Серебряный гвоздь

«СЕРЕБРЯНЫЙ ГВОЗДЬ»

(Рассказ напечатан впервые в Копенгагене, в русско-датском журнале "Новый Берег" № 22, декабрь 2008 г.; редакция журнала посчитала мой псевдоним "Анастасия Антонова" за реальное имя реального человека. А я просто задумал серию "фольклорной фантастики" и мне необходим персонаж-рассказчица. Сейчас готовлю книгу фантастических рассказов под названием "Серебряный гвоздь".)


Предисловие.
В начале шестидесятых годов, когда я еще училась на филолога в Ленинградском университете, во время летних каникул я принимала участие в нескольких фольклорных экспедициях на Русском Севере, - в Архангельской, Вологодской областях и в республике Карелия (тогда она еще именовалась «Карельской автономной» и «Советской Социалистической»).
За сорок пять минувших лет многое ушло из памяти…
События слились в отрывистые и тусклые кадры кинопленки. В некий набор, калейдоскоп картинок из разбитых дорог,  девичьего смеха, нескончаемого дождя на скошенной пожне, от которого мы спрятались в стогу прошлогоднего прелого сена. Помнились зудящие расчесы от  комариных укусов, грустные лица старушек, их согбенные фигурки.  Вдруг картинка: заброшенный дом, от матицы свисает давно ненужная люлька под марлевым пологом, серым от пыли. Борта люльки расписаны блеклыми цветами, а на щелястом ложе, там, где должна быть подушечка, лежит одинокий сапожек. И мне почему то страшно на него смотреть.  Сапожек ручной работы, кожаные голенища давно ссохлись, стали твердокаменными, и видно, что сапожек не ношеный, ни разу не надеванный... Не успел ребеночек в нем побегать, - то ли хозяева из дома съехали, то ли ребеночка не уберегли?
Все эти воспоминания очень похожи на странный, незавершенный фильм, «киноматериал», - снятый когда-то давным-давно, в нескольких дублях, но так и не озвученный и не смонтированный в одну завершенную новеллу. То ли режиссера на другой фильм передвинули, то ли финансирование прекратили, то ли автор сценария спился…
Недавно мне пришлось разменять старую квартиру моих родителей на Васильевском острове. На антресолях, в обувной коробке из-под чешских сапожек обнаружилось три десятка магнитофонных кассет с полевыми записями того времени. Я совсем забыла об их существовании. В августе шестьдесят третьего года я вернулась из последней экспедиции уже совершенно больная, слегла с высокой температурой, бредила, попала в больницу на два месяца, очень ослабла. Моя мама настояла, чтоб я ушла из Университета в академический отпуск. Когда я восстановилась на учебу, начальница нашей экспедиции перевелась в Москву, и ни магнитофонных пленок, ни расшифровки полевых записей от меня не потребовали.
Кассетный портативный магнитофон «Романтик», на котором я вела записи, был моей личной собственностью, и кассеты я покупала на свою стипендию.
И вот, через сорок пять лет, я во второй раз в жизни прослушала старые кассеты…
Официальным инструментом электронной записи в экспедиции считался массивный катушечный магнитофон «Двина—57», тяжелый, капризный и работавший только от сети. В большинстве же деревушек, где мы побывали, он был бесполезен, ведь  электрического света там и в помине не было.
Деревни в тех местах располагались «кустами», - в центре древнее поселение из полутора сотен высоких, на подклети домов. В округе, порой в двух-трех днях пути, рассеяно по лесным озерам и ламбушкам несколько десятков маленьких деревушек.   
Наша «базовая точка» в размещался в поселке Курголово на Имат-озере в здании недостроенного клуба. Спали мы на сцене, на тюфяках набитых сеном. Оштукатуренный потолок над сценой был расписан под голубое небо с облаками, между которых порхали пухленькие ангелочки в светло-розовых туниках.
Шестикрылым херувимчикам и двукрылым ангелочкам неумелые богоборцы подрисовали алые пионерские галстуки. Страшноватая по своей сути картина – на негармоничном смешении двух религиозных взглядов на этом мир.
Под клуб руководство колхоза  отвело бывшую церковь, закрытую еще в тридцатом году. С церкви сняли звонницу и, вместо шатровой - с уступами и повалами – кровли с главкой, водрузили на сруб низкую двускатную крышу. Архитектурной выразительности у здания сразу же стало не больше, чем у коровника.
Мы, молодые студентки, вдвоем - втроем ходили по окрестным деревням, знакомились с «туземным населением» и записывали байки, предания, старые песни…
Мои  нынешние рассказы не являются «полевыми записями» из той этнографической экспедиции. Это моя память, моя юность, и лишь частично мои магнитофонные пленки…
Анастасия Антонова




