Тульпа - 8

                Глава - 2
    Дни сменяли ночи и наоборот. Иногда рассвет продолжался вечность, а до следующего проходило лишь мгновение. Окно стало цветомузыкой: красный, бело-голубой, снова красный и, наконец, чёрный. Зачастую бело-голубой цвет  выпадал и на его месте оказывался серый.
    Это тянулись бесконечно долгие чёрно-белые дни, недели, месяцы… Я не мог их сосчитать, им не было конца, но и торопить их не было никакого смысла. Необходимо было всё сделать с первого раза и не просто подобием, а точной копией. Поэтому время просто не имело значения, лишь результат. И вообще, на том уровне, на котором находилось моё сознание, само понятие о времени становилось условным. Факторы, которые обуславливают время для  человека, в тот промежуток времени для меня не играли ни какого значения. Тело не уставало, я его вообще не чувствовал. Мозг работал напряжённо и в то же время, как-то отрешённо, будто в полудрёме. Только мысль, пусть бесконечно долгая, но одна единственная, пусть бесконечно подробная, но единственно важная, вне времени, вне пространства, вне суеты.
    Не знаю, сколько я находился в таком состоянии, но однажды время обрушилось на меня, навалилось непомерной усталостью. Ведь энергия, которую поначалу приходилось отталкивать от себя, под конец изливалась потоком, устремившимся к новому хозяину. И вот, когда этот поток иссяк, я почувствовал, ВРЕМЯ.
    Находясь ТАМ, я постоянно ощущал чьё-то присутствие. Чей-то разум, настроенный недружелюбно по отношению ко мне. Он не делал никаких попыток помешать мне или связаться со мной, он просто был рядом и наблюдал. ОН просто был! И я его чувствовал. Убедив себя, что это кто-то из тех монахов, я успокоился. У них были причины злиться. Но и теперь, уже здесь, в комнате, я вновь ощутил ЕГО присутствие, на этот раз у себя за спиной. И вновь повеяло холодом его мыслей.
    По прошлому опыту я уже знал, как безболезненно пройти процедуру возвращения тела в нормальное состояние, но страх перед тем, что пряталось за моей спиной, не оставлял мне выбора. Я решил повернуться, не думая о том, сколько времени просидел без движения. Наверное, долго!!!
    Близился рассвет, и с ним уходила возможность разглядеть того, кто наблюдал за мной. А точнее убедиться в том, что там никого нет.
    Разворот потребовал неимоверных усилий, но как только мышцы поддались команде, произошёл рывок, закончившийся падением на спину со скрещенными ногами и неестественно вывернутой шеей. Во время этого опрокидывания, я успел заметить метнувшуюся тень, но в конце, когда  всем, чем можно сросся с ковриком, тень накрыла меня полностью. Я вырубился. Позже, я объяснил то мимолётное движение лишь началом прилива крови в мой мозг, вызвавшим потемнение в глазах.
    Очнувшись, я почувствовал себя цветком. Бедные! Не подозревал, что распускаться так противно и больно. Каждое движение сопровождалось дикими судорогами с последующим нашествием миллиарда маленьких злобных врачей-иглоукалывателей, которые спешили избавить меня от страданий. Не знаю, сколько времени они истязали меня, только окончание процедуры не принесло радости.
    Теперь я лежал на спине с широко раскинутыми руками и ногами. Каждая конечность весила, по меньшей мере, тонну, а больше сотни килограмм, сомневаюсь, что мне удалось бы осилить, используя их всех вместе. Но я двигался. Сначала только пальцы медленно и тяжело, постепенно набирая силу. Я как бы стряхивал ватную оболочку, облепившую их. Затем, усилием освобождённых пальцев, я начал поднимать кисти, что-то типа отжимания. Опять победа! Потом предплечья, плечи, спина, грудь. А вот с ногами было хуже, им досталось больше всех. Они просто отсутствовали. Во всяком случае, даже в таком состоянии, я мог перемещаться и зрение вернулось.
