Павел Бем. Константин Антоний Еленский

„Непризнанный гений” - так писал о нем Стефан Кисилевский. Солдат армии Андерса, после войны вошедший в тесный круг сотрудников парижской «Культуры», преданный пропагандист творчества Гомбровича, переводчик, журналист, полиглот, - кем был посол польской культуры в Европе, один из самых выдающихся польских эссеистов, Константин Еленский?
Рим, 1952 год. За письменным столом одного из филиалов  ООН Еленский пишет своему другу, Юзефу Чапскому: “Я был, возможно (в произвольном порядке): либералом, сыном, гуманистом, прилежным чиновником, поляком, другом, любовником, педерастом и т. д. Многоликость «Кота Еленского» зависит от личности того, кто ее отражает”. Действительно, таковое «отражение», по причинам необыкновенных свойств описываемой личности, может, в случае Еленского, привести к различным, возможно, спорным  выводам. Собирая материалы из таких источников, как письма, воспоминания или анекдоты, но опираясь прежде всего на его творчество, попытаемся как можно более объективно изобразить портрет Константина Еленского, великого патриота, для многих - одного из выдающихся польских писателей.
Ответ на вопрос о том, кем был Еленский, следует искать в его детских годах, которые, на мой взгляд, имели решающее влияние на всю его взрослую сознательную жизнь. Он родился в Варшаве, 2 января  1922 года, в семье Константина Еленского и Терезы (Рены) Скажинской. Обе семьи принадлежали к обеспеченной помещичьей интеллигенции, но между ними, вместе с тем, существовали определенные различия.
Семья отца жила на территории Великого Княжества Литовского и представляла    консервативную прослойку, в то время как семья матери принадлежала к левым, анти-национально-демократическим кругам. Именно здесь было принято живо, с большим пониманием интересоваться художественным миром . Выражаясь языком Гомбровича, безоценочно ; эта семья была весьма  «современной».
  Детские годы Еленский вспоминал, скорее, с горечью. До тринадцати лет его воспитывала бабушка, Манета Скаржинская из рода Чарновских. Благодаря дипломатическим обязанностям отца, работника предвоенного МИДа, постоянно кочующего по различным дипломатическим представительствам, ребенок редко, преимущественно по праздникам и во время каникул, виделся с родственниками.   
Частые отъезды и скрываемый семьей алкоголизм отца были решающими аргументами в пользу воспитания Константина у матери Рены. Бабушка забрала его, когда мальчику было всего шесть недель. До четвертого года жизни он жил преимущественно в семейных усадьбах в Крочеве и Рыбенке, где он нем заботились многочисленные гувернантки, говорившие на нескольких языках.
«Я принадлежу к последнему поколению поляков из помещичье-интеллигентской среды, в которой никто не помнит, когда изучил французский  – писал в воспоминаниях К. Еленский. Исследуя фамильную библиотеку, он быстро научился читать по-английски и по-немецки, а итальянский, на котором свободно общались его родные, в последующий парижский период стал его повседневным домашним языком.
Мать Еленского в межвоенный период была достаточно известной личностью. К друзьям семьи принадлежали, среди прочих, поэты «Скамандры»; дальний родственник Рены Еленской Кароль Шимановский; Артур Рубинштейн; Станислав Игнаций Виткевич, который даже изобразил маленького Константина в двух портретах.
Со временем Еленский все чаще оказывался с родственниками в разных частях Европы,  в Мадриде, Бухаресте или Вене. Отсутствие «постоянства» в жизни маленького Константина не нравилось Манете, которая в 1930 году снова забрала его к себе. Живя у бабушки, Еленский учился в гимназии им. С. Батория. Мум, как он сам называл любимую бабушку, умерла в 1935 году. Ее болезнь длилась год, перевернув их взаимные обязанности: тринадцатилетний Косик заботился о ней до самой ее смерти. Этот период стал для него периодом преждевременного взросления. После ее смерти он провел год в доминиканском интернате в швейцарском городе Уши, а затем поступил в элитарный лицей-интернат им. Сулковских в Рыдзыне, где в 1939 году, накануне начала Второй мировой войны, получил атестат зрелости. Прочитанный в 1937 году роман «Фердидурке» Гомбровича произвел на него огромное впечатление, ставшее, возможно, самым важным в его жизни.
