Владимир Маяковский. Бунтующий самоубийца

1. Про него

1893 – 1930 – год жизни и смерти поэта, которого Сталин называл «лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи». 37 лет – чрезвычайно мало, чтобы жить, но его жизнь не ограничилась этими рамками. Он любил и бунтовал, и он по-прежнему любит и бунтует, несмотря на то, что его пыл слегка поугас. Поэты живут вечно, потому что сама поэзия бессмертна, но, по справедливому замечанию Петрарки, даже поэтическое бессмертие может победить время – время, которое забывает и стирает из памяти. Сегодня мы говорим «Владимир Владимирович» и подразумеваем отнюдь не Маяковского, и последний тут совсем не причем: теперешнее время не приемлет никаких радикальных изменений, как, впрочем, и всего радикального. А ведь бунтарство и стихийность – имманентное свойство русского народа, склонного к разгулу и вольности. И очень жаль, что действительно сильный поэт Владимир Маяковский, с его стремлением изменить жизнь, перевернуть все вверх дном, словно оказался в гуманитарном вакууме. О нем не вспоминают, его не обсуждают и тем более – не читают. Что и говорить: стабильность. А вот Маяковский стабильность презирал, считая ее застойным временем, потому как настоящая жизнь – это не быт и не повседневность, а хаос, не подчиняющийся логике, и вечный бунт против стабильности.

Переживая третью смерть Маяковского – первая случилась при загадочных обстоятельствах, а вторая в сталинской время, когда, как выразился Пастернак, «его стали вводить принудительно как картофель при Екатерине», - мы должны не забывать, что Маяковский был голосом 20-х годов прошлого века, его душой и сердцем. К его поэзии относились неоднозначно, как и относятся сейчас, но нельзя за ним не признать очевидного: он намеревался сломать поэтические устои – не потому, что они не нравились, а потому что они устоялись, - он желал создать новое искусство для всех, бросить с парохода современности «Я» и посадить туда «Мы», да еще в придачу каждой твари по паре. Пусть задуманный проект Маяковского не осуществился, но разве мечта существует для того, чтобы ей сбыться? «Если звезды зажигаются, значит это кому-нибудь нужно», помните?

Владимир Маяковский с детства проявлял незаурядные способности: не только искусство, поэзия и музыка были любимыми предметами изучения, но и политика. По его собственному признанию, он в шесть лет на равных спорил со взрослыми по политическим и экономическим вопросам. В восемь – участвовал в демонстрациях, распространял прокламации. А в 11 – вступил в марксистский кружок. Первой его книгой была "Птичница Агафья". «Если б мне в то время попалось несколько таких книг - бросил бы читать совсем. К счастью, вторая - "Дон-Кихот". Вот это книга! Сделал деревянный меч и латы, разил окружающее», писал Маяковский в автобиографическом произведении «Я сам». Но «Дон Кихот» - это только начало пути идеалиста, чуть позже Маяковский возьмется штудировать немецкую философию – Гегеля, Маркса с Энгельсом, Лассаля. Все это было в начале, когда поэту хотелось узнать этот мир, понять и объяснить, потом случилось все точно по Марксу, который в 11-м тезисе о Феербахе заметил: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». И Маяковский принялся за изменения мира – не сухим философским, а живым поэтическим языком. Слово для него стало орудием борьбы против старого за светлое новое. Чуковский как-то сказал: «В самых патетических местах он (Маяковский – прим. автора) острит, каламбурит, играет словами… Это Везувий, изрыгающий вату". Маяковский выбрал свою дорогу - дорогу поэта, словно уготованную ему судьбой.

