Сказания Севера

             
                То был знаменательный день. Великий. Мало-помалу Мгла обессилила, ослабив хватку. То был день священного союза, день, когда явью стал Свет, день, всеобъемлющим гулом прокатившийся по земле. День.
                Мать-Земля и Отец-Небо союзом своим разогнали тьму и подарили дух каждой частичке бытия. Править начали сурово, и человек, появившись, их наказы хранил как следует. И даровал Сварог миру ветры, гонящие Тьму всё дальше да разносящие благовест и мудрость по всей земле русской. Даровала Макошь дремучие леса да поля, жизнь несущие. Соединивши сущности свои, мир объемлющие, внесли они порядок в хаотичность Сумрака. Свадьба Земли и Неба до сих пор гремит в ненастье, отгоняя всю нечисть в её закрома.
                Подарила любовь прародителей жизнь трём сыновьям могучим.
                И обрушилась на землю стена дождя, а с нею закон и правда. То Перун Сварожич, старший муж, прокатился по небу, благодатную Воду проливая. И озарился небосклон сиянием ослепительным. То Даждьбог Сварожич щитом своим осветил черты матушки. И вспыхнуло пламя, нечистых отгоняющее. То был Радогость Сварожич, младший муж, очаг наш родной стерегущий.
                С тех пор разносится дух пращуров всё дальше, всё сильнее разрастаясь, да стережёт заплутавшие в потёмках человеческие судьбы.



                Тиха речушка Кирь. Чуть слышны её воды. Словно звон мартовской капели, с присущей ей радостью разносящей первые отзвуки пробуждения, обдаёт Река вековые мудрые камни. Зайди по колено – достанешь самого глубокого её чрева. Сквозь нескончаемые равнины, изгибаясь и упорствуя, пробивают благодатные воды путь к просторам северным, морским, волнующим, безбрежным. Тот звон, что сейчас чуть слышен, та тишина, то коварство, что несёт он с собой, есть голос матери. Шепчет она полям и лесам слова незабвенные, в которых сама истина: «Весна, лето, осень, зима и снова весна, - всё крутится вокруг правды, всё нерушимо, всё действенно, и я буду с вами». Поцелуями одаривает Речушка эти просторы, разливает благодать весною, всё шепча и шепча слова тёплые, ластится и ластится к берегу.
                Там, где Северные просторы в объятия свои заключили скромную и деятельную Речку, вечно щебечущую глупости вздорные, в неге и радости разрослись внуки да внучки Матушки, тихие и загадочные. Зелёным кружевом окаймили они союз вечный. Крутой поросший берег, за которым от взоров нечистых укрыла воды свои Речушка, заполонён Рябинами, румяными девицами, да Вязами, их сужеными верными, а понизу расстелились всё больше кусты, невесть какие, да другие скромницы: Ольха, Осина и Ракита. Зайди-ка за них, посмотри, каков сегодня норов у Кирюши: тиха ли, грустна ли, весела иль гневается, - всё заметишь. Вот только оберега не снимай – помни, в чьём мире находишься, а то и знай, жди беды.
                Там, в глубине обрыва, своё царство. Валуны посреди Кири сухи поверху. Вода мутна, но то не от ила, а от тины вязкой, что всё дно застилает. Одолень-трава цветёт ярко, всю воду застилая. Вековые дубы с размытыми и массивными корнями затеняют воду, добавляя прохлады. Отблески щита Даждьбога, далеко за горизонтом пересекающего Океан-море, с трудом пробиваясь сквозь крону деревьев у обрыва, еле различимы на игривой воде. Зной сходит на нет. Вечерняя Роса накрывает утомлённые и истощённые поля. У реки слышны тихие размеренные и убаюкивающие звуки: кое-где, засыпая, стрекочут орды мелкой противной мошкары, подальше бурлит бьющаяся о массивный валун вода, совсем вдалеке – на самом верху обрыва различимы людские голоса, постукивание, мычание, окрики.
