Двенадцать дней Москвы

Я провела ТАМ двенадцать дней. Двенадцать дней у меня был новый дом, новые друзья, новый ВУЗ, новый магазин, новые интересы, даже новое место для вечерних прогулок. Двенадцать дней Москва была МОЕЙ. Хотелось ей этого или нет…


Рейс 900 «Челябинск-Москва»


Я улетала из дома рано утром, в начале седьмого. Это по уральскому времени. А по Москве – в четыре с копейками. Даже метро еще не ходит. Хотя, метро мне тогда было и не нужно, в это время я поднималась по расхлябанному трапу в самолет в челябинском аэропорту «Баландино». Страха не было, была полная уверенность, что эта железная дура Туполев не взлетит, потому что огромные тяжелые предметы летать не должны в принципе, это как-то против природы. Поэтому на свое место у окна я уселась с чувством легкого превосходства над остальными пассажирами – я-то знала, что мы никуда сегодня не полетим.

Рядом со мной через кресло сидел пожилой армянин и внимательно разглядывал малахитовые бусы, браслеты и сережки. Их было бесчисленное множество, видимо, на всю женскую часть семьи. Я вспомнила прилавок с такими побрякушками в аэропорту – видимо, этот молодящийся носатый старик за время пребывания на Урале (в командировке, что ли, был?) не купил своим подарки, а перед самолетом вспомнил об этом. Сейчас он вертел в руках грубо сделанный браслет и с пристрастием всматривался в продолговатые бусины. «Смотри, да? – сказал он мне, - С браком продали!» Я пригляделась – действительно, на одной бусине была большая трещина. «А я и не посмотрел» - сокрушал мой армянин.

Я выглянула в окно. Грузовая машина, из которой уже перекидали в недра самолета наш багаж, независимо ехала по полю, а водитель – молодой парень – громко что-то кричал другому мужику, который шел рядом. Начинало светать.

«Смотри, - снова привлек мое внимание сосед, - Нравится?» Он протянул мне такие же зеленые сережки, тоже грубо вытесанные из камня, но выглядевшие уже лучше за счет своего маленького размера. «Да», - честно ответила я. «Ну вот, - удовлетворенно проворчал восточный старик, - дочке подарю».

Самолет тем временем медленно поехал по полосе. Развернулся, постоял немного. И начал разгоняться уже по-настоящему. Салон мелко и сильно задрожал, а я вцепилась в ручки кресла, потому что показалось – от этой тряски сейчас раскрутятся все болтики и гаечки, и у нас сначала отвалится крыло, потом хвост, потом еще что-нибудь. Самолет подрожал-подрожал, разогнался до бешеной, почти космической скорости и вдруг стал отрываться от земли. Страшно почему-то не было, был непонятный восторг от новых ощущений. Меня приятно вжало в кресло. Я посмотрела на своего соседа – он безмятежно, как младенец, спал. Даже бусы свои не убрал, а так и держал в руках. Я улыбнулась.

Самолет набрал нужную высоту и завис в воздухе. Ощущение вдавленности в кресло прошло. Было странно ощущать себя между небом и землей и при этом чувствовать под ногами твердую опору. А еще было странно видеть облака сверху. Мне кажется, когда Он создавал мир (не знаю, кто этот Он, но кто-то же мир создал), Он не рассчитывал на то, что люди научатся летать, как птицы, и увидят его мастерскую изнутри. Это как заглянуть в подсобное помещение, где мастер работает, делает то, что люди потом видят только в готовом виде. Я видела пушистые нежные облака под собой, под моим самолетом, и чувствовала себя так, будто на миг увидела Его самого.

А потом облака расступились, и под нами стали медленно проплывать города. А может, большие деревни. В неярком утреннем свете они смотрелись как-то по-настоящему живыми, дышащими. Не могу этого объяснить, но я привыкла верить своим ощущениям. Мне кажется, спустить мы ниже, можно было бы разглядеть дым из труб и маленькие точечки – людей и машины.

Главная стюардесса объявила по громкой связи: «Полет проходит нормально, высота – 4000 метров над уровнем моря, температура за бортом – минус 40 градусов». Последняя информация для меня лично была лишней. Сразу же я стала думать, что будет, если мы не долетим. Погибну я от столкновения с землей на большой скорости, или раньше – замерзну и задохнусь в ледяном разреженном воздухе.

Нас накормили завтраком – довольно безвкусным, но интересным. Я не летала раньше в самолетах, поэтому мне все тогда было интересно.

Соседа моего им накормить не удалось. Стюарды честно откинули перед ним столик и оставили набор еды, но старик не проснулся, а лишь стал громче храпеть. Мужчина-стюардесса попробовал его разбудить – ничего не вышло.

Потом я сама уснула – все-таки встала я в тот день очень рано, да и переживаний хватало. Мне снился какой-то медленный и вязкий сон, совсем не относящийся ни к самолету, ни к Москве, вообще ни к чему. Черт его знает, что мне тогда снилось.

Проснулась я от объявления о грядущей посадке. Просили застегнуть ремни. Я свой и не расстегивала – было ощущение, что как только я его расстегну, меня оторвет от кресла и утянет куда-нибудь к потолку. Ремень моего соседа – он так и не проснулся – проверил  тот самый мужчина-стюардесса. Ой, вспомнила, это называется «бортпроводник». Весь полет голову ломала, слово из головы вылетело.

Мы стали садиться. Ощущение было обратное тому, которое я испытала при взлете. Там меня вжимало в кресло, а здесь я как будто зависала над ним в нескольких сантиметрах и существовала в почти свободном полете. Я снова вцепилась в ручки сиденья, но скорее уже по привычке. Страха не было.

