Часть вторая. Глава девятнадцатая

- Пойдемте в сад, - позвала Элен и переложила сережину голову на диванную подушку.
- Вы куда? – спросил он.
- Никуда. Спи. Дай нам посекретничать, - сказала она, прикрывая его лохматым пледом.
- Давно вы знакомы? – спросила Таня.
- С Гончаковыми? С князем-отцом я познакомилась несколько лет назад в Сорбонне.
- У них есть проблемы со здоровьем? - спросила Таня.
- Мальчик время от времени попадает в истории, если вы заметили.
- Я заметила.
- Обращайте иногда на него внимание. Можете открыть много интересного.
- Интересного? Он не использует даже тот потенциал, который в него заложен.
- А как вы хотите, чтобы он его использовал?
- Он не развивается.
- А в какую сторону ему нужно развиваться?
- В любую сторону. Режиссер, который ставит "Леди Гамильтон", предложил ему роль на парижской сцене.
- Он не профессиональный актер.
- Нет. Но режиссер убежден, что его статность, развернутые плечи и общая миловидность применились бы в спектакле.
- Он отказался?
- Да. Сослался на непривычку к сцене, а Сантини убежден, что если с ним порепетировать, у него получится. При этом он не отказался играть на любительской сцене Монпелье, что, согласитесь, говорит о его невысоком честолюбии
- Я думаю, он  жалко смотрелся бы среди профессионалов.
- Сантини говорит, что он очень артистичен.
- Необходима привычка к сцене. А она вырабатывается годами. Опытом. Вы же не прочите его в профессиональные актеры?
- Он сам себя не прочит.
- Подсознательно он чувствует, какой специфический народ – театральные актеры. Другое дело – любительская сцена. На нее приезжают в своих машинах из своих больших домов и вместе занимаются ерундой. Высокого искусства не создают, зато получают  удовольствие.
- До каких пор он намерен заниматься ерундой?
- Пока не вырастет. Длинные ноги и развернутые плечи не свидетельство зрелости ума. Хотя то, что он отказался играть в парижском театре, говорит в его пользу. Однажды в Ахене мы с братом попали в цирк. Убогое зрелище: акробаты, жонглеры, клоуны… Но у труппы был молодой гепард. Гибкий, изящный, гордый. Совершенно еще не выдрессированный. Он ничего не делал, просто был на глазах у публики. Видимо, его некуда было деть. На общем убогом фоне смотреть на этого необученного гепарда было невероятным наслаждением.
– Я не поняла, к чему тут сравнение с гепардом. Мужчина должен заниматься делом, - решительно возразила Таня. - У него заниженная самооценка. Если он способен выйти на любительскую сцену, значит, он может выйти и на профессиональную. Я стараюсь ему это внушить, но он не слушает.
- А кто из присутствующих – мужчина?
- Я мужа имею в виду, вы прекрасно понимаете.
- То, что он ваш муж, еще не означает, что он мужчина, и к нему имеет смысл применять взрослые критерии. Духовно он еще до мужчины не созрел. Правда, сформировал характер. Сильный и противный. Во всем остальном он мальчик. Капризный, неуживчивый. Кстати, не испытывайте долго его терпение. Смотрите – врежет!
- Этого я не допущу.
- Давайте отвлечемся от него и поговорим о вас.
- Что обо мне говорить, если я теперь от него завишу.
- Вам это тяжело?
- Любая зависимость, согласитесь, неприятна.
- Если бы это был не меньшой Гончаков, а красавец-трагик, исполненный романтического вдохновения и поражающий зрителей силой своих переживаний, вам было бы легче его терпеть?
- У меня такое чувство, что вы надо мною издеваетесь. Ваши отношения с Сергеем не дают вам права глумиться над моим восприятием действительности.
- С чего вы взяли? Напротив, я очень хорошо к вам отношусь. Я сама предложила вам отвлечься от Сергея и поговорить о вас.

