её ценят, уважают как дельного, знающего спеца, и будет с неё; быт был вполне обустроен: родительская квартира, с крепким тёмным дубовым паркетом, высокими потолками, хитрым латунными задвижками оконных створок и тяжёлыми, «настоящими» – это вам не нынешние игрушечные дверки из прессованного картона! – филёнчатыми дверями казалась ей надёжным убежищем от любых житейских бурь, и покидать его она не любила. Здесь родилась, здесь, в этом обжитом и пропитанном семейной памятью обиталище, желательно и окончить свой земной путь. Чего хотеть, о чём хлопотать?
Было время, когда её занимала мысль обзавестись дачей: свой клочок земли, природы. В воображении рисовался маленький уютный домик, увитый хмелем, скрипучая калитка из штакетника, песчаная дорожка к дому, окаймлённая шапками душистых флоксов, деревянная скамеечка под бронзовой сосной, чаепития за круглым столом на свежем воздухе… Но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что за эти райские идиллические картинки придётся платить неустанными, нескончаемыми и совсем не идиллическими хлопотами. Сослуживцы-дачевладельцы каждую весну озабоченно суетились с каким-нибудь устройством компостных и выгребных ям, покраской заборов, рытьём колодцев, возведением парников и теплиц, починкой проводки, пилкой дров, покосом травы, прочисткой печных труб и прочая, и прочая. Поразмыслив, Маша решила: нет, уж лучше снимать дачу на сезон, как делали когда-то её родители, или ехать в отпуск куда-нибудь по путёвкам, которые теперь именуются «туры». А если прочие одиннадцать месяцев в году захочется природы – есть жигулёнок покойных родителей, старенький, но надёжный: муж Антон его бережёт, холит и лелеет. Однако никуда Маша не ездила, и вялые обсуждения с мужем возможных путешествий всегда заканчивались одинаково – они с облегчением закоренелых домоседов оставались дома. Оба были запойными книгочеями, и путешествия мысленные, воображаемые книжные миры, заменяли им с успехом реальных людей и миры реальные. Антон предпочитал фантастику и боевики-детективы, Маша любила классическую прозу и мемуары, впрочем, не без удовольствия почитывая и детективы – «умственные», вроде Агаты Кристи, без стрелялок.
Поэтому, когда на соседней улице открылась после многолетнего ремонта старинная городская библиотека, Маша зачастила туда, каждую пятницу унося домой стопку книг для себя и Антона. Там и случилось ей повстречать человека, подтолкнувшего её к новым для неё заботам. Придя как-то взять на абонементе очередную порцию «топлива» уму и сердцу, она застала странную картину: две хорошо знакомые ей библиотекарши, побросав свои «формуляры» и ящики, слушали благоговейно худого костистого мужчину, в глазах которого горел фанатический «огнь». Маша прислушалась к его речам: он яростно, убеждённо гвоздил людское беспамятство и равнодушие к предкам.
- Вот вы – знаете свою родословную? – вдруг обернулся он к Маше и вонзился в неё взглядом серых стальных глаз.
- Я? – растерялась Маша. – Ну, что-то, конечно, знаю… но специально никогда не интересовалась. Всё как-то недосуг… То, что родители рассказывали… с детства…
- И насколько глубоко в поколения, – настаивал с суровым видом сероглазый, словно это впрямую его касалось, – простираются ваши знания?
- Честно говоря, дальше дедушек и бабушек – полный туман, – призналась Маша.
- Вот, видите! – ткнул в неё пальцем сероглазый, обращаясь к усердно ему внимавшим библиотекаршам. – А я знаю свою родословную до шестнадцатого века!
Врёт, сердито решила Маша, со времён Ивана Грозного, что ли? Уж сразу бы сказал – от Адама и Евы, чего там мелочиться! Она быстро прикинула в уме – Маша с детства отличалась блестящими арифметическими способностями, неприятно поражавшими продавцов в магазинах, – сколько поколений укладывается в столетие: четыре, допустим. Значит, за пять веков уже двадцать поколений. Родителей двое, бабушек-дедушек четверо, прабабушек и прадедушек целых восемь… Количество удваивается в каждом поколении. Десять поколений – больше тысячи, целый полк народу, двадцать поколений – больше мильона. Врёт, ну врёт!