2. Поэт

Свою автобиографию Маяковский так и начинает: «Я - поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу. Об остальном - только если это отстоялось словом». Маяковского настолько многогранен, насколько и прост. Но простота его заключается в твердом, непримиримом и упорном отстаивании своих идеалов. Многие современники отмечали, что противником Маяковский давил, а за единомышленников неизбежно вступался. Однако при этом его трудно причислить к какой-либо группе. Большевиком он был постольку-поскольку. Футуризм был слишком узок для него, «Нет футуризма, есть только Владимир Маяковский, поэт, большой поэт» писал Максим Горький в 1915 г. Да и «серебряный век» не принимал его. По точному утверждению Льва Аннинского, Маяковский для «Серебрянного века» был особняком. «Никакого «серебра» в палитре, разве что дензнаки, да один раз - портсигар, символ превосходства человеческого дела над необработанной природой». Именно что «превосходства»: в конечном счете человеческое должно победить природное, а асфальт – землю.

Но чтобы построить новое здание, необходимо снести старое. Совершенно неверно понимать революцию – будь она политическая или поэтическая, - как вульгарное разрушение. Можно сколько угодно наливать воды в дырявое ведро, но ведро полным так никогда не станет. И все «реформы» в этом деле – например, замена воды или косметический ремонт, - не приведут к нужному результату. Ведро необходимо просто поменять. Маяковский разделял именно эту позицию: в том мире, в котором мы живем, нет места идеалам, а есть только мелкие мещанские желания. Мещанина нельзя изменить, его можно только выдавить из себя, убить изнутри. Прекрасно осознавая, что большинство об этом даже не задумывается, он понес на себе крест поэта, пушкинского «пророка», взывающего к людским сердцам. Поэт нужен народу, как и солнце, Маяковский так и написал: 

Светить всегда, светить везде, до дней последних
донца, светить - и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой - и солнца!

В 1912 году вместе с друзьями-футуристами Владими Маяковский пишет манифест «Пощечина общественному вкусу». Бунт против классиков – это главным образом проявление мятежной стороны характера, попытка достучаться до людей, которые вместо того, чтобы читать, почитают. Не почитать, а не читать – вот главный смысл послания. «Только мы - лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве… Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода Современности». А, между тем, к тому же Пушкину Маяковский относился с теплой симпатией. В одном из журналов 20-х годов можно было прочесть: «Маяковский... сознался, что Пушкина читает по ночам и оттого его ругает, что, может быть, сильно любит». В «Юбилейном» поэт признается: « Дайте нам стаканы!/ знаю/ способ старый/ в горе/ дуть винище,/ но смотрите -/ из/ выплывают/ Red и White Star'ы/ с ворохом/ разнообразных виз». И еще: «Вот/ пустили сплетню,/ тешат душу ею./ Александр Сергеич,/ да не слушайте ж вы их!/ Может,/ я/ один/ действительно жалею,/ что сегодня/ нету вас в живых. / Мне/ при жизни/ с вами/ сговориться б надо./ Скоро вот/ и я/ умру/ и буду нем./ После смерти/ нам/ стоять почти что рядом:/ вы на Пе,/ а я / на эМ.»

И тем не менее Маяковский протестовал. Этот мятеж был символом желанных изменений, полной и коренной перестройки. Потому и некоторые стихотворения поэта стали называться «агитками» - но не в плохом смысле слова, а в самом положительном, в стремлении донести важную мысль бунтарским стилем. В предисловии ко второму изданию поэмы «Облако в штанах» красовались знаменитые четыре «долой!»: «долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию» - «четыре крика четырех частей». В статьях Маяковского революционное настроение еще сильнее угадывается, для него искусство становится полем борьбы: «Цель поэта – слово», «Слово – самоцель», «Сегодняшняя поэзия - поэзия борьбы. Каждое слово должно быть, как в войске солдат, из мяса здорового, красного мяса! Нам слово нужно для жизни. Мы не признаем бесполезного искусства. Каждый же период имеет свою словесную формулу». По мнению тогдашнего наркома просвещения Анатолия Луначарского: «Маяковский... имел дар создавать слова, которых ни у кого во рту не было, а после него они стали переходить из уст в уста».