В час ночи, когда Элен еще не ложилась, а Таня только что поднялась к себе, Сережа проснулся и стал ворочаться. Элен ожидала, что он сообразит, что спит не на месте, и пойдет в спальню к своей жене, но он никуда не пошел, и она сказала ему: - Я  твоей маме  письмо пишу. Передашь не читая. Я знаю, что ты не читаешь чужие письма.
- Я не знаю, когда теперь туда попаду.
- Домой вы попадете, с учетом дороги, послезавтра.
- Нужно учитывать мнение жены.
- С учетом дороги и мнения жены послезавтра ты будешь дома.
Он увел ее в столовую и усадил за стол, на котором стоял горячий самовар. Сел напротив и стал на нее смотреть. Глаза его выцвели и приобрели обычный голубоватый цвет.
- С людьми нужно разговаривать. Никто не обязан по выражению твоего лица и цвету глаз догадываться о твоих сомнениях. Хочешь домой, скажи "я хочу домой"; протестуют – добавь "пожалуйста".
- Я это делаю.
- С женой у тебя пока плохо получается. В душе ты хорошо к ней относишься, но, если не знать, что у тебя в душе, выглядит это так, будто она стерва, мешающая тебе жить.
- Ты ругаться со мной приехала?
- Я приехала помочь тебе выбраться отсюда. И по возможности домой, а не в Париж.
- Таня согласна уехать в Монпелье?
- Я тебе ее растолкую. А ты приложишь усилие к тому, чтоб меня понять. Оттого, что супруги не научились разговаривать и строят отношения по принципу: "Тебе понравился обед?" – "Ты опять ищешь повод для скандала?" некоторые семьи похожи на сумасшедший дом. Давай наведем порядок в твоей семье.
- Газету я не куплю, пусть даже не надеется.
- Ладно. Эту первую фразу отнесем за счет того, что ты еще  не проснулся.
- Кролика будешь? – приподняв крышку на большом стеклянном блюде и испачкав пальцы в сметанном соусе, спросил Сережа.
- Не буду.
- А мне можно кролика? Или я должен слушать с напряженным вниманием и при этом отнюдь не есть?
- Наоборот. Мне удобнее, чтобы рот у тебя был занят.
- Начни опять с главного. Таня согласна уехать в Монпелье?
- Таня согласна уехать в Монпелье. Ты повезешь ее домой, постараешься быть хорошим мужем и сделать ее по возможности счастливой.
- Нет, я не умею. Вы слишком много от меня ждете. Я не справлюсь.
- Ты себя недооцениваешь. Если бы тебя просили оперу "Макбет" написать, ты был бы вправе ломаться и говорить, что не умеешь. А обеспечить нормальные условия одной отдельно взятой женщине ты прекрасно можешь.
- Она объяснила, что она имеет в виду под словом счастье?
- Я догадываюсь.
- Ты догадываешься, что это, во-первых, политический еженедельник, во-вторых, я должен играть на сцене парижского театра, а газеты – не ее, а солидные ежедневные газеты…
- Ну, теперь ты проснулся. И то, что ты говоришь, свидетельствует о том, что ты - дурно воспитанный тупица, не приученный есть с закрытым ртом.
- Она хочет, чтобы я в парижском театре играл. И чтобы об этом написали. Я ответил, что обо мне и так пишут. Тициана об этом говорит: мало того, что большие тексты, так еще и большие фотографии. И я думаю, не одна Тициана от этого страдает. Таня возразила, что это слава очень сомнительного свойства. А если я выйду играть в несусветной пьесе и провалю ее, и об этом напишут столичные газеты, это будет слава!
- У жены твоей мозги сдвинуты в сторону абсурда, но ты-то ничего общего с современным абсурдом не имеешь, и я считала, что с тобой можно говорить по-человечески.
- Абсурд – это что? Флер`д`оранж на голой заднице?
- Более или менее. Заметно влияние Парижа. Кое-куда тебя водили и кое-что тебе показывали. И ты, как видно, не все проспал.
- Ты имеешь в виду Иду Рубинштейн? Гаспар принципиально не был ни на одном ее балете. Я подумал – и тоже решил быть принципиальным.
