Амнистия

   Был холодный зимний вечер. По статистике большинство смертей приходится именно на зиму на темное время суток. Наверное, именно в это время душе легче всего покинуть тело, так как за окном хмуро и сыро, делать нечего, может хоть на небесах есть занятие повеселее. Именно в один из таких зимних вечеров он и сидел в своей комнате в старом флигеле на задворках постаревшего города Петербурга. Он сидел и думал о том, что если одна минута смеха прибавляет минуту жизни, то он будет жить вечно, ну или хотя бы доживет до возраста известного бессмертного Дункана МакЛаута. Но что это будет за смех и что за вечность? Вечность, как приговор, если её придется коротать в одиночестве северного города наедине со своими мыслями и своим телом, обремененным разными плотскими потребностями. Как там по Маслоу, потребность в еде, воде, безопасности, сексе (ах да! Сексе!), потребность в самореализации и оценке других людей, да много всяких разных потребностей, удовлетворение которых отнюдь не сделает его счастливым, и он это точно знает. За окном падает снег, и именно с ним ему придется коротать бесконечность этой ночи.
      На столе стоит коньяк. Лежит пачка сигарет "Kent". Он курит их не потому, что это его выбор, или из-за каких-то рекламных слоганов или навязанных стереотипов, просто, потому, что однажды перешел в восьмом классе с "Петра" на них, и остался им верен. Бросал было пару раз курить, но снова начинал, так как не понимал, почему в течение своей короткой и по сути бессмысленной жизни он не может убивать себя да ещё и с удовольствием так, как он того захочет.  Одна из сигарет еще дымилась в круглой синей пластмассовой пепельнице, одним своим чуть алым концом погружаясь в слой пепла, а другим зависая в воздухе над поверхностью стола. Пепел! В него обратился никотин, который хоть немного помог скрасить ему жизнь, хоть на мгновение дал ему почувствовать себя счастливым. Если подумать, все то, что на каком-то этапе его короткой жизни приносило ему удовольствие, обращалось в пепел. Так и сейчас он поднял сигарету левой рукой и сделал глубокую затяжку. Горячий едкий дым начал проникать внутрь организма, обжигая сначала полость рта и гортань, затем бронхи, и ,в конце концов, - легкие, там часть никотина впиталась в кровь и принесла какое-то успокоение. Резким движением руки стряхнул пепел в пепельницу и, сдерживая порывы накатившей тошноты, глухо откашлялся. После этого сразу же подумал о том, что то, что он с рождения или с того момента, как он себя помнит, - левша, не мешало ему по жизни, как, в общем,   и не выделяло его из толпы, как и тот якобы выбор, который он периодически совершал: выбор между "Kent" и "Marlboro", между "Asti" и "Bacardi", и, в конце концов, тот же выбор трусов от Кельвина Кляйна. Это не делало его личностью, а делали его поступки, обусловленные рудиментарной моралью и её заезженными нормами. Так и сейчас он решил сделать поступок, решил поступить как личность. Именно для этого он взял со стола опасное лезвие и пошел в ванную.
      Шел туда неровными мелкими шагами. Ноги не заплетались, просто босиком по холодному полу было идти неуютно. Те самые трусы от Кляйна обладали настолько эргономичной формой, что даже не мешали при ходьбе ни на йоту. Добрел до ванной в полной уверенности сделать то, что наметил, и увидел её. Она была в ванной. Нет. Она не стояла и не сидела. парила в воздухе на высоте пары сантиметров от кафельного уложенного квадратами пола. Она была вся в черном. Черт лица было не разобрать из-за надетого балахона, его тень как раз падала на лицо. В правой руке она держала косу, это устаревшее сельхоз орудие с двумя короткими ручками на древке и острым кривым лезвием. Она молчала. Его мозг занимала только одна мысль: какая же она вся ненатуральная, как будто слеплена из одного из тех самых стереотипов, которые он всю жизнь избегал. Боже! Он сказал: « Жизнь! Всю жизнь!" Забавно. Она ступила на кафель и подошла чуть ближе. Слов не было. Все был понятно без них. Однако чуть более заметно стало её лицо. Оно было белым, как полотно скатерти на праздник 9 Мая у его родителей. Глаза были темны и если и отражали душу, то так же измученную терзаниями и муками ада. Губы были тонкими, и на них едва был заметен