    Поползав немного по комнате, я вдруг вспомнил, что в этой войне за право распоряжаться собственным телом, забыл её причину! Развернувшись, обнаружил улыбающееся лицо Пекаря Александра Эдуардовича-два. Радости его я не разделял. Он спокойно сидел там, где и должен был сидеть, и если всё нормально, так там и останется, пока я не начну…. Но это после, сейчас главное – Я.
    Времени прошло больше, чем я рассчитывал. Приготовленный стакан с кипятком оказался пуст, несмотря на блюдце, прикрывавшее его.
    Сомнений на счёт того, что ноги ещё не скоро проснутся, не было, значит и пытаться будить их было бы напрасной тратой времени и сил, которых и так не было. Вот, что имело значение, так это желудок. Он настоятельно требовал. Неважно чего, но желательно жидкости. Единственный её источник – стакан, был абсолютно пуст. Пошарив по комнате взглядом, я обнаружил кран, торчавший из трубы системы отопления.
    Вода оказалась подозрительного цвета с не менее подозрительным запахом, но так как выбирать не приходилось, я начал жадно поглощать её, ещё и неприятную на вкус жидкость, заряженную антикоррозийными добавками. Выбираться на кухню за чистой водой в таком  состоянии было бы равносильно тому, что явиться туда с топором в голове.
    Утолив жажду, я лёг отдохнуть. Откуда-то пришло воспоминание о последнем дне, вернее ночи, проведённой у Коли на крыше его дома. Тогда стояла тихая, звёздная ночь, начала….
  - О, Господи!!! Августа!!! 
    А отопление включили пятнадцатого числа, только какого месяца точно не помнил. Даже если в сентябре, это значит прошло, как минимум полтора месяца. Я подполз к окну, подтянулся на подоконнике…
    На улице лежал снег, при чём далеко не первый. Сугробы явно говорили о том, что зима давно вступила в свои права.
    Абсолютно не верилось, что прошло столько времени. В памяти всё было словно вчера, вернее прошлой ночью. Только тело напоминало о том, что последняя ночь несколько затянулась. «Кстати, насколько?» Этот вопрос вновь отвлёк меня от всех других мыслей. Даже этот ухмыляющийся тип в углу не вызывал такого интереса. И тому была своя причина. Просто я занимался этим на протяжении последних…. месяцев?
 - Так сколько же их всё-таки прошло?
    В надежде на ответ, я включил телевизор, отполз на безопасное  для глаз расстояние, и подарил покой своему телу.
    Проснулся я ближе к вечеру. Теперь, по крайней мере, мой мозг получил отдых и заработал в нормальном режиме.
    ОН или ОНО, так и сидел в своём углу без движения. Нахальная улыбка, казалась туповатой, что полностью подтверждало его суть.
    По первому каналу передавали новости. Диктор вещал:
 - Сегодня днём, ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО ДЕКАБРЯ, был, наконец подписан договор между…
 - Твою мать!!! – говорил я вслух, - август, сентябрь,- загибая пальцы, - октябрь, ноябрь, декабрь. Пять!!! Пять месяцев я не…
    Закрыв глаза, я представил, что встречаю Колю и говорю ему:
 - Представляешь, старик, я пять месяцев не ел, не пил, в туалет не ходил, не… СИГАРЕТЫ!!!
    Резко избавившись от видения, я увидел пачку сигарет, но только увидел. Она лежала на полке. Полка находилась на уровне моих глаз, если бы я стоял. А сейчас это было равносильно тому, что положить её на вершину Эвереста и разрешить взять здоровому человеку, скованному пагубной привычкой, и ничего не понимающему в альпинизме.
 - Попытка не пытка, - подбодрил шёпотом я сам себя, ещё не догадываясь о прозорливости своих слов, и начал восхождение на полку.