Мы пролетали над Москвой-рекой, над зелеными парками, над вьющимися дорогами. Когда были уже совсем низко, я увидела рабочих в ярких куртках, они что-то делали в большой разрытой яме. Крохотные, как муравьи, они таскали какие-то шланги и ковырялись в земле. Позже, через 2 или 3 часа, когда я поеду из пригорода в саму Москву, увижу этих же рабочих вблизи, совсем рядом с дорогой. И покажется, что ничего не изменилось за то время, что я на них не смотрела.

Через 2 часа 20 минут после взлета мы сели в аэропорту Шереметьево-2. Было 6:35 по Москве. Если забыть про разницу во времени, получится, что я летела всего 20 минут.
Как только шасси нашего самолета коснулись летного поля, мой армянский сосед (почему армянский – я потом видела, как он стоял у стойки регистрации на Ереван) проснулся так же внезапно, как уснул. Причем малахитовые побрякушки продолжил рассматривать с таким независимым видом, как будто не прерывался на два часа.

Я выглянула в иллюминатор. Самолет ехал еще быстро, и так же мелко и яростно трясся, как в начале, но уже сбрасывал скорость. Рядом не торопясь шли мужики в форменных жилетках и с огромными «башмаками» в руках. Башмаки – не те, которые надевают на ноги, а те, которые подставляют под колеса самолета, чтобы он не укатился куда-нибудь не туда. В соседний ангар, например. А почему нет? Наверняка у каждого самолета есть любимый механик или пилот.

Мы остановились. Я подхватила свою черную замшевую сумку и вышла вслед за восточным соседом на трап. Он тоже был какой-то хлипкий, так что ступать страшно. Если бы я вдруг стала владельцем Аэрофлота, в первую очередь заменила бы все трапы. А может, и не заменила бы. Когда у человека в жизни вдруг что-то появляется, он редко делает то, о чем думал, пока у него этого не было.

Московская земля встретила меня утренней прохладой и улыбающимися служащими аэропорта. Багаж с ленты я забирала одной из последних, потому что просто не узнала свою сумку. В челябинском аэропорту ее умотали черным полиэтиленом, так что опознала я свой багаж только по ручке и тому факту, что больше вещей на ленте не осталось.

Потом, пока ждала несколько часов своего встречающего, сидела в кресле в зале прилета. Долго не могла понять, почему все поголовно мужчины смотрят куда-то поверх моей головы. А потом посмотрела сама и поняла – так в витрине был выложен весь ассортимент табачного киоска. А после полета мужикам, видимо, больше всего на свете хотелось курить.


ВГИК


ВГИК – это цель моего пути. То, зачем я отправилась в Москву. Я хотела там учиться на сценарном факультете, причем учиться бесплатно, потому что столько, сколько они берут даже за заочное обучение, у меня нет, и я даже не представляю, где столько за небольшой промежуток времени можно взять. Нет, конечно, представляю, но там мне брать не хочется.
Итак, я приехала во ВГИК. Улица Вильгельма Пика, 3. На проспекте Мира есть указатель «Улица В.ПИКА» и стрелочка. Находчивые студенты уже давно его модернизировали – замазали белой краской точку и вторую опорную палочку у буквы «П». Получилась «Улица ВГИКА» А так оно и есть, потому что главная достопримечательность тех мест – именно кинематографический институт.

ВГИК я представляла себе по фотографиям и рассказам. Он казался мне массивным, каким-то монументальным даже, огромным зданием. В реальности – не такой уж большой и солидный. Но уже одно сознание того, что это ВГИК, делало его в моих глазах великим и не поддающемся критике.

Внутри – широченные коридоры и портреты классиков кино на стенах. Почти никого не знаю, но почему-то не стыдно. А вот таблички на дверях мастерских здорово будоражат. Почему-то ярче всего впечаталась в память «Мастерская Алексея Учителя» на втором или третьем этаже.
Документы взяли, пропуск выдали… Я приехала последней, порядковый номер 59. Но уверена была, что в творческом плане – буду одной из первых.

ВГИКу я не понравилась сразу, и сейчас понимаю почему. Этому институту столько лет и столько великих прошло через него, что у него давно появилась своя энергетика и свой непонятный нам разум. Он сам ставит подножки и подбрасывает соломинки помощи. Наши с ним отношения были обречены на провал.

Я приехала в Москву полностью уверенной в себе и в результате поступления. Приехала с настроением: а я вам тут щас ка-ак поступлю! ВГИК же привык к тому, что его любят, обожествляют и боятся. И хотят. Хотят бешено и часто безответно, и только он решает, кого сделать своим фаворитом.

Я, конечно, тоже его хотела, но была уверена, что и он меня захочет, как только узнает. А он еще на входе почувствовал мое настроение и не захотел узнавать. У меня было ощущение, что я гордой походкой вошла в массивные двери, а меня сразу же окатили ледяной водой. И я задом попятилась обратно – мокрая, трясущаяся от холода и рыдающая.
Он знал, что если мои работы дойдут до мастеров – меня возьмут. Потому что писать я умею неплохо, правда, редко этим пользуюсь. Потому что чтобы написать по-настоящему хорошо, мне нужно сидеть и выверять каждое предложение, и тратить на это все кучу времени, и многое править. А мне лень.

Но на первом же экзамене я выложилась по полной. Я написала хорошее эссе. Смешное и очень постановочное, как раз такое, о каких нас просили на консультации. Было дано шесть часов, а я справилась за два с половиной. Перечитала, поисправляла ошибки и сдала работу.
А через два дня в списке поступающих напротив своей фамилии обнаружила – работа снята с проверки. И сразу догадалась, почему – я поставила в конце дату.

