Amor vincit omnia I лат. Любовь побеждает всё

 Красив. Даже очень. Только зачем?

 Велор был молод. Через два месяца, в феврале, ему исполнится двадцать шесть. Но он одинок. Отчего?

 Все очень просто и в то же время очень сложно. Все дело во внутреннем мире, в морали, но не в странной субстанции, именуемой душой. Он был убежден в этом, потому что душа у всех одинаковая, а он был другим.

 Нельзя сказать, что его отвергали или ненавидели. Скорее наоборот. Причина во внешнем виде, хотя мы, люди, утверждаем обратное, заявляя, что способны полюбить Квазимодо. Ложь. Маленький самообман. Так ведь легче. На самом деле к красивым людям неосознанно тянутся взгляды и сердца.

 Велор знал об этом, но не использовал в своих целях. Он был выше этого. Причина была очень простой: он понял, что в мире есть не только энергетический баланс, но и «чувственный». Если исчезает любовь, ненависть, презрение, то оно непременно появится в другом месте. Он знал, что если будет слишком стараться, пытаясь убить ненависть к себе, то, при успешном исходе, его возненавидят завистники или, что еще хуже, он возненавидит себя. А еще вот что: любовь, внушенная им, непременно разобьет хотя бы одно сердце.

 Этот «баланс» может значить только одно: победа любви над ненавистью и сострадания над завистью невозможна. Он это понял. И сдался.

 Как болезненно далось ему это понимание! Несколько дней он не ел и не спал, а только напряженно думал, пытаясь осознать и принять. Но это в прошлом.

 Сейчас он готовился выйти из дома, чтобы вдохнуть прохладный вечерний воздух поздней осени.

 Из зеркала на него весело посмотрел молодой человек, одетый в классическом стиле. Черные лакированные туфли, черный костюм, темно-серая рубашка. Велор не был бледен, как вампир. Нет. Его кожа была матовой и светлой, но сохраняла жизненный оттенок. Черты лица были правильными. Высокий лоб, тонкий нос, глаза миндалевидной формы. Голубые-голубые. Считается, что голубые глаза – символ святости и доброты. Ни тем, ни другим он не обладал. Глаза – зеркало души – хранили отпечаток спокойной усталости, мысли и чего-то еще. Что-то едва уловимое. Не жестокость, нет, хотя часто голубые глаза бывают жестоки и холодны, как лед. Скорее всего, это было отчаяние. Но об этом не знал никто, потому что Велор похоронил это чувство в глубине своего сердца. Ничего, что из этого семени прорастали растения с жестокими шипами, приносили плоды – мысли. Но ведь корень был скрыт от всех, а значит – никто не знает. Так будет лучше. Правда?

 Он часто ловил себя на мысли, что больше не придает слову «правда» никакого значения. Абсолютная правда нам не доступна. Мы, как судьи, выслушав «защиту» и «нападение», пытаемся найти что-то общее, что можно было бы назвать тривиальным словом «правда». Если хотим, конечно.

 Этот вечер был особенный. Такой вечер – только раз в году. Велора переполняли чувства: скорбя, он хотел пролить слезу, но что-то ему мешало. Он был рад, что самый особенный вечер – тридцатое ноября – настал, и ему хотелось смеяться. Он был сдержанным в проявлении эмоций, поэтому не плакал и не смеялся. С загадочной улыбкой на губах и противоречивыми мыслями в голове он набросил на плечи длинный осенний плащ и вышел из дому. Было девять вечера.

 Вечер тридцатого ноября…Еще не зима, но уже и не осень. Вечер был поистине прекрасен, как и человек, который его так ждал. Небо было темным, бездонным, месяц иногда выглядывал из-за вечерних туч, воздух был свежий и прохладный.

 Велор пошел по направлению к православной церкви. У него были особенные взаимоотношения с церковью.

 Ему никогда не внушали, что он должен верить в Бога, никогда не заставляли принять ту или иную точку зрения. Именно из-за этого он прошел семь кругов своего собственного ада.
Начиналось все очень просто – с сомнений. Он перестал верить в особенное значение священников и церкви, затем – в правдивость Библии. Он понял, что там написана одна из величайших истин: «Не пытайтесь узнать и понять больше, чем вам дано, - это бесполезно». Вот это – Правда.