    Кое-как подтащил стул, забрался на него, если это можно вообще так назвать, потому что я просто лёг  на него животом. В совокупности с мёртвыми ногами, эти движения отняли много сил. Отдышавшись, немыслимыми перебираниями рук, я вывел себя в сидячее положение спиной к спинке стула, держась за неё руками. Отклонившись влево, соответственно перенеся вес тела на драгоценную, потому как функционирующую левую конечность, правой рукой ухватился за верхнюю часть спинки. Затем проделал почти такую же операцию с другой стороны.
    Все оставшиеся силы ушли на то, чтобы отжаться. Поняв, что из этого ничего не выйдет, я поднял голову… ЛМ. Это придало сил. Но только в мыслях. Поверив, что несколько сантиметров, отделяющих мои вытянутые губы от пачки, не такая уж и большая преграда, я продолжил движение. Но вместо того, чтобы после стольких усилий с моей стороны, стать совсем моими, сигареты решили… сбежать?! Причём происходило это с нарастающей скоростью.   Слишком поздно до меня дошло, что это стул начал крениться назад. Поздно, чтобы остановить падение. То, что пальцы обеих рук оказались зажатыми между спинкой стула и полом, придавленные всем моим весом, оказалось наименьшей потерей. Всё тело опять облепили эти маленькие, злобные, тайские врачи со своими иголками! Болело сразу всё. Да-да, всё, включая и ноги! Я чувствовал свои ноги! Никогда бы не подумал, что дикие судороги, ежесекундно скручивающие мои нижние конечности, принесут такой восторг. Я улыбался сквозь слёзы.
    Странное существо – человек. Радуется, испытывая ужасные мучения и мучается в постели с роскошной женщиной от угрызений совести. А если бы ещё и подобным образом мне выпало помучаться, то в тот момент я согласился бы и на то, чтобы эта совесть загрызла  меня, как минимум, до полусмерти.
    А пока ногами пошевелить не удавалось, поэтому я просто хлопал по ним руками, вызывая новые судороги. Возможно, находясь долгое время в одном положении, я защемил какой-то нерв в позвоночнике, отвечающий за мои ноги, а во время падения он вырвался на свободу и вернул их к жизни. Но скорее всего сказалась долговременная нехватка кислорода в крови. Главное, что вскоре я стал почти нормальным человеком и мог ходить.
    Обидно было за потраченное время, но с другой стороны, Пекарь-два отвечал всем заявленным мною требованиям, в чём я вскоре убедился.
    Ночь прошла практически без сна. Ближе к утру я поставил на подоконник завядший цветок герани, если вообще так можно было назвать горшок, с торчавшими из него палками, обмотанными цветным тряпьём. Это был условный знак Шемякину. Когда появился план создания и использования чужого двойника, с Генкой у меня состоялся такой разговор.


      
                * * *
 - Геша, послушай меня внимательно. Скоро я перехожу к самой сложной части медитации. Не знаю, сколько это займёт времени. Может недели, но возможно и месяцы. Я прошу тебя, мало ли ты придёшь однажды, а дверь окажется закрыта на засов и на стук я не открою, то ты не ломись тогда, не поднимай паники. Я тебе уже говорил, что время там, подняв указательный палец вверх, я медленно дотронулся им до своей головы, не имеет значения.
    Генка слушал так, как всегда меня слушал, с открытым ртом, при этом в глазах его читался ужас. Следующая моя шутка оказалась лишней:
 - В худшем случае завоняю и всё станет ясно.
    У Шемякина затряслись губы, конечности начали эпилептический танец.
 - Нет…Эд… Так нельзя. Я не могу.
 - Пойми, если я не пройду через это, то все мои поиски теряют смысл.
 - Но ты же сам сказал, что это… можешь умереть.
 - Да ты чё? Я же пошутил. Никто не умрёт. А вернувшись, я буду точно знать, к чему в итоге надо стремиться и как этого достичь. Смогу, наконец, объяснить тебе, что это всё такое и как…
    Я попал в точку. Генка перебил меня, даже не дослушав:
 - Ты обещаешь?! – воскликнул Шемякин и опомнившись добавил, - что всё будет нормально?