Слова помогали ему победить быт, с которым он вел борьбу каждый день. Его слово было фаустовский делом, тем, что было в начале. И в этом смысле, невзирая на его откровенно атеистические тексты, можно сказать без преувеличения, что он был Христом в поэзии, и искренне в это верил.

А я у вас - его предтеча;
я - где боль, везде;
на каждой капле слезовой течи
распял себя на кресте.

Уинстон Черчиль однажды заметил: «У того нет сердца, кто в молодости не был радикалом; у того нет ума, кто в зрелости не стал консерватором». Безусловно Владимир Маяковский был вечным подростком, и в его лирике это отчетливо проявляется. Вероятно, потому ему и был так чужд быт, что он совершенно не уживается с молодым лихачеством. Он беспрестанно ищет приключений, сражается с ветряными мельницами, идет в атаку на старый закон, чтобы дать народу новый. В этом, несомненно, также угадывается его пророческая суть. Молодой пророк вышел на улицу, что никогда не делала поэзия раньше. Он выкрикнул: «Хорошо!», не успев сказать «Плохо!». «Я с теми, кто вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден. Отечество славлю, которое есть, но трижды - которое будет». Ему нужно было только одно: простор, если угодно, область, в которой бунтарь сумел бы найти себе прибежище, смог улизнуть от повседневности – и таковыми областями стали любовь и революция.

3. Любовь

Маяковский познакомился с Лилей и Осипом Бриками в 1915 году. Младшая сестра Лили Эльза, за которой тогда ухаживал молодой поэт, привела его в квартиру Бриков, чем, несомненно, повлияла на судьбу поэта. В последствии эта любовь станет свежим воздухом в удушливой атмосфере быта, она поможет ему обрести то неуловимое, чего недоставало ранее. Стихотворение «Лиличка» и поэма «Про это» - пожалуй, квинтэссенция творчества Маяковского: «В этой теме, и личной и мелкой, перепетой не раз и не пять, я кружил поэтической белкой и хочу кружиться опять». Не называя этой темы – а, впрочем, к чему ее называть? – поэт намекает нам: без нее нельзя жить, без нее нельзя стать человеком, без нее невозможно совершить революцию в себе. Как и Дон Кихот, он нашел свою Дульсинею Тобосскую, прекрасную даму, ради которой рыцарь печального образа готов жертвовать своей жизнью и совершать безумные поступки. Говорят, что любовь и смерть – две ключевые литературные темы, без которых не обходится ни одно великое творение. Без них же не обошлась и жизнь Маяковского, которая так и парила от любви к смерти, и от смерти к любви. Это проявилось еще ранее, в поэме «облако в штанах»:

Мария!
Поэт сонеты поет Тиане,
а я -
весь из мяса,
человек весь -
тело твое просто прошу,
как просят христиане -
«хлеб наш насущный
даждь нам днесь»

В «Лиличке» вновь повторяются отчаянные любовные взывания:

Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.

Лиля Брик не отвечала поэту взаимностью, - он казался ей чрезмерно агрессивным и даже диким в своей настойчивости. Однако без звериной настойчивости Маяковский не мог жить, настолько она заряжала его неиссякаемой энергией, волей к жизни. В конечном счете, ведь если не любовь, то что - смерть? Его письма к Лиле не менее симптоматичны, чем стихи. Романтическая ирония сквозит и здесь: «Дорогой и необыкновенный Лиленок! Не болей ты, христа ради! Если Оська не будет смотреть за тобой и развозить твои легкие (на этом месте пришлось остановиться и лезть к тебе в письмо, чтоб узнать, как пишется: я хотел "лехкия") куда следует, то я привезу к вам в квартиру хвойный лес и буду устраивать в оськином кабинете море по собственному моему усмотрению. Если же твой градусник будет лазить дальше, чем тридцать шесть градусов, то я ему обломаю все лапы… Обнимаю тебя до хруста костей».