 Некоторое время он терзал себя, сомневаясь во всем, даже в собственном существовании, но затем понял одну очень важную вещь: мир не мог появиться сам, его кто-то создал. Как бы Его не называли, Творец – а он, несомненно, существует – достоин уважения и преклонения.

 С этой мыслью пришло и смирение перед лицом судьбы. Каждый вечер он преклонял колени и читал молитвы, непременно произнося слова в завершение: «In nomine patris, filii et spirituus sancti. Amen». Он посещал церковь, и становилось легче. По-настоящему легче. Только Бог мог помочь ему пережить духовные страдания, и он верил всем сердцем, хотя и отчаялся найти истину.

 Зайдя в храм, он купил две свечи. У иконы св. Девы Марии зажег их одну за другой и прочитал молитву. За упокой души. Точнее, душ. Его и Амелии.

 За свою заблудшую душу, что утратила покой в сомнениях. Временами Велор уже не хотел ни Истины, ни Правды, ни Знания – лишь покоя. Но покой избегал его и не воцарялся в мятежном сердце.

 Вторая свеча – тонкая, белая, эфемерная – за Амелию.
 Кем она была для него? Она для него была светом и любовью, хотя он ее не знал. Зато он знал, за что полюбил ее.

 Она заставила его испытать жесточайшие мучения и пролить слезы, которые обжигали кожу. У нее было то, что он не мог найти в окружавших его женщинах. Амелия хотела найти истину, размышляла о ключевых вопросах бытия и, что самое важное, она поняла то, чего Велор так и смог понять. Но об этом потом.

 Несколько лет назад Велор узнал о том, что в его городе есть действующая церковь, расположенная на старом кладбище. Воскресным июльским утром он отправился туда, потому что на душе лежал камень. День назад он узнал, что повесилась его знакомая. Из-за…несчастной любви. Ему, как «виновнику» трагедии, позволили прочесть предсмертную записку Лидии. Она не писала о том, что умерла из-за Велора, нет, только желала ему счастья и просила близких ее простить. «Я люблю тебя, Велор» - последняя фраза в записке. Выведена кровью, в отличие от остального текста. В тот день знакомые его узнали, что он способен плакать. Но спустя несколько мгновений он взял себя в руки. Он не нашел в своей душе ни искры любви или сострадания к Лидии. Пустота. Хотя…он жалел ее родственников, с теплой улыбкой вспоминал ее лицо…

 Так вот, в воскресенье он решил пойти в церковь, помолиться за нее.

 Выйдя из храма, он решил пройтись, увлеченный своими невеселыми мыслями. Выйдя из оцепенения и подняв голову, он обнаружил, что стоит довольно далеко от церкви, а слева от него – могила. Особенная могила. Амелия…фамилия стерлась…(1940-1960 гг.). Надпись на надгробии гласила: «Memento mori». Но это было еще не все: статуя белого ангела в человеческий рост стояла рядом. Прекрасные крылья опущены, голова печально склонена набок, по плечам рассыпались локоны, а лицо было необыкновенно красиво.

 Велор невольно залюбовался ею. Девушка-ангел, что грустит о своей непрожитой жизни. «Там, где теряется любовь, любовь находится. Лидия свою утратила. Быть может я…» - тогда он был в чем-то прав.

 Священник был седым старцем. Велор попросил его рассказать кое-что.
Оказалось, что священник знал Амелию. И рассказал то, что знал. Потому что священнослужители не умеют лгать. Впоследствии Велор хотел, чтобы его убедили в обратном. В тот день священник рассказал следующее:

 «Наше знакомство с Амелией было непродолжительным. Хотя она умерла давно, я помню ее до сих пор. Ее черты никогда не изгладятся из моей памяти, хотя я и хотел бы отпустить эти горькие воспоминания.

 Тогда я был двадцатипятилетним юношей, свято верившим в Бога, - смиренный служитель церкви. Она – девятнадцатилетняя девушка, в которой легко угадывалась аристократка. Почему она лишилась своего титула и богатства, я не смел спросить, а она не рассказывала. Лишь иногда впоследствии упоминала о «добрых старых временах».

 Она посещала наш храм и часто вела со мной беседы. Я понял, что она не христианка. Со мной она разговаривала, как с представителем иного философского направления, по-своему интересного. Ее неверие происходило от отчаяния, ведь в священной книге – Библии – не было ответов на вопросы, которые ее интересовали. Либо она не видела истины, либо ее там попросту не было.