  Благодаря помощи итальянских друзей семьи Еленский с матерью в конце 1939 г. оставил оккупированную Варшаву (чтобы больше никогда уже не возвращаться в Польшу, как выяснилось позднее). Следуя за отцом, они отправились в Италию. После трехмесячного пребывания в Риме Константин, вопреки воле матери, присоединился во Франции  к польской армии. После поражения армии  был эвакуирован в Англию. В 1941-43 годах Еленский изучал экономию и политические науки в  Университете Св. Андрея в Шотландии, а затем получил годичную стипендию для изучения новейшей  истории в Оксфорде. Его друг, Оберон Герберт, познакомил его представителями английской аристократии.
  После учебы Еленский вернулся в свой полк, чтобы вскоре в рядах Первой Танковой Дивизии  остановиться в Нормандии. Вспоминал о том, что кампанию Нормандии-Бельгии-Голландии провел в танке в качестве артиллериста-наблюдателя. Благодаря военным заслугам его повысили до звания поручика, а также наградили Крестом Доблести («Крижем Валечних» Krzy;em Walecznych). Еще в Голландии его  приписали к редакции «Газеты солдат Первой танковой дивизии», которую он со временем возглавил.
После войны, в 1945 году, Константин оказался в Риме, на польской военной базе, собравшей в Италии демобилизованных солдат Первого корпуса. Вскоре приступил к работе в Международной Организации по делам беженцев в Неаполе, а после, в  1948-51 годах, в римском отделении ООН по делам продовольствия и земледелия. В то же время он был завсегдатаем европейских салонов, и затем,   благодаря стараниям Ежи Гедройца и Юзефа Чапского, вскоре вошел в круг интеллектуалов «Конгресса Вольносци Культуры», организации, основанной на берлинской конференции, которая объединяла интеллектуалов из-за «железного занавеса».
В своем первом письме к Еленскому в 1950 году Ежи Гедройц предлагал ему пост корреспондента „Культуры” в Берлине, в то же время рисуя блестящие перспективы сотрудничества с генеральным секретариатом Конгресса. Впрочем, итальянская ситуация Еленского была настолько обеспеченной финансово, что он, под предлогом ответственности за семью, поспешно отказался от постоянного сотрудничества.
  Изменила ситуацию его встреча с будущей спутницей жизни Леонор Фини, ; обаятельной итальянской художницей, с 1952 года живущей в Париже, которая была на четырнадцать лет старше Еленского. Собственно, она и стала причиной его переезда из Рима в Париж, где, благодаря помощи упомянутых выше друзей из «Культуры», он в 1952 г. получил должность руководителя восточно-европейской секции в Конгрессе, а также место в редакции органа Конгресса, ежемесячника „Превью”. Гедройц доверил Еленскому роль представителя «Культуры» в Конгрессе, хотя, как выяснилось со временем, их концепции во многом и часто различались.
  На формирование Еленского в качестве критика и эссеиста оказало огромное влияние сотрудничество с изданием Гедройца. И хотя Еленский свободно писал в издания всей Европы по-английски, по-французски и по-итальянски, ничто ; как он сам признавал – не приносило ему большего удовольствия, нежели тексты на польском языке. Характер текстов Еленского на страницах «Культуры» тесно связан с концепцией издания, всесторонне и умело рассматривающего перемены в Польше и Европе, знакомящей польского читателя с культурной мыслью Запада. Широкий спектр тем, которые затрагивал Еленский, быстро зарекомендовал его в качестве весьма разностороннего писателя.
