У вечности глаза оленя

* * *

Я вижу небо. Сегодня мне кажется, что никогда еще не было оно таким большим и широким. Я открываю глаза и вижу то, что называется светом, только свет этот не слепит меня, не заставляет зажмуриться и повернуться на другой бок, а потом зарыться носом в хрустящую траву и вообразить, что вокруг все еще разлита темень. Солнце уже встало, и я, должно быть, припоздал встретить его по своей давней привычке – раньше всех в мире. Свет льется откуда-то сбоку – мягкий, неощутимый, недоступный, почти ласкающий. Я помню, что заснул под деревьями, помню, как их черные острые ветви громоздились вокруг луны и угрожающе скрипели над моей головой – из шалости, наверное, ибо я так и не понял, отчего им сердиться? А теперь эти ветви отодвинулись, схлынули, исчезли, уступив место легкости и чистоте небесного свода.

День! А я все еще лежу на траве, будто старый глупый медведь, которому нипочем холода и который поэтому не может наслаждаться лучами. Пора, пора! Я вскакиваю на ноги и подпрыгиваю выше обычного, едва не задевая головой ветви, храбрившиеся в ночи; сейчас же они легонько постукивают друг о друга – видно, мечтают, чтобы какая-нибудь птица одарила их своей песней. Старые деревья смешны и печальны. Мне всегда казалось, что именно у них стоит учиться ожиданию. Но вместе с ожиданием обычно приходит и грусть; какую же радость довелось испытать мне вчера, чтобы сегодня проснуться под таким деревом?

Бежать, бежать! Множество дорог сходятся в любом месте, где я ни окажусь. Я кувыркаюсь через голову и обнаруживаю себя лежащим на самом краю обрыва. Далеко внизу катит свои воды странная река; мама говорит, что вода в ней соленая, и вода эта за много-много дней отсюда встречает другие воды, столь широкие, что никому доселе не удавалось увидеть противоположный берег в тех местах.

Что за дивное утро! Едва-едва разгорелось оно, а я уже успел допустить кучу серьезных и несерьезных оплошностей. А ведь сколько еще предстоит мне пройти троп, протоптанных в шаге от обрыва! А солнце светит все так же, разве что не слепит; а в небе что-то изменилось – изменилось неуловимо; чудесный, сияющий свод, видно, и сам не догадывается, что приключилось с ним.

Бежать! Я не чувствую голода. Сухая трава стелется мне под ноги намного приятнее самого сочного мха. Я не успел собрать росинки; меня опередило солнце.

 Чудное утро! Совсем не такое, как обычно. Ветер колышет листья на большом дереве; что-то происходит, происходит каждый миг – а может быть, уже произошло? За то время, что я спал, что-то неуловимо изменилось… Сухая ветка упала к моим ногам.

Что-то надломилось. Что-то забелело впереди, и я побежал, не касаясь земли ногами. На опушке примята трава, и пятно темного лишайника почему-то затесалось среди светлого покрова… Что это там, такое безучастное, спокойное, совсем невидимое – и потому слишком заметное посреди этого цветущего и нежного дня.

* * *

Я склоняюсь над ним и долго вглядываюсь в узкую щелочку полузакрытого глаза. Я зову его. Спрашиваю, из какого леса он появился. А он все продолжает спать. Я задумчиво разглядываю пятна на его шкуре и понимаю, что такой рисунок вижу впервые.

Он лежит на странной траве, неестественно темной, хранящей незнакомую влагу – тоже темную, тоже непривычную и оттого слегка зловещую. Неужели это роса? Может быть, она тоже опоздала встретить солнце – так же, как и я? Или позабыла?

Я легонько подталкиваю его в бок копытцем. Он не шевелится, даже не фыркает спросонья. Наверное, что-то хорошее плывет под его веками. Но что может быть лучше сегодняшнего утра?

«Просыпайся, - шепчу я ему на ухо. – Просыпайся. Не то солнце спрячется, и ты так и не узнаешь, как выглядел сегодняшний день».

