В ожидании автобуса

Очерк

Поселок Газимурский завод в начале зимы производит унылое впечатление. Плоская широкая  долина в обрамлении невысоких лесистых сопок, беспорядочно разбросанные одноэтажные деревянные дома. Только недавно построенные стоят ровно, старые дома перекошены, потому что поселок стоит на мерзлоте, фактически на болоте, новые дома через пять-шесть лет ждет та же участь. Кстати,  название Завод, не потому что здесь есть, или раньше был какой-то завод,  заводами  в Забайкалье  назывались промежуточные пересыльные пункты, куда заводили на постой и отдых партии   каторжан перед тем, как распределить их по шахтам, приискам  и собственно заводам. Газимурский завод, Александровский завод, Нерчинский завод. 
Я здесь оказался проездом по дороге на Ново-Широкинский рудник, потому что Газимурский Завод это райцентр, и в нем, естественно, находится районная прокуратура, с которой я должен был согласовать план проверки уже упомянутого рудника.  По дороге на рудник все прошло удачно, я сразу встретился с нужными людьми, получил требование прокуратуры, переночевал в местной гостинице, а утром прокурорская машина отвезла меня на место. А вот на обратном пути не обошлось без приключений.
От рудника до Газзавода, так чаще называют поселок, добрался быстро, потому что это недалеко, чуть больше двадцати километров.  Здесь опять поселился  в гостинице, потому что уехать в Читу мог только завтра, на рейсовом автобусе.  Заранее купил билет и со спокойной душой отправился коротать время в свое временное пристанище. Немного удивило, что в райцентре нет здания автовокзала, билеты продавали в киоске, а на остановке не было даже будки. Но тогда это не сильно огорчило, мне оставалось здесь пробыть менее суток.
Немного о гостинице. Здание построено минимум лет пятнадцать назад, это хорошо заметно по трещинам в стенах и потолке и перекошенному полу. Удобства – на улице, вода привозная в баках,  умывальник с ведром под раковиной. Такой вот сервис. Но мне, бывшему геологу, это не в тягость, главное, что тепло, сухо и тихо.  Прежде чем засесть в гостинице, прошел от остановки автобуса туда и обратно два раза, чтобы запомнить путь. Автобус по расписанию подходит в семь утра,  во второй половине ноября в это время еще темно, а от гостиницы до остановки  предстояло идти пешком. День был солнечный и теплый,  в послеобеденное время градусов десять мороза, не больше. На дорогу в одну сторону у меня ушло чуть больше десяти минут.  В прекрасном расположении духа  вернулся в свой номер.
Проснулся в шесть, жильцы еще спали, дежурная тоже.  Умылся, попил чаю и без двадцати семь вышел на улицу. Было темно и морозно. Черное небо в колючих точках звезд, слабо проступающие на его фоне крыши домов, в отдалении, где центр поселка и остановка автобуса, несколько огней. Люблю смотреть на ночное небо летом, а вот зимой оно пугает, начинаешь понимать, что там, в этой громадной бездне, пустота и вечный холод, и нет места жизни. И чувствуешь свою беззащитность перед пространством, и ничтожность своего маленького тела, да и самой планеты Земля, тоже малой песчинки в безграничности космоса. Поежившись от мелькнувшей мысли, настраиваюсь на более оптимистичный лад: через десяток минут подойдет автобус, в салоне тепло, к вечеру буду в Чите, а следующим утром уже и дома.
Путь до остановки показался длиннее, чем днем, дважды останавливался перед проулками, пытаясь определить нужный, но интуиция не подвела, через пятнадцать минут был на месте. Здесь уже были четверо пассажиров, трое мужчин и женщина. Когда заскрипел снегом, выйдя из проулка, повернулись в мою сторону, а когда приблизился, повернулись на дорогу, в ту сторону, откуда должен  появиться автобус. Я поздоровался, ответили невнятно, вроде и поздоровались, а вроде и нет. Ставлю свою сумку на снег рядом с вещами ожидающих, присматриваюсь к попутчикам. Хотя на востоке нет и намека зари, небо черное, но поблизости уличный фонарь, и можно кое-что разглядеть. Ближе ко мне двое, мужчина лет сорока и парень лет двадцати, одеты легко, в куртках, у мужчины на голове ондатровая шапка, у парня вязаная шапочка. Они вместе, возможно, родственники, возможно, близкие. Периодически по очереди прикладываются к пластиковой бутылке с минеральной водой. В бутылке уже заметны льдинки. Изредка от них наносит запах вчерашнего застолья. Да, нелегко им.  Вполголоса переговариваются, интонации грустные.