  Его дебютом в «Культуре» стало эссе 1950 года «Апокалипсис и перспективы - рефлексии о современных представлениях „конца истории”. Вообще сюжеты пятидесятых годов в его публицистике ; золотое дно. Он изначально систематически развивал темы своих обзоров и рецензий в разделах «Издательские записки» или «Обзор прессы». Нередко обсуждения западных издательств становились поводом для попыток фиксации сущности более общих явлений – некоторые произведения он умело и адекватно изображал на фоне общих западных мировоззренческих течений. И хотя сам он как огня боялся всевозможных идеологий и ни под одной из них никогда не подписывался, в своих текстах всегда оставлял место для чужих идеологических убеждений. Разделяющий антитоталитарные убеждения левых, он с должной дистанцией описывал как интересующие его коммунистические влечения левых интеллектуалов, так и всевозможные фашиствующие и антисемитские акценты правых движений. Фальшивые  неубедительные интонации деклараций отягощали его:
«Я знал слишком многих левых революционеров, которые оставались в быту заботливыми людьми, преданными мужьями и любовниками; пылких католиков, созерцающих собственный пуп,  даже, пускай реже, толерантных фашистов, ; чтобы верить, что для нашего развития может иметь решающее значение какая-либо «идея» ; писал он Чапскому. Откровенный атеист, он не скрывал также своей хронической антипатии к национально-католическому образу Польши.
  Скрытое в «Культуре» писательское наследие Еленского ; также и его комментарий к жизни и творчеству самых выдающихся польских писателей, с большинством которых он был лично знаком: писал о Милоше, Херлинге-Грудзинском, А. Вате, Ежи Стемповском, Станиславе Винценце, Ю. Тувиме, К. Галчинском и многих других. Особенное внимание, впрочем, он уделял Витольду Гомбровичу, произведения которого комментировал, переводил (им переведены на французский «Транс-Атлантик»,  «Ивонна, княгиня Бургундская», «Оперетта» и «История») и распространял, пользуясь всеми доступными средствами. Не без причины Гомбрович писал о нем в своем «Дневнике»:
„Все издания моих произведений на иностранных языках должны сопровождаться печатью  «благодаря Еленскому». Действительно, его восхищение творчеством автора «Фердидурке» было огромным, и никто не понимал Гомбровича так, как он.
  Эссеистика Еленского ; это также значительные рассуждения об искусстве. Он опубликовал ряд заметок о произведениях близких ему художников Юзефа Чапского и Яна Лебенштейна; исследовал проблемы искусства ХХ века; писал отчеты об актуальных выставках. Комментировал мировые события, рассматривая их, как и книги, в расширенном контексте европейских интеллектуальных процессов. Еленский также неоднократно затрагивал проблемы массовой культуры, способствовавшей важным для него интеграционным тенденциям. Отдавая себе отчет о сопряженных с ними опасностях, писал об уничтожении разделяющих общество, препятствующих различиях.
  Здесь, впрочем, следует подчеркнуть, что сотрудничество Еленского с изданием Гедройца заключалось далеко не только в поставках текстов. И, хотя периодически действительно быстро отправлял их в Мезон-Лаффит, он, помимо писательского труда, также помогал «Культуре» на бесчисленных европейских съездах, конгрессах, при случае ; частных встречах, беседах и в ведении корреспонденции. Он был «министром иностранных дел» издания, занимаясь гонорарами, вопросами финансирования, стипендиями, и в случае бюджетных (и не только) сомнений редактора всегда помогал ему советом в качестве профессионального экономиста. 
  Терминами, которые могли бы удачно определить его подход к жизни, являются толерантность, дистанцирование и снисходительность. Еленский (что, замечу, свойственно всей «Культуре») никогда не прекращал сотрудничества с Польшей. Кроме того, он исходил из того, что, живя в эмиграции, не имеет права критиковать все начинания отечественных литераторов. В 1955 году атмосфера полькой «оттепели»  располагала к общественным инициативам: Еленский в поддержку интеллектуалов Восточной Европы  основал вместе с Даниэлом Беллом и Игнацио Силоне «Комитет европейской взаимопомощи писателям и издателям». Занимаясь рассылкой западных книг и журналов, он также организовывал для них стипендии в странах Западной Европы. Со временем комитет был переформирован в «Европейский фонд интеллектуальной самозащиты» – солидный институт, поддерживаемый значительными организациями, к примеру, Фондом Форда.