Я скачу вокруг него, но трава почему-то не хрустит у меня под ногами, а тень моя упорно избегает падать ему на глаза. Хотя вон там длинный лоскут земли дремлет под сенью огромного дерева. Резкий темный рисунок, кажется, становится чуть меньше…

Я рассерженно бью копытцем по древесному стволу и бегу навстречу солнцу, прокладывая новую тропу сквозь звенящие от света заросли.

Разве можно спать, когда вокруг сияет такое утро?

* * *

Деревья и камни бегут мимо меня, а я не чувствую усталости. Мне начинает казаться, что я стою, не двигаясь; привычные пейзажи становятся пронзительно-странными, с легкостью срываясь со своих привычных мест и исчезая у меня за спиной. А мне бы хотелось, чтобы они остановились хоть ненадолго, чтобы продлить это чудесное утро, чтобы просто замереть под случайно выхваченным лучом света, ни о чем не думая, ни о чем не тревожась. Деревья, скалы, цветы! Куда вы спешите? Куда мчитесь? Взгляните на солнце – у него еще целый день впереди!

Вот и опушка. Я вытягиваю шею и сквозь сплетение ветвей вижу знакомую фигуру, бродящую по жаркой лужайке. Мама! Из горла моего вырывается радостный крик, но она продолжает щипать мох, как ни в чем не бывало. Бабочка взмахивает крылышками у меня перед носом, и я не сразу замечаю тропинку, ведущую к лужайке прямо от того места, где я стою.
«Мама! – кричу я. – Мама, я кое-что видел невдалеке! Ты должна взглянуть».

Она лениво пережевывает длинную тонкую травинку. Я нетерпеливо ударяю о землю ногой.
«Мама, я не играю! Там, на поляне, кто-то из детенышей нашего племени, лежит и не может проснуться. Пойдем, я проведу тебя!»

Она поднимает голову и поводит ушами, но спустя мгновение снова наклоняется к мягкой живительной поросли. Я подхожу к ней вплотную и заглядываю прямо в ее спокойные влажные глаза.

«Мама, что происходит?»

Она вдруг резко вскидывает голову и срывается с места, исчезая в зарослях, из которых только что вышел я. Я оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с тем, кто так напугал ее. Это существо, отдаленно похожее на нас; кажется, оно называется лошадью.

* * *

Она подставляет спину лучам и долго греется на солнце, пока я открыто наблюдаю за ней. Она глядит прямо на меня, – нет, даже сквозь меня, - туда, где вдалеке белеют горные вершины. В конце концов, ее ноги подгибаются, и она медленно и грациозно опускается на землю. Тихая темень глаз скрывается под веками. Лошадь засыпает.

Я оборачиваюсь и готовлюсь найти себе другую дорогу, но, не дойдя до зарослей, едва не спотыкаюсь, остановленный незнакомым голосом – нежным и глубоким.

Она говорит со мной. Ее глаза закрыты, губы неподвижны. Но слова плывут в воздухе, понятные слова на наречии, которого не приходилось доселе слышать, достигают моих ушей, проникают в сознание и застывают в нем.

«Почему ты не замечала меня раньше?» - спрашиваю я ее. И она отвечает:
«Потому что я бодрствовала. А теперь я сплю, а значит, могу ненадолго заглянуть в тот мир, в котором сейчас оказался ты. И поэтому сейчас я тебя вижу и могу с тобой разговаривать».

«А что будет, когда ты проснешься?» - спрашиваю я, хотя новый, неведомый край моего сознания уже успел мне ответить.

«Я вернусь в свой мир, - говорит лошадь. – Встану и пойду щипать траву, а потом отправлюсь на водопой. И никогда не вспомню, что ты мне приснился».

Я рассерженно топаю ногой, и камень, обычно звонко отзывавшийся на удар копытца, на сей раз остается безмолвным.

«Но я не снюсь тебе! – кричу я лошади. – Если бы я был сновидением, как бы удавалось мне чувствовать и думать? Я не заметил бы, что небо сегодня широкое и ясное. Я – не сон!»

«Широкое и ясное, говоришь? Да, надо будет мне взглянуть на него, когда проснусь… Если не забуду, конечно… Скажи, а замечал ли ты раньше дни, подобные этому?»

Я склоняю голову.

«Ни разу».

Ее тело едва заметно шевелится, вздрагивает бок, раздраженно дергается левое ухо. Я подскакиваю к ней вплотную.