- Принципиальный мой. Иди-ка ты лучше спать.
- Нет, спать я не хочу. Что ты мне рассказать хотела?
- Несчастный, в сущности, человек – твоя жена. Выросла на бивуаках. Матери не имела. Отца взорвали. Потом взорвали деда, который ее любил.
- Это наш образ жизни: всех взрывать.
Она посмотрела укоризненно, предлагая ему угомониться. Дальше он ее не перебивал. Сидел и слушал странную точку зрения на блестящую жену, независимый характер которой парализовал его волю. А Элен говорила, что независимый характер идет от комплекса ненужности, оттого, что у нее не было родителей, а любящий дед понятия не имел, как ее воспитывать; отчего выросла обидчивая и самолюбивая особа. Она сказала, что Таня с удовольствием поедет с ним в Монпелье, и от господ Гончаковых  зависит, сколько времени они там проведут и как скоро он попадет в Париж. Что жена только с виду независимая, а на самом деле очень ранимая и не чувствует себя защищенной. Что ей давно пора отдохнуть и обрести хороший семейный дом. Что если они все будут к ней добры, ей у них понравится, и она захочет жить в замке, потому что в Монпелье есть все для нормальной жизни: газеты, и лошади, и теннис. Даже формальное деление на политические партии. Помимо прочего, есть бомонд, в который он должен ее ввести, чтобы она нашла себе друзей, и по вечерам они могли ездить в гости. Есть два приличных театра. В одном он сможет спать, в другом – играть на сцене, а газеты будут писать, какой он хороший или, напротив, какой он дурной актер. Все это в ее вкусе и должно привязать ее к провинции. Тем более, что в Париже ее никто не ждет и вернуться в него для нее будет значить снова попасть на бивуак.
- За что я люблю ваш возраст, - сказала ему Элен. – За то, что по вас еще заметно, какое у вас было детство и насколько вас любили родители. Те мальчики, которых любят, уверенно себя чувствуют и легче выживают. Изнеженность не во вред. Плохо, когда никому не нужен. От этого тяжелый контакт и озлобленность, как будто кругом враги.
Он слушал ее и удивлялся, почему не понимал прежде такие простые вещи. Он чувствовал, что жена мало что в нем одобряет, от этого в душе у него все спуталось и в целях собственной безопасности он не открывал такую душу такой жене. Но он не думал о ее непростой душе, в которой мрак еще гуще, чем в его.
У тебя есть держава – твои родители, сказала ему Элен. Тебе повезло, что они молодые и здоровые, и ты еще долго проживешь при живых родителях. Ты волен жить с одной женой или менять по настроению, но родители у тебя всегда будут ЭТИ и всегда будут тебя любить. В этом ты можешь быть уверен – они будут любить тебя несмотря на жен, лень, капризы и нежелание работать. У Тани этой державы нет. Она и Родину очень мало любит, потому что Родина была к ней немилосердна.
Затем отправила его спать. Когда он поднимался в спальню, в которой спала его жена, и обдумывал невероятные вещи, которые про нее услышал, он ожидал преображения, ожидал увидеть другую женщину - с тем же личиком, но с другим характером, которая захочет его любви. Она была та же, в любимой им пижаме. Но когда он лег около нее, оказалось, что он по-прежнему боится быть неприятным, и характеристики Элен ему не помогают.
- Элен легла? – спросила она проснувшись.
- Я не знаю.
- А комнату ей дали?
- Какую комнату?
- Сергей, ты что? Она знает, где ей спать?
- Может быть, и нет. Я об этом не подумал, - ответил он, выбрался из постели и в пижаме спустился вниз. Оказалось, Элен заняла одну из гостевых комнат. (дом она знала хорошо, так как в  отсутствие Гончаковых несколько раз приезжала его проведать). Ее комната показалась ему холодной, но она сказала, что ей привычно. Он отдал ей свой халат и принес плед. Затем с возродившейся надеждой на перемену в характере жены (характер-ершик, сказала Элен) вернулся в спальню. Элен попросила: не разбойничай, вследствие чего он собирался как раз разбойничать. Ему грезилось, что жена его любит, грезился любовный пыл, обжигающая страсть.