«СЕРЕБРЯНЫЙ ГВОЗДЬ»

рассказ первый


В деревню Лембозеро я отправилась на пару с Галей Гориной, девушкой из деревни Курголово, с которой я успела подружиться за две недели. Нам, студенткам из города, местные жители не очень доверяли, относились настороженно. Трудно было вызвать на откровенный разговор старушек, которые за всю жизнь лишь два раза в город выезжали и по долгому жизненному опыту от «городских» ничего доброго не ждали.
В Лембозере у Галки жила её родственница, двоюродная сестра её родной бабушки Ольга Тимофеевна Хазарова, старушка восемьдесят третьего года рождения.
С утра мы из-за какой-то ерунды задержались, вышли только после обеда. До Лембозера было километров двадцать или двадцать два. Только кто их мерил? – лесные километры. От Курголова до развилки на Метчилицу нас подкинул на тракторе с прицепом знакомый мужичок. Путь наш сократился почти вдвое.
Растрясло нас на тракторной безрессорной тележке – жуть!
На развилке от широкой дороги до Метчилицы мы поблагодарили нашего милосердного самаритянина-тракториста, и пошли на негнущихся ногах по узенькой лесной дороге, по которой только на санях или на телеге можно было ехать.
День был теплый, безветренный, мошкара и комары одолевали нас страшно. Хоть и были мы закутаны по брови в белые ситцевые платочки, так что сквозь ткань много не поговоришь, но нудные насекомые вились над нами серыми, почти не просветными тучами, и мы сами себя жалели, и жалели, что нельзя нам добраться до Лембозера хоть на душетряской тракторной тележке.
Лес обступал проселок и нависал над нами дырявыми арками, как в английских парковых галереях. Лес густой, сумрачный, болотистый, непролазный, - ольха, осина, березки, черемуха, малинник. Мы устали, вспотели, проголодались.
Я хотела кушать и плакать, но Галка меня подбадривала: - «Вот, сейчас, еще метров триста!» «Скоро, скоро сделаем привал» «Еще недолго, еще чуть-чуть, Маринушка!»
Наконец, справа блеснул за высокой одинокой сосной неяркий свет, - по тропинке мы поднялись к сосне и увидели с горушки блестящую, как стеклянный поднос,  круглую поверхность Лембозера! Даже дух захватило!
Слева была видна сама деревушка – семь или восемь домов. Над одной крышей ровным сигаретным столбиком мирно вился дымок. Красиво и покойно было до щемящей рези в глазах…
Внизу, на склоне сопки, густо-густо рос ивняк, и слышалось за ним журчание речки.
- Бурчалов омут! – объявила Галка. – Там сделаем привал, перекусим. До деревни еще часа полтора идти…
Мы спустились к берегу.
Перекусили калитками и вареными яйцами.
Галка, добрая подруга моя, закурила сигаретку. Она хоть и младше на два года, но выглядела, словно старшая моя сестра. Фигура у неё статная, основательная в кости, лицо скуластое, взгляд гордый! Это я в те годы была девочка-тростиночка, темненькая, как цыганочка, челочка на лобик, губки не крашены, глазки не подведены…
Галя отучилась два года в городе, в медицинском училище, но решила бросить, не понравилась ей специальность, и в то время она работала секретарем в сельсовете. Её местные власти к нам направили, как бы в кураторы и помощники. Что бы наша фольклорная экспедиция занятым на сельхозработах  сельчанам своими просьбами и расспросами не докучала.
- А почему так омут называется: «Бурчалов»? – спросила я.
- Здесь водяник живет, «водяной» - как у вас в городе говорят. По имени Бурчало Акимов. Мне бабка Оля, к которой мы идем, о нем рассказывала. И тебе она расскажет.
На возвышенном берегу у омута гнусных насекомых было значительно меньше, озерная свежесть их отгоняла. Мы с Галочкой попили водицы, прилегли на пять минут и – заснули!
… … …

