Единокровный

«Что было самым большим потрясением в вашей жизни?»
Проверяю составленную студентами анкету. Нет, милые, такие вопросы в социологической анкете в лоб не задают. К этой теме надо исподволь подводить, через косвенные. Немногие найдут сразу, что ответить на такой прямой вопрос… Ставлю галочку – знак ошибки. И задумываюсь, снимаю очки, устало прикрываю глаза…
Наверное, самым большим потрясением моей жизни было узнать, что у папы есть сын, моложе меня на пять лет. Именем Даниил. Я узнала об этом, когда училась в 9 классе, случайно, перед Новым годом. Не помню, что меня тогда заставило рыться в родительском шкафу, кажется, я искала что-нибудь, что можно без сожаления изрезать для новогоднего маскарада. И под стопкой летних папиных рубашек нашла завернутую в бумагу плоскую коробку… разумеется, тут же открыла ее и увидела чудесный набор солдатиков времен наполеоновских войн. В коробке лежала и открытка. Глаза выхватывали из текста, написанного родным папиным почерком: «дорогой мой Даниил… твой десятый Новый год… по-мужски жму руку… папа».
Мне показалось, что на голову рухнули все верхние семь этажей, и я придавлена тоннами поломанных кирпичей, кусками арматуры и обломками каменной кладки, а бетонная серая пыль забилась в легкие и не дает дышать. Какое-то время казалось, что белый свет исчез навсегда, и осталось только отчаяние, но потом легкие пропустили воздух, сердце забилось, и я поняла, что сижу на полу, по-прежнему держа в руках злополучную открытку. Положив ее в коробку, я аккуратно завернула все так, как было, и положила подарок туда, откуда взяла. И теперь надо было как-то жить с учетом этого Даниила, десяти лет… И с мыслью о том, что он называет моего папу своим. И о том, что думает об этом мама? И знает ли она?
До этого момента родители казались мне самой дружной, самой любящей парой в мире, они не ссорились, тем более не ругались, были взаимно заботливы и нежны. Я считала, что мне достались идеальные родители. Папа занимал высокую должность, и у него всегда было много работы, много поездок, дома он бывал мало. Мама преподавала в музыкальной школе… Я росла среди книг и музыки, была домашней тихой девочкой, рисовала акварелью, играла на пианино и никаких поводов для беспокойства родителям не давала. Мир казался понятным и гармоничным, как хрустальная сфера, и вот она разбилась в один миг, поранив меня разлетевшимися осколками.
Внешне все осталось по-прежнему, но я стала смотреть на родителей иными глазами. Папа пришел поздно, с работы… но с работы ли? И почему мама так грустна? Папа уехал в очередную командировку… в командировку? Мама его ждет с беспокойством, я раньше этого не замечала. Вернее, это казалось мне нормальным. А теперь я видела, как мама нетерпеливо отмечает, сколько дней осталось до папиного приезда, как она готовится его встречать… С каждой поездки папа привозил нам подарки, всегда что-нибудь красивое, нужное, модное. «И Даниилу привез?» - думала теперь я. «Эти подарки похожи на оправдание».
Даже лучшей подруге я ничего не сказала об единокровном брате. Решила так: если родители молчат – и я буду молчать. Секрет Полишинеля. Мы – каждый – в границах своего безмолвного знания.
Закончив школу с медалью, я поступила на не всем доступный факультет престижного университета. Вокруг уже вовсю бурлила перестройка, мы прогуливали занятия ради митингов, съезды депутатов, которые показывали по телевизору, имели немыслимый рейтинг и были интереснее самых захватывающих шоу… Мир открывал перед нами свои объятия.
Летом восемьдесят девятого родители поехали отдыхать на Канары. Яркая, веселая открытка, отправленная ими с Тенерифе, пришла через несколько дней после того, как… после того, как они уже вернулись. Частное такси, взятое в аэропорту, потому что шла кампания борьбы с привилегиями, и папин шофер не мог встретить их на служебной машине во время отпуска, на обгоне врезалось в автофургон. Водитель, хоть и получил травмы, остался жив.
… На похоронах я и увидела Даниила в первый раз. Но что мне, полуослепшей, оглохшей, лишившейся всяких чувств и мыслей, было до долговязого подростка, плачущего еще совсем по-детски? Я вообще плохо помню эти дни… многое так и пропало в трясине забытья, я даже забыла точную дату смерти родителей, знаю только, что это было в начале августа. Мне было девятнадцать лет, и я осталась одна во всех четырех комнатах нашего жилища наедине с мамиными и папиными вещами. Казалось, что родители только вышли и скоро вернутся, кошмарный сон закончится, и все пойдет как прежде. Но в квартиру приходили какие-то другие люди, они что-то мне объясняли, чего-то хотели, и я обнаруживала чужую обувь в прихожей и чужих людей за нашим столом и на наших диванах.