                Тиха и загадочна речушка Кирь. Но спокойствие не вечно. Лёгкие шаги медленно балансируют по обрывистому берегу. Слышится неяркий всплеск. Поля тихи, озарённые сиреневым закатным светом. Стелется туман. На другом берегу мирно уснула высокая, видавшая виды сосна. Поля уснули. А внизу, в сумерках, виднеется статная девица. Медленно проводит рукой по игривой водице, а та в свою очередь обдаёт прохладной негой светлую сияющую ладонь. Слышится журчание, но то не русалка, потерявшая подружек и блуждающая в одиночестве решила подшутить, то девушка, заходя в Воду, погружаясь в незримое царство, осторожно ступает меж камней, поросших тиной на мелководье. То не всплеск людского нетерпения и непостоянства, то едва различимый звук, ни сколь не нарушающий царственной размеренности.
                Плавно погружается девушка в сумрак. Вокруг тихо. Очень тихо. Речушка небольшая, шагов десять вширь, столь же мелка, но ведь и обаятельна тем же: укрытая зелёным валом, дарит загадочное спокойствие самому весёлому и нетерпеливому путнику. Дойдя до середины, повернувшись лицом навстречу потоку, стоит одиноко девушка, повитая тайной, стоит меж двух царств. Шепчет Ветерок лукавый сплетни несусветнее, болтает Речушка об увиденном, но не слышит их девица – одна она посреди воды. Совсем одна.
                Холодеет. Воды Кири словно только сегодня лед с себя сняли – не ждала с вечера гостей. Мягко дотрагивается до Воды девушка, ласково рассекает хохолок волницы, та ёжится, но не без нежной благодарности. Пшеничного цвета волосы струятся на лёгком ветру. Опустив ладонь в безмятежную негу, зачерпнула гостья воды ледяной, покатились капли по белоснежной коже, окунулись руки в Речушку. Как вдруг какой-то шелест тихо проскользнул сквозь однотонные звуки на другом берегу. Стихло всё вокруг. Над водой нависла тень. Синеполосый оберег поплыл вниз по течению, относя свои светлые чары всё дальше и дальше от несчастной.



                Зной. Сухость во рту столь несносна. Каждая сажень нескончаемой тропинки была словно последняя, дальше, казалось, идти просто невозможно. Жар, несвойственный этим местам, застилал взор, давил на разум, подгонял и без того быстрые последние, но фатальные мысли.
                Ещё утром, когда Заря, гонимая нарастающим зноем, осветила безоблачное тихое Небо ласковой розовеющей улыбкой, казалось, день будет столь же приятным. Но Боги присмотрели другую участь одинокому отряду. То был четверг, земля была выжжена, трава поникла, птицы смолкли и даже мошкара перестала нарочито преследовать путников. Однако Перун не возжелал такого скучного сказания. Налетел лютый пронизывающий ветер, Небо, став лиловым, готово было обрушиться на головы неугодным, разрастались всё дальше могучие тучи, мёртвые стрелы, разящие насмерть, вспыхивали то там, то тут.               
                Тёмное недоброе Небо, вместе с ветрами гонящее неведомые силы, упиралось в горизонт, расширяя просторы теневого царства. С юга двинулись серые отряды. Всё ближе, и ближе, и ближе. Казалось, Боги прогневались на русичей. Но было ли за что? Ещё чуть-чуть, и столкновение неминуемо.
                И обрушилась Тьма на головы воинам, так, что казалось, выбраться из её мёртвых объятий уже не удастся. Толпы, толпы, толпы кочевников пробивались в глубь нашего стана. И как сейчас выстоять, сохранить честь и достоинство, отстоять то, что составляет твою сущность? Гул поднялся небывалый, накрыв округу глухим страшным куполом. Грянула битва.
                У воинов молодых острое железо – продолжение рук. И сами они не редко делаются продолжением безумия и зла, ведь в конечном счёте зло не просто тень смерти, а сама вторгающаяся в жизнь Смерть. Смерть была с ними, жаждала навалиться грудью на их грудь. Всего пара взмахов, удар и удар, миг – и двое без одного, и ещё раз без одного, с убитыми рядом подохший пёс.
                Сколько товарищей полегло, не счесть. Да и стоит ли? Осталось несколько воинов. Девять. Даждьбог снова над нами.
                Кругом смрад. Гниющая плоть и оводы повсюду. Дружина врассыпную разошлась по полю. Одни залечивают раненых, другие собирают трупы и складывают рядом: воин к войну, брат к брату, русич к русичу. Костёр не будет тусклым.