Третий мужчина в зимней куртке  с капюшоном, капюшон поднят. Мужчина то смотрит на дорогу, то себе под ноги, пританцовывает. Я непроизвольно тоже начинаю приплясывать, хотя ноги в зимних ботинках пока  не мерзнут, мерзнут руки в тонких перчатках, чтобы согреть, прячу руки в карманы.
Женщина не стоит, прохаживается, туда-сюда. Шагов двадцать в одну сторону, столько же в другую. Она  в шубе и меховой шапке, на руках толстые вязаные варежки, обута в сапоги на небольшом каблуке, судя по всему, меховые. Ходит она медленно, но в походке какая-то дерганость,  нервозность. Когда проходит мимо меня, спрашиваю:
- Не знаете, автобус часто опаздывает, и на сколько?
Она мельком оборачивается ко мне, на нестаром еще и миловидном лице выражение злое, и прочесть по этому выражению можно примерно следующее: «все мужики – сволочи». Не отвечает, проходит мимо, но в этот раз намного дальше, и только потом поворачивает обратно. Такая  невежливость поначалу вызывает у меня желание все же добиться у нее ответа, но  понимаю – не стоит, раз все мужики – сволочи, то и я в их числе. Такая вот половая солидарность.
А между тем время идет, а автобуса все нет,  пытаюсь разобрать цифры на своих электронных часах, но не могу – темно. Иду ближе к фонарю, точно – уже десять минут восьмого. С тем же вопросом, что и к женщине, обращаюсь к родственникам. Старший оборачивается ко мне, но молчит. Младший в это время наклоняется к бутылке, берет ее, встряхивает, произносит:
- Во, скоро замерзнет, говорил же, не надо в холодильник ставить.
Отпивает пару глотков, морщится – зубы ломит.
- А хто ж его знает, - наконец отвечает старший.
Все понятно, никто ничего не знает, да и  как узнать,  автокасса откроется после девяти, и позвонить некуда. Руки мерзнут, высвобождаю из перчаток пальцы, оставляя ладони внутри, сжимаю руки в кулаки. Ощущаю, что и ноги начинают мерзнуть, начинаю прохаживаться, но в противоположную сторону от женщины.
Появляется еще один, но не пассажир.  Мужчина в бушлате, валенках и меховых рукавицах, на голове облезлый треух, один клапан треуха опущен вниз, а второй каким-то хитрым манером торчит вверх и вбок. Бушлат новенького расстегнут, похоже, там, откуда он пришел, было тепло, а поскольку он покинул свое теплое место, скучно, и мужчина вышел пообщаться. Он сразу обращается к родственникам, выясняет, не знакомые ли они его знакомых, потом называет еще пару фамилий а потом заявляет:
- А чего холодно? Это рази ж холод? Холод он того… Я, смотри, не мерзну ж…А… -  он приосанивается, изображая всем свои видом превосходство над собеседниками.
  А те мерзнут, из нас  они одеты легче всех, нахохлились, даже не отвечают на хвастливые выпады новенького.  Я обращаюсь к нему с вопросом об автобусе, он взглядом оценивает меня, соображая, как бы еще самоутвердиться и за мой счет. Горделивее запрокинув голову, и придав голосу начальственную интонацию,  произносит:
- Автобус, говоришь…
Но я тоже не лыком шит, ситуацию понимаю и как, отвечать, знаю:
- Автобус-автобус. Ты что, не местный что ли, не знаешь, что утром  здесь автобус проходит?
Мужик тушуется, понимает – не на того напал, чуть помедлив, отвечает:
- Дак это, я вчера на смену в восемь заступил, не видел. Но вроде никто не говорил, что автобуса не было, пришел он вчера, должен быть.