Нас таких оказалось несколько – тех, кто отметил свои работы какими-то знаками, которые предположительно могли указать проверяющему на авторство. Кто-то что-то нарисовал, кто-то писал разными ручками, кто-то вообще в конце расписался. А я поставила дату.
Подсознательно на экзамене у меня мелькнуло в мозгу – а вдруг нельзя? Но я не послушала свое подсознание, потому что была уверена в качестве своей работы, и не верила в то, что из-за каких-то цифр ее могут не проверить. Да и вообще – замазкой пользоваться нельзя, не переписывать же пять страниц?

Когда я вышла из приемной комиссии и осознала, что это ВСЁ, что я сошла с дистанции, мне захотелось разреветься. Но я представила, как сейчас почти нежно и по-отечески улыбается, глядя на меня, ВГИК, и отказалась от этой затеи. Мысленно показала ему язык и уселась на подоконник.

Подоконники во ВГИКе очень широкие, может уместиться куча народу. А я сидела одна. У меня еще не было здесь друзей, они просто не успели завестись. Я была одна, и мне было так одиноко сидеть на белом пластиковом подоконнике, а за окном шел дождь.
Теплый летний дождь ласково умывал улицы и пыльные машины. И ласково шуршал по листве. Не сильный и очень мелкий. Казалось, кто-то сверху решил погладить рубашку, и попщикал из распылителя мимо гладильной доски.

Было жаль мечты – выдуманной и взращенной силой моего воображения. И вместе с тем – я чувствовала превосходство над другими поступающими – и над двоечниками – ведь у меня оценки не было, и над теми, кто экзамен сдал – я вполне могла оказаться лучше их, просто об этом никто не знал.

Выходя из ВГИКа, я подумала: «Думаешь, так просто со мной справился? Не надейся. Я вернусь». И почувствовала, как он насмешливо улыбается. «Черта-с-два! Живи без меня», - разозлилась я. И ушла.

А может быть, я все это себе придумала. И про разум ВГИКа, и про собственный талант. Может быть. Но тогда, по крайней мере, я УМЕЮ выдумывать, а это уже неплохо.
 

Аркадий Яковлевич
 

Так звали моего мастера. Точнее, должны были звать. Если бы я не поставила ту самую злополучную дату. Но я верю в судьбу. Значит, так надо и так должно было быть.
Аркадий Яковлевич очень понравился мне на консультации, когда еще в самом начале сказал: «Очень мало блондинок, это огорчает». А еще – что на сценариста не надо учиться, потому что научить этому, если ничего не заложено, нельзя. А если заложено – то ты и так писать можешь. И если когда-нибудь принесешь на киностудию ХОРОШИЙ сценарий, никто у тебя диплом ВГИКа не потребует.

Я тогда открыла тетрадочку и стала за ним записывать. И думала, что теперь буду записывать пять следующих лет. Я даже этот первый экзамен писала в расчете именно на НЕГО, что он будет читать мою работу.

Я пролетела. Что ж. Очень жаль, Аркадий Яковлевич, чего мне по-настоящему жаль, так это того, что мы с вами так и не пообщались нормально.

А еще… Мне непонятна лишь одна вещь. Я много слышала и читала о том, как Герасимов, чьим именем и назван ВГИК, отбирал для себя студентов. Всегда сам, никому не позволяя вмешиваться. И всегда заступался, и даже ставил на карту собственную работу и профессию, если считал человека талантливым. Так почему тот же мой мастер Аркадий Яковлевич не пришел в приемную комиссию и не сказал: ребята, а дайте-ка мне почитать те работы, которые вы отбраковали из-за оформления? Я понимаю, он не должен был этого делать, это не входит в его обязанности, но ведь он мог…

В общем, со ВГИКом оказалось покончено уже на шестой день моего пребывания в Москве. Я обменяла билет и зажила совершенно свободной жизнью. Делала, что хотела, ходила, куда ноги несли, и ни от кого не зависела. Оказывается, это так здорово – ни от кого не зависеть.


Воробьевы горы


Воробьевы горы стали моим любимым местом в Москве. Мне всегда было там хорошо и спокойно – и когда солнышко светило, и когда дождик моросил. Такое ощущение, что я уже бывала там когда-то давно и была счастлива. Я полюбила возвращаться туда – одна или с кем-то. Брести без цели по широким автодорогам и узеньким, лишь для пешеходов, тропинкам. Подниматься на смотровую площадку, из последних сил напрягая нетренированные ноги. И смотреть. Смотреть на Москву сверху, и вбирать ее в себя, и говорить с ней. Она, правда, редко отвечает – правильно, 12 миллионов жителей, попробуй ответь всем. Но ее чувствуешь. Чувствуешь ее настроение, ее энергетику. Чувствуешь, что она дышит и живет. И ты тоже – дышишь и живешь.

Многим некомфортно в больших городах – сказывается «эффект муравейника», когда никто тебя не замечает, и ты одинок в толпе. Не знаю, по-моему, Москва не такая. Нет, она может, конечно, быть такой, но обычно она другая. Она живет как единый организм, и я всегда чувствовала себя вместе со всеми, внутри всех. А может, она просто приняла меня, уж не знаю почему. ВГИК отбраковал, а Москва приняла.