                Солнце всё вернее и вернее наливается жаром, прожигает зло в человеческих душах. Воин вознёс руку к Свету. Солнце, ласково греющее каждую частичку своего создания, окаймляет плоть радужным золотистым светом, проникает сквозь неё, светящуюся тёплым оранжевым ореолом. Человек больше не человек, лишь часть Мира, сливается с ним воедино, беседует, неразлучно и искренне.
                Сухая узкая тропа ведёт к реке – жара не выносима. Наконец дошли. Река искрится и переливается под задорными лучами, словно светится изнутри. Незначительные зеленеющие кусты по берегу не дают ни капли тени. Толпы мошкары и оводов – просто нашествие какое-то. Воздух давит на жизнь, вместо живительной прохлады разносит несусветную тоску. Окунув ладони, орошает воин прожжённую кожу Водой живительной. Течёт, искриться он в ответ. Что-то прибилось к камням, что-то яркое, манящее. И что делать оберегу в таком то месте? Совсем люд распоясался, не видят их Боги…
                Взял в руку амулет синий, покрутил его на солнце. Мастеровито. Негоже пропадать – надел, а с закралась в душу чья-то печальная история…
                Подходит к концу полный тревог день. Лишь последние и уже бессильные отзвуки зноя напоминают об утренней  битве. Огненная колесница уплыла прочь, и теперь кругом воцарилось спокойствие.
                У берега развели костёр. Воины собрались вокруг. Нет громких разговоров, не слышно смеха или шуток. Казалось, вся вечность впереди будет составлена именно такими мгновеньями. Тиха природа вокруг, тихи речные заводи, нет ни намёка на жизнь вокруг.
                Сердца воинов молчат. Не потому, что остановились навеки, нет. Причина закрылась в глубине каждого. Друзья и братья, товарищи, навсегда остались за горизонтом. Нету печали в душе воина. Ей просто нету места. Нету места и тревогам. Переживаниям. Страху. Бессмысленной суете.
                Эта участь ожидает каждого. Нужно ли сокрушаться о её скоропостижности? Навряд ли. Каждый рождён умереть, умереть так же, как и любое создание мира, будь то стрекоза, лисица или тур,- жизнь к жизни, прах к праху. Кто мы, чтобы переживать об отнятой жизни?
И стоит ли это того? Столкнувшиеся с этим таинством не раз и не два, не теряют драгоценные минуты на отыскание ответов. Просто живут. И товарищи, бывшие братьями... их просто нет.
 


               
                Синие тучи вздымаются над горизонтом. Буря в душе, буря в Небе. Синие одежды развиваются не ветру. Душа летит, поднимается в высь. Но успеет ли убежать от данности? Одинокая девушка у обрыва словно родилась на этом полотне природы. Рожь взбунтовалась, листва не спокойна, птичий щебет затих, - всё сплетается в клубок, столбом вздымается к Небу.
                Одинокая сосна возвышается над берегом. Даже странно, сколь многое может пронести с собой одно создание природы. Годы отразились в кольцах на века. Есть признаки времени, что не сотрутся потомками, что будут храниться тщательно самой природой. И эта одинокая сосна первое тому подтверждение.
                Северный край богат на сказания. И не столь важно правдивы они или не очень. Важно другое – отбор временем лишь самых загадочных и необыкновенных историй, пусть и в пределах одного маленького края…
                Речушка Кирь разделяла исконно два селения, равных как по размеру, так и по крови. Необыкновенным образом закончилась история одного из них. Поползла неведомая Хворь по дворам, забиралась в хлева – губила скотину, забиралась в дома – губила кормильцев, попадала в колыбель – душила младенцев, не отягощённых поступками и страданиями. За весну почти все ушли за голосами предков. Пару населённых дворов, что остались, не представляли из себя опорной силы. Мало-помалу люди ушли: кто на другой берег перебрался, кто и вовсе ушёл прочь от этих мест, - слишком много страшных видений преследовало их.
                Люди ушли, а вслед за ними ушла и осязаемая история. Там, где прежде было капище, теперь всё поросло травой. Годы прошли, на смену былым поселенцам пришли новые, - что им до сплетен прошлого? Всю территорию заняли под необходимое. И капище в стороне не осталось. На его месте теперь высится конюшня. Неспроста множатся беды на земле древней, неспроста…
                Раз сгорел двор – отстроили. Второй раз сгорел – нехотя, но тоже отстроить пришлось. Третий раз сгорел - одно пепелище осталось. И лишь тогда люд неугомонный оставил место недоброе. Поползли слухи и домыслы. Каждый переиначит в пересказе, своего с лихвой добавит, приукрасит.
