Брехня

Есть у нас в отделе Артём Ёжиков с таким странным поведением, что лунатики и шизофреники ему в подмётки не годятся. Даже какой-нибудь Фома неверующий по сравнению с ним – как верхняя и нижняя часть унитаза.

Кто бы чего бы ему ни говорил, у Ёжикова один ответ:
- Брехня! Этого не может быть, потому что быть этого не может.
Мы с Артёмом, так как вдвоём в кабинете сидим, язык общий находим, но не всегда. Посмотрел я сегодня утром в окно: дождь идёт. И говорю, не отрываясь от деловых бумаг:
- Артём, на улице дождь идёт.

А Ёжиков даже и не зыркнул в окно, он роман-опупею «Война и мир» со школьных лет читает, задачу себе поставил – завершить чтение последнего тома в день выхода на пенсию. Так вот, упёршись зенками в эту самую опупею, Ёжиков нагло говорит:
- Брехня!

Я спокойно повторяю:
- Артём, посмотри в окно: дождь идёт.
Он одним только глазом блеснул.
- Брехня!

- Не брехня! Давай поспорим! Я говорю: «На улице дождь идёт», ты говоришь: «Брехня!». На шоколадку или на бутылку?
- На новое издание романа «Война и мир»: у меня уже тут все листы от употребления развалились, восемьсот седьмая страница вообще куда-то улетела – там как раз Наташка Ростова в ночной рубашке была…
- Ладно, - говорю, - только я за свидетелями сбегаю.

Привожу я из соседнего кабинета Матрёну Тимофеевну, нашу старую работницу.
- Вот, пожалуйста, Матрёна Тимофеевна, посмотрите в окно: идёт дождь?
Она смотрит в окно и говорит:
- Не знаю.
- Как не знаете? Дождь-то идёт. Вон как по листьям долбит, и на стекле капли.
- Я очки сегодня дома забыла.

Побежал я за Савелием Прокофьевичем: у него такое зрение, что бинокль не нужен: на крупных купюрах одним глазом микропечать читает с расстояния одного метра.
- Савелий Прокофьевич, посмотрите в окно: дождь идёт?
- И смотреть не буду.
- Почему?
- Потому что он минуту назад кончился: я из своего окна смотрел.
- Артём, - говорю я Ёжикову, - дождь-то был, значит, правда моя.

Ёжиков смотрит бесстыжими глазами и нагло заявляет:
- Ничего подобного! Это всё равно, что заявить: «Сейчас идёт Бородинское сражение», тогда как оно было в 1812 году. Ты говоришь: «Идёт дождь». Я смотрю в окно: дождя нет. Гони новое издание «Войны и мира»!

Пришлось покупать. Ну и прохвост этот Ёжиков! Или уж начитанный такой. А я-то что, дурак, что ли? Как-никак в политехническом институте заочно обучался и на сессии столько денег перевозил, что и инкассаторам не снилось.
Раз весь отдел чуть ли с ума не сошёл из-за этого Ёжикова бычьего упрямства. Вернулся я от начальника и говорю:
- Артём, каждому работнику в этом месяце пятидесятипроцентную премию дадут.
- Брехня!

- Спорим?
- Спорим! На новые зимние ботинки, а то подошва отваливается, верёвкой перевязываю.
Принёс я ведомость, тычу пальцем:
- Вот тут и твоя фамилия, а вот сумма!

Смотрит Ёжиков на меня осьминожными наглыми глазами и бесстыже утверждает:
- Брехня! Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! Написать написали, а дать не дадут.

Мы всем отделом тыкали Ёжикова носом в ведомость – не верит, и всё!
И действительно, в текущем месяце премию не дали, а только через два месяца. Все эти премиальные денежки пришлось в зимние ботинки убухать.

Главное, не скажешь, чтобы Ёжиков ни во что не верил, просто поражает его способность отрицать очевидное. Он такие тонкости приплетёт и докажет, что дважды два будет пять, а не четыре, как все думают.

Однажды всех нас генеральный директор Евгений Семёнович в зале собрал и объявил, что через неделю на наше предприятие Президент России приедет, чтобы посмотреть, как резино-технические изделия штампуют.

Да, на самом деле, Президент по телевидению объявил, что обязательно приедет в наш город пятнадцатого числа.
- Брехня! – сказал всему залу Ёжиков. – Деньги только зря на мурафет потратите, а Президент всё равно не приедет: я его знаю.
- Откуда вы его знаете? – спросил гендиректор.
- Телевизор смотрю: слежу за его непредсказуемым поведением.

За неделю во всех цехах станки перекрасили, полы из мраморной крошки сделали, гору резиновых отходов три дня на пятидесяти КамАЗах на свалку вызили. А Президент не приехал. Хорошо, что гендиректор с Ёжиковым на новую квартиру поспорил, а не на всё предприятие.
И я работаю, работаю, а ради чего работаю – сам не пойму. Сколько раз уже зарекался не спорить с Ёжиковым, так ведь он как упрётся: «Брехня!» да «Брехня!», что никак себя не сдержишь. Вообще-то у меня зарплата большая, но остаётся только на хлеб и соль, когда в день получки Ёжикову то новый костюм купишь, то пальто или ещё какую-нибудь безделушку. Я ему так и заявляю:
- Уйду я от тебя, Артём, в цех резино-технические изделия штамповать.
- Брехня! Не уйдёшь! От добра добра не ищут.

Вот я и думаю: «Брехня это или не брехня?» Наверняка брехня.
Если Ёжиков сказал: «Брехня!», значит, оно так и есть. Но поспорить всё равно интересно.