Одна моя подруга была в Москве прямо передо мной и предупреждала: «К тебе все время будут клеиться мужики. Ко мне постоянно приставали. Они как-то распознают во мне провинциалку, и зовут показать город или сводить в кафе. Так что готовься!»
А у меня спрашивали дорогу. Причем, я бы еще поняла, если бы это были какие-нибудь молодые люди, сами приезжие. Но нет, могла остановить бабулька или из машины на перекрестке кто-нибудь высунуться. Я была в Москве своей, хотя до сих пор не знаю, как мне это удалось.


О чем я там мечтала


Однажды вечером я иду в магазин через дорогу за салатиком «Мимоза». Светофора нет, только пешеходный переход. Машины несутся как сумасшедшие. Я стою и жду. И вдруг рядом со мной тормозит какая-нибудь не очень дорогая иномарка. И стоит. И я стою, потому что жду промежутка в этом нескончаемом потоке машин. Из иномарки (пусть это будет что угодно, только не Мицубиси, такая машина в моей жизни уже была, неинтересно) выходит молодой человек. Или не молодой, но хотя бы не старше 35. Подходит и о чем-нибудь заговаривает. О погоде, о машинах, о салате, да о чем угодно. И разговор продолжается 5 минут, или полчаса, или еще дольше. А потом он берет у меня пакет с салатом, открывает передо мной переднюю дверь, и мы уезжаем. Куда угодно – в ресторан, в парк, в ночной клуб. Или просто колесить по ночной Москве. Мне так хотелось этого, что я даже почти поверила в свою выдумку. И когда выходила вечером в магазин, внимательно всматривалась в лица водителей.

Но ничего не произошло. Это даже странно. Мои мечты довольно часто сбываются, и даже буквальней, чем мне бы хотелось.


Метро


Метро я сначала побаивалась. Мне все время казалось, что я упаду с эскалатора. Поэтому когда ехала вниз, слегка наклонялась назад, а когда вверх – вперед. И крепко держалась за поручень.

В первый же день я вообще застряла в «валидаторе» - так по-умному называется турникет, на карточке метрополитена прочитала. Зашла не в тот, к которому эту самую карточку приложила. Мой встречающий тогда сказал: «Аккуратней. Не расплатимся». И я стала ходить аккуратней, а то ведь правда что-нибудь окончательно и бесповоротно сломаю.
В метро можно наблюдать Москву изнутри. Оно как зеркало, которое отражает все лица и гримасы москвичей. Вот пожилая дама, бабушкой язык не повернется назвать, едет явно в сад или на дачу. С собой авоська на колесиках, и спортивный костюм на ней не первой свежести. Но глаза и губы аккуратно подведены, ногти накрашены бесцветным лаком, в ушах и на шее дорогие украшения. Когда выходит, надевает рабочие перчатки и только после этого подхватывает свою сумку. Вот молодая пара – он во всем черном, с претензией на дьявольщину, она, по контрасту, в розовом. У обоих ирокезы. Ведут себя немного вызывающе, но в рамках. Вот целая семья – громоздкий папа, худая высокая мама и сильно похожая на нее девочка. Едут, наверное, с пляжа, потому что очень, ну просто очень открыто одеты. И никто не обращает внимания. Мне кажется, зайди такая семья, к примеру, в челябинский трамвай, и какая-нибудь старушка обязательно подошла бы и высказала все, что она думает по этому поводу.

Ого! Заходит парень в костюме Ван Хельсинга. Держится корректно, вампиров в салоне не ловит. Куда-откуда едет – поди догадайся. А может, просто решил мир спасти. 
И что поразительно, все читают! Ну вообще все. От 12-летних детей до дряхлых дедушек, от журналов с картинками до толстенных детективов. Я в эту читающую атмосферу потрясающе вписалась. Сначала доставала книгу, только когда удавалось сесть на скамейку в вагоне, а потом, когда попривыкла к метро – уже как только входила в поезд. И даже стоя, читала, облокотившись на дверь с надписью «Не прислоняться». А книгу убирала, только совсем выходя из метро, потому что пока поднимаешься на эскалаторе, можно прочить еще почти целую страницу.


Москвичи


Москвичи попадаются разные. Но условно по отношению к нам, не-москвичам, я бы разделила их на четыре категории.

Первая – коренные жители столицы, базируются в старых домах в центре или, наоборот, в пригороде. Очень вежливы, внимательны, показывают дорогу, причем правильно, не наступают на ноги и уж тем более не хамят. По праву чувствуют себя дома и поэтому от вида иногородних гостей не раздражаются.

Вторая категория – те, кто в Москве недавно, по плотно, либо те, кто здесь довольно давно, но по недалекости ума еще не успел этого осознать. Эти бесятся от вида нерусских гастарбайтеров, толкаются в метро и нервничают, когда ты долго выбираешь что-то в очереди в магазине. Именно представители второй категории стали героями анекдотов типа «Понаехали тут!» Те, кто чувствуют себя полноправными хозяевами столицы, никогда такого не скажут, потому что не бояться, что их из Москвы прогонят, и придется возвращаться в родную деревню Новоебуново (Прошу прощения за жаргон, очень уж слово колоритное, от одного оператора подцепила).

Третья категория – стабильная, такие люди обязательно встречаются в любом городе, и столица не исключение. Это вечно недовольные жизнью пенсионеры и пенсионерки. Надо признать, их немного, но видимо от этого они в Москве особенно агрессивны. Попробуй не уступи дорогу бабушке из третей категории! Сожрет и косточки выплюнет. Так что на всякий случай лучше уступать всем, чтоб ненароком не нарваться.

В четверную категорию я отношу всех остальных москвичей, дела с которыми не имела. Потому что – а с многими ли можно успеть пообщаться за двенадцать дней? Думаю, нет. Так что… Может быть, эту классификацию я еще когда-нибудь продолжу.