- До шестнадцатого! – восторженно изумилась старательная Таисия Павловна, всегда приберегавшая для Маши громкие новинки и выискивавшая редкие воспоминания полузабытых актёров. – Это, наверное, если кто-то известный в роду, кто-нибудь выдающийся… А если простые крестьяне…
- Ничего подобного, – отрезал непримиримо сероглазый. – Ничто – слышите! – ничто не пропадает бесследно. От минувших времён остаются горы сведений по всем сословиям. Просто мы ленивы и нелюбопытны, а главное – захотеть знать!
- Ну вот я хочу, – скептически пожала плечами Маша. – Но как я узнаю, если оба моих деда пропали без вести в сорок первом, фотографии и документы сгорели в блокаду, а родственники все на кладбищах, в том числе в братских могилах?
- Есть специальные методики, существует масса архивов, и они теперь доступны, – есть закон, – пламенел генеалог. – Да, это нелегко, но невероятно увлекательно! Вы, подобно сыщику, детективу, должны будете просеять, перебрать огромное количество фактов, собирать по крупицам, сопоставлять, догадываться. Тут очень важно не разбрасываться, а чётко понимать, что вы ищете, и где это следует искать. Вас могут поджидать удивительные находки. Кто, если не вы? Начните с элементарного – опросите ныне живущих, вытряхивайте из них всё, любые мелочи и непременно записывайте. Есть базовая, опорная информация в генеалогии: фамилия, имя, отчество, точные даты рождения, крещения, смерти, вступления в брак… Всё зафиксировано в архивах. Есть исповедные росписи, метрические книги, ревизские сказки. Есть много печатных изданий – памятные книжки по губерниям, адресные книги, данные переписей населения. Узнаёте данные на одну персону – узелок! – идёте, как по цепочке, дальше, к его родителям – следующий узелок! И вы стремительно погружаетесь в толщу веков, по линии прямого родства…
- А как же боковые ветви, братья-сёстры, это надо учитывать? – таращила глаза Таисия Павловна. – Я всегда сразу запутывалась: это теперь по одному отпрыску заводят, а прежде по пять-десять ребятишек…
- Вот, смотрите, – сероглазый схватил листок бумаги и стал рисовать. Все три женщины покорно склонились к его руке, уткнувшись в твёрдые линии схемы, которую сероглазый чертил уверенной рукой, – существует система Соса – Страдоница…
Лекция растянулась на полчаса, час, к «горячему источнику» прибивались новые читатели. «А как быть с незаконнорожденными? А надо ли учитывать приёмных детей?» – сыпались вопросы. Женщины смотрели сероглазому в рот и осаждали своими семейными историями. Он щедро давал консультации и выслушивал каждого.
От его напора Маша быстро устала, незаметно отступила во второй, потом в третий ряд жаждущих и, оформив пару книг, покинула этот гейзер просветительского энтузиазма. И что он так надрывается, недоумевала она. Так настаивает. Так наседает. Заставляет. Требует. Насилует. Словно ему самому очень нужно, позарез нужно, чтобы вот она, Маша, побежала сидеть в архивах и записывать семейные предания выживших из ума обычных, ничем не примечательных стариков. Кому это интересно? И что, собирать досье на мильон людей, до шестнадцатого века включительно? Никакой жизни не хватит. Бред. Ерунда. Не пойду и не буду – не люблю, когда заставляют, решила Маша и постаралась забыть этот эпизод.
Прошло не меньше полугода, прежде чем она снова наткнулась на сероглазого генеалога. Она собиралась сдать Таисии Павловне очередную порцию литературы, когда стоявший перед ней читатель вдруг обернулся и спросил:
- Ну как ваши деды, пропавшие без вести? Удалось что-нибудь узнать?
Маша с изумлением вскинула на него глаза:
- Мои деды?.. Простите, а откуда… Ах, это вы…
Она успела напрочь забыть тот разговор и этого человека, даже имени которого не знала, и теперь пришла в полное замешательство. Невероятно – он запомнил её случайную фразу, сказанную полгода назад, и вот теперь требует ответа и отчёта. Маша покраснела от неловкости.