 - Я тебе сто раз говорил, что любое дело – это риск. Без риска ничего невозможно достигнуть, ничего попробовать на вкус, а без него жизнь пуста. Вспомни своих предков, неужели ты хочешь прожить жизнь, как они?
   ….опять в точку…
 - Что я должен буду делать?
 - НИ-ЧЕ-ГО. Просто ждать, пока я не поставлю на подоконник цветок. И если сможешь, подкопи немного денег, я верну…когда-нибудь.
 - Да ладно…. И когда это…? Начнёшь?
 - Не знаю, Геша, пока не знаю. Просто будь готов.
 - Я боюсь за тебя, Эд.
 - Посмотри на меня. Сколько передряг я пережил?
 - Но это…
 - Не бойся, я тебе даже не обещаю, а просто говорю то, что будет, а будет всё хорошо. Ты мне веришь?
 - Да.



                * * *
    И вот прошло несколько месяцев. Совершенно обессиленный я ждал верного Шемякина. Генка пришёл вечером второго дня. Глаза горели, его распирало любопытство.
 - Э-э… А-а…О-о.., Эд, - больше ничего сначала он не мог произнести, и первой законченной фразой была, - Кто это? - он ткнул пальцем в сторону бомжа, тихо сидящего в углу.
 - А-а, это так…- странно, но я не думал о том, как объяснить Шемякину присутствие «постороннего». – Это бомж, он к нам в секцию ночью зашёл. Короче, мне нужна его энергия.
    Генка попятился от меня.
 - Не бойся, он полоумный, ничего плохого я ему не сделал.
    Генка продолжал пятиться. Я понял, что испугался он МЕНЯ.
 - Я не монстр, Геша, пойми, у него есть то, что он не может использовать, - придумывал я на ходу, - и я просто взял это.
    Генка уже пытался выйти в закрытую дверь.
- Да блин, Геша, я единственный, кто поверил и верит в тебя. Помнишь тот Новый год? Ласковый май, гирлянды? Ведь это я сам попросил тебя в напарники, потому что видел, как тебе одиноко. А теперь ты не доверяешь мне и не веришь в меня.
  ... И снова в точку…
 - Прости, Эд. Но… это трудно понять.
 - Да ладно, я понимаю. Сделай что-нибудь горячего, есть хочу.
 - Ты же говорил, что победил голод.
 - Но не по полгода же, хотя… можно потренироваться.
    Пока я пил горячий бульон Маги, Шемякин открыл форточку.
 - Здесь дышать невозможно.
 - Тоже можно тренироваться, - чем больше ерунды я говорил, тем больше поднималось у              Генки настроение. Даже страх в его скучной жизни был развлечением.
 - В смысле тренироваться – дыхание?
 - Угу, - ответил я полным ртом бульона и хлеба.
    Шемякин внёс жизнь в комнату, и она продолжалась, требуя действий. Мне был нужен Пекарь.
    К теперешнему его окружению, по понятным причинам, я не мог приблизиться и поговорить, а мне необходимо было узнать, что он представляет собой как человек. То, что мне уже было известно, не могло помочь в осуществлении задуманного.
    Пекарь жили в старом  сталинском доме, с трёхметровыми потолками. Вполне реально, что Александр Эдуардович прожил в нём всю жизнь, ведь его отец был важным партийным деятелем. Это знали все. После победы демократии и разоблачения тоталитаризма КПСС, он повесился в возрасте семидесяти восьми лет, не выдержав краха идеалов, которыми жил всю жизнь. О чём сообщил всему городу за неделю до самоубийства по средствам местной газеты, не подозревавшей, что печатают предсмертную записку. Во времена той неразберихи, газетчики не смогли отказать бывшему первому секретарю Райкома КПСС. В общем, судя по его положению, Пекарь (самый старший) мог получить элитное жильё в новом доме.