Дэн


Боже, как он мне нравился! Он был из тех, кто мне нравится подсознательно и генетически. Типаж моего папы, может быть, даже лучше. Я на таких мальчиков неосознанно западаю.
Дэном звали моего соседа в общежитии. Вообще-то он был Денис, но ему больше нравилось Дэн. Поступал на актерское. Постоянно гримасничал, лицедействовал, что-то изображал. Я была уверена, что его возьмут.

Когда играли в карты, мы садились с ним друг напротив друга и играли в паре. Все время выигрывали. Он смотрел, всегда чуть прищурив глава, и я млела от этого взгляда.
Я выходила с ним в курилку, и слушала его байки, и смотрела почти подобострастно. А однажды вечером, после проваленного экзамена, он сказал: завтра уезжаю. И правда уехал.

Эх, Денис, Денис.


Красная площадь


Очень боялась, что с Красной площадью у меня сложатся примерно такие же отношения, какие описывает Венечка Ерофеев в своей «Москва-Петушки», когда он каждый день ходил мимо и даже выпивал где-то недалеко, но площадь так не разу и не видел. Поэтому я в центр столицы побежала в первый же свой свободный день, а был это выходной. И попала, конечно же, в момент, когда площадь была перекрыта и перегорожена для какой-то блатной экскурсии, что ли. Походила вокруг, поразмышляла над незавидной судьбой узника Мавзолея (сколько лет после смерти несчастный вождь приносит стране деньги? Вход-то на вернисаж платный) и убралась восвояси.

Собор Василия Блаженного тоже почему-то впечатления не произвел. Большой храм в модном розовом цвете. Какой-то немного несуразный и слишком аляпистый. И стоило за это творение зрения лишать…

Все-таки я приехала туда еще раз, уже ближе к финалу своего пребывания в Москве. Площадь была открыта, и я медленно ступила на вековые камни мостовой. Когда-то здесь выбивали звонкую дробь подкованные лошади, везли хлипкие деревянные повозки. Потом шуршали каучуковыми шинами первые автомобили. И уже много веков здесь ходят люди. Разного происхождения, воспитания, образования. Умные и глупые, красивые и не очень. Древняя площадь помнила все. Камни, как мощнейший компьютер, держали в себе информацию нескольких веков, и сейчас, едва ступив на мостовую, я тоже попала в их базу данных. И всем телом ощутила это. Я – частичка мира. Для тех, кто проходил здесь до меня, я – это будущее, те же, кто пройдет здесь после, назовут меня прошлым. А пока я – настоящее, я жива и я благодарна за это природе и судьбе. И мой файл теперь тоже надежно закодирован во вселенской паутине информации.



Общага


Улица Бориса Галушкина, дом 7. Комната 1210. Звонок слева, но вообще-то у нас всегда открыто. Здравствуйте, заходите, очень приятно. Вот здесь мы и живем. И нам совсем не мешает, что напротив нашей двери вечно пахнущий почему-то свиным комбикормом мусоропровод, и что холодильник нельзя открывать, потому что кто-то до нас забыл там грохотку яиц, и что ни штор, ни покрывал у нас нет в принципе, потому что мы – абитуриенты. На этаже живут только абитуриенты и почему-то китайцы, под звонками на их дверях аккуратные бумажки типа «Линь Ху», «Чу Ань», «Гэ Хень». Однажды мне понадобился утюг, и я пошла поспрашивать его у соседей. Стукнулась в комнату 1208, заглянула. На полу, скрестив по-турецки ноги, сидели два китайца в европейской одежде и палочками с аппетитом уплетали «Доширак». Зрелище, признаться, не для слабонервных.

- Ребята, у вас есть утюг? – с легким дрожанием в голосе спросила я.
- А? – отреагировали на меня «ребята».
- Утюг, чтоб гладить, - объяснила я и сделала в воздухе характерный жест правой рукой.
- А! – понял тот китаец, что покрупнее, - Неть.
Я ретировалась спиной вперед.

Потом, правда, мы с соседями-китайцами почти подружились, и так как наша комната была ближе всего к общему балкону, они частенько стали заходить к нам за зажигалками. Что им нужно, тоже показывали жестами.

В нашей 1210 живем мы дружно, на восемь человек – один чайник, нож, зеркало. Туалет и ванна, тоже, конечно, в единичном экземпляре. Но мы не жалуемся, потому что все молодые, и трудности быта воспринимаем практически как необходимое условие жизни в московской общаге.

Мы – это четверо сценаристов – Анька, Маринка-белоруска, я и Женька (последний – молодой человек 24 лет), тот самый актер Денис, продюсер Леша, режиссер Дима и художник-аниматор Таня. Скоро Аня и Марина уедут, а ряды наши пополнит еще один режиссер Кристина. Комнату мальчишек покинут Леша и Денис (вот этого мне жаль больше всего). Да и я тоже уеду. Кстати, поступят из всех нас только двое – сценарист Женька и режиссер документалистики Кристинка. Вот интересно – станут они через десяток лет знаменитостями мирового масштаба, а я их помню по совместному выпивону в общаге. Прикольно.

Открытым остается вопрос, кем я сама буду через десять лет. Станут меня узнавать на улицах и регулярно показывать по телевизору или только собственные дети и муж будут говорить: мамочка, ты супер. Честно говоря, я даже не знаю, что предпочтительнее.


Один мой день


Уже который раз просыпаюсь оттого, что одна из моих соседок собирается на экзамен. Время – начало десятого. Елки, а нельзя пакетами потише шуршать? Отворачиваюсь к стенке и погружаюсь в сладкую полудрему.

