Баллада о вертолёте

За окном порхают бабочки. Много бабочек. А я пишу. Их сменяют золотящиеся лиственные мотыльки осени. А я продолжаю писать. Летят белые бабочки зимы. А я по-прежнему продолжаю писать. Когда-то в наших, в общем-то южных, краях видели тропических бабочек, по размаху крыльев не уступающих взрослым голубям – но такое случалось крайне редко.
В тот год, когда это произошло, пожалуй, и сделал я свой первый шаг к литературе. По крайней мере, первый осознанный шаг. Неосознанные, скорее всего, делались мною и гораздо раньше.

Помню, пришлось в самый разгар лета отправиться за серьёзной консультацией в областную поликлинику в Ростове-на-Дону. Очередь там была огромная. Впереди меня – человек двадцать. И до начала приёма, к тому же, оставалось не меньше часа. Спасаясь от духоты, я вышел на улицу, где, впрочем, дышалось не легче. И снова порхали над землёю бабочки… Так много их было…

Вдруг мой слух привлекли совершенно непривычные звуки. Вернее, то был один сплошной, беспрерывный звук. Где-то, совсем рядом раздавался ритмичный рокот. Почти мгновенно мои глаза отыскали и источник этого звука. Им оказался вертолёт, стоявший, поблёскивая металлом в ослепительных лучах жаркого солнца, посреди пустыря, раскинувшегося напротив фасада здания поликлиники. Меня отделяла от того пустыря только траншея, вырытая в связи с ремонтом теплотрассы.

Вертолёт рокотал своими пропеллерами. Точно помню, что, помимо основного, был у него ещё и хвостовой пропеллер. Потом, оторвавшись от земли, взмыл тот вертолёт в режущую глаза синеву знойных небес. Повернулся там несколько раз вокруг своей оси, и полетел, полетел, всё отдаляясь, всё уменьшаясь, пока вовсе не пропал из виду.
Вокруг всё также пахло выжженной травой. Всё также порхали бабочки. Казалось, всё оставалось по-прежнему. Но, так только казалось. Что-то неуловимое изменилось во мне самом. Что-то, пока ещё необъяснимое даже для меня самого, тронулось с места.
Это случайное видение растревожило в душе всё то, что там уже подспудно вызревало на протяжении едва ли не всей моей сознательной жизни, теперь лишь ожидая повода, чтобы ожить, зашевелиться, прийти в движение. И сама душа рвалась вслед за этим вертолётом, только что улетевшим в неведомую даль.