- Да я… собственно… и не узнавала ничего, – пробормотала она виновато. Генеалог молча и строго смотрел на неё.
- Как-то некогда, – добавила Маша жалобно. – Да и как? Я плохо представляю, с чего начинать…
- Я вам советую ознакомиться для начала с одной небольшой книжкой – вот прямо сейчас закажите, она здесь есть. – Генеалог достал из кармана блокнотик и стал быстро писать чёткими крупными прямыми буковками. Он источал твёрдую, неколебимую уверенность и походил на врача, выписывающего рецепт для лечения легкомысленно запущенного недуга. – Вот, возьмите. Это для начинающих поиски.
И Маша прослушала ещё одну лекцию, теперь уже персонально для неё. Она с облегчением узнала, что от неё не требуется собирать сведения на сотни или тысячи, тем более миллионы, людей. Оказалось, есть какой-то там «закон убывания предков»: веками большинство людей жили на ограниченной территории, поэтому неизбежно вступали в браки с родственниками различной степени родства, и получалось, что супруги имели предками одних и тех те людей. А быстрое погружение в века объясняется тем, что в русских традициях родословия прослеживается родство прежде всего по мужской линии. Берёшь прадедушку – и ты уже в эпохе отмены крепостного права; пра-прадедушка – один! если неуклонно следовать этой традиции – помещается в середине девятнадцатого столетия; трижды «пра»-дед – не запутаться бы в этих «пра»! – уже современник Пушкина.
Тут Маша засомневалась: это прежде женщина, выходя замуж, покидала, считалось, свой род, вливалась в род мужа и должна была непременно брать его фамилию. Отсюда и родство по мужской, отцовской линии, было важнее; по ней, по этой мужской линии, передавалась сословная принадлежность и титулы. Но сейчас! Это возмутительная дискриминация женского пола, никак современной жизни не соответствующая! Маша не сомневалась, что в их с Антоном скромной семье из двух человек глава семьи – именно она. Любые значимые решения в жизни, от ремонта кафеля в ванной и перемены места работы до выбора зимних сапог, неизменно приходилось принимать ей. И почему это считать родство надо по Антошкиной, а не по её линии? Впрочем, мысленно запнулась Маша, раз у них нет детей, кто будет считать это родство, выбирая, что важнее – Машина линия или линия Антона? Некому выбирать… Угасающий, да нет – угасший род. Братьев и сестёр у обоих не было.
Её наставник в генеалогических премудростях объяснил ей, что «есть схемы восходящего и нисходящего родства». Маша долго не могла вникнуть в суть этой терминологии, потом, хоть и не очень уверенно, освоила: можно выбрать в прошлом «персону» и изучать его потомков – детей, внуков, правнуков, со всеми боковыми ответвлениями братьев-сестёр. Это нисходящая родословная. Когда речь идёт о каком-нибудь славном деятеле – о Пушкине, например – так и поступают. Но Маша в своём роду не знала никого особо выдающегося – ни писателей, ни полководцев, ни правителей. От кого тянуть ниточку к себе? Не от кого.
- Можно строить схему восходящего родства, – растолковывал сероглазый, – взяв за точку отсчёта себя, и идти к прадедушкам и прапрадедушкам.
- Вот это мне и подходит, – обрадовалась Маша наступившей ясности.
- И кто может поручиться, – продолжал генеалог, игнорируя Машину радость – радость человека, ещё не знакомого с подробностями, – что идя по этой цепочке к прапрадедушкам, вы не наткнётесь на какую-нибудь достойную или даже выдающуюся личность? И тогда сможете составлять родословную и по нисходящей: от него к себе…
- Ой, что вы, вот это вряд ли, – замахала руками Маша, – в моём роду ничего примечательного…
- А откуда вы знаете? Сами же говорите, что дальше дедушек и бабушек не захаживали, – уличил её генеалог.