Когда я вышла из оцепенения, то оказалось, что рядом со мной живут моя подружка Полина и тетя Валя – подруга мамы и жена папиного близкого друга. Оказывается, они присматривали за мной все это время. Тетя Валя объяснила мне ситуацию: поскольку я совершеннолетняя, то теперь вправе распоряжаться всем, что так трагически стало моей собственностью – этой огромной квартирой, всеми вещами и тремя банковскими вкладами… Я кивала и хотела одного: чтобы она ушла. Чтобы меня никто не трогал и не беспокоил. И вообще оставили в покое. Мне даже не хотелось пока видеть Полину… В конце концов удалось убедить их, что со мной все в порядке и я просто хочу отдохнуть от людей, и они ушли.
Несколько дней я занималась уборкой, перебрала родительские вещи, отложила то, что можно отдать в комиссионку, остальное решила отдать соседке снизу – она занималась благотворительностью и знала нуждающихся. Несколько вещей я оставила себе, кое-что выбросила. Это занятие отвлекало от боли, и мне казалось, что и в душе становится все чище и спокойнее. Последнее, чем я занялась, был папин кабинет…
Мне очень нравилось здесь бывать. Широкое удобное кресло, накрытое медвежьей шкурой, было местом, где я обычно читала фантастику и приключения, желательно – грызя галеты или печенье. Рядом на столик я порой ставила тончайшую японскую чашку с горячим какао, порой – бутылку кефира. Книжные шкафы, сделанные на заказ, до самого потолка, занимали целую стену. Чтобы добраться до верхних полок, надо было подниматься на стремянку.
Сперва я решила разобраться с тем, что лежит в ящиках стола. Перебирая там вещи и бумаги, я наткнулась на альбом в кожаном переплете и, открыв его, поняла, что это такое. В нем были фотографии Даниила, рисунки Даниила, каракули Даниила – в общем, это был альбом любящего отца, в котором он хранил все, что связано с сыном. Я села в медвежье кресло и начала внимательно разглядывать содержимое альбома. Младенец Даниил иногда фигурировал на руках молодой красивой женщины, и эта женщина вызывала у меня глухую неприязнь. Я сверлила ее взглядом и видела, что у нее лучистые добрые глаза и искренняя улыбка, но мне не хотелось этого замечать. Сам же единокровный братик из пухлого младенца с удивленным взглядом превращался в насупленного детсадовца, потом в серьезного первоклассника с короткой челкой, со сложенными на парте руками, потом в худощавого подростка с пионерским галстуком, а вот и последнее – парнишка лет четырнадцати в футболке «Адидас»… Упрямый подбородок, тонкая длинная шея, взгляд, который чем-то притягивает, завораживает… Странный мальчик, непонятный, с характером. Мой брат… Сын моего отца, «мы с тобой одной крови, ты и я»…
Я подумала, что папа любил его не меньше, чем меня, а может быть - и больше. В этом Данииле было что-то ощутимо папино во взгляде, в форме губ, в том, как он держит голову. Мне всегда говорили, что у меня папины глаза, и, глядя на глаза Даниила, я будто смотрелась в зеркало. Меня вдруг пронзила мысль, что он теперь является единственным моим близким родственником. И было как-то неправильно жить, зная о нем, но не общаясь с ним. Но как его найти? Тут я вспомнила плачущего мальчика на похоронах… Если он там был, значит, кто-то ему сказал? Папин друг, дядя Кеша?
Меня охватило какое-то лихорадочное нетерпение. Я немедленно позвонила дяде Кеше и, к счастью, застала его дома. Не вдаваясь в лирику, прямо спросила, знает ли он, как мне найти Даниила, и папин друг, несколько ошеломленный моим напором, нашел и адрес, и телефон, по которому я могла связаться с братом. Тут же, в каком-то наитии, я набрала номер.
- Алло, - почти сразу отозвался ломкий мальчишеский голос.
- Даниил?
- Да.
- Привет. Это Каролина. Знаешь меня?
- …Да…
- Знаешь, где я живу? Приходи сейчас.
- Я не знаю номер квартиры.
- 144. Приедешь?
- Да.
- Жду тебя. Пока.
- Пока.
Положив трубку, я вновь опустилась на кресло, и тут меня пробрала дрожь. Начали дрожать руки и ноги, все внутри трепетало. Сейчас я увижу своего брата.
Начинался новый, совершенно другой, по сравнению с предыдущим, период моей жизни.