Жена, которая встретила его в спальне, обжигающей страсти не испытывала. Он увидел, что новое знание о ней ничего не изменило в ее характере. Он надеялся не показаться противным, как не казался противным Элен, но она приняла порцию любовных ласк с обычной холодностью и более, чем о его удовольствии, заботилась о том, чтобы он не распалился.
Родину она не любит. Мужа не любит. Черт знает, что она любит, уныло подумал он.

***
- Надо купить Тициане подарок, - вспомнил он в Лозанне. – Есть такая девочка. Мы с ней выиграли конкурс, - сказал он Тане и почему-то Элен.
- Можно купить в Лионе, там лучше магазины, - сказала Таня.
- Он должен пахнуть Швейцарией, - возразил он, так как  привык ответственно относиться к подаркам Тициане, и купил ей  спортивный костюм, в котором она могла гонять на велосипеде, и белые теннисные туфли. Элен дала ему два письма: одно – для княгини, второе – для Тицианы, и велела передать ей, что летом берет ее путешествовать по Темзе.
- Темза – это что? – настороженно спросил он.
- Речка в Англии.
- "Трое в лодке, не считая собаку". Я не то хотел спросить. Откуда ты знаешь Тициану.
- Как откуда? Мы познакомились, когда у тебя болело горлышко. Она пишет мне письма. Очень интересные.
- И что ты с ними делаешь?
- Читаю, - ответила она.
Его задело, что она не пригласила на Темзу его с женой. Темза его интересовала мало и сам бы он туда не поехал, но жене нужно было обеспечить приличный летний отдых и возить ее в разные места, чтобы не соскучилась и не запросилась опять в Париж.

Гончаковы приняли ее очень хорошо. Что тут сыграло роль – то, что она была дальней родственницей, и они знали ее маленькой, или они решили ее полюбить для благополучия Сережи, или то и другое вместе, только они с самого начала отнеслись к ней прекрасно, княгиня подарила ей бриллиантовый гарнитур, и Таня вздохнула свободнее, стала спокойнее, ездила верхом и почти перестала читать газеты. Монпелье ей понравился и она понравилась обывателям Монпелье. Она подружилась с Жаклин и любила ездить в ее дом на де Вентейль, - без Сережи, который избегал дам ле Шателье. Была середина мая, прекрасная пора, когда целый день можно проводить на воздухе. Гончаковы обедали на лужайке. Почти всегда приезжали гости, которые оставались до полуночи. Де Бельфор продолжал ее не любить, но в гости ездил и с большим хладнокровием скрывал свою неприязнь. Внешне их отношения выглядели довольно симпатично.
Тициана, как надела в первый день спортивный костюм, так  вне школы ни в чем другом не ходила, приезжала в нем со своей мамашей, и даже на лошадь влезала в теннисных туфлях, сначала белых, затем ужасно грязных, которые она, тем не менее, любила, несмотря на то, что все вокруг говорили ей, что в теннисных туфлях скачут только те, кто не имеет сапог для верховой езды. Она строчила Элен по письму в день и стала вредная. Жаклин жаловалась, что перестала с ней справляться. Сережа, правда, умел с ней разговаривать, но она завела привычку так часто произносить слово Темза, что он завел ответную привычку на него не реагировать.