- Н-ну да, – неуверенно согласилась Маша, – но сохранились бы, наверное, какие-нибудь предания…
- Откуда?! – загрохотал генеалог. – Откуда им было «сохраниться»? Вы что, не при советской власти родились? Не знаете, как семьдесят лет «ничего такого», «примечательного», лучше было не поминать, если хотели остаться в живых, получить образование, относительно спокойно работать?
- Ну, знаете, – усмехнулась несколько задетая Маша, – я не настолько стара, как вам, должно быть, кажется! Родилась я, конечно, при советской власти, но в те времена, когда уже предыдущее поколение мало что знало.
- Вот именно! Вот именно! На вас уже в полной мере сказалось это вынужденное беспамятство! – подхватил с готовностью генеалог. – Разве вам не хотелось бы узнать ПРАВДУ?
Маша ушла домой пристыженная и сомневающаяся, готовая покориться этой чужой незваной и нежданной воле. Может быть, и в самом деле это нужно? Раз он так уверен… И чего прицепился? Ясно видно, что здесь и не пахнет каким-то личным интересом к ней самой – он даже не спросил её имени. Вот же бывают чудаки… Придётся действовать, как он велел. Вдруг она снова встретит его в библиотеке, и он спросит «что узнали?» Некрасиво получится, если ей опять будет нечего ему сказать – он убил на неё столько времени! Надо оправдать его ожидания.
Дома Маша, подумав немного, полезла в мамин старинный буфет. Слева в ящике лежали мамины бумаги, к которым Маша не прикасалась со дня её смерти – уже больше десяти лет: зачем? Маша была уверена, что всё для себя важное и дорогое она о родителях и так знает и помнит. Ветхие, с обтрёпанными углами, золотобуквенные, с профилями Ленина-Сталина почётные грамоты; рыхло залохматившиеся на сгибах бумаги, справки; разномастные членские книжечки дано не существующих обществ и союзов… Что они могут ей дать такого, что будет важнее семейной повседневной жизни, в которой её личная память была нераздельно переплётена с родительской? Хлам всё это, конечно, никому не нужный хлам, но как поднимется рука выбросить то, что было частью, пусть и не слишком важной, жизни её родителей? Вон сероглазый говорит – документы выбрасывать нельзя, даже самые незначительные: они-де потеряли актуальность для сегодняшнего дня, но с каждым годом их ценность как «исторического источника» растёт, ибо они запечатлели, засвидетельствовали неопровержимо то, что катастрофически быстро вымывается из неверной людской нефиксированной памяти… Хм, «исторические источники»… не слишком ли громко? Даже вот письма… разрозненные, немногочисленные – родители расставались редко, с родственниками чаще вежливо обменивались открытками… Что тут такого «исторического»? «Маша капризничала весь день, режутся зубки»; «ноги стали часто болеть, хожу с трудом»; подробные перечисления содержания «посылочек»; «дочь Марины Петровны вышла замуж»; «лето выдалось дождливое»; «перелицевала демисезонное пальто»… А впрочем… чем не исторический документ – кто теперь «перелицовывает пальто»? Упоминания о тетрадях и карандашах в посылке из далёкого Барнаула военной поры, о скупочных пунктах, о ценах на сливочное масло, «валенки выдали в райвоенкомате»… а вот и совсем недавнее, но уже основательно забытое: «удалось отоварить талоны на сахар» – горбачёвские перестроечные…
Маша весь вечер шелестела бумажками, вычитав из них немало для себя интересного и незнакомого. На следующий притащила пластиковые прозрачные файлики; каждую пожелтевшую бумажку, расправив – сероглазый говорит, надо хранить в развёрнутом виде! – бережно положила в эти прозрачные чехольчики, сложила стопкой и поместила в папку. Полюбовалась: «бумажки» перестали выглядеть мусором, внезапно превратились в подобие музейных экспонатов, достойных вечного хранения. Семейный архив! Маша присовокупила к нему собственноручные записи: всё, что помнила из родительских рассказов. Картина получалась удручающая: то не знает, это вроде бы так, то ли в Курской, то ли в Воронежской губернии… Слишком много пробелов и провалов.