                Мол, каждую ночь, когда Пламя разящее вспыхивало, грозы были небывалые, одна пуще другой, что Боги разгневались за грехи небывалые, что Земля эта проклята, а ничего хуже проклятого, как известно, быть не может. Что же. Есть доля истины в этих сплетнях. И правда, каждая ночь, когда озарялось село заревом несусветным, была сильна на грозы. Молнии одна за другой пронзали небосвод. Всё Небо светилось, искрилось, заливалось блеском молний разящих.               
                Поползли разговорчики, но не послушались, как это всегда бывает, умных дураки – вновь и вновь резали и без того тонкие нити судеб своих. Что же. Всё по заслугам. Один муж, как говорили, будто бы пошёл к реке ночью, недотёпа, пошёл, да и след простыл. Искали его и не день, и не два, - всё тщетно. И тут бабка вековая вспомнила, что не раз пропадали мужи верные у Речушки, и не спроста. Заливается жёнушка слезами горькими, навзрыд плачут детишки-сиротинушки, но то, что прибрала к рукам нечисть ехидная, не вернуть во веке. Много секретов у здешних мест.
                И сосна, стражница былых легенд, конечно же, не забыла того. Да и как забудешь, когда вся макушка обуглилась давно? А всё по их же вине, бестолкового рода людского. Не видят, не видят, не видят судьбы своей… Так и стоит в одиночестве, возвышаясь над полями, - некогда красавица, потухшая сейчас.
                А рядом с нею, обдуваемая Ветрами могучими, твёрдо стоит повитуха. Глаза, словно омут морской, кожей бела, улыбкой загадочна, станом пригожа. Стоит, направив взор свой вдаль. Ждёт ли кого-то? Как знать. Да и хотите ли вы знать, что на душе у отшельницы мирской. Навряд ли. 




                Говорят, на Ивана Купалу можно цветок заветный найти. Когда говорят, значит, говорят неспроста, значит есть причины так говорить. Пусть маленькие, но всё же причины. Должны ли мы из-за этого полагать, что цветок этот всё же был кем-то найден? Или история столь мифична и несбыточна, что призвана была примером своим объяснить суетному люду, как недосягаемо для смертных счастье? 
                Купала праздник особый. Где бы не настиг путника. Да и какой разумный путник, собственно, отправился на поиски приключений в такую-то ночь!? Разве что охотник за папоротничьем сердцем.
                Что для люда Купала? Веселье? Как сказать. Бабы вечно по двору носятся, обереги от нечистых в избах и сараях малюют. Вся округа наполняется ароматом, только для этого дня свойственным, повсюду репейник, полынь разложены, и тут и там пересуды слышаться. То ли дело молодцы да молодки. Те, конечно, веселятся на всё лето вперёд. Кто не прыгал через костёр? Кто не пел песни в хороводах? Кто не пускал по воде венки?..
                Когда Утренняя заря отдана в жёны Солнцу была, воссияла новая эра бренного мира. Свадьба их весела да разгульна была, отгремела по всей Земле русской, потому и не забыта. Ночь коротка, нравы круты, веселись да празднуй!
                Только обрядились, как начали девицы за селом собираться. Песни, пляски, венки, - всё скрутилось воедино. У девушки венок из ромашек окаймляет пшеничного цвета волосы, делая натуру её какой-то несвойственной, загадочной, манящей. В медленном танце вся плавность фигуры приобретает совсем струящийся характер, словно совсем недавно вышла из воды, и сразу предъявлена Огню, обогрета, приведена в чувства. Отблески пламени играют с веселящимися забавную шутку: очертания размываются, кожа заливается неведом теплым светом, нечеловеческим, медовым.
                Сказочна ночь, сказочны танцы, сказочны беседы у костра.
                …Ещё до того, как в третий раз капище погорело, повитуха (божились, что девица), и без того странная и чарами окутанная, дождалась, когда Луна наполовину вынырнет из Земли, и выдоила её. Облегчённую кормилицу наверх пустила, а молоко в бронзовом сосуде снесла на погост и молоком тем промыла себе глаза, чтобы узреть жизнь мёртвых. И узрела. Ей многие верили: сотни усопших сидят у подземной реки. А что уж про русалок говорить, их тоже немеренно. Как знать, сколько их у Речушки собирается?