Выныриваю примерно через час. Тишина… Все, кому было надо, разошлись и придут теперь не скоро, те, кто остался – мирно спят. Соскребаюсь с постели, потягиваюсь. Так. Задача № 1 – чайник. № 2 – вымыть голову. № 3 – придумать себе план на день. Будем действовать по схеме.

Выхожу в коридор, прислушиваюсь перед комнатой мальчишек. Вроде тихо. Стараюсь неслышно открыть дверь, но она, стерва, все равно скрипит. Однако соседей наших такой мелочью не поднимешь. С утра – заходи и хоть полкомнаты выноси – не шелохнутся.

Тихонько и быстро прокрадываюсь к столу, отрываю чайник от розетки. Привез его с собой наш режиссер из Чувашии, он поступает во ВГИК уже в четвертый раз и лучше остальных знает, что может пригодиться в первую очередь. Спит он, как и все, кому не надо на экзамен, допоздна, поэтому по утрам приходится вот таким наглым образ чайник воровать. Тороплюсь еще и потому, что не накрашена, и показываться кому-то в таком виде ой как не люблю.

Включаю у себя в комнате добытый чайник и начинаю собираться в душ. Снимаю свои босоножки и выуживаю из-под кровати соседки Таньки ее голубые сланцы. Она единственная из девчонок, у кого есть тапки, в которых можно залезть в душ. Душ у нас, кстати, на удивление очень приличный, даже с занавесочкой, чтоб вода на пол не лилась. Правда, одна проблема: когда я остаюсь одна в комнате и мне надо помыться, приходится брать с собой паспорт. Нет, никто у меня там его не спрашивает, просто в комнату нашу, пока там никого нет, может кто угодно заглянуть. А мне еще домой лететь.

В общем, я вышла из душа, нарисовала лицо, позавтракала. И придумала, что пойду сегодня в Третьяковку. Тут как раз соседка вернулась – она ездила в Детский мир покупать себе недостающие краски перед экзаменом. Танька – будущий художник, поэтому ей-то в Третьяковку сам бог велел, так что идем вместе.

У музея нас встречает длинная очередь, в основном, из иностранцев. У них посещение Третьяковки наверняка входит в обязательную программу визита в Москву. А мы притащились по доброй воле. Билет мне, правда, достался совершенно бесплатно: оказывается, два дня в месяц студентов они пускают любоваться на мировые творения абсолютно даром.
Танька зависает почти у каждой картины – рассматривает детали, читает, какая техника. Я перемещаюсь быстрее – подхожу только к тем работам, которые как будто шепчут: подойди. В целом, большого впечатления Третьяковка не произвела, однако еще раз после питерского Русского музея я убедилась, что Куинджи – гений.

Около одной из картин – какая-то массовая сцена русской жизни – встретились два иностранца-англичанина и русский бородатый мужик с маленьким сыном. Англичане прочитали надпись, чего-то недопоняли и вслух стали задавать друг другу какой-то вопрос. Неожиданно им ответил русский мужик – на чистом английском, очень подробно, обстоятельно и, видимо, интересно, потому что оба иностранца слушали, открыв рот. Сын мужика крутил головой по сторонам – видимо, для него поведение папы сюрпризом не было. Англичане восторженно благодарили: «сенкью, сенкью вери матч!» А мужик уже по-русски рассказывал сыну историю той же картины.

По Третьяковке мы ходили безумно долго, потому что сделана она, чтоб люди особо не плутали, своеобразным длиннющим коридором – одна комната переходит в другую, и приходится обойти все. Обошли. Последние несколько залов, я бы даже сказала, обежали. Кроме того, у Таньки болел зуб, и это тоже наложило свои впечатления на великие картины.
Вышли, решили зайти куда-нибудь поесть. Попался «Макдональдс». Это был первый и последний раз, когда я там ела. Не то чтобы невкусно, но как-то очень не полезно – даже по цвету пищи чувствуется. Единственное, что мне так ну очень понравилось – это молочный коктейль.

Была середина дня, все столики заняты. Мы вышли с пакетами еды на какую-то площадь, сели на лавочки и пообедали на свежем воздухе. Хорошо.

Зазвонил телефон. Мой челябинский знакомый подробно выспросил, как у меня дела, и сказал, что соскучился. Я сказала, что тоже.

Мы побрели к метро. Начал накрапывать мелкий дождик, но настроение все равно было замечательное. Я в Москве, я – сама по себе, дома по мне скучают… Чего еще надо?
Дождь потихоньку расходился, и мы пошли быстрее. Ребята-киношники на открытой всем ветрам площадке спешно сгребали в машины свое дорогущее оборудование. Актер в старомодном костюме, сцену которого не успели отснять, грустно стоял под зонтиком – берег грим. Хотя вряд ли он ему сегодня понадобиться… Девушка с длинными волосами руководила процессом сборов – что-то кричала, бегала от одной группки к другой. В руках у нее была синяя изолента – она все хотела замотать какой-то ящик, но ее все время отвлекали.

В метро было как обычно. Только на выходе – толпа народа. Те, у кого не было зонтиков, очень не хотели выходить под дождь и пережидали его под крышей. Так что тем, у кого зонтики были, приходилось плечами и локтями не очень вежливо рассекать людской поток.
В нашем переходе на ВДНХ как всегда расхаживали восточные парни с табличками «куплю сотовый дорого». Их было много, и расхаживали они в полном составе каждый день. Интересно, хватало на всех телефонов?

