Жена сына Саваофа продолжение

Царьки могут поручиться словом, но никак не головой или золотом, поэтому пришлось моему батюшке отдать Йахве премию, которую учредили купцы за его же голову. И что же придумал ловкий еврей? Он вернул золото отцу, сказав, что это выкуп за невесту. Кошель купца бездонный, и глыба золота еще не достигла основной казны, как я была уже в шатре старикана. Он не знал, что лоно моё под печатями Адониса и Эшмуна. Йахве оставил меня в Евхае под присмотром седовласых жён, они и были свидетелями рождения Приапа, младенца с двумя пестами и четырьмя шарами в мошонке, что объясняется двойным отцовством. Прецедент явила Алкмена, жена Амфитриона. Привлечённый её исключительной красотой, Зевс в отсутствии мужа, охотившегося на тевмесскую лису, не расставался с ней на ложе трое суток, приказав солнцу не всходить. В Алкмене к тому счастливому случаю, когда сопрягся с нею бог, прорастало законное семя мужа, и родила она двойню: Ификла от мужа и Геракла от Зевса.

Когда Приап возмужает, и его члены будут нуждаться в разминке, то восторгу – приапеям – дам не будет предела. Опросите продвинутых госпож Троады, островов Эгейского моря, Греции, Рима и еще пяток царств, не знавали ли они Приапа, и каждая почтёт за честь признаться, что Приап познал её, о чем поведали миру Катулл, Гораций, Вергилий и Марци-ал. Даже целомудренную Геру прошибал пот от представления такого знакомства с божест-вом производительных сил, которые божок носил, как два полена, на локте. Дамы ославили его эпитетом triphallus, третий фаллос – голова Приапа.

Хватит про многочлены. Йахве, узнав несусветную новость, приказал отдать малыша на воспитание в дальний кочевой род мадианского священника Иофора. «Отец» Приапа (что Йахве отчим, знала только я) терялся в догадках, за что же ему такой «подарок» от бога. То-ли это достоинство наследника, толи уродство, и как в супружеской жизни этими двумя дудками пользоваться, и решил, что это шутка Мелькарта, Саваоф здесь ни при чём, так как я – финикиянка, человек другой веры. Поразмыслив, решил, что Саваоф тоже причастен, понимай: не бери женщину, поклоняющуюся идолам – и отправил меня в дом отца. А по закону «удовлетворившего сердце Мардука»1, если человек хочет оставить свою супругу, которая не родила ему детей (я подпадала под этот пункт закона, так как Приап находился в тайне), то он должен дать ей серебро, равное её выкупу, а также восстановить её приданное, которое она принесла из дома своего отца. Ради сохранения тайны уродца Йахве не стал крючкотворствовать и возвратил конфискованную диеру и освободил интернированных матросов. Дорого ему обошлась женитьба на жрице. Жрица-разведёнка, какой-то нонсенс.

1Эпитет Хамураппи

Выкуп за невесту я отсудила у отца и перевезла в Угарит и возвела там храм самой себе. Нижним местом я уже не работала, действо за меня выполняла моя копия, которую изваяли лежащей с поднятыми и раскинутыми коленями. Вот так сеют мак, а потом собирают с него дурь. Я стану богиней, а дурь свою молодёжь ещё долго будет сливать в locus infernos каменной бабы, в постаменте которой было устроено место для жрицы, которая ловила рабочими губами провалившуюся нежную плоть и умелым доением доводила адамов сосуд жертвователя до салюта. Конечно, на холодный мрамор, хоть и с великолепными формами и в призывной позе не каждый мужчина принимал боевую стойку. Прелюдию к совокуплению выполняли жрицы. «Касайся и трогай» было выбито резцом на келье предварительной доводки. В периоды засухи здесь будут сочетаться священным браком настоятельница храма с царём, и просить Баала о дожде. Из моей  устрицы жрицы любви соберут декалитры производительного семени и оросят им поля

В Угарите меня прозвали звёздной девой. Когда на небосклон всходила Венера, я за-биралась голая на плоскую крышу храма, на голове блестел лунный серп, прикреплён-ный к короне Кинира, на шее – широкая золотая цепь. «KNR» по-финикийски не читалось, так как мы писали справа налево, и мне пришлось переставить буквы. Я садилась на фриз крыши и свешивала ноги. Храм одноярусный, но возведён на холмике, который пришлось еще подсыпать, и он поднялся вровень с третьим уровнем царского дворца легендарного Карату, в котором сейчас правит его потомок Амураппи. Я мысленно проникла в дальнюю комнату, где скрывал своё горе Карату.