                Поговаривают, будто бы в хоровод с ними она вхожа. Рыбак старый рассказывал, как ночами видел девиц бледных на той стороне, к сосне ближе, визги какие-то, веселье… Но как же он тогда обратно вернуться смог? Ягой старик, обезумел совсем.
                А ещё прошлые пляски вспоминали. Тогда сын кузнеца, что от хвори глазной ослеп совсем, за селом у канавы ракитовой дом поставил. Всё в одиночестве маялся. Работа из рук валилась. Решил себе голубку поискать. А дело как раз к Купале шло.
                Так вот. Повели его силы неведомые к берегу тёмному, поманили, закрутили… Ах, как охоче до любви израненное сердце! Глядь – внизу, у брода, девица сидит, хороша, пригожа, бела да румяна, - как тут не влюбиться? И стоило же дураку в берег спуститься, по тропке, видите ли, медленно спускаться – чувства остудишь. Русский народ не ищет лёгких путей! А медовуха не ищет и подавно. Девица сразу загляделась на парня статного – видела ли вообще когда-нибудь столь быстрый бег кубарем. Вот она, любовь коварная! Побежали хороводы водить с молодками, плясали, веселились. А после, ночью тёмной, собрались через костёр прыгать. Лучист костёр выдался, лучист! Так и пощекотал за портки неродимого… Ох, и разгорелся же смех людской, пуще костра летнего. Потушили, конечно, молодца, но с тех пор прозвали Чуркой – горит больно хорошо.
                Хорош выдался Купала, хорош!



                Девица-повитуха никогда не хворала. Здоровьицем что надо боги наградили! Но вот Боги ли? Этот вопрос мучил односельчан всегда, но спросить не решался никто: шутка ли, с окаянными и нечистыми водится.
                Поговаривали, что дом её, единственный окрест села через реку оставшийся, некогда заселён был колдовкой одной, хромой, но всё ж пригожей. В ночь зимнюю привиделся ей во сне родитель: покойник, тяжёлый и бородатый, кожа тесна для здоровенных костей, шарахался по углам, топотал, шарил по углам и корзинам – это ж надо, выдраться из могильной плесени, чтоб сыскать лапти старые. Вот ведь, и вправду, чего не случается с мрачным разумом мертвецов…
                Рассказала про то гостье одной. Без дитя не мыслим союз, то каждый знает, потому жёны со всей округи к колдовке приходили.
                День прошёл, а всё село уж знает, что колдовка мертвецов на них напускает, решила, окаянная, со свету сжить мирских за рекою. Не долго думая, собрались совет держать. Порешили, что не место ей на земле предков, пусть в лесу попробует козни плести люду русскому. Схватили её, за излучину дальнюю потащили. Привязали к сосне. Пусть знает, почём козни строить.
                С нею девчушка жила, лет пяти. То ли дочь, то ли нет, то ли родная, то ли чужая совсем – молчит об этом народный голос. Вместе с колдовкой там и осталась. Вскоре ливни начались, грозы, казалось, вся Земля против селян недалёких взбунтовалась. Решили отыскать злодейку и вернуть в свои закрома – тщетно, её и след простыл, только девчушку продрогшую в осинках у оврага  нашли, да рясу, в клочья порванную, от которой с дождями поток алый к Реке убегал.
                Девчушку обогрели, поселили сперва у вдовушки старой – молодые руки везде ко двору, но сплетница всё болтала, будто та с волчатами играется, во двор их привела, без слов с ними общается. Но позже разговоры стихли, и жизнь, данная свыше взяла верх над Смертью в глухих человеческих сердцах…
 



                Теплы вечера на Руси, интересны, окутаны тайной северной души. Тонкая девичья кисть ловко вращает веретено, расплываясь серым пятном по потолку от отблесков свечи. Сгорбленным, кряжистым деревом, иссыхающим под ярым солнцем, нависает темная фигура бабки-горбуньи с нависшим над губами-ниточками орлиным носом.