  Еленский участвовал в решении  „Культуры” поддержать В. Гомулку после октября 1956 г.  Это был признак веры в возможность перемен. Эта поддержка разожгла давно разгоравшийся спор с   общиной лондонских эмигрантов, изначально отрицающих какие-либо перспективы сотрудничества с отечественными организациями. Пусть и непродолжительное, это сотрудничество укрепило связь и переписку с отечественными интеллектуалами, в том числе и с ревизионистами эпохи оттепели.
  Друзья и знакомые во всем мире (он переписывался, среди прочих, с Михаэлем Фокальтом, Эженом Ионеско, Роландом Бартом) удивлялись легкости и элегантности, свойственной Еленскому в повседневном общении. Он многократно упоминал, как близок ему эгалитаризм, и любил находиться среди людей, ; самых разных людей.
  „Часто обвиняемый в космополитизме, он был действительно сильно связан с Польшей, не только эмоционально, но и семейно» – вспоминал Гедройц. С чувством, пониманием и дистанцией, которымего  научила жизнь, Еленский ко всем находил соответствующий подход. Будучи подростком, он узнал, что его биологическим отцом был граф Карл Сфорца, итальянский министр иностранных дел в 1920-1921 и 1947-1952 годах. Это не изменило его глубоких чувств к Еленскому-старшему, которого он любил и о котором заботился до конца его жизни. О романе Рены и Сфорцо знали едва ли не все, но не говорили об этом публично, хотя со временем их сходство (т.е. Кота и Сфорцо) стало слишком очевидным.
  „Культура” и «Превью» были не единственными изданиями, с которыми сотрудничал Еленский. Знание множества языков и культур позволяло ему печататься в периодике всей Европы, и его тексты появлялись, среди прочего, в „Arguments”, „Le Monde”, „La Quinzaine Litteraire”, „Les Letteres Nouvelles”, „Encounter”, „Sourvey”, „The New Republic”, „Partisan Review”, „Der Monat”, „Merkur” czy „Tempo Presente”.
  В 1973 году K.A.J. (как он часто подписывал свои тексты в «Культуре») стал административным директором «Centre Royaumont pour une Science de l’Homme”, основаного его другом, биологом Жаком Монодом. После смерти Монода в 1976 году Еленский получил приглашение на должность советника от другого знакомого, поэта Пьера Эммануэля, директора Institut National de l’Audiovisuel. К. Еленский также подготовил для французского телевидения серию посвященных искусству программ «Regards Entendus”.
  Следует, наконец, подчеркнуть значение деятельности Еленского в качестве переводчика. Он занимался далеко не только произведениями Гомбровича: в 1965 году в Париже в его обработке была издана «Антология польских поэтов», часть стихотворений которой перевел он сам. Переиздание антологии состоялось в 1981-м году, когда Еленский, вместе с Пьером Эммануэлем, за свои переводы польской поэзии на французский язык получил награду польского ПЕН-клуба. Два года спустя, также с Эммануэлем, он перевел том стихотворений Кароля Войтилы (Po;mes, Editions Cana-Cerf, Paris). Следует упомянуть сборник Чеслава Милоша «Стихотворения 1934-1982» под редакцией Еленского, изданный в 1984 году в Париже, часть стихотворений в котором перевел он сам.
  В 1987 году Еленский оставил Institut National de l’Audiovisuel и ушел на пенсию. 4 мая того же года, в Париже, его не стало. Он покоится на кладбище Сен-Ди над Луарой, в одном склепе с Леонор и Станиславом Леприм, итальянским дипломатом и художницей, в «терции» с которыми он прожил много лет. 
  Этот биографический очерк не может ясным ответом на вопрос о том, кем был Еленский. Здесь он изображен на фоне его епохи, к которой имманентно принадлежал и с которой постоянно сражался. Но о людях того типа, к которому принадлежал Еленский, следует как можно больше писать, и о них следует помнить. Ключ к нему самому, однако, скрыт. Впрочем, лучше всего свидетельствуют о нем, его жизненном выборе и миросозерцании ;  „запечатленные минуты восхищения” в его наследии. 

Перевод: Богдана Пинчевская
Публикация в журнале: "Новая Польша"
№ 12 (103) 2008
http://www.novpol.ru/index.php?id=1082