Таню она невзлюбила еще больше, чем Гаспар, но не имела его врожденной деликатности скрывать нелюбовь, отчего получалась чертовщина. Здороваясь с ней, она смотрела мимо нее, и выражение ее лица, о чем Сережа написал Элен, напоминало "летучий карательный отряд". Элен ответила, что "летучие карательные отряды" лечат тем, что отправляют домой, и попеняла на то, что Тициана в 10 лет ведет что-то уж чересчур светский образ жизни. "Вы еще не знаете, какой светский, - написала ей Тициана в своем письме. – Меня пригласили комментатором на радио. Была пробная передача, в которой обсуждали, где лучше получать образование – в Сорбонне, в Англии или у себя дома. На ней были арабские студенты и я. Я сказала, что если есть свои университеты и виноградники, то и нечего от них уезжать, а нужно стараться быть умнее выпускников Сорбонны и делать местное вино лучше итальянского. Редактор готовит новую программу про патриотизм. Хочет заманить в нее Сержа, но Серж говорит, что он никудышний патриот и ничего про это сказать не может. Он даже собственный романс про Париж не захотел исполнить, его поет мосье де Бельфор, и он всем нравится.
***
Тем временем привезенный из Парижа композитор  оранжировал пьесу, которая стала пышно называться "современной оперой", и "Журналь Монпелье " посвятила этому половину газетного листа. Граф представил Сережу режиссеру и предложил до начала летнего сезона, когда все разъедутся, определить состав действующих лиц. Сережа, который абсолютно не рассчитывал на то, что дело пойдет дальше разговоров, испугался и взволнованно спросил: "Гаспар, ты правда намерен это ставить?" "А почему нет? Если ставит Париж, почему мы не можем?"
- Мне нет дела до Парижа. А здесь я живу, здесь меня все знают.
Париж был далеко, что делалось в Париже, Сережа не знал и считал, что его это прямо не касается. Он мало беспокоился даже о том, провалится парижская постановка или нет. Это было на совести модного режиссера Сантини, которого, хотя ругали газеты, очень любила публика. Сантини он доверял. Если тот взялся ставить – то поставит. Успех или неуспех не зависел от Сережи.
Когда он приходил в театр, где они арендовали репетиционный зал, у него дрожали руки. Репетиций еще не было, они приходили в театр и обсуждали постановку. Вышло так, что Сережа случайно увидел занятие хореографического курса, разволновался и захотел залучить этот курс к себе. Актеры, с которыми собирался ставить Гаспар, были большей частью немолодые актеры музыкального театра, и в представлении Сережи будущая постановка теряла бойкость. В России все роли играли мальчики, с которыми позанимался хореограф, и получилось азартно, весело. Ребята, которых он увидел во время их занятия, были моложе него, великолепно танцевали и, понаблюдав за ними, а затем оказавшись среди них (хореографша взяла его за руку и поставила среди них, чтобы вместе репетировать) он предложил им попробовать вместе поработать.
Граф, в котором он был уверен, что тот обрадуется. попросил его ничего не предпринимать без него и режиссера, мотивируя тем, что Сережа не знает сцены. Играть должны профессиональные актеры, сказал он. Ребята, которые так понравились Сереже, ничего не умеют и только учатся. Когда научатся, они еще что-нибудь поставят и пригласят в спектакль.
- Я уже пригласил, - возразил Сережа.
- Хорошо, пусть танцуют "у воды", - напоровшись на его неожиданную жесткость, сказал Гаспар.
- У какой воды?
- Видишь, ты даже этого не знаешь. "У воды" – значит, в глубине сцены, где они не будут мешать главным исполнителям.
Сережа подумал, что это пока единственная возможность занять в постановке курс, и решил помолчать и подождать, но от ребят не отказываться ни в коем случае.
А на другой день граф привел и представил приму на роль леди Гамильтон. Она была профессионалка, меццо-сопрано, знаменитая, как сказал ему граф, но согласна была играть за гонорар в их любительском спектакле.
Сережа в тот день по настоянию Тани явился в белых брюках и был не в духе. Брюки были легкие, очень модные, женщины их одобрили, но они угнетали его психику. Помимо белых брюк и раздражения Гаспаром, отстранившим его от выбора актеров, Сережа был замордован семейной жизнью, в которой днем, на глазах у всех, они с женой выглядели любящей, гармоничной парой, а по ночам он мучился, потому что жена держала его в узде. Он был издерган и втайне от всех несчастен. Оттого, наверно, и прима показалась ему ужасной.