«Нет! Не просыпайся! Скажи мне еще одну вещь!»

Она молчит. Я скачу вокруг нее и стараюсь заглянуть под мягкие томные веки.
«Прошу тебя, не просыпайся! Повремени еще немного просто для того, чтобы я понял: кого я видел сегодня на поляне?»

Она вздыхает – во сне ли, наяву ли – не могу разобрать. Ее дыхание тихо колышется внутри моей головы.

«А что ты сам об этом думаешь?»

Я теряюсь. Кажется, я начинаю понимать, что такое беспокойство.

«Я подумал, что это – кто-то из моих собратьев. Правда, я не могу припомнить узора на его шкуре… Несколько пятнышек, похожих на созвездие, которое обычно появляется над вершиной вон той горы».

Ее мысль в моем сознании, кажется, усмехается.

«Ты уверен, что тебе незнаком этот узор?»

Я киваю со странной, мятущейся решимостью. Лошадь ненадолго задумывается.

«Тогда тебе стоит спросить у воды. Она знает».

«Я не понимаю…»

В воздухе раздается пронзительный свист, и ответ, уже готовый было сорваться с губ лошади, замирает на них навсегда. Ее глаза распахиваются, – две мягкие темные ночи, - ноги одним прыжком распрямляются и уже уносят ее за край леса.

Я стою один у еще примятой травы.

«Стоит спросить у воды…»

Но единственная в этих краях река плещется далеко внизу, и не скоро я смогу до нее добраться, чтобы получить ответ.

«Она знает…»

Но что же это вспоминается мне – все отчетливей с каждым мигом – что за отголосок звенит то с одной, то с другой стороны, заигрывая, маня не то к обрыву, не то к чудесной долине, полной тайн и разгадок?

Созвездие, которое появляется над вершиной горы…

Пятна на шкуре…

Вода…

«Она знает…»

Все обретает чистоту, сравнимую с чистотой небесного свода. Будто бы заново переживаю я события минувших дней, когда был я еще совсем маленьким, и в лучезарное утро, подобное этому, отправился куда-то полюбившейся мне крутой тропинкой… Все дальше и дальше уходил я от знакомых мне мест, все крепче и крепче смыкались заросли у меня за спиной, а я не останавливался, иногда даже прибавляя шаг, ведь что-то подсказывало мне, что еще немного, еще чуть-чуть – и мне откроется какая-то тайна.

Последнюю ветвь отклонил я, прежде чем зажмуриться от яркого света, отраженного от гладкой поверхности воды. Это был не маленький, едва заметный горный источник, бьющий из щели в скале. Это был не ручей, катящий свои воды между камешков и кочек. Это была река – спокойная, чистая, широкая. Я медленно подошел к ней и заглянул в воду. Так впервые увидел я себя – маленького олененка с большими черными глазами, с хрупкими копытцами, с белыми пятнышками на шкуре, чей узор причудливо уподобился созвездию, по ночам мерцающему над заснеженной вершиной горы.

* * *

Вот почему небо было таким чистым и ясным, вот почему солнце светило так ярко, а цвета стали другими – странными, звонкими, четкими – описания им нет!

Небо зовет меня. Оно ждет.

Скоро, скоро! Лучи опустятся на землю, тропа проложит саму себя – сияющую, прозрачную, но твердую – проложит для четырех моих ног, чтобы я мог, наконец, попасть в Страну Хороводов.

Пора, пора! Последним днем провожает меня эта земля. Тени становятся резче, ветер крепчает, листья шелестят, а снежные шапки безмятежно искрятся под солнцем.

Великий день!

Бежать, мчаться, спешить! Я выхожу на утес и бросаю исполненный благодарности взор на великую реку, неторопливо катящую свои воды далеко внизу. Я так и не испробовал ее вкуса тогда. Я окунул нос в холодную гладь и отпрянул тотчас же, завидев, как двойник мой исчез, рассыпался странными кругами. Я пустился вскачь по камням и кочкам, и знакомые места встретили меня уже тогда, когда темень опустилась на землю. Никто не узнал об удивительном моем приключении, о чудесном открытии – тем сладостнее оно, чем дольше остается тайной.