 Но для меня ее убеждения не имели значения. Они не отгораживали ее от меня стеной, хотя я и верил.

 Этот ангел, стоящий со склоненной печальной головой, - это она, Амелия. Она была поистине прекрасной. Но внутри… Она не была злая, нет, но она не испытывала сострадания к людям, а к жалости примешивала изрядную долю презрения. Это тоже не остановило меня, я стал ей собеседником и другом, потом – полюбил.

 Когда я сказал ей об этом, она склонила голову. В ее глазах читалась печаль. Глубокая печаль. Точь-в-точь, как этот ангел, только крыльев у нее тогда не было. Она попросила меня забыть эти слова и никогда не произносить их вновь. Ее просьба была излишней, так как я больше не смог никого полюбить, и говорить эти слова мне было некому. Свою жизнь я прожил в воспоминаниях и мольбах к Богу о том, чтобы он ниспослал мне смерть. Смерть не наступала. Возможно, я ждал тебя, чтобы рассказать о ней. Не знаю, почему настолько откровенен с тобой. Что-то внутри мне подсказывает, что тебе можно это рассказать.
Закончилось все очень трагично. Я до сих пор тешу себя надеждой, что в этом нет моей вины.

 Амелию нашли вечером тридцатого ноября. Ей в тот день исполнилось двадцать. Она лежала на кровати, лицо было спокойно и бледно, губы – бескровны. Волосы спадали шелковыми волнами, а руки были аккуратно сложены на груди. Картина полного умиротворения. Я тогда не сразу понял, что она…мертва. Я был слишком ошеломлен, чтобы плакать. Двадцатилетняя девушка. Моя любовь…

 О причинах этого трагического события до сих пор никто не знает наверняка. Нож вошел между ребрами и задел сердце. Говорили, что виной всему офицер, который пропал сразу после трагедии. Недоброжелатели считали, что она стала его любовницей, а когда узнала, что беременна, покончила с собой от горя, отчаяния и позора. Другие считали, что он ее добивался, но безуспешно, поэтому и убил в припадке ярости и скрылся, ужаснувшись своего поступка. Сомнения, которые некому было развеять, не позволяли похоронить ее по христианскому обряду. Но я это сделал, несмотря на протесты некоторых людей. Как-то, то ли шутя, то ли серьезно, она сообщила, что хочет, чтобы ей на надгробие положили четыре белые розы и высекли слова: «Memento mori». Я подарил ей последний подарок. Белые розы, прекрасная музыка, белый ангел и мои слезы – это все, что я мог ей дать.

 После я много размышлял о ней и ее месте в моей жизни. Она поняла что-то такое, что заметно отличало ее от других людей. Что-то очень важное, но я не смог определить, что. Возможно…она нашла смысл жизни?

 Рассказ священника удивил Велора. Сейчас, стоя в храме вечером тридцатого ноября, спустя столько лет после смерти Габриель, он все еще о ней помнил. Он думал о ней, как об идеале, идеале физическом и духовном.

 В городе был один цветочный магазин, работающий круглосуточно. Туда и направился Велор. Белые розы…Прекрасные цветы. Ровно четыре цветка, не завернутые в жалкий блестящий полиэтилен, лишь небрежно перехваченные алой лентой, держал в руках человек, шагающий туда, где мертвые встречаются с живыми, тогда, когда день встречается с ночью, а осень – с зимой.

 Да, это был Велор, идущий на кладбище вечером тридцатого ноября, чтобы склонить голову перед прекрасным ангелом, его недостижимой и эфемерной любовью.

 Ему не нужно было больше работать, чтобы обеспечить себе пропитание – и он уволился. Семьи у него не было. Неожиданно он понял, к чему стремилась вся его сущность.

 Он хотел, чтобы Амелия была рядом, хотел держать ее за руку и говорить с ней. Увидеть ее глаза, услышать ее голос. А без нее жизнь ничего не значила.

 В мозгу у Велора была одна мысль: «Вернуть ее. Любой ценой». Эта мысль затопила сознание и излилась жестокими слезами.

 В памяти всплыло одно событие. Когда он был ребенком, они с родителями поехали к бабушке в деревню. Он не помнил точно, когда это было. Он заигрался, отошел далеко от дома  и встретил цыганку. Она сказала, что он, когда вырастет, не будет знать покоя, но есть способ вернуть любовь. Сердце того, кто умер из-за любви к тебе, благословение того, кто имеет на это право и часть твоей души, отданная по доброй воле. Тогда он испугался и убежал, не разбирая дороги. Но теперь…все изменилось. К тому же, ему было нечего терять. А в случае неудачи…что ж, он будет влачить свое существование, как тот священник.