    Решив, что мои умозаключения относительно места жительства верны, и зная сколько лет школе, расположенной через дорогу, а ей было достаточно, я понял где искать…
    Окончательно адаптировавшись в жизни наяву, я предпринял первую вылазку.
    На первом этаже старого трёхэтажного дома горел свет. В распахнутом окне, облокотившись на подоконник, старый дед курил «Беломор».
 - Извините, Вы давно в этом доме живёте?
 - Сколько дому, столько и живу.
 - А не помните, Пекаря давно здесь поселились?
 - Ещё его отец, Эдуард Константинович…. - дед отправился в прошлое, вспоминая ЕГО заслуги перед Родиной. В общем то, что мне и без него было известно. Единственное, что имело значение из первой части рассказа старика, это подтверждение того, что Пекарь Александр Эдуардович, с детства жил в этом доме.
    Я уже успел выкурить пару сигарет, когда дед перешёл от отца к сыну:
  - Если отец всего добился потому что верил в то что делает, то этот маленький ублюдок…- с этими словами он высунулся в окно, поглядел по сторонам и сказал, - Слушай, сынок, если есть деньги, купи маленькую. Посидим, выпьем, поболтаем. Вижу история тебя заинтересовала, не отказывай мне, у меня никого нет, благодаря ЕМУ…. - при этих словах дед показал указательным пальцем наверх, и я понял, кого он имеет ввиду. А я и так не собирался отказываться от такой удачи.
 - Замётано, батя. Только одно условие, в магазин идёшь ты. Долгая история, просто нельзя мне туда. Возьмёшь маленькую, сдача твоя, - я протянул ему две сотни.
    Старик высунулся в окно, взглядом заправского шпиона посмотрел по сторонам, и шёпотом произнёс:
 - Заходи.
   Сначала я пожалел, что вошёл, мало ли, кто за ним мог увязаться и придти в квартиру, но старый пердун сделал то, чего я никак не ожидал.
 - Ты не передумаешь, насчёт сдачи?
 - Батя, мы же договорились….
 - Тогда проходи на кухню.
    Он достал из довоенного холодильника запотевшую бутылку  за пятьдесят рублей, потряс моими деньгами и сказал, протягивая мне ледяную водку:
 - Вот твоя маленькая, а вот моя сдача, - при этом он улыбнулся обезоруживающей улыбкой, и в совокупности с данным мною обещанием, мне оставалось лишь одно – я расхохотался.
    Из-за прозрачности кухонных занавесок мы перебрались в комнату, в маленький мирок несчастного человека. Одна стена была обклеена старыми фотографиями маленького мальчика, постепенно взрослеющего на следующих снимках. Но я не нашёл ни одного, соответствующего зрелому возрасту. Хоть изображённый и был похож на старика, это был другой человек. Даже не задумываясь, я понял, что это его сын, и что фотографии в возрасте около двадцати лет – последние в его жизни.
    То же самое обстояло со снимками на противоположной стене. На них была изображена молоденькая девушка, молодая женщина, взрослая женщина, без намёков на старость, и всё…
    Мы просидели всю ночь. Я достаточно узнал, а ещё проникся к этому одинокому, доживающему свой скорбный век в одиночестве, человеку.
    Около сорока лет назад у него были жена и сын. Жили они дружно. Именно дружили, так как доверяли друг другу во всём. Володя, так звали сына, всё рассказывал родителям, кроме, конечно, обид. Часто героем его рассказов становился их сосед и Володин одноклассник, самый маленький, самый противный, подлый и ненаказуемый сын первого секретаря Райкома КПСС, Саша Пекарь.
    Дед почти всё время говорил, иногда с улыбкой, иногда со слезами на глазах. Мне иногда становилось стыдно из-за того, что я заставил его ещё раз пережить давно прошедшие события, но под утро понял, что именно эти воспоминания поддерживают в старике жизнь. И ещё узнал достаточно, чтобы понять, что же  представляет собой тип, обрёкший этого человека на пожизненное одиночество.