- Вставай, Маринка! Вставай! Проспали все! Ночь скоро! – разбудила меня Галинка.
Прошло, наверное, часа два или три, уже вечерело. Неяркое солнце стояло над дальним берегом Лембозера. Мы наскоро перекусили, запили свежей водицей.
- Лесной дорогой не пойдем, страшно! Заблудиться можно. И комары жгут! – сказала Галка. – Дальше пойдем вдоль Лембозера. Пусть дорога путаней, зато комаров меньше.
После кустов ивняка перед нами оказалась старая полуразрушенная плотина и остов мельницы, - речка с грохотом переваливалась по камням между черными бревенчатыми стенами на глубину в три метра. От берега до берега запруды было перекинуто толстое и мокрое бревно. Я очень боялась поскользнуться, но перешла вслед за Галкой, стараясь не смотреть себе под ноги.
- Мельница. Здесь семья Бурчаловых жила, мельники, – объяснила Галя, показывая на странный, разрушенный почти до основания, бревенчатый сруб. – Это их прадед мельницу построил. Давным-давно! Он с водяником дружил. Потом его правнука раскулачили, в тридцатом.  Мельницу на колхоз отобрали, да её сразу же по половодью подмыло и разрушило. Так на колхоз мельница и не поработала… Не захотел водяник коммунистам помогать. Бабка-Оля мне рассказывала, что всем колхозникам пришлось тогда на ручных крупорушках зерно тереть. Хлеб получался грубый, невкусный. Другой мельницы тогда в округе не было…
Тропинка шла вдоль Лембозера, огибая каждую малую загубину, взбираясь на каждый невысокий холмик, и мы с Галочкой почти выбились из сил. Особенно тяжелый отрезок пути оказался почти перед деревней, - Марушкино болото. Крюк вокруг болота вытянул из нас последние жилы. Я устала так, что почти не обращала внимания на комариные укусы.
После болота пошли сенокосные угодья, сено здесь еще не косили, и мы, слегка передохнув, обогнули сенокосные поля поверху, вдоль каменного «заборья».
Наступила уже настоящая белая ночь, стал накрапывать мелкий дождик. Между нами и деревней Лембозеро встал преградой густой остров высоких сосен и елей.
- Ты кладбища не боишься? – спросила меня Галка, останавливаясь и прикуривая.
- А что такое? – удивилась я.
- Видишь, впереди на холме перелесок? Там два кладбища. Бычарово кладбище, староверское, и наше кладбище, православное. Если их по откосу обходить, то крюком в полтора километра, а если напрямки пойдем, до  деревни рукой махнуть. Здесь всего-то метров триста! – пояснила Галя. – Ты как к мертвякам относишься?
- А никак я к ним не отношусь! Они мертвые, а я живая! – пошутила я. – Так что между нами нет ничего общего!
- А я покойников не люблю. Потому и ушла из медицинского…
-  Дай мне тоже сигаретку, - попросила я. Ноги у меня были мокрые, промочила, когда Марушкино болото обходили, силы были на исходе, - На прямую пойдем! Только ты первой!
Высокая, почти в полтора метра высотой, каменная кладка заборья в одном месте оказалась разрушенной. Мы кой-как перекарабкались с Галкой через каменный забор и вступили в мрачную темень соснового бора. Между стволами деревьев то здесь, то там проглядывались могильные холмики, заросшие и обложенные камнями. С мохнатых сосновых лап свисали густые пряди дырявого мха и многолетних паутин. Над некоторыми могилами стояли странные, изъеденные временем и жуками резные деревянные столбцы…
- Что это такое?- шепотом спросила я.
- Здесь староверов хоронили. Еще в прошлом веке…
- О-хо-хо-хо-хо-хо-хо… - старческим хриплым голосом засмеялся прямо над нами филин.
- Вот дурак! Напугал! – повернулась ко мне Галя и машинально перекрестилась.
Мы замерли.
Что-то шуршало слева, в кустах малинника. Сорвалась с высоты сухая сосновая ветка и, царапаясь о тишину, и прорываясь сквозь древние паутины, мягко провалилась в мох… И опять почти полная тишь…