                Поверьте, никогда вы не видели такую дряхлую, такую немощную старуху! Настолько морщиниста, стара и худощава, что хрупкие кости просвечивают через тонкую блестящую кожу, которая, словно пленка, обтягивает тело. Казалось, что она уже не встанет из того положения, в котором застыла в работе, что ее мраморно-белое тело, одетое в мешковатые льняные одежды, при малейшем движении рассыплется, будто искрошенный мел. Ничего невозможно увидеть в абсолютно пустых глазницах старухи – пустых потому, что они давно не знали, что такое взгляд. Паучьи пальцы механически вытягивают шерсть, и начинают, будто на костяных ходулях-фалангах, шевелиться блекло-розовые миндалины ногтей, желтеть на просвет лучины.
                Но совсем не боялась горбунью девица, что сидела рядом. Послушно принимала она из рук бабки скомканную пушистую шерсть, натягивала и все так же, с недвижным задумчивым взглядом пряла, мерно ссучивала в тугую и тонкую, словно былинка, нить. Алели её пряные пухлые губы, рдели словно переспевшие яблоки ланиты, покрытые едва заметным белым пушком. Мечтательно устремился в счастливое никуда застланный дымкой взгляд.
                Прядись, прядись, нить, прядись шелковой дороженькой к милому в хоромы! Гори, лучинушка, гори яко солнце красное, освети мне счастье, милая!
Мгла черная да болото топкое. Латы тяжелые да меч булатный. Вороной, не подведи! Дай добраться живому да невредимому!
                Что ж ты, веретено, выскальзываешь? Что ж ты лучина, тухнешь? Чу, ветер разыгрался: то буря за окном рвется, то Перун гневается, да Стрибог резвится! Прядись, прядись нить!
                Веретено-веретенушко! Что глаголешь ты мне? Болью отозвалося - нить оборвалась... Страшно, бабушка! Страшно! Спасите Боги! Не оставьте...




                В пути путника ждёт множество преград: Боги ли гневаются, нечисть ли резвиться, всё одно, - не спокойно. И лишь утром вместе с Солнцем вся земля от Зла очищается.   
                Зoря Утренняя взошла на небосклон и золотисто-огненный диск ночного светила превратился в прозрачный топаз. Совсем далеко, там, куда путь знает одна лишь Гамаюн-птица, зашуршала крылами ее сестра - светлая Алконост. Розовые блики расползлись по малахитовому убранству равнин и, вторя воспрянувшему Солнцу, потянулись на восток. Замер в ожидании воскрешения багрянец горизонта. Ночные тени, медленно шатающиеся на поверхности небесной глади, внезапно провалились, утопли в сетчатой горнице лучей. Пройдись босыми ступнями по утренней росе.
                Вся Русь казалась воинам вылепленной, вытесанной заботливыми славянскими руками. И лазурное небо, и молочно-белые облака, и ярое Солнце славили эту землю испокон веков. Здешний народ потому и носил имя «славяне», что славил свою Веру да гордился своей Землей. Славный народ, достойный. Даже после дождя под ногами не будет грязи, ибо позор потомкам называть землю, политую святой кровью их пращуров, грязью.            
                Зоря-Зорюшка просыпается!.. Прочь уходят бесы темные, дети Чернобоговы, зверя лютого. Крышень прячет звезды путеводные: летят, шумят сыновья Стрибоговы! Зовут с собой Сурицу-Солнышко, чтоб радость дарила Славным потомкам своим! Летит над землею песня, соловьем заливается, славит ту, что поля да горы, что леса да степи, что моря да реченьки воедино сплотила!               
                По всей земле Русской зачинался новый день.
                Долго ли, коротко ли, шли дружинники по рассечённому тропинками пшеничному полю. Солнце освещает золотистые колосья, ласкает хлеба молодые. Вот где берёт начало Русь неокрепшая!
                Дальше – лесом. Путники вошли в глухую чащу. Приходилось прорубать путь мечами. Ветки отскакивали от клинков с сухим звоном, как вдруг, в очередной раз перерубив тонкий побег пихты, они услышали дикий вопль. Мгновенно развернувшись, воин мечом изрубил на мелкие куски невысокую молодую пихту. На землю повалились изуродованные останки упыря…




                Много легенд и сказаний на земле русской. Правда аль нет – кто сейчас разберёт. Кого только не разглядит в чаще лесной зоркий глаз народного сказителя. Коли правдой было – никто не узнает. Долго ли живут с сокровенными тайнами?