    Шалин Семён Палыч, так мне представился дед, рассказал много историй, но меня особенно заинтересовали три их них, и даже если он говорил уже о чём-то другом, я снова спрашивал про их подробности. Только на последнюю историю я не хотел слушать никаких комментариев, тем более от него.
    Однажды в школу, в которой учился Шалин Володя, привезли новые портреты пролетарских вождей: В.И. Ленина и Н.С. Хрущёва. Кабинету, закреплённому за классом, в котором учились соседи Володя и Саша, достался Никита Сергеевич. Классный руководитель попросила кого-нибудь из ребят повыше ростом, повесить портрет над доской. Самым высоким, оказался самый маленький, Пекарь Саша. Все знали, кто его отец, и понимали, что спорить или отговаривать его бесполезно, а то и опасно. Для того чтобы надёжно закрепить «Дорогого Никиту Сергеевича», Пекарю пришлось встать на стул с положенными на него учебниками. В итоге со стула он слетел и оказался в больнице, где ему пришили на место бровь.
    С начальных классов за Сашей закрепилось прозвище – Жаба волосатая. По-детски, но жестоко. Под левым ухом у маленького Пекаря, была большая выпуклая родинка, в добавок, на ней росли несколько довольно толстых волосин. Вскоре волосы пропали, но кличка осталась, и дело даже не в физиологической аномалии, а в характере и поведении, которых не удалить с помощью пинцета.
    Эти две истории, Семён Палыч, по моим просьбам, рассказал намного подробнее, но я взял из них самую суть. Во время этих рассказов дед злобно улыбался.
    После очередных пятидесяти грамм, старик надолго замолчал, а когда открыл рот, чтобы заговорить, у него задрожали губы, но он пересилил себя и рассказал последнюю, на этот раз страшную историю.



                * * *
     Начиналась весна. Уже весь окружающий мир пропитался её запахами. А для сверстников Володи, эта весна была особенной. В тот год, они заканчивали среднюю школу. Им предстояло узнать не только запах, но и вкус нового, новой взрослой жизни. Они мечтали, строили планы, и ничто не могло им помешать добиваться своих целей.
    Уже несколько месяцев Володя курил, и по возможности скрывал пагубную привычку, дабы не подорвать оказанное ему всей школой доверие. Володя шёл к диплому с серебряной медалью, только одна четвёрка по иностранному отделяла его от звания «отличник». Физически Шалин  тоже был  хорошо развит, имел разряд по лёгкой атлетике. И просто был честным, порядочным человеком. Комсомол оценил его достоинства и Володю назначили комсоргом школы. При этих обстоятельствах никак нельзя было допустить, чтобы в школе узнали о его пристрастии к никотину.
    Поначалу Володя долго мучался и не мог сознаться отцу, а когда всё-таки признался, привычка уже крепко держала его.
 - Ругать тебя не буду, - говорил Семён Палыч смущённому сыну, - нечестно это будет, ведь я ещё раньше курить начал. А ты, вот что, если сможешь, брось, а если нет, то смотри, главное, чтоб в школе не прознали, сам понимаешь, какая на тебе ответственность. Усёк? Мне ведь ещё за тебя краснеть придется.
 - Хорошо, батя, обещаю.
    В мае, за месяц до выпускных экзаменов, классный руководитель решила организовать поход на природу. Вместе с учителем, Володя распределял обязанности, и ему не составило труда оказаться в команде по сбору дров с ещё двумя курильщиками класса. Неожиданно Саша Пекарь изъявил страстное желание собирать дрова, причём очень настойчиво. Ему никогда не нравился этот общительный и открытый для всех лидер школы. На его месте непременно должен был быть он сам, Саша Пекарь, сын своего отца. И чтобы добиться своего он шёл на всё, но у него ничего не получалось. Тогда гадёныш просто всё время был рядом с Шалиным, в надежде, найти на него, хоть какой-то  компромат.