- Она не будет у нас играть, - сказал он графу.
Граф ответил, что он ничего не понимает. Сережа действительно ничего не понимал, но видел, что ребятам из кордебалета она не нравится. Один из них назвал ее "молодящаяся ведьма". Контраст между ней и этими ребятами был резким и бил по нервам. Такую леди Гамильтон нельзя было никому показывать.
С тех пор, как он познакомился с танцорами, ему дали репетиционный костюм, и если он оказывался в театре во время их занятий, брали с собою репетировать. Хореограф, правда, никогда не била его по спине и по рукам, как других ребят. С де Бельфором никто из молодых не общался и костюма ему не предлагали. Граф, которого никто не учил, танцевал лучше всех, и с самой изящной девочкой танцевал танго с поворотами, которое должно было войти в спектакль и стать лучшим эпизодом. Хореографически Сережа "не просверкивал", а против Гаспара был вообще ничто. Хореограф отмечала в нем достоинства, на которые указал парижанин Сантини: "длинные ноги, развернутые плечи, общая миловидность", и которые произведут впечатление на сцене, но от Гаспара ему нужно было держаться как можно дальше, иначе становилось заметно, что он не умеет распорядиться этими превосходными вещами, а граф де Бельфор – умеет.
Сереже казалось, что он давным-давно не был среди ровесников и разучился общаться с ними. Курс был только немного моложе него, а несколько человек были одного с ним года, но все вместе они казались ему детьми, и он чувствовал себя ближе к Гаспару, который был старше него на 10 лет. Гаспар был ему понятен, хотя актрис выбирал ужасных. Однажды во время танцевального занятия Сережа нашел себя среди прочих в зеркале и увидел, что он выше всех ребят, хотя курс был немаленького роста, и все девять парней были хорошего сложения. Девять парней, шесть девочек. Все гении, пока не появлялся Гаспар. Как только появлялся Гаспар и делал одно точеное па, становилось очевидно, что гений он один, а все другие – просто способные ребята.
Собираясь идти с ними репетировать, Сережа надел черную рубашку и хотел сменить белые штаны, но в это время прима, которую он тихо ненавидел, спросила его о концепции художественного образа. Он взглянул на нее, и поскольку понятия не имел, что значит "концепция художественного образа", заложил руки в карманы белых брюк и вышел из зала, чтобы с ней не разговаривать. Шел по длинным коридором, пока не сообразил, что идет к тетушке Роле.
Она сидела в захламленной комнатушке, где он с нею познакомился, с актрисками разных возрастов. "Привет", - сказал он и прислонился к притолоке.
- Бедный ты, бедный. Зачем ты вляпался в это дерьмо?
- Это моя пьеса. 
- Зачем ты пришел в театр? Не царское это дело.
- Иди ко мне леди Гамильтон играть.
- Так взяли уже актрису.
- Не такую. Идем, - позвал Сережа.
- Не знаю, какую тебе нужно. Она – героиня, а я – характерная. 
- Что это значит?
- Характерные актрисы играют вторые роли.
- Идем, у меня от вас голова болит, - позвал Сережа.
- Серж, ты с ума сошел? – возмутился граф. – Ты совсем ничего не соображаешь? Зачем ты ее привел? Ты что, роль для нее нашел?
- Леди Гамильтон, - подтвердил Сережа.
- Леди Гамильтон уже распределена!
- Пусть она играет.
- Она – характерная, а главные роли играет ге-ро-и-ня. Когда ты смиришься, наконец, что при распределении ролей ты лишний?
- Пьеса – моя! – возразил Сережа, чувствуя, что упрямство графа и собственные белые штаны уничтожили его.
- Послушайте, вы кто? – вмешался желчный режиссер, самолюбие которого непонятным образом всякий раз страдало в присутствии Сережи.- Вы – автор? Если вы автор, сидите за роялем и пишите другие пьесы. Почему вы лезете?
- Я не лезу. Леди Гамильтон будет играть мадам Роле.