Что это? Тень поднялась с земли и улетела; дерево замахало ветвями, зовя ее обратно, но нет! Тучи застили собою солнце, в воздухе посвежело; пара капель небесной воды упала мне под ноги; начался дождь.

Чудесный день! Какой дивный подарок на прощание подготовил мне мир! В то время как все живое вокруг ищет приюта в пещерах и под ветвями, я скачу по открытым равнинам на глазах у грозы, пока небесные ручьи отскакивают от моей спины.

А, вот и ручей, из которого я привык пить по утрам. Одинокий луч вырывается из тучи и вонзается в быстро пробегающую маленькую волну. Скоро к нему присоединяется еще один, и еще, и еще… Дождь стихает. Тучи уносятся прочь, к горной вершине, над которой сегодня ночью загорится мое созвездие.

Но что я вижу? Странная белая полоса, слегка изогнутая, переброшена на другой берег. Край ее находится прямо у моих ног. Я легонько трогаю ее копытцем и слышу: звенит. Я поднимаю глаза и вижу, что конец полосы больше не касается другого берега, а уходит в небо, прямо в сердце последней маленькой тучи.

Я радостно подпрыгиваю и бегу по невесомой тропе. Все выше и выше – вот я уже гляжу вниз на самую высокую сосну… Еще немного – и я увижу края, что лежат по другую сторону заснеженной горы… А дальше – небо, а дальше – Страна Хороводов, а дальше – то, что зверолюди изредка называют вечностью.

Я так и не понял смысла этого слова. Однажды мама рассказывала мне о большом соленом озере, в которое впадают все реки. Наверное, озеро это и похоже на вечность. Только зачем же водам его постоянно льнуть к берегам, изменяя их контуры?

Но шум родника стал сильнее. Не почудилось ли мне? Я опускаю глаза и вижу, что снова стал ниже самой высокой сосны… Я стою на противоположном берегу, куда меня привела светлая невесомая тропа.

* * *

Неужели неправдой оказались рассказы о том, как духи животных покидают этот мир по светящимся дорогам, как скачут на небесные равнины? Кто так посмеялся надо мной? Может быть, я – действительно не что иное, как сон пятнистой лошади, который прервется в то мгновение, когда она околеет на холодной и темной дороге? Может быть, я – чья-то странная ошибка, может быть, я не должен сейчас мыслить и переживать, может быть, я должен быть окружен сплошною теменью, таиться за чьими-то веками. Пока тело мое не унесут падальщики?

А оно все еще лежит там, где я его оставил. Пятнышки одиноко белеют на тусклой шерсти. Маленькой щелочкой темнеет полузакрытый глаз. Как я не понял этого раньше? Что я не в силах разбудить себя?

Но кто-то ведь должен это сделать!
Кто же?


* * *

Я заблудился.

Чаща потемнела и сгустилась у меня за спиной. Тропа потерялась, истончилась, исчезла. Ветви пронзают меня, не причиняя боли. Далеко позади смолкают птичьи крики. Те, у кого глаза открыты, не замечают меня.

Но что это? Из-за ствола выплывает чья-то белесая тень. Я наступаю на сухую ветку, и… она хрустит под моим невесомым копытцем.

Тень движется прямо на меня, и я прирастаю к земле. Медленно, неспешно выступает из темени жуткое лицо полночной рыси. На спине ее сидит некто, правящий ею при помощи жил, продетых сквозь пустующие глубокие глазницы.

Страшный дух беспокойного сна теперь одной плоти и крови со мной. И я стою, а он движется. Спокойно. Неторопливо. Мягкие лапы не касаются земли. Ряд зубов в раскрывшейся пасти тоже кажется мягким. Ночной воздух, кое-где в отсветах, сгущается вокруг меня, ненавязчиво сжимая, ласково проходясь по шерсти…

Вдалеке гремит выстрел. Смыкается рысья пасть, и существо, сидящее на спине, издает высокий, режущий ухо крик. Оно дергает за жилы, и рысь исчезает, не оставив по себе и следа.