                Спустилася голубка юная в берег. Пшеничную косу подобрав, подобрав и подол, вброд пустилась пересекать царство тайное. Вот и воды позади, а впереди – лишь поле. Одинокая сосна жмурится в солнечных переливах, дальний лес не так уж и суров.
                Лукошко в руке, думы нежные в голове, идёт-бредёт девица, идёт, песни ласковые вдаль отсылая, за лес, за речушку, к Океан-морю, где пристанища Даждьбог ищет.
                Лес тёмный, густой, нарочито нависает над головами. Кто по грибки, кто по ягоды, а кто по тайным нуждам – всех зелёным куполом укроет от взора всевидящего. Тропинка извилиста, всё вперёд ведёт, манит, уводит прочь от дома родного. Вот и тропке конец. Осока по пояс стрекочет, извивается, завёт с собой остаться. Листва шепчет песнь осеннюю, лучики игриво из-за неё выглядывают.
                Мхом порос огромный пень. Кажется, он был здесь вечно. Уж точно не одну осень. Один грибок, второй и третий. Солнца мало, да и нужно ли Солнца этим маленьким творениям? Берёзы, поляны, мох и осока, ели, ели, ели. Стихли птицы.
                Небо столь красиво! Каждое облачко, каждая частичка манит к себе, говорит, напоминает о правде и оке всевидящем. Звук. Голос. Да, голос. Чей? Молодца. Близко ли? Да вон, за елью. Робко вглядывается девица, подходит ближе, всматривается. Нет никого. Вот опять голос, приятный, манящий вслед за собой. Притих. Но где же? Вон там, на поляне с брусникой. Бегом через осоку, и уже здесь. Есть ли кто? Пусто. Снова он. Вот-вот. Совсем близко, там, за поляной, где ели стеной. И бежит девица, и заплетаются ноги, отяжелевшие, словно камни. И падает, и встаёт, и догоняет, догоняет голос знакомый. Знакомый… Знакомый… И зовёт, и кличет именем родным. И сменяются ели, всё темнее и темнее, дальше и дальше.
                Стих. Не слышно его более. Но как студёно здесь, и место не ведомо. Чу. Недалеко. Но то не голос… То дух злой.
                Редким счастливицам из лап хищных вырваться удалось, редким. Но та, чьё сердце навеки чисто, найдёт себе спасение.




                Стоят три воина на распутье. Уж снег первый выпал. Прощаются. Расходятся. Нет места грусти.
                Вдали виднеется сосна. Та самая. Голос неведомой силы зовёт вперёд. Есть ли причина? Возможно. Всегда найдётся.
                Вечер. Закат лилово-красный. Белый под священной кровью. А вот и Кирь. Тихи её воды. Не успела затянуться она оковами ледяными. Ещё бурлит.
                В этот час, час тихий и тревожный, на Реке спокойно. Нет ни души. Сев на берегу, всматривается вдаль. Многое ли кануло в лету? Как без него живёт родная земля? Где та, что ждёт?
                Неяркие шаги. Светлый силуэт, не без синевы. Девушка. Молчит и смотрит на него. А внутри, в суровой душе, что-то вырывается наружу, кричит, бурлит огненное пламя, неспокойное, разящее.
                Стан строен, кожа бела как снег, глаза бездонны. Омут. Губы холодны, но приветливы. Пьянящий поцелуй скрепил союз.
                Рука Тиша. Ни души. Никого, кроме двоих. Долог ли путь, короток ли, настаёт и ему конец. В объятьях со сладкой бездной утонуть столь же сладко. Омут.
                Много ли правды в легендах? Никто не знает. Лишь мёртвые, что в неге погибель находят.




                Суров северный Ветер. Могуч. Разносит с собою мудрость и правду. Гонит Зло в закрома свои – страж мира нашего.
                Стоит на обрыве девушка. Одинокая. Одинокая и печальная. Сурово её сердце. Нет больше места для дум никчёмных.
                Развивается коса пшеничная на ветру, шуршат одежды синие, но оберег родной канул в лету навсегда, уплыл со временем в царство нижнее.
                Ах, повитуха, как не к лицу красавице такой грусть да слёзы!..