 Священник? «Тот, кто имеет на это право». Да, он имеет право благословлять, но…как уговорить его сделать это, как заставить? Как заставить его дать согласие на оживление его любви, погребенной в темных уголках его сердца?

 Сердце… «того, кто умер из-за любви к тебе». Он боялся даже думать об этом. Но четко знал, что нужно сделать. Лидию не кремировали, но это было так давно… Велор содрогнулся. Столько страшных поступков, и ради чего? Ради того, чтобы жизнь перестала быть такой омерзительно-пустой.

 Чистейшей воды эгоизм. А он подумал о том, ЧТО он получит? Зомби? Вампира? Убийцу?..
А во что превратится сам? Отдать часть души – это не шутка.

 Велор внутренне улыбнулся. Он понял, что все равно сделает это. Любой ценой, несмотря ни на что.

 Прошло полвека со дня ее смерти. Теперь – пора.

 Сторож кладбища спал. В углу сторожки он обнаружил то, что искал – лопату. Вдохнув полной грудью прохладный воздух, он остановился: это ведь старое кладбище, Лидию похоронили не здесь!

 Он не хотел пользоваться транспортом, к тому же, идти было всего минут тридцать. По городу шагал молодой человек в черном плаще, неся на плече лопату. Удивительное зрелище!
Дойдя до места назначения, Велор вздрогнул и перекрестился. Над ее могилой не было ни мрамора, ни бетона. Только деревянный крест. Ему было ее почти жаль. Зачем ему все это? Зачем?

 Мысли шли своим чередом, а руки неосознанно шевелились, и комья земли разлетались в стороны. Ничто не бывает вечным, и вскоре лопата ударилась о крышку последнего деревянного пристанища наших бренных оболочек. Вытаскивать его Велор не хотел, да и не мог. Лопатой он ломал дерево там, где были вколочены гвозди, мешающие его замыслу. Когда он поднял крышку, то чуть не упал рядом с ней…С тем, что от нее осталось.

 Он не был силен в человеческой анатомии, но нашел то, что ему было нужно. Не останавливаться же на полпути из-за тошноты?! Результат всего этого ужаса он завернул в платок и понес по направлению к Амелии.

 Оставив сердце на надгробии, он пошел в церковь. Старый священник всегда проводил ночь с тридцатого ноября на первое декабря в церкви. Он молился за душу Амелии. Велор нашел его, поприветствовал. Он решил, что лучше не вдаваться в подробности и просто попросил священника благословить его. Священник не отказал. Получив то, что хотел, Велор поблагодарил и попрощался.

 Душа…Как вырвать из себя часть души?

 Велор решил, что копать больше не будет. Кощунственно разрывать могилу любимой. Он положил сердце в платке на землю, склонил голову, закрыл глаза и произнес: «Забирай то, что тебе нужно. Я люблю тебя».

 Сначала ничего не происходило. Он каждый миг ожидал, что над землей покажется синяя рука. Но ничего подобного не произошло.

 За спиной послышался шорох крыльев. Ангел открыл глаза. Глаза были изумрудными, прекрасными, с черными ресницами. Но главное, они были живыми! Камень, в который было заточено тело Амелии, крошился и рассыпался.

 Она была еще лучше, чем он ее себе представлял. Она была в белом платье, а крылья…Он не верил своим глазам. Как? Он хотел сказать, что любит ее больше всего на свете. И сказал.
Страшная мысль ворвалась в его сознание. Он не любил ее, не мог любить. Это чувство покинуло его сердце. Он был как калека, которому отрубили руку. Только Велору от души отрубили любовь.

 Эти крылья – это его крылья.

 «Амелия, что же ты наделала…Но ведь я сам сделал свой выбор».

 Она едва заметно улыбнулась, хотя в глазах он прочел затаенную печаль.

 «Что ж, мы с тобой – отверженные, и у нас нет выбора, кроме как идти по жизни рука об руку. Дай мне свою руку. Ах, она холодна, как лед. Ну, ничего. Мы будем самыми счастливыми на свете. Я развею твою печаль, ты снова научишь меня любить».
Ведь это возможно, правда?