Не простое, а петушинное...

Не простое, а петушиное…

             Как-то по утру забегает Кузьмич  и с порога на пол так и плюхается. Матушка-свекровь к нему подбежала, подолом юбки трясет-обмахивает, ртом в лицо дует, от волнения слова сказать не может.
             - Иван, - только и выдавила из себя.
             Иван Васильевич тут как тут. Скукожил со скрипом и оханьем свою протез-ногу и на колени встал. А когда встал, то увидел бледнёхонькое лицо Кузьмича и что губы его «пыфают», дрожат, а сказать ничего не могут.
             - Что случилось-то?… - дрожащим голосом спрашивает свёкр. - Не молчи, тока, не молчи…
             - Воды! -  наконец выдавил Кузьмич.- Скорей воды!
             Иван Васильевич раскукожился с полу, на протез встал и  притащил ковш воды. Глядит, а Кузьмич, уж, и глаза закрыл. Свёкр подумал, дед коньки отбрасывает, да как плесканет ему прямо в лицо водой из ковша. Кузьмич с небывалой для его возраста прытью на ноги  тут же вскочил.
             - Ты совсем ошалел, Иван Васильевич, - трясет он головой, стряхивая капли воды. - Так и до мансульта дойти можно и кондрашка хватить могёт.
             Дед выхватил ковш из рук  свёкра, который теперь слова молвить не мог от столь резкой перемены поведения Кузьмича. Свекровь Анна Григорьевна вообще ещё с колен не поднялась и фартуком не перестала махать, теперь уже над полом, где только что лежал в муках дед.
             Между тем, Кузьмич, не заходя в закуток кухни, с порога отбросил ковш в неведомо и тот, загремев от удара обо что-то, вернул всем потерянные чувства и привел всех в реальность.
             - Ну, Кузьмич, даёшь…, - нараспев заговорил первым Иван Васильевич, потирая то место груди, где сердце бьётся. - Будет у тебя мансульт, не будет - это ещё вопрос, а вот нас с Анной до инсульта тока что довёл.
             - Погодь, Иван, смалкивай, когды старше тебя выражаются, - Кузьмич вокруг стола расставил все имеющиеся в доме табуретки и жестом пригласил присесть. Все послушались и расселись на табуреты. Движения его были неторопливые, обстоятельные и интригующие. Это чаровало. Плечи и голову он демонстративно вздёрнул вверх. Появилась видимость, будто дед вырос буквально  сейчас на наших глазах.
             - Сказать хочу вам главную вещь своей жизни, - начал Кузьмич. – Хыч я и безо всякой грамоты век доживаю, но и на мою судьбу пришла слава, - дед говорил размерено, нараспев, не поднимая глаз, подбирая каждое слово. По всему было видно, что  готовится он сообщить нечто важное. – Уж, несколько дней веду я научные наблюдения за своим домашним хозяйством: где гавно, извиняюсь,  подберу в кучу, а то сена брошу.  И заметил я, что петух наш не на насесте ночует с курами, а в гнездо лезет. Шибко меня это заинтересовало.
             - О-о-о… Опять трепатьнёй занялся, - махнув рукой, матушка исчезла с подойником на улицу.
             - Я тожа поначалу думал, что тряпло, - продолжал Кузьмич.  – Дык, петух каждую ночь сидит-сидит в гнезде, а утром под ним яйцо свеженькое оказывается! Кто снёс, если он один в гнезде и есть?
             - Ну, дед, ты точно лишка хватаешь, - свёкр еле смех сдерживал, но из уважения к старику слушал его.
             - Бегал я в раболаторию веритинарную, - дед замолчал на некоторое время, почесал  за ушами  указательным пальцем и, приблизив лицо вплотную к Ивану Васильевичу, заговорщицки добавил: - Да где ты в нашем поселении видел учёных? Не назовёшь ни одного. Вот я и решил прославить свой край. Надо оформить  это явление научным трудом. Да-а-а! По радио про такие открытия слышал. Стюрка моя ржёт над моим опытом третий день. А я сна лишился. Грезится мне, что открытие это великое и всему миру  неизвестный факт.
             - Кузьмич, ты бы выпил таблеток малость, может соображать лучше станешь, - пытается Иван Васильевич урезонить одержимого  учёного по петушиной части.
             -Ни чего ты не понял, Иван Васильевич, - с обидой молвит дед. – Тут, ой как, торопиться надобно. Ежели учёным не признают, то хоть в Книгу пениса занесут. Слыхал, про такую?
            -Не-е, не слыхал, - удрученно и сочувственно ответил Иван Васильевич.
            - Ни пениса, а Гиннеса, - рассмеявшись, из горницы крикнула я.
            - А нам один хрен, прынцесса, - тоже смеётся Кузьмич, - лишь бы успеть.
            В дом с полным подойником парного молока вошла матушка.
            - Всё ещё наукой занимаетесь, - пробубнила она, проходя мимо.
            - Анна, - со смешинкой в голосе окликнул её свёкр, - у Кузьмича петух стал яйца класть, - и тут Иван Васильевич откровенно рассмеялся.
            - А, чему удивляться, - серьезно отвечает свекровь, - у нас боров тоже на сносях. Говорят, что у хряков поросяшки крупнее, чем у маток.
            - Правда, что ли, Анна? – встрепенулся Кузьмич.
            - Конечно, правда. У тебя же петух несётся, - и тут стали смеяться все, кроме деда.
            - А я, между прочим, до вашей прынцессы пришёл. Хочу в ноги кланяться и просить, чтоб помогла написать эту науку. Пусть Витька ей поможет. Я самое главное уже расписал. По-простому написал, как на самом деле было. А теперь это надо на другой язык сложить, чтобы учёные поняли.
            Дед вытащил из кармана пиджака помятую писанину, протянул мне.
            - Вот, держи.  Вся душа тут расписана…вся жизнь, - и,   не говоря больше ни слова, дед вышел на крыльцо. Его никто не удерживал. Все спешили на работу.
            Когда все ушли, я развернула лист  и прочла:
           « Жили-были дед Андрей Кузьмич со своей бабкой Стюрой. Было у них домашнее подворье из пятнадцати кур и петуха. Окромя, была коровка Голуба и свинка Машка.  Наука моя о том, как петух стал нести яйца. Дело не хитрое. По-природному правилу: залезет в гнездо и снесёт. У меня же сознание места не находит: яйцо-то не простое, а петушиное! Вот в чём наука!
           Кланяюсь всему миру, сообщая такое открытие. Не уносить же мне эту весть с собой…»