171

Рисунок 97г: Домики

***

Сон: кто-то вроде папы лежал в каком-то «номере»,  клетке или, может быть, больничной отдельной палате. В номере всё хорошо с едой и отправлением испражнений, но больше нет ничего - пусто. И мается человек на кровати, он благополучен в этом благополучном номере, но ему пусто. И он болеет, и, наверное, когда-то умрет... «Это не я – я бы писал,  боролся, пытался сосредоточиться, думать. Или решился бы выйти на холод, разведать окрестности, стены...» (навеяно поведением больных в больницах; у человека, допустим, всего лишь одно место болит, неисправно и надо делать «процедуры» раз в день – так даже китчевой книжки в руки никто не возьмет!)

В этом же роде: один из больничных «холлов», сидит много народу, в основном, мужики, и все  дружно смотрят телевизор (которого я, наблюдатель, даже не вижу, подойдя по коридору). Много  «развитых» мужиков, много не таких уж больных, если судить по виду, но все они в больнице и все  только смотрят телевизор... Заведение мерзко казенное, а программа мерзко коммерческая...

***

А. снится ночью, А. грезится утром, надежда опять горит сильно и ровно, как в хорошей печке и словно бы  и не было никаких катастроф. Это нормально, что она обо мне не думает и меня дичится – ведь она еще девочка, нет у нее за плечами десяти мужиков…

То хорошо горит печка, а то тянет угарным газом тоски: «ничего не изменишь, никого не переделаешь, ни одну стену не пробьешь головой, а тем более кулаком. А пинаться -  это так вульгарно и злобно, что  сначала надо  умереть...»

... «Я извиняюсь...» - «Нет, ничего. Злого умысла же не было? Просто смесь головотяпства с невезением...»

***

Едем на автобусе, вдвое большем обыкновенного и потому  вместившем кучу народа. В нем тихо, сумрачно, темновато, но зато на каждой остановке праздник и очень светло от солнц и фонарей. И называются остановки тоже очень празднично: «Новый Год», «8-ое марта», «1 мая» и  «7ноября»...
Нормально ехали, но вот конец, водитель выключил мотор и  двери намертво открыл. И стало тихо, и как-то сразу потянуло холодом.  Выходим потихоньку; я тоже вежливо подвигаюсь; замечаю, что слишком много вокруг людей в черных пальто; да, и на мне - темно-синее; вдруг понимаю, что это не остановка «8-ое марта»; и тихо, и темно за дверями, ни одного огонька, только оградки; а за каждой оградкой бугорок, словно человек сгорбился или голову потерял. Не хочу выходить, но  некуда деться. И автобус все равно уже никуда не пойдет, водитель исчез и даже руля я уже не обнаружил – «если один на холоде сидеть буду, что это даст? Мы идем туда, куда ведут дороги, садимся так, как велит кресло...» (последний в жизни жест – пожимание плечами. Или всю жизнь флегматик и меланхолик ими пожимал, но в оконцовке всё же сжался…)

«Элита» - кажется, почти никто не выходит, не входит. В той же попсе 30 лет правит одно и то же «политбюро». Впрочем, не видно, что происходит у дверей, когда  стоишь в толпе в конце салона…

***

Что-то я всё: «добиться, добиться»…

***

Броня и ствол – «танк». «Нарисуем – будем жить». И плевать на то, что не знаю правила дорожного движения. В таком потоке их знание всё равно может не помочь… А чтобы не пугались, раскрашу танк словно попугая. Правда, если как на цирк сбегаться станут, всё же дам выстрел холостой…
Но пока в пригороде стою на частном дворе и огороде. Ствол использую как нос и глаз. Навесиком посылаю в город словесные снаряды, комки бумаг, которые без принужденья вряд ли кто прочтет, и даже развернет. И  в попугаев их красить бесполезно…

***

Я наивно и буквально воспринимал  тоску всех этих литературных и живописных начальников, отвлекаясь от их «мастерства» и должности, и дел коммерческих – и, пока я  вел себя с ними наивно, всё было вполне хорошо: благодарили, хвалили, звали. Стоило же заявить о себе как о самостоятельной творческой и мыслительной единице, как сразу: «самозванец». («У всех «творцов» непереваривание  друг друга, за исключением друзей и  «начальства»! Да и их облизывают только для вида» - хохочу и теряю всякое уважение…)