розовый отблеск. Всматриваясь в её лицо, он вдруг так захотел жить: жить не ради себя, а ради кого-то, ради чьих-то почти алых губ, ради чьих-то почти черных волос, ради этих "почти" и "не совсем". Он сделал решительный шаг. Медленно, с уверенностью в каждом миллиметре своего движения протянул руку и взял косу, затем прислонил её к углу ванной комнаты и приблизился к девушке. От неё веяло холодом, но его это не останавливало. Сколько раз от вполне живых девушек он получал на свои ласки столь похожее поведение, сколько раз от них смердело этим неживым холодом, сколько раз, сколько… Да она, пожалуй, была в сотни раз живее их всех хотя бы потому, что не притворялась живой. Подойдя еще ближе, правой рукой он снял с неё балахон, левой обнял её за талию и, прижавшись всем телом, нежно на сколько мог, поцеловал её в же невыразительные губы. Вдруг почувствовал, как бешено бьется его сердце, и, что было совсем удивительно, как бьется её. Спешно развязал тесемки, на которых держался плащ, и тот, повинуясь силе тяжести, скользнул вниз к её ногам. Она осталась совсем нага. Только крохотные шелковые трусики и бюстгальтер прикрывали её столь же блеклое, как и лицо, тело. Несколькими неумелыми движениями он снял лифчик, согнулся на колени и зубами стащил трусы, затем встал, еще раз обнял её и прислонил к стене. Так же быстро полетели на пол его трусы. Двое наконец-то остались наедине, она не чувствовала холода кафельной стены, но уж точно почувствовала его огонь, так как впервые за их очень короткое знакомство, она застонала, да вообще издала хоть какой-то звук. Да, она пришла за ним, но мотивы и цели были другими. Она задышала все чаше. К губам прилила кровь. Тело охватила легкая истома. Миллиметр за миллиметром тепло наполняло её тело от области таза до груди, и вот уже она приобрела нежно-розовый или даже пунцовый цвет, она задышала все чаще, тело начало сводить конвульсиями. Секунда. Еще одна. Вот оно. Ахххх. Она обмякла в его руках, а он, тоже изрядно выбившись из сил, нежно взял её на руки и понес в свою маленькую комнату, там положил на кровать и таки уже пошел в ванную побриться своим старым финским лезвием, которое специально и точил под те мрачные мысли, чтобы очистить лицо от поросли в ванной.      Когда он вернулся, она уже не спала. Он аккуратно положил её вещи на стул, что стоял почти у самой дубовой двери, и присел на край кровати. Она смотрела на него с такой нежностью, и им опять не потребовались ни слова. Все опять было понятно. Он, может быть, впервые заставил её почувствовать себя женщиной, почувствовать себя уж если не любимой, то хотя бы желанной. Своим взглядом она улыбалась ему, а он отвечал ей взаимностью. Он думал лишь о том, как вообще женщина может носить черное и приходить по ночам за людьми: старушками, прожившими длинную и содержательную жизнь; младенцами, одаренными их предками на генном уровне неизлечимой болезнью; военными, решившими целью свой жизни сделать служение отечеству;   да просто идиотами, решившими распрощаться с самым драгоценным даром - жизнью! Как женщина, которой суждено порождать жизнь, может приносить смерть. Он находил только одно более-менее логичное объяснение. Она согрешила ранее, и грех её был столь ужасен, что даже ад не захотел её принять. Но сегодня он её простил. Он её амнистировал. Он доказал, что она - человек, что она - женщина. Что жизнь есть даже там, где её не должно быть по законам физики. А она просто смотрела на него и если бы и могла сказать, то сказала бы, что это   сон.
      Он встал за письменным столом, где вчера вечером делал пометки в своем дневнике. На столе стояла все та же бутылка коньяка. Уже давно погасла сигарета, а её остов всё так же лежал в пепельнице. Он вспомнил свой сон, и ему вдруг стало очень тепло на душе, очень. Он потянулся: все тело  затекло за время   сна за столом. Сделал несколько неуверенных шагов к ванной, и вдруг ему показалось, что кто-то только что принимал горячий душ, какой и он принимал, чтобы отмыться от потоков разного рода грязи за день. Крупные клубы пара повалились из ванной, войдя ближе, он увидел конденсат на зеркале, какой бывал там всегда после душа, на нем пальцами было оставлено короткое, но такое ёмкое слово:"С_П_А_С_И_Б_О !"