В общаге мы стянули мокрые шмотки с себя и в очередной раз чайник у парней. Заварили лапшу. Черт, как она надоела. Но есть, несмотря на макдональдский обед, хотелось. И мы ели.

Потом я спала. Я часто спала там днем, отсыпалась чуть ли не за весь последний год. И впрок – за следующий.

Вечером пошла прогуляться, одна. Мне нравилось гулять одной. Нравилось чувствовать себя одинокой и независимой. Я медленно шла по парку. Компания нерусских ребят на скамейке весело окликнула низким сочным голосом: «Дэвушка! Иды к нам!» Я – не поворачивая головы и не убыстряя шага – прошла мимо. «Ты что! – за моей спиной перебил сочный голос другой, не менее интересный, - это – женщина!» Не знаю, что незнакомец имел в виду, но стало почему-то очень приятно и спокойно.

Я вернулась домой в начале двенадцатого. Сегодня в карты почему-то не играли, все расползлись по кроватям сразу. Танька пичкала всевозможными таблетками неутихающий зуб (она еще не знает, что боль сама так и не пройдет, а завтра ей придется пойти к доктору, который этот самый зуб ей будет долго и мучительно рвать), Анька уже спала, Маринка читала мою книжку Франсуазы Саган. А я… А я думала. Не знаю, о чем. Но я помню себя на общаговской кровати – в просторной футболке, с распущенными волосами, подобранными под себя ногами. Я там все время витала в своих мыслях. Однажды сосед Женька что-то обсуждал с нами, спорили, и девчонки отстаивали свою точку зрения, а он свою. Я молчала и думала о своем.

- Ксюш, - позвал он с характерной московской растяжкой, - а ты случайно не замужем?
- С чего ты взял? – удивилась я.
- Да просто мы тут спорим, кипятимся, а ты сидишь такая серьезная, как будто над проблемой, как будто что-то такое знаешь…
Что я «такое» тогда знала? Абсолютно ничего. Но я все время пыталась что-то понять. Что? Да какая разница. Ведь я так и не поняла.


Ростокинский акведук


Москва поразила меня своими бесконечными и многочисленными парками. В центре мегаполиса чуть ли не в каждом закоулке притулился зеленый уголок. Рядом с нашей общагой тоже парк. Даже канал какой-то там протекал. Парк очень милый, сильно зеленый, с густыми зарослями, многочисленными тропинками, скамеечками по кустам и открытой площадкой с клумбами в центре – в общем, гуляй-не хочу. Я и гуляла. Почти каждый вечер я ходила туда обдумывать свою уже двадцатилетнюю жизнь и дни в Москве в частности. Однажды пошла утром, не рано, часов в десять. И увидела кучу молодых мамочек с колясками – с одной стороны к моему парку вплотную примыкал жилой микрорайон. Получается – вышел из городской квартиры, десять метров прошел – и наслаждайся. Здорово. Я тоже так хочу – с ребеночком в коляске, с квартирой вон в том доме, и чтоб муж звонил периодически и спрашивал: «Ну, как вы там?» Может быть, поэтому и турнул меня ВГИК, что хочу-то я на самом деле другого.
Я не знаю. Но последнее время, как раз после Москвы, у меня появилось ощущение, что мой нерожденный еще сын торопит меня, что ему надоело прохлаждаться в невесомости и хочется на землю. А я все никак не могу выбрать ему папашку.

Парк этот мы довольно долго не знали, как называется. А потом в центре, прямо среди клумб, обнаружили большой уродливый камень, на одной стороне которого было написана какая-то дарственная от правительства Москвы, а на другой вдавленными буквами «Ростокинский акведук». Неверное, это и есть название. А может, просто то самое правительство не знало, куда камень еще приспособить. В любом случае, к месту этому я очень привязалась.


Книжные


Боже, что делали со мной московские книжные магазины! Я прилипала к полкам и начинала медленно передвигаться по корешкам. У меня потрясающий преподаватель по зарубежной литературе, я поняла это здесь, когда имя практически каждого автора отзывалось в моем мозгу радостным звоночком: знаю! Сумка моя на обратном пути потяжелела только за счет книг, хотя я старалась выбирать в мягкой обложке и форматом поменьше.
Если я заходила в книжный – не могла сдержаться, обязательно что-нибудь покупала. А потом прочитывала чуть ли не половину по дороге домой в метро. Потрясающе.
Книжный на Лубянке, на проспекте Мира, на Арбате… Часто я покупала книги, которые вполне могла найти и в Челябинске, но почему-то брала их в Москве. Стопка на моей тумбочке в общаге росла с каждым днем. Благо, по дороге домой меня не заставили платить за перегруз багажа…


Рейс 899 «Москва-Челябинск»


У меня туфли на каблуке, тяжеленная сумка и час лишнего времени в запасе. Говорят, вечером на Ленинградском шоссе такие пробки! А может, я путаю, не на Ленинградском, но в общем на том, по которому автобус идет от станции метро Речной вокзал до Шереметьево-2. Но то ли мне просто повезло, то ли знатоки нагло врали – я ни одной пробки ни застала. Так что в аэропорт приехала на полтора часа раньше, чем нужно, то есть за два с половиной до самолета.

С Москвой я попрощалась еще утром. Съездила на любимые Воробьевы горы и прогулялась по проспекту Мира. А накануне облазила целиком ГУМ и ЦУМ. ЦУМ мне совсем не понравился – ценников на шмотках нет, а про каждую спрашивать – это с ума сойдешь. Тем более что и спрашивать-то смысла нет – первая же вещь, которую я там увидела, была маленькая тряпочка, на теле долженствующая играть роль суперизящной кофточки, и стоила она 21 тысячу рублей. Елки, да мне мама такую тряпку за пять минут сварганит за шоколадку, а можно и без нее. Нет уж, ребята, увольте, я столько не зарабатываю. А если бы и зарабатывала… Ну вы меня поняли.