Это было только начало Машиных забот. Далее, следуя указаниям сероглазого (она так и не спросила его имени!), полагалось опрашивать «ныне живущих». Выходило, что опрашивать, собственно, некого. Нужно было цеплять боковые, дальние ниточки, не пропуская ни одной мелкой возможности. Тут Маша столкнулась с первым затруднением. Предстояло побеспокоить своими расспросами совершенно незнакомых людей, ни разу в жизни Машей не виданных, и просить их извлечь из глухого забвения  дела давно минувших дней, преданья, понимаете ли, старины глубокой. Ожидается – в идеале – что эти люди должны поступить так же, как сама Маша – рыскать в своих жилищах по тёмным углам, ворошить старые бумаги, искать «то, не знаю что», без всякой уверенности, что оно отыщется… Ну и уж хотя бы пошуровать в дальних уголках памяти, в не самых, может статься, приятных воспоминаниях.
Достаточным ли основанием для того, чтобы так тревожить людей, является Машина любознательность? Следопытка этакая… Все, небось, «ныне живущие» повседневностью плотно заняты, а тут на тебе – изволь вспоминать, в каком-таком лохматом году дядя Петя женился на тёте Наде, а бабушка Вера переехала в Питер, да точную дату смерти и место захоронения второй жены третьего сына недурно бы установить, да где учился сводный брат троюродной тётки… Ради чего?! Маша не чувствовала себя вправе набиваться к людям со своими расспросами. Ей бы уверенность сероглазого… Одна мысль о предварительном разговоре по телефону ввергала Машу в уныние: здрасте, я такая-то – и долгие объяснения, кто она такая и чего это ей надо… Вот скажут в ответ: не знаю, не помню и знать не хочу, некогда мне ерундой заниматься; ещё и на грубость нарваться можно… И тут же вся Машина суета прекратится, оставив в душе неприятный осадок. Вот спросят: зачем вам всё это? А действительно, зачем? Перед сероглазым отчитаться? Да кто он ей – сват, брат, начальник? Может, она и не увидит его больше никогда. «Я хочу написать историю семьи»? Ну, запишешь ты «преданья старины» – и что? Что дальше?! Кто и когда станет разбираться в прихотливом сплетении судеб давно умерших и ничем не примечательных рядовых людей? В степенях их родства? Вон даже Антон не понимает, чего она хлопочет. Когда Маша триумфально ворвалась домой со словами «я дедову родину купила!» и стала радостно тыкать пальцем в лист карты-двухкилометровки – «вот, смотри, всё точно сходится, как в свидетельстве о рождении сказано: Курская область, деревня Пески, и Берёзовка рядом, где сельсовет был» – Антон вяло поглядел в карту и с неудовольствием спросил:
- Ты что, ехать туда собираешься? Родственников хочешь найти?
- Ехать? – озадачилась Маша.
Никуда ехать ей вовсе не хотелось. Она представила, как будет тащиться не один час в поезде, торчать на грязных автовокзалах, трястись по пыльным деревенским дорогам и, наконец, сверяясь с картой, доберётся до «места». Увидит с десяток обшарпанных домишек и какого-нибудь пьяного в канаве – говорят, в деревнях поголовное и беспробудное пьянство… Наткнётся на подозрительные недобрые крестьянские взгляды – кто такая? Чего тут шастает-высматривает? И довольно трудненько будет убедить практичное и приземленное крестьянство, что действует «просто так», без всякой корысти и внятной пользы – может, на наследство претендует? Дом какой-нибудь, землю? Да и что она там сможет узнать и кого найти? «Мой дедушка тут родился и уехал отсюда бог знает в каком году, ещё при царе… а может, уже при советской власти, но до войны…» Да с тех пор сколько десятилетий миновало, войны, революции, оккупация… Удивительно вообще, что деревня ещё существует, не стёрта с лица земли в боях Великой Отечественной. На девяносто девять процентов можно быть уверенной, что там про её деда никто и слыхом не слыхивал. А если и слыхивал, то скорее всего примерно так: да, жили тут такие… Эта «информация» мало что даст. Нет, ездить бессмысленно. Следы дедовой судьбы скорее можно найти в архивах – областной, ведомственный, епархиальный.

(Продолжение http://www.proza.ru/2009/12/19/91)