Мелкие дождинки почти не проникали сквозь густые ветки до земли. Они собирались в крупные редкие капли и изредка бухались по листам папоротника. Словно у кто-то невидимого неравномерно стучало сердце.
Сосновый участок перелеска сменил лес еловый,  и окончилось староверское кладбище. Вместо странных полу-языческих столбцов между елей росли более привычные взгляду православные шестиконечные кресты под двускатными кровлями. Судя по количеству могил, - в этом месте люди хоронили своих близких уже лет триста – четыреста. Еловый лес показался нам более густым и более непролазным. Продирались мы почти на ощупь, я даже пожалела, что мы не пошли в обход, впереди мерещился некий воздушный просвет, прогалина… «Слава Богу!» - подумала я,  и тут шедшая впереди Галинка  вдруг замерла, не оборачиваясь подняла руку, призывая меня к полной тишине…
- Тише! Смотри что там!? – испуганно зашептала она.
- Где? – прижалась я к Галинке.
Впереди, на прогалине, за огромным валуном творилось нечто невообразимое: несколько фигур - полупрозрачных в свете белой ночи и моросящего дождя, - двигались мимо нас как по сцене. Возглавлял шествие высокий мужчина в белесом, стиранном-перестиранном офицерском брезентовой плаще с капюшоном. Капюшон островерхий, как на карикатурах у Смерти рисуют. На вытянутой в сторону руке мужчина нес керосиновый фонарь «летучая мышь», освещая дорогу семенящим за ним четырем старухам с лопатами и еще одной низенькой фигуре. Я сразу же поняла, что это не покойники из могил, а обычные живые люди. Во-первых: точно такой же плащ есть у моего папы, офицера. Во-вторых: покойники с лампами по ночам не шастают. И в-третьих: они вообще спокойно себе лежат, во всяком случае – должны лежать, а не шляться где попало…
Процессия остановилась, мужчина в плаще с капюшоном высоко поднял фонарь:
- Здесь? – спросил он у старух, и в этот момент Галина почти неслышно выдохнула стон и стала проваливаться в обморок. Я подхватила её и щелкнула ладонью по лицу двумя пощечинами…
- Здесь! – уверенный басом ответила старушка в мужской фуфайке.
- Вау! – нечленораздельно вякнула приходящая в себя Галя. И одна из старух пристально посмотрела в нашу сторону, на ту ель, за которой прятались мы, - явно что-то услыхав… В этот момент почти из под наших ног на странную ночную процессию выбежал из-за валуна барсук – ростом с небольшую собаку, - испугался во второй раз старух и напролом рванул сквозь густой малинник!
- Барсук! – сказала другая старуха и размашисто перекрестилась. Вслед за ней крестными знамениями отогнали свои страхи все остальные члены ночной процессии. («Мертвецы не должны креститься!» - отметила я про себя).
- Что им на кладбище ночью надо? – спросила я тихо.
- Что им на кладбище ночью надо? – ответила Галя еще тише, как эхо.
- Это «она» напустила. Хочет нас выгнать! – объяснила своим спутникам старуха с каким-то странным, темным лицом.
- Это бабка моя, Оля. Точнее, двоюродная сестра моей бабки, - шепотом сказала мне Галка, - Давай, посмотрим, что они делать будут?
Мы затаились за густыми еловыми ветками и всю дальнейшую сцену наблюдали молча, стараясь не издавать ни звука.
Высокий старик передал «летучую мышь» самой низенькой нелепой фигуре, и мы разглядели, что это не подросток, а горбун. «Ефимыч, - пояснила Галя, - Он когда-то бригадиром в Лембозере был». Старик и старухи стали откатывать с могильного холма камни-кругляки, а потом долго, в две лопаты, сменяя друг друга, выкапывали землю из могилы…
Потом в могилу опустился Ефимыч, подцепил гроб двумя веревками, выбрался,  и вся бригада ночных гробокопателей вытащила из ямы нечто странно. Это был не обычный досчатый гроб, а обтесанный виде двух корыт толстый ствол дерева… Верхнее корыто, поменьше, лежало на нижнем, как крышка.  Горбатый бригадир Ефимыч подсунул лезвие топора между долбленых корыт, но высокий старик жестом остановил его: - «Погоди! Свети сюда…»