    Володя допустил ошибку, он решил не унижаться перед Жабой и приятелями, и закурил вместе со всеми. Только краем глаза он заметил ехидную улыбку Пекаря.
    Маленький говнюк неделю мучался мыслями о мести тому, кто занял его наследное место. Тому, кого уважала вся школа, а девочки смотрели с восхищением. Тому, кто был сильнее и выше не только физически, но и нравственно, и вот, на тебе, КУРИТ!
    После школы Саша собирался поступать в один из московских вузов. До того времени оставалось каких-то пару месяцев, на протяжении которых можно и потерпеть косые взгляды, адресованные стукачу. А в том, что он поступит в университет, сомнений не было. Холодный и аналитический склад ума без труда усваивал предлагаемые знания. С гуманитарными науками дело обстояло хуже, хотя и стояли высокие оценки. В сочинениях Пекарь всё время ссылался на коммунистическую партию, даже если она не имела никакого отношения к теме. Но времена были такие, что возразить или оспорить истинность и искренность написанного сыном первого секретаря райкома, означало множество последующих за этим проблем. На уроках музыки, не имея ни слуха, ни голоса, он во всё горло орал «вставай, проклятьем заклеймённый» и «Варшавянку», не оставляя учителю никаких шансов. Он вообще никогда никому не оставлял никаких шансов.
    Однажды к физруку школы подошёл Саша Пекарь:
 - Здравствуйте, Сергей Миронович.
 - Здравствуй, Саша.
 - Мне необходимо с вами поговорить. Есть время?
 - На своих учеников у меня всегда есть время, - высокопарно ответил педагог, понимая, что перед ним не просто ученик, не просто сын важного чиновника, перед ним маленький крысёнок, способный на многое.
 - Вы знаете, Володя Шалин курит, что не делает ему чести в его положении… Нууу…, Вы меня понимаете…? Думаю – да. Поэтому, ПРОШУ Вас, принять серьёзные меры. Я выбрал Вас, потому что он тоже спортсмен, и в первую очередь, Вы отвечаете за его физическое состояние. Если вы не примите меры, то мне придётся обратиться выше…. Надеюсь, вы понимаете, ЧТО это будет означать?
    Сергей Миронович стоял в растерянности перед поставленным ультиматумом. Они оба знали, что сказанное Пекарем – полный бред, и также оба знали, что знают это оба. Если Саша радовался этому знанию, то учитель знал, что крысёнок в состоянии исполнить скрытую угрозу. Те, кто стоит выше простого физрука, в свою очередь будут думать о тех, кто выше их самих, и в конце концов всё закончится скандалом.
 - Хорошо, спасибо. Саша, я поговорю с Володей.
 - Нееет. Он носит гордое имя – Комсомолец, комсорг, но он его не достоин и именно комсомол должен им заниматься. Вот так! Я надеюсь на вас, Сергей Миронович. До свидания.



 -…. потом он просто ушёл, закончил свой рассказ физрук.
    Володя стоял, опустив голову. Больше всего ему было стыдно перед отцом за несдержанное обещание, а остальное можно было пережить.
    Тому, чему предстояло случиться, мог помешать только зачинщик и Володя, взяв день отсрочки у Сергея Мироновича, решил поговорить со стукачом.
 - Послушай, Сашка, зачем тебе это всё нужно?
 - Лично мне ничего этого не нужно. Это нужно тем, кто тебя окружает, кто будет окружать. Если в семнадцать лет ты куришь, что будет в двадцать? А в двадцать пять? – нагло нравоучал школьного комсорга одноклассник.
 - Сашка, кончай кривляться. - не выдержал Володя, в полной мере понимая всю подоплёку происходящего.
 - Во-первых, не Сашка, а Александр, а во-вторых, это не кривляние, это долг любого комсомольца.
    Наглое выражение лица, надменность голоса вызывали гнев в душе Володи, но он держался, понимая, что одним неосторожным словом в присутствии Жабы, может многое испортить в будущей жизни. Надеясь достучаться хоть до каких-нибудь чувств стукача, Володя сделал ещё одну попытку:
 - Да будь ты мужиком….