Он вернулся из похода и застал дом пустой, всю его семью унес бог смерти Муту, наславший на Угарит чуму. Угаритцы, привыкшие к празднествам и пирам, не чтили угрюмого владыку мёртвых, о нём вспоминали только во время погребений. Карату приказал изменить отношение к Муту, так как всем придётся с ним встретиться. Богу подземного мира возвели храм, поставили статую и взяли на государственное содержание его жрецов. Как и все палаты дворца, комната была отделана в вавилонском стиле с ханаанским синкретическим уклоном, в котором сплавилось искусство многих народов. На одной из стен угаритской клинописью написано заклинание против врагов царства. Преобладали здесь золотые и чёрные краски, цвета печали и скорби. Оживляли траурный колорит голубой занавес на окне и пурпурное покрывало на ложе. Чтобы под ним не спрятался покуситель, две стороны кровати были заделаны черным деревом, а двумя другими она придвинута к стенам. Единственное окно зарешёчено ажурно кованой растительной вязью. Мало того, что город ремесленников, жрецов, зодчих, корабелов окружала кирпичная стена, каждый дом вельможи, к тому же, представлял собой замок с башнями и стрелковыми бойницами. Кроме стражи и царской гвардии, регулярной армии Угарит не содержал, только в случае самостоятельных походов все обученные владению оружием ставили перед оборонительными стенами палатки и ждали ратников из дальних поселений. Последний поход по инициативе местного царя против царства Уддуму совершил всё тот же Карату, остальные военные действия предпринимались ограниченными силами по разнарядке наместника фараона. После битвы при Кадеше Амураппи стал выделять флот и ратников уже Великому царю хеттов.

Угарит – отрезанный ломоть Египта, оффшорная зона Финикии, где не действуют ни египетские, ни хеттские законы. Заповедное место, здесь нет нужды и каменных мешков, здесь каждый дом с колодцем, термой, отоплением и водопроводом.

За городской стеной на пространстве до реки, в излучине которой стоял Угарит, рас-кинулись сады, а дальше от лунного сияния иллюминировало море, наша гавань, спокойнее которой не знали соседи. В ней стоял флот, сильнейший на побережье, исключая тирский, но царь им не распоряжался, он постоянно был нужен Хаттусили. Но в последнее время, когда обострились отношения между ахейцами и египтянами и наши сородичи финикийцы стали союзниками последних, Амураппи заявил Великому царю, другу Агамемнона, что угаритские морские и сухопутные силы останутся нейтральными в столкновении сверхдержав. Не скоро понял недалёкий хетт, насколько опасна его дружба для империи, но и угаритский правитель не надолго отсрочил гибель северной жемчужины Финикии.

Нежный бархатный бриз ласкал тело. О, Мелькарт, я уже на полпути к тебе, приди ко мне, посети мой храм и войди в меня.
Такой и застал меня Эшмун.
– Уйди! – прошипела я.– Никто не должен меня видеть с мужчиной.

А у самой аж сердце зашлось от его близости. Никакие запреты, тем более самой при-думанные, и кары не смогли бы меня остановить при виде этого юного бога. За время беременности и сооружения храма воображение иссушило мне грудь, теперь я чувствовала, как она наполняется, и жгучее желание прижаться ею к груди Эшмуна необратимо завладело мною. Я легла под высоким фризом и потянула на себя Эшмуна. О, Мелькарт, за что ты даришь эти минуты счастья? Может быть в Эшмуне сейчас ты?

Я приняла позу своей статуи и ногами заключила в объятия соотца Приапа, помогала ему пятками, выгибалась, и всё не могла сблизиться теснее возможного. Как по тебе соскучилась, сладкий мой, как стерпелась. О, напои, напои меня, ороси дождём, освежи дыханием, пожалей, пожалей ещё, ласковый, как томилась я, где ты вечность был? Ах, жданный-неожиданный, ты купил моё сердце, не только плоть, душа твоя во мне, дай, дай твои уста, выпей мой жар, погаси поцелуем пламя. Какой сладкий, боже мой, какой любезный, какой любимый. Насыть, наслади меня любовью, утоли глад, мор, излечи меня от чумы желания. Лечи, лечи, о, как чувствительно твоё лекарство, твоё прекрасное снадобье, твоё зелье как заговор от тоски, от смуты сердечной, от оди-чалого одиночества. Да, да, да-а! Ой, умираю! О, Мелькарт, возьми меня к себе! И взятие вершилось, творилось, длилось. Я возносилась, кружилась, билась, трепетала, лепетала. … Эшик, Ёшик, горошек, цели, цели лекарь, аптекарь, везунчик, лизунчик. Врачуй, пользуй, наслаждай, мой божественный, мучь, томи, сними пенки-хотелки, ощути меня на вкус, аромат мой вдохни, запечатай источник жажды.

И бездыханные, мычащие, слепые, глухие, без души и сознания мы провалились в мир покоя, неги, безразличия.
– Ты где?– спросила медовым голосом.
– Рядом, – ответил Эшмун и уснул.
Уснула и я под бархатом неба. Венера, звёздная дева, улыбалась и мигала голубыми ресницами.