Глава 32. Мы честь берегли с молоду

        Мой друг Стасик Жилин. С ним я не дрался.
        -----------------------------------------------

     “Ябеды” и “предатели”- презирались, нами детьми, с самого раннего детства. Наябедничать или пожаловаться, то ли родителям или воспитателям, считалось для нас очень подлым и мы - дети, а позже и школьники, чтили и блюли этот неписанный детский закон, с какой-то особой ответственностью и обязательностью. Если мы дрались, то никогда не били лежачего, а тем более пинать, как делают сейчас современные дети и юноши. Чести и справедливости у нашего послевоенного поколения было значительно больше. При драке нужно было только добиться, чтобы у противника пошла из носа кровь. Поединки были честные - один на один, и секунданты, которые держали наши пальто и портфели, сразу предупреждали: дерёмся до первой краски, т.е. до первой крови и у кого она появилась - тот считался побеждённым. Откуда у нынешней молодёжи столько злости, жестокости и бесчестности приходиться, только удивляться, скорее она должна была быть у нашего поколения, воспитанная на ненависти к фашистам и их издевательствам над народом, однако, и видимо, этот менталитет проявился в следующих поколениях. Хотелось бы послушать учёных на эту тему. Вспоминаю такой случай, который произошёл на уроке, всё в том же четвёртом классе. Насколько я помню,  до пятого класса нас вела одна учительница, это уже с пятого класса вводились различные и новые предметы. Учительница – Тамара Ивановна Шубина была человеком с жёстким характером и такой же требовательностью, а пробивающиеся усики на верхней её губе ещё сильнее подчёркивали эту мужскую жестокость и, что там говорить, ученики её просто боялись. Что-то ей не понравилось в моём поведении, во время объяснения урока,  и она мне говорит: Смирнов, встань!  Я сижу, она ещё повторяет, но результата нет, я - же ужасно вредный и упрямый. Тамара Ивановна подходит ко мне, берёт меня за мочку уха и с силой поднимает меня, выводит из-за парты и ставит меня в нишу, которая была сделана в стене, видимо, для письменного шкафа. Я ощущаю сильную боль, а из мочки ручьём течёт кровь прямо в мою ладошку, вся ладонь моя в крови. На выбеленную стену я наношу кровяные отпечатки моих ладоней - вещественное доказательство её пыток, я же чувствую себя партизаном, которого пытали, а книгами,  про партизан,  мы просто зачитывались, весь класс хохочет. Училка, не зразу поняла - в чём дело? Но, когда увидела - какие я творю безобразия и стену в крови, а тут ещё, неожиданно, директор школы зашёл в класс, то от страха сделалась белее полотна. Я ещё глубже прижался к стене этой ниши и директор что-то ей сказал, не заметив меня, и вышел. Звонок на перемену, Тамара Ивановна всех удалила из класса и всю перемену отмывала эту стену, извиниться же ей передо мной было ниже её учительского достоинства, да я в этом и не нуждался, я же уже отомстил ей и видел, как она перепугалась. Дома я тоже ничего не рассказал, хотя ухо моё горело, и травму было видно, сказал,  что с ребятами подрался, если бы я отцу рассказал про учительницу-садистку, не знаю,  что бы с ней было и как всё это для неё обернулось. Не сделал ей никакой подлянки, хотя бы мог, но благородство тоже с детских лет воспитывал в себе – вот такая я была мерзкая,  маленькая сволочь! Ещё был случай с завучем школы, которая преподавала у нас историю и там отец меня дожал в признании и вмешался, но этот случай расскажу позже. Однако 1947 год был насыщен многими событиями в жизни советского народа и в моей жизни тоже, и приятными и не приятными. И этот год как-то разделил по временам и мою жизнь, и естественно - мои воспоминания в хронологическом порядке.  (продолжение следует) http://www.proza.ru/2009/12/23/1)