В его речи кроме информации улавливаю запах бражки. Неплохо мужик устроился, и при деле, и нос в табаке. Спрашиваю:
- Сторожем работаешь?
- И сторожем, и истопником, - с готовностью отвечает он. – При школе, щас вот как раз дровишек подкинул, вышел это, воздухом подышать…
Он неожиданно резко наклоняет голову вбок, суетливо снимает правую рукавицу. Успеваю заметить почему: ухо, которое было открыто, там, где клапан треуха торчал вверх, побелело.
- Ну вот, - окончательно добиваю его, - а еще говорил, что не мерзнешь.
Не отвечая, склонив набок голову и закрывая ухо ладонью, сторож-истопник уходит в проулок. Насколько помню, от остановки до школы метров двести.
За время психологического  поединка я забыл о холоде, но лишь противник  ушел, сразу почувствовал, что  озноб  пробирает все тело, особенно стынут ноги. Начинаю приплясывать, двигать плечами, потом опять подхожу к фонарю, смотрю время – уже половина восьмого. Замечаю,  что над восточными сопками проявилось красное зарево, скоро восход солнца, самое холодное время, сколько сейчас, двадцать? двадцать пять? И что же, в конце-концов, с автобусом?
Родственники, вдруг, подхватывают свои сумки и уходят, даже не успеваю спросить, куда и по какой причине. Следом обнаруживаю, что и женщины тоже нет, остались мы вдвоем с капюшоном, подхожу к нему. Мужчина лет тридцати с помятым лицом уголовника, на мой вопрос о том, скоро ли мы дождемся автобуса и дождемся ли вообще,  свое огорчение по этому поводу озвучивает очень длинной и хитро построенной матерной фразой, а заканчивает «а х… его знает», при этом смотрит на меня так, будто это я виновник опоздания автобуса.   Все понятно, видимо он прямой потомок тех самых каторжан, которых сюда заводили. Его ответ, конечно, задевает  мое самолюбие, но вступать с ним в психологический поединок не решаюсь, он владеет таким лексиконом, что я буду долго вникать в смысл, прежде чем достойно ответить, темп не выдержу. Он же произносит еще одну длинную матерную фразу, смысл которой сводится к тому, что так и околеть можно. При этом  понимаю, что против меня он ничего не имеет, а вот водителя автобуса и диспетчера поимел бы в одно место с большим удовольствием.  Ни соглашаться с ним,  ни возражать не пытаюсь, поворачиваюсь в ту сторону, откуда должен появиться автобус, но там ни намека на желанный свет фар.
К нам подходят две лайки, собаки ладные, пушистые, хвосты кренделем, им не холодно. Смотрят на нас. Потом отбегают чуть в сторону, начинают по-собачьи играть, наскакивают друг на друга, покусывают за ноги.  Капюшон пытается закурить, вставляет в рот сигарету, чиркает зажигалкой, зажигалка искрит, но пламени нет, потом уже и не искрит. Вижу, что у капюшона и перчаток нет, до этого руки он держал в карманах, и руки у него натурально закоченели.  Он делает еще пару попыток извлечь пламя, потом бросает зажигалку на снег, бьет по ней каблуком, выплевывает сигарету, опять заворачивает витиеватую фразу с окончанием «пи….ец». Одна из собак сочувственно взлаивает и заканчивает долгим воем.   Мужчина, засунув руки в карманы и ссутулившись, быстрым шагом удаляется в проулок, куда накануне удалился сторож-истопник.  Будто сговорившись, следом за ним убегают и собаки. Все, остался я один.