- А вся эта свора танцевать! Ты провала хочешь? – спросил Гаспар. - До свидания. Я в этом не участвую!
Чтобы не склочничать при всех, режиссер отпустил их домой до завтра.
А назавтра они подрались на глазах у всех, как шпана на улице. Изведенный язвительностью графа и белыми штанами, Сережа вспылил и начал пинать его ногами. Мальчики из кордебалета утащили его в сторону, но граф вскипел и потребовал стреляться. Сережа, как более опытный, прошедший фронт офицер, должен был повлиять на Гаспара и отложить объяснение на время, когда вокруг не будет толпы, но повел себя еще глупее, чем граф: протянул ему свой кольт со словами: "На, стреляй!». Это были уже не шутки, не пинки, которые он отвешивал, тем более, что он научил графа обращаться с пистолетом. Не научил, правда, офицерской этике. Граф лязгнул предохранителем и выстрелил в него, когда он повернулся к нему спиной и уходил в кулису. И только случайно не убил: пуля просвистела у уха и всколыхнула волоски на виске.
- Ты совсем дурак? – обернувшись, устало спросил Сережа. – Кто стреляет в спину?
Тетушка Роле отняла у Гаспара пистолет, спрятала в карман юбки и унесла с собой.
Граф настаивал на дуэли. Сережа, за которым остался выстрел, ответил, что убивать Гаспара не собирается. Если Гаспар хочет устроить театр абсурда, то пусть устраивает. Но сначала пусть сам напишет пьесу.
Новость, что два младших представителя двух лучших фамилий Монпелье начали публично палить друг в дружку из знаменитого кольта, распространилась в городе в один день, и к вечеру ни о чем другом не говорили, а самые азартные заключали пари, сколько часов осталось жить графу де Бельфору.
 «Опять дуэль? – спросила губернаторша. – Он, ей-Богу, ненормальный». Марк Дейтон позвонил Элен, а Элен позвонила Гончакову-отцу и велела запереть Сережу в Прейсьясе, в таком месте, из которого он не сможет выбраться. Князь ответил, что уже запер и следит за тем, чтоб Сережа не сбежал.
Он опять попал в башенку с тяжелым засовом на массивной двери. Князь запер даже внешнюю дверь и ключ носил в своем портмоне. Вспыливший граф присылал им разгневанных письма и настаивал на сатисфакции. Затем один из его друзей и, видимо, секундант, привез еще письмо, в котором де Бельфор обвинял Сережу в трусости за то, что тот не ведет с ним активной переписки. Тон писем был таков, что князь занервничал, не поехал в управление, остался дома и был рад, когда приехала Элен.
Еще раньше, чем она увидела сережино небритое и чумазое лицо, она увидела на нем нарядные белые штаны, порядком теперь испачканные, разбранила его за них и велела немедленно их снять. Он послушно снял брюки и отдал ей.
Элен унесла их вниз.
- Кто придумал, что он должен носить белые штаны?
- Жена, - ответила Ольга Юрьевна.
- Убери. Или лучше отдай кому-нибудь. Газеты, милая девушка, существуют не только для того, чтобы в них писать. Их нужно читать! - сказала она Татьяне.
- Какие газеты? – спросила Таня.
- Черт бы побрал этих дураков с их дворянской честью! Социалисты пришли к правильному выводу, что нужно всех отправлять работать.
- Социалисты… - вмешалась Таня.
- Я всё думаю, как устроить, чтобы он всегда спал по 60 часов, - перебила Ольга Юрьевна.
- Устроить можно, но после шестидесяти часов он будет просыпаться и проявлять активность.
- А с активностью ничего нельзя сделать? – осторожно спросила Ольга Юрьевна. - Женился! Кажется, что еще? Остепенись, если не дурак! Дурак!
- Сейчас нам француза нужно усмирить, - сказала Элен.
- Француз нам достался невменяемый. Твердит, что за Сергеем остался выстрел, и хочет, чтоб он стрелял. Я ему сказала: Гаспар, хочешь застрелиться – стреляйся сам. Для чего тут нужен Сергей, я не понимаю. Разве с этими чертями можно разговаривать! У них всё делается неспроста! Если бы еще и не сдуру!