* * *

На краю леса горит огонь, рожденный из ладоней зверолюдей. Придвинутый почти вплотную к пламени, греет свои последние мысли недавно убитый медведь. Ночь теряет свою силу, отступает на глазах, но никто не гасит огня, никто не смеет заглушить его безмолвную и оттого еще более величественную песнь.

И ее подхватывают. Один голос, за ним – еще, и еще – поют зверолюди, поют, бродя вокруг поверженного зверя, то наклоняясь к нему, то отстраняясь вновь. И я начинаю понимать смысл их странного танца.

Они просят прощения у медведя.

Просят прощения за то, что убили его.

Но его сила не пропадет. Она будет питать их на протяжении следующей ночи. Она поможет им пережить трудные времена.

Достоинство побежденного остается при нем.

Поют зверолюди, бродя вокруг темного тела, то наклоняясь к нему, то отстраняясь вновь. Они просят прощения у брата. Просят разрешения взять его силу.

И вот звериная душа покидает тело.

Дым становится гуще, и из его клубов неспешно и величаво выходит прозрачный невесомый медведь.

Я следую за ним по пятам, иду по неизвестным мне тропам, которые приводят, в конце концов, к той самой реке, в которой однажды увидел я свое отражение.
 
Над миром уже встало солнце. Отблески танцуют на обманчиво неподвижной воде.

Я настигаю медведя там, где кончается берег. Я становлюсь рядом с ним, и, глядя на сонные деревья противоположного берега, спрашиваю, что мне делать.

А он отвечает мне, что я слишком много думаю.

И уходит по солнечной дороге в неведомые небесные леса.

Я дотрагиваюсь копытцем до сияющего отблеска…

…И моя нога окунается в воду, по которой нельзя идти.

Медведя уже нет. Он исчез за краем мира.


* * *

Врата Страны Хороводов закрыты для меня. Я был убит напрасно. Может быть, ради развлечения. Может быть, по ошибке. Обо мне забыли. И теперь я обречен вечно скитаться между двумя мирами. Вечность забыла обо мне, потому что я более не принадлежу времени.
Я брожу по лесу, не создавая ни одной тропы. Однажды я чуть было не наступаю на бизоний череп. В другой раз – прохожу мимо усохшего дерева. Но ведь не могло мясо такого большого и сильного зверя улетучиться с костей. И ветви, на которых не растут листья, все равно облюбовали какие-то сумрачные птицы… Никто не приходил в этот мир напрасно, никто без надобности и не покидал его.

Кроме меня.

Действительно ли это так?

Я выхожу на болото и от нечего делать начинаю прыгать с кочки на кочку. Я замечаю какое-то движение в стороне и вижу, что некто последовал моему примеру и уже вот-вот меня обгонит.

Я прибавляю ходу и скачу по кочкам так быстро, как только могу. Я смеюсь: кому по силу тягаться со мной, бестелесным духом? И спустя мгновение вижу прямо перед собою чью-то широкую спину.

«Как мне попасть в Страну Хороводов?» - кричу я вослед. И земля уходит у меня из-под ног.
Мама рассказывала мне о том, что зверолюди верят в некоего Великого Духа. Как по мне, он просто огромен.

* * *

Сны в мире духов всегда реальны.

Вот и сейчас, лежа на краю обрыва и глядя на реку, что катит свои воды внизу, я вижу, как она внезапно начинает покрываться льдом. Все белее, все крепче становится твердый покров… Чернеют деревья, небо устилается тучами, смолкают голоса. Наступает безмолвие.
Но что это? Не успела река заснуть подо льдом, как по нему пошла трещина. И не одна! Снова поет вода. В воздухе проносятся птичьи стаи. Я оборачиваюсь и вижу, что сияющая шапка на вершине горы становится меньше…

И в мир врывается солнце.

И деревья укрываются листьями, и где-то вниз по течению, я знаю, есть леса, что уже рождают сочные плоды…

…Которые, в конце концов, падают наземь – падают без стука, ибо снова наступило снежное безмолвие.

* * *

Я прихожу в себя на знакомой тропе. При всем желании я более не найду пути к болоту, на котором повстречал я Огромного Духа. Но кто бы еще мог растолковать мне значение сегодняшнего сна? Вот уже и место, облюбованное моим похолодевшим телом. Я вернулся туда, откуда пришел, и так будет повторяться до тех пор, пока высокая гора не превратиться в пыль.