 - Чтооо?! – перебил его Пекарь, - мужиком?! Нееет! Мужиком я не буду. Я стану большим товарищем. А вот ты станешь мужиком. Таким же НИКЧЁМНЫМ МУЖЛАНОМ, как и твой отец, стаха-а-а-А…
    Володя всё терпел, но оскорбление отца не мог вынести и ударил крысёнка в лицо.
 - А-а-а…! – орал стукач, вытирая кровь с лица и, увидев её на руках, убежал…
    Если поначалу старик держался, то теперь слёзы нескончаемым ручейком текли по его морщинистым щекам. Он заикался, но продолжал говорить.
    Как я узнал, первым делом стукач побежал к своему отцу, который посоветовал объяснить всё падением и обратиться в больницу, а сам пошёл к старшему Шалину:
 - Лично я ничего не имею против того, что ваш сын курит, это его личное дело и своего тоже не защищаю. Дело молодое, сами разберутся. Вы только поговорите со своим, чтобы впредь без рукоприкладства. Силу свою он уже доказал.
    Но как оказалось, в это же самое время, в больнице, сын первого секретаря райкома партии уже рассказывал о систематических унижениях со стороны компании курильщиков и хулиганов во главе с этим извергом, прикрывающимся всеобщим доверием. По словам крысёнка, Володя Шалин считал себя выше Комсомола и Партии, а занимаемая им должность использовалась в корыстных целях для подрыва авторитета коммунистов. Органы правопорядка вообще являлись сборищем придурков и тунеядцев, зря проедающих народные деньги.   Всё это было записано со слов Пекаря в протокол. При задержании, произошедшем в тот же день, Володю жестоко избили, а чтобы оправдать свои действия милиционеры поставили фингал одному из своих и приписали в протоколе задержания – активное сопротивление со стороны Шалина Владимира Семёновича.
    В общем, в семнадцать лет парень, смотрящий на меня в ту ночь с фотографий доброй, открытой улыбкой, парень, вся жизнь которого была, как казалось,  в его руках, парень, который в жизни плохово-то сделал, что покурил, отправился в колонию для малолетних.
    Через год его должны были перевести во взрослую тюрьму, но с тех пор о нём ничего неизвестно.
    Дед был уверен, что Эдуард сделал всё возможное, но даже он не смог помешать своему сыну в исполнении мести.
    Жена Семёна Палыча умерла через полтора года после последнего письма от сына. А бывший первый секретарь райкома партии ещё тридцать лет извинялся за сына, пряча глаза при каждой встрече.
    По дороге домой я не мог думать ни о каком плане. Пережитое стариком горе перекинулось и на меня. Образ Володи Шалина преследовал меня также, как образ этого существа под названием «Саша Пекарь». Вернувшись в комнату, я увидел это существо. Оно смотрело на меня. Наглая улыбка ненаказуемого человека отразилась даже на фантомном двойнике. Не  в силах сдержаться, я начал бить его, но лишь понапрасну тратил силы. Мало того, что они уходили на сами удары, ещё приходилось потом вырывать свои кулаки из его вязкого тела. Немного разрядившись таким образом, я начал искать отметины, описанные Семёном Палычем. Горбинка на носу, оставленная Володей, была на месте. Бородавка-родинка – тоже.
    Только шрам за прошедшие годы видно сгладился и отразился лишь небольшой неровностью над правой бровью. Но изучив внимательнее снимки, я убедился, что просто недостаточно обратил на него внимание в процессе сотворения. Этот факт не явился для меня проблемой, так как обоюдная связь, налаженная при этом самом сотворении, имела ту же силу, что и раньше, необходимо было лишь немного потрудиться.
    Перед тем, как отправить Пекаря Александра Эдуардовича-два на дело его жизни, мне в голову пришла ещё одна идея, на счёт его родинки…