Зато ГУМ я обожаю. Открытое пространство, массивные лестницы и отделы на любой вкус. Я не могла там вырвать себя из обувных салонов – кожаные туфли буквально светятся качеством. Я купила маме абсолютно безумную огромную сумку, на которую теперь с нескрываемым раздражением посматривают мои бабушка с дедушкой. Но сумка вообще-то потрясающая – вместительная, плетеная, с аккуратными цветочками. Надеюсь, маме нравиться.
Итак, я в аэропорту. Сижу в накопителе, грызу яблоки и читаю Кэна Кизи. Вообще-то, я его уже читала, еще в школе, но ТАКОЕ можно и повторить. Хочется спать.

На летном поле некоторое время стою под всеми ветрами. Я не люблю толкучку, поэтому не лезу на трап вместе со всеми, а тихонько пережидаю человеческую лавину. Рассматриваю самолеты, прощаюсь с Москвой.

На меня заинтересовано поглядывает молодой человек с маленьким трилистником Мицубиси на лацкане пиджака. Отворачиваюсь. Но вообще – ничего парень. Значок, опять же. Поворачиваюсь.

На носу самолета вдруг открывается окно, по пояс высовывает пилот и начинает с невозмутимым видом протирать тряпкой снаружи стекло. Интересно, а в воздухе он так же делает?

В салоне у меня снова место у окна, только уже с другой стороны. Совсем не удивляюсь, когда рядом оказываются тот парень со значком и его приятель. Говорю же, мои желания исполняются. Иногда я даже не успеваю пожелать.

Рейс у нас в полночь, и за окном иллюминатора уже совсем темно, видны только фонари, которые обозначают нашу полосу. Мы выезжаем на нее. Останавливаемся и очень долго ждем, видимо, скопилась воздушная пробка и мы пропускаем кого-то. Интересно, как пилоты летят в темноте? Нет, я понимаю, что по приборам, но что-то же видеть они должны? Может, у них на носу есть специальный фонарь и вентилятор для разгона облаков?

Взлетели. Москва безумно красивая сверху. Переливается огнями и манит обратно. Заставляет почувствовать, какой ты дурак, что оставляешь ее… Какая же я дура.
Я вернусь, Москва. Я обязательно вернусь. Я вернусь, потому что не может быть по-другому. Потому что я хочу гулять в том парке с непонятным названием, и снова поехать на Воробьевы горы, и прийти с ребенком в Детский мир. Приду.

Я смотрю на нее сверху и вижу серебристую змейку Москвы-реки, движущиеся точечки автомобилей, и все-все огни. Она ВСЯ светится. Она умеет так – вся светиться.
Мои размышления прерывает сосед со значком (он сидит через того, второго, от меня):

- Вам какой сок?
- Апельсиновый, – вздыхаю. Москва уходит под облака и в темноту.
- Хотя нет, - передумываю я, и, чтобы привлечь внимание, легко касаюсь его руки, - Томатный.

Он смотрит на меня очень внимательно. А я – на него.
Он отводит взгляд и лезет в свой пакет. «Боже, наверное, он напишет мне записку», - неосторожно загадываю я. И он написал. Когда через спящего приятеля он протянул мне листок бумаги, я сильно вздрогнула, потому что только что сама прокрутила этот сюжет в воображении, и он моментально воплотился в жизнь. Надо завязывать с фантазиями.
Руслан оказался из одного со мной города, в Москву летал на какое-то совещание, что ли, по делам своей компании, я не вникала особо. Хотя думаю, что совещались они там меньше, чем укрепляли партнерскую дружбу старым проверенным способом совместного возлияния. А может, я не права.

Мы исписали с ним несколько листов бумаги малозначимыми фразами и решили отложить общение до приземления, потому что приятель Руслана проснулся, и передавать записки через него нам было неудобно.

Мы сели в Челябинске. Было еще очень рано, около пяти утра. Только сошли с трапа – и в атаку бросилось полчище комаров. Только теперь я поняла, что за все свои московские каникулы встретила всего парочку этих тварей, да и те были какие-то вялые и не особо усердствовали в кровопитии. Интересно, они там мрут от массовой загазованности? Или просто не залетают в опасную зону?

Отмахиваясь от рослых уральских насекомых, мы загрузились в автобус. Ребята даже довезли меня до дома, правда, довез не Руслан, а этот самый его приятель, потому что у него на стоянке аэропорта обнаружилась какая-то отечественная тачка (Странно, мужики-то ведь иномарками торгуют). Причем сначала мы завезли домой Руслана, поэтому все дорогу до моего района мне пришлось развлекать второго мужика разговорами. Благо, доехали моментально, город-то пустой.

Руслан тогда взял у меня телефон и клятвенное обещание, что я с ним обязательно встречусь. Я бы встретилась, честное слово, но он так и не позвонил. Не знаю, может, утром он протрезвел и застыдился, а может, просто не вспомнил, проспавшись, о факте моего существования. Что ж. Зато до дома добралась дешево и сердито.


P.S.


Когда через пару дней я зашла, соскучившись, но еще пребывая в отпуске, на работу, меня дружно спросили:
- Ну что? Поступила?!
- Нет… - потупилась я.
- Ура! – завопили девки, - Ты остаешься с нами!
Вот и расстраивайся после этого…


август 2007, Челябинск