Пустынная улица, ни людей, ни машин, фонарь на столбе, под ним неяркий освещенный круг утрамбованного снега,  магазины с закрытыми дверями и ставнями, пар от моего дыхания поднимается вверх. В какой-миг  охватывает страх, тот самый, как перед холодной безграничностью космоса. Вдруг я сейчас упаду, никто не поднимет, а когда появятся люди, на снегу будет уже мой закоченевший труп. Сразу мысль – бежать, куда – в гостиницу, там  открытая дверь, даже сумку бросить здесь к чертовой матери. Нет,  сумку  бросать нельзя, там ноутбук и итоги моей почти двухнедельной работы. За ремень поднимаю сумку, пытаюсь накинуть ремень на плечо, но, видимо, слишком резко дергаю, на одной стороне ремня лопается застежка, сумка падает.  Все, приехал!  Охватывает паника,  с сумкой под мышкой до гостиницы не добежишь. Что делать? Двигаться, бегать! Начинаю бегать, нарезать, как говорят, круги. Бегать неудобно, руки даже в карманах мерзнут, ног не чувствую вообще. От сумки метров пятьдесят в одну сторону, назад к сумке, потом еще в другую сторону метров пятьдесят, и обратно. Сколько сделал этих туда-обратно, не помню, воздух обжигает гортань, потом чувствую, как резко зажгло правую щеку, скидываю перчатку, растираю щеку, теперь коченеет рука. Процент вероятности моего хладного трупа неуклонно растет, но паники уже нет, какая-то  тупая покорность. И тут замечаю, что засов окна хлебного магазина выпадает наружу, следом со второго окна, а потом открывается дверь. Я бросаюсь к этой двери, в проеме сталкиваюсь с женщиной в белом халате поверх телогрейки, она выходит открывать ставни. Заметив меня, она пятится назад, освобождая проход, сочувственно спрашивает: «Околел, родимый?». Оказавшись внутри, могу свободно дышать, здесь, все-таки, плюсовая температура. Снимаю перчатки, руки ломит. Женщина, вернувшись с улицы, говорит:
- Сумка-то твоя? Забери, а то сейчас народ пойдет…
- Щас… - меня колотит дрожь, возвращаться за сумкой никаких сил.
Пару минут я разминаю кисти рук, затем растираю лицо, потом начинаю ощущать ноги, их не то жгут, не то давят тисками.  Но теперь не страшно, теперь уже не замерзну. Снимаю один ботинок и, прислонившись спиной к стене, начинаю разминать пальцы ступни,  то же делаю и со второй ногой. Только после этого возвращаюсь за сумкой. Выход на улицу подобен нырянию в ледяную воду, морозом сразу прихватывает дыхание, а по лицу будто плеснули кипятком, но теперь не страшно, за спиной спасительная дверь.  И поселок ожил, появились прохожие, а на юго-востоке над сопками приподнялся краешек слепящего диска солнца.
Еще минут двадцать отогреваюсь в магазине и починяю ремень сумки, просто привязываю его к дужке. Продавщица в это время растапливает печку, говорит о том, что сегодня первый настоящий мороз, наверно, под сорок, а в январе бывает и под пятьдесят. Потом прибывает хлебовозка, водитель заносит лотки с буханками, и каждый раз, когда открывается дверь, по полу сразу  прокатывает волна холодного воздуха, закручиваясь белым туманом.
В половине девятого покидаю магазин и направляюсь в прокуратуру, это недалеко, метров триста. Объясняю, почему не уехал. Помощник прокурора звонит на автобазу, куда на ночь ставят автобус. Трубку около уха держит долго, периодически восклицаниями выражая не то удивление, не то сочувствие.  Потом рассказывает мне, что произошло с автобусом. У водителя здесь родня, поэтому он ночует у них. А вчера у родни что-то отмечали, и водителя сразу увели к себе. Он забыл снять аккумулятор и занести в тепло. Утром автобус не завелся, решили завести на буксире, но сломался кардан. Теперь автобус  поставили в теплый бокс, водитель чинит кардан и раньше, чем после обеда, выехать не обещает. Я сразу соображаю, что при таком раскладе мне не успеть на поезд, о чем и сообщаю помощнику.  Он снова  поднимает трубку, начинает звонить по разным номерам, выясняет, не идет ли какой транспорт в Читу. На третьем или четвертом звонке находит попутку и просит перед отъездом заехать к прокуратуре и забрать пассажира. Хорошо прокурорским работникам, редко кто решится им отказать, и минут через сорок я уже сижу в кабине «камаза».
А было в то утро минус тридцать восемь, так сказали на местной метеостанции, куда помощник тоже потом позвонил.

Ноябрь-декабрь 2009