Но что это? Я слышу поступь нескольких ног… Четыре из них, несомненно, принадлежат лошади… А другие две?

* * *

Наверное, это странное существо, склонившееся над моим маленьким телом, и есть тот, кого называют человеком. А между тем, оно такое же, как и мы. Как и я.

Его сердце такое же, как и мое… Оказывается, в нем тоже есть вода, своя маленькая река. И она сливается с моей.

И глаза у человека почти такие же, как и у меня. Разве что немного более узкие. И мехом покрыты его плечи. И так же безмолвен он, и так же спокоен. И его тоже что-то снедает.
Я жду, пока закроются его глаза, и засыпаю рядом с его телом. И со своим тоже.

* * *

На рассвете его рядом нет. Я пробежался по окрестностям, заглянул за каждое дерево, за каждый камень. Следы затерялись. Но я знаю, что он не исчез. Он где-то рядом, совсем рядом… Будто сон, который нельзя вспомнить. Но и забыть нельзя.


Этой ночью что-то изменилось. А может быть, эта перемена произошла уже давно? Задолго до того, как меня убила бесполезная пуля? Задолго до того, как я вообще увидел мир?
Кто был тот человек? Откуда и куда держал он свой путь? Или он такой же, как и я? Время ли сотворило его, безвременье ли?

Теперь я припоминаю, что вода маленькой реки, текущей из сердца, называется кровью. Я никогда не слышал этого слова.

Наверное, тот странный человек, что приходил сюда накануне, передал мне частицу своих воспоминаний.

А я? Что я дал ему?

Я его даже не позвал.

Стоило ли?

Стоило ли спрашивать у воды, которая называется кровью?

На месте болота, по которому я некогда прыгал наперегонки с Огромным Духом, теперь стоит какой-то камень.

А на том месте, где еще недавно лежало мое холодное тело, теперь пылает огонь.

Кто-то обронил горящее слово в сухом лесу. Может быть, тигр?

* * *

Я вхожу в яркие дрожащие врата. Дым уносится вверх вместе с моими последними мыслями, и я внезапно проваливаюсь во мрак.

* * *

Далеко внизу спокойная река несет свои воды к великим пространствам соленого моря.

Далеко внизу догорает старый девственный лес.

Далеко внизу дымится медвежий череп.

Далеко внизу птицы спят на ветвях усохшего дерева.

Далеко внизу сверкает чистым снегом шапка высокой горы.

Здесь же – огромная черная равнина, по которой я иду, иду навстречу пылающему белому костру, чье пламя согревает две ладони.

* * *

Человек сидит у костра, склонив голову и вытянув вперед руки. На его плечах покоится чья-то шкура. На его груди – сухое русло темного ручья.

Он сидит и созерцает танец первой стихии, из которой однажды вылетела искра мира, лежащего далеко внизу.

Я подхожу ближе, и из-под моего копытца вылетает вдруг какой-то камешек. Человек поднимает голову и долго смотрит на меня.

И я тоже смотрю в его глаза – оленьи. И тогда ко мне приходит понимание, что это и есть та самая вечность, которую мне так и не удалось открыть в мире живых.

И я начинаю проваливаться в сон.

И я начинаю проваливаться в яму.

И я начинаю проваливаться в ночь.

Уносится куда-то Страна Хороводов, на чью землю я едва успел ступить.

Где же вечность?

Куда глядят ее оленьи глаза?

* * *

Я вижу небо. Сейчас мне кажется, что никогда еще не было оно таким большим и широким. Я открываю глаза и вижу то, что называется светом… и столь ярок он, столь могуч, что мне приходится зажмуриться… И я снова начинаю засыпать… И сквозь сон слышу поток слов, многие из которых уже становятся для меня непонятными…

«Какое красивое дитя! Глядите, снова заснуло…»

«Мне кажется, оно станет поэтом…»

«Почему?..»

«Поэты пишут о вечности…»

«Не могу дождаться, когда оно снова проснется…»

«Почему?..»

«Неужели вы не заметили, какие у него глаза?..»

«Нет… А какие?..»

«Оленьи».







II - 2006