- Сережа довольно рассудительно сказал, что убивать Гаспара, даже просто стрелять в направлении, где тот находится, он не собирается, но при случае всегда будет чистить ему рога.
- Рога? Какие рога?
- Он сказал, что не пойдет на дуэль и не собирается убивать Гаспара. А как он при этом выглядит, это другое дело. Сделаем так, что он будет выглядеть цивилизованно, - сказала Элен и уехала усмирять француза. В дороге она прочла письма, которые ей дала княгиня.
Гаспар оказался еще более нечесанным и обросшим щетиной, чем Сережа. Кроме того, взбешенным. Если Сережа не вполне понимал, чего от него хотят, и не собирался убивать де Бельфора не потому, что тот ему нравился или был для чего-то нужен, а из хорошо усвоенного правила, что нельзя убить человека, находясь у него в гостях, то Гаспар упирался и твердил, что он "не намерен  терпеть этого молодого человека".
- Гаспар, он ребенок! Ты можешь выставить его из города. Настоять на депортации. В него столько раз стреляли и выгоняли, что он переживет и этот раз. Но ты со своею тонкостью - как ты собираешься с этим жить?
- Вы не поняли. Я не собираюсь с этим жить. За ним выстрел, и я на нем настаиваю. Дуэль – не фарс.
- Что ты хочешь? Чтобы он убил тебя и попал под гильотину? Чтобы то, чего не сделали его соотечественники, сделали просвещенные французы: отрубили ему башку? Какая волшебная фантазия, Гаспар! И какая гадость! Два месяца назад, когда ты ко мне приехал, я просила тебя: усмиряй инстинкты! Дружи с другими мальчиками и другими девочками. Ты остался с ним, потому что с ним тебе интересно, весело! А для пущей веселости тебе нужно, чтобы с него снесли башку?
- Он меня пинал.
- Замечательно. Он тебя пинал. Ты в него стрелял. Нормальные мужские отношения. Какого ты хочешь продолжения? Я не понимаю, Гаспар, или ты так далеко зашел в своем чувстве, что тебе чем хуже – тем лучше, или же ты ведешь нечестную игру и понимаешь, что ничем не рискуешь, подставляясь под его пистолет, потому что он не станет в тебя стрелять. Зачем ты устроил этот дикий скандал и провоцируешь его? Я тебе сказала, что он не сумасшедший. Он несдержанный, вздорный. Но не сумасшедший. Зачем ты устраиваешь ему встряску? Пожалей его, Гаспар. Кроме тебя это сделать некому.
- Это я не могу. Речь идет о дворянской чести.
- Чьей дворянской чести?
- Он пинал меня ногами.
- Почему ты не сделал то же самое? Почему ты не стал пинать в ответ? Ты сильный, крепкий. Ноги у тебя вскидываются легче, чем у него. Почему ты не выбил ему ногой все зубы?
Гаспар помедлил, затем шумно разрыдался и стал жаловаться,  что его никто не любит. Элен обняла его.
- Гаспар, он не обязан тебя любить. Он – парень.
- А вы? Тоже не обязаны?
- Я люблю.
- Тогда выходите за меня замуж!
- А ты разве не женат?
- Женат, но это можно поправить. Она мне изменяет. Я даже не знаю, от кого у нее ребенок.
- А если ребенок от тебя? И если я откажусь выйти за тебя, то что? Пойдешь защищать свое дворянское достоинство?
- Вы думаете, он женится на вас?
- Он женат. Гаспар, давай останемся на своих местах. Я искренне считаю, что ты – лучше Сережи с его дикими манерами, но замуж за тебя я не могу выйти. Прости, Гаспар.
- Он пинал меня ногами на глазах у хореографического курса.
- Это его манера драться. Мой брат Мартин всегда бьет кулаками. Сережа действует ногами, если не хочет повредить