Секрет любви был в следующем: она помогала его воспарить над мелкими житейскими проблемами, затмевала его рассудок и превращала в лихого рыцаря на преданном коне Росинанте. Но главное – возбуждала в нем все новые и новые силы для борьбы с мещанской моралью. Поясняя свою поэму «Про это», Маяковский писал: «В этих прочитанных мною кусках есть основной стержень: быт. Тот быт, который ни в чем почти не изменился, тот быт, который является сейчас злейшим нашим врагом, делая из нас мещан». Однако любовная лодка держалась на плаву не крепко, и сама время от времени разбивалась о быт. Тогда-то на помощь и приходила политика, в которой он находил себе комфортное убежище. Вопроса «принимать или не принимать» революцию перед ним не стояло: «Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось. Начинают заседать».

4. Революция

Не напрасно Маяковский провозглашал в своих стихах: «долой» старую жизнь, я мололодой, двадцатилетний! Подростковость угадывалась не только в его любовных похождениях, но и в намерении разрушить старый прогнивший мир. Впрочем, важно другое. Маяковский обрел в революции то, чего даже не могла дать любовь, со всей ее бунтарскостью и стихийностью. Социализм, пришедший на смену капитализму, был своего рода метафорой победы творческих мил человека над безумными силами природы. Российская история до 1917 года развивалась естественно, линейно, и оттого скучно и уныло. Революция же – слом естественного хода – придал истории искусности и красоты. Она как будто сказала: до свидания, белая натура – да здравствует, красная культура! Именно поэтому Маяковский полюбит футуризм – за примат города над деревней, торжество урбанизма над патриархальностью и, более того, главенство истории над безвременьем. Есенин, также болезненно относившийся к деревне, говорил: «К прошлому возврата больше нет». Прошлого не выносил и Маяковский, пытавшийся, как мы помним, его бросить с парохода. Прошлое, по мнению Маяковского, это пролог истории, любопытная, но не самая значительная часть. История же начинается с революции: обновляется действительность, обновляется мораль, обновляется и поэт. В поэме «Хорошо» это становится еще очевиднее, где революция становится основной идеей. Маяковский обретает Родину благодаря революции, ту Родину, который никогда не было, - социалистическую Родину. Октябрьская революция для него – не просто строительство нового общества, это божественное сотворение нового мира, с обновленными Адамом и Евой и безгреховной человеческой природой. До переворота земля была безвидна и пуста – ничья, по существу, - теперь же, по меткому замечанию Льва Аннинского, земля для Маяковского стала «нашей».

Наша земля.
Воздух - наш.
Наши звезд алмазные копи.
И мы никогда,
никогда!
никому,
никому не позволим!
землю нашу ядрами рвать,
воздух наш раздирать остриями отточенных копий.

Обращение Маяковского прежде всего нацелено на будущие поколения, на тех, чья жизнь пройдет в истории.

Граждане!
Сегодня рушится тысячелетнее "Прежде".
Сегодня пересматривается миров основа.
Сегодня
до последней пуговицы в одежде
жизнь переделаем снова

или

Грядущие люди!
Кто вы?
Вот - я,
Весь
Боль и ушиб.
Вам завещаю я
Сад фруктовый
Моей великой души…

Маяковский соединил поэзию и революцию, воспев не только большевистские, но и человеческие победы. По мысли Цветаевой, этот синтез мог произойти исключительно в Маяковском. «Слилось только раз в Маяковском. Больше слилось, ибо еще революционер - поэт. Посему он чудо наших дней, их гармонический максимум». Служение революционным идеям Маяковский доказывал и словом, и делом, которые, в сущности, слились в единое целое. Новый мир не может существовать без новой культуры, а потому цель поэта – массовое просвещение.