Старик нацепил на нос очки, достал какую-то книжицу и стал громко бормотать речитативом на непонятном языке:
- «Исен ан исе ежи шан Етчо,
- «Ёовт ями яститявс ад
- «Ёовт еивтсрац тедуберп ад…»
….
- «Это он «Отче Наш» задом наперед читает!» - догадалась Галинка.
Когда старик прекратил чтение, старухи взволнованно запричитали: - «Нима-Нима-Нима!» Горбун сковырнул верхнюю крышку-колоду, и вся бригада ночных гробокопателей обступила открытую домовину… Нам с Галькой из-за ели не было видно, но старухи туда смотрели неотрывно и молчали, молчали, - пауза затянулась, казалась бесконечной…
- Права была Екатерина Алексеевна… - чуть заикаясь, первым подал голос Ефимыч.
- Права!
- Права!
- Ляй-ка! Почти не истлела нечестивая!
- Гвоздь давай! – приказал старик в плаще. Он принял из рук одной из старух длинный стержень, блеснувший в луче керосиновой лампы тусклым светом серебра. Непонятно откуда в правой его руке появился топор, старик наклонился над домовиной прицеливая удар…
- Промеж глазьев! Только промеж глазьев! – ткнула Ольга Тимофеевна указательным перстом.
- А то я сам не знаю! – грубо рявкнул старик. Вбив гвоздь в то, что лежало в глубине, старик обошел домовину, и, глубоко наклонившись, прощупал нижнее дно, - Передвиньте её на камень…
Старухи протолкнули колоду на камень, и старик с тыльной стороны нанес несколько ударов обухом, очевидно загибая острие гвоздя, прошедшее сквозь останки и колоду… Все остальное действие происходило при полном молчании, и очень слаженно, словно бригада ночных заговорщиков совершала своё мрачной действо не в первый раз, или они тщательно отрепетировали сцену и заранее распределили роли.
Колоду закрыли тесаной крышкой, опустили в могилу, бросив туда веревки и топор, закидали могилу землей, снова водрузили крест  и тщательно навалили сверху камни.
Могилу окропили крест-накрест водой из маленькой бутылочки, Ольга Тимофеевна зажгла от «летучей мыши» свечку и утвердила её на камень в изголовии.
Не молясь и не крестясь все заговорщики троекратно плюнули на могилу и пятясь удалились…
- Да уж! Фольклорный край… Традиции здесь древнее древнего! – попыталась пошутить я. Страха от виденного я почти не испытала, было немое изумление и какой то мистический шок, - словно я не в первый раз в жизни видела это действо, и когда-то, давным-давно, в одной из своих прежних жизней, я сама забивала  серебряный гвоздь в колоду и в останки  неуспокоившейся ведьмы…
- Что же делать? – забеспокоилась Галина. – В деревню нам сейчас никак нельзя! Они же поймут, что мы все знаем… А что мы знаем? Что они гвоздь в мертвяка заколотили?
Мы выбрались из-за ели, прокрались на край кладбища: деревня лежала перед нами – как игрушечные домики на макете. Шесть человеческих фигурок, неясных и призрачных в моросящем дожде, подходили к воротам из слег. Замыкал шествие старик в плаще с капюшоном. Они шли понуро, не разговаривая и не оборачиваясь…
Над потревоженной могилой стоял крест с жестяной табличкой: «Трегубова Елена Васильевна, 1913 – 1948 гг.»
- Молодая еще была… - сказала Галя.
- Да, молодая… И умерла давно. – согласилась я.
- Наверное, до сих пор свои пакости творила…
- Наверное…
…  … …

Мы с Галинкой выбрали поблизости свежий стог сена, раскопали в глубине небольшую пещерку и решили переждать эту ночь здесь, а в Лембозеро войти на следующий день, после обеда…
Через два дня, когда мы собрались возвращаться в Курголово, Галка Горина как бы невзначай спросила у своей двоюродной бабки:
- Бабушка! Что то я не вижу твоей ложки серебряной, которой ты так дорожила? Куда она пропала?
- «Куда – куда?!» Не знаю «куда»… Самой невдомек… 


Рецензии