Товарищ Ленин,
я вам докладываю
не по службе,
а по душе.
Товарищ Ленин,
работа адовая
будет
сделана
и делается уж

Важно отметить, что весь свой пафос борца и трибуна он вложил в главное дело революции – искоренению мещанства. Как в случае и с любовью, революция для Маяковского – лекарство, вылечивающее народ от национального бедствия. «Опутали революцию обывательщины нити. Страшнее Врангеля  обывательский быт. Скорее головы канарейкам сверните - чтоб коммунизм канарейками не был побит». Вероятно, от быта не возможно было укрыться – в действительности он был, есть и будет всеобъемлющ, - однако каждодневная борьба с бюргером, который живет в каждом из людей, позволял ему сделать передышку. Борьба – вот исцеление, пусть даже и проигранная борьба.

5. Блаженный атеист

Литературный критик Адамович, не любивший Маяковского, называл его текст «плоским и нищенским». Но, если вдуматься, то и это определение поэта не является негативным. Плоский — не всегда примитивный, и об этом уже шла речь в настоящей статье, плоское также как и очевидное таит в себе загадки, поскольку кажется понятным на первый взгляд. Однако мало объяснить, необходимо еще и почувствовать. Поэзия Маяковского — поэзия народа и масс — писалась для устного чтения и в силу своей патетичности имела своей целью воздействие магическим словом не на разум, а на сердца людей. Нищенским он же был не в смысле «пустой». Но чтобы понять в каком — обратимся к одной занятной истории, описанной Юрием Олешей в его произведении «Ни дня без строчки». Однажды Маяковский сел за столик неподалеку от Олеши и сказал: «– Олеша пишет роман «Ницше»! (Это он прочел заметку в отделе литературной хроники). – «Нищий», Владимир Владимирович, - поправляет его Олеша. – Это все равно, - гениально отвечает Маяковский. «В самом деле, пишущий роман о нищем разве не начитался Ницше?» Можно было бы добавить: а разве нищенски пишущий автор в некотором смысле не ницшеанец? Вероятно, как и в случае с простотой, которая позволяла ему разорвать дистанцию между поэтом и толпой, нищета также служила ему орудием борьбы — она помогала ему отличаться от других, жеманно старавшихся обогатить свой текст искусственно. Маяковским был несомненным нигилистом, что еще больше ближало его с Ницше, и доказательством тому являются свидетельства уже упомянутого Олеши, который писал: «Предполагалась некогда экранизация «Отцов и детей». Ставить должен был Мейерхольд. Я спросил его, кого он собирается брать на роль Базарова. Он ответил: Маяковского».

Базаров начала 20 века — безусловно Маяковский, здесь и спору быть не может. «Я над всем, что сделано,/ ставлю «nihil», писал он в «Облаке в штанах». Однако его нигилизм проявляется не только в «пощечинах общественному вкусу», но и в бессовестных нападках на мораль. Сила Маяковского была как раз в его человеческом, или слишком человеческом. С одной стороны, он не одобрял ничего небесного, бросал вызов богу, как ярый атеист. Сложные конструкции — идеализм, материализм, христианство, язычество, - были для него скучны. Он был как будто по ту сторону всех этих вещей и мыслил себя вне рамок вульгарных упрощений. Но, с другой стороны, насильно отдаляясь от метафизики, он несознательно стал частью той силы, что «вечно хочет зла и вечно совершает благо».  Борьбу с Богом можно понимать по-разному: и как обыкновенные нападки на что-то сверхъестественное, и как  конфликт между человеком и Богом. Один такой конфликт однажды уже привел сына Божьего на крест и спровоцировал слова: «Отче, почему ты оставил меня?» И вопрос этот остается по-прежнему актуальным. Маяковский, в своей ницшеанской манере, будучи сверхчеловеком и одновременно мучительно пытаясь остаться человеком, обращается к Богу-отцу с призывом встать "бок о бок", быть на равных.

Вылезу грязный от ночевок в канавах
Стану бок о бок
И скажу ему на ухо:
- Послушайте, господин Бог,
Как вам не скушно
В облачный кисель
Ежедневно обмакивать раздобревшие глаза?
Давайте, знаете,
Устроим карусель
На дереве изучения добра и зла.

При этом отчужденность Бога от людей, бессилие и безоблачность такого положения, заставляют Маяковского сказать:
 
Орите в ружья, в пушки басите
Мы сами себе Христос и Спаситель,
Мы сами Христос,
Мы сами Спаситель.
Не нужно пророков
Мы все Назареи
Хватайтесь за мачты
Скользите на реи...

«Человек новой жизни», устроитель нового мира, народный поэт Владимир Маяковский — это тринадцатый апостол, которого так недоставало людям, чтобы окончательно расшифровать библейский код. «Облако в штанах» не даром первоначально именовалось «Тринадцатым апостолом». И там и в поэме «Война и мир» он, не скрывая своих мыслей и замыслов, с высокой небесной трибуны глаголит: «А я/ на земле/ один/ глашатай грядущих правд». Маяковский попал прямо в точку — правда, какая она есть, откроется только в будущем, в новом обществе, в котором окончательно будет изничтожена ложь и лицемерие. 

6. Смерть

Невзирая на то, что вся поэзия Маяковского олицетворяла собой борьбу двух начал – смерти и любви, сама жизнь была куда более ясной. Борьба, разумеется, тоже была – но не столь интенсивная и виртуозная, скорее обреченная на один единственный результат. И смерть была сильнее любви: разрушение в итоге победило созидание, а саморазрушение – его дальнейшую жизнь. «Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый поэт встал и человека убил, — писала Марина Цветаева. — Если есть в этой жизни самоубийство, оно не там, где его видят, и длилось оно не спуск курка, а двенадцать лет жизни». Литературная общественность была шокирована самоубийством Маяковского – ведь ему ничто не мешало еще долго жить и наживать славу великого советского поэта. Но, видимо, все таки что-то мешало. Вся его жизнь была полем сражения культуры и природы, а поэзия – эффективным оружием в этой непримиримой схватке, однако жизнь закончилась именно тогда, когда отзвучали последние выстрелы. Победила революция, но не победила новая мораль. Как написал Маяковский в своем предсмертном письме: «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, Бед и обид». Только для семьи Бриков самоубийство «лучшего и талантливейшего поэта эпохи» не стало какой-то неожиданностью, они совершенно не удивились происшедшему. Осип Брик сказал по случаю: «Перечитайте его стихи и вы убедитесь, как часто он говорит... о своем неизбежном самоубийстве». А Лиля Брик, в свою очередь, приводила следующие аргументы: «Володя был неврастеником. С 37-градусной температурой он чувствовал себя тяжелобольным. Едва я его узнала, он уже думал о самоубийстве. Предсмертные прощальные письма он писал не один раз». Но в последнем своем письме Маяковский написал: «Всем. В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил…»

Сегодня Маяковский и Пушкин действительно стоят почти что рядом в плеяде гениальных русских поэтов, Владимир на «М», а Александр на «П». Гениальным человека, пожалуй, можно назвать только постфактум, когда отгремели литературные споры и сложилась общая позиция по тому или иному вопросу. С Маяковским по-прежнему ничего не ясно: либералы его не любят за сотрудничество с советской властью, консерваторы – за нигилизм, и только «левая» интеллигенция стоит на его стороне. Впрочем, наглядная бескомпромиссность – тоже показатель гениальности, ведь только большие личности заслуживают больших споров. Маяковский не требовал себе памятника ни при жизни, ни при смерти, все, что он хотел – это счастливое и безоблачное будущее потомков. В поэме "Во весь голос" Владимир Маяковский резюмировал:

Мне наплевать на бронзы многопудье,
мне наплевать на мраморную слизь.
Сочтемся славою - ведь мы свои же люди, -
пускай нам общим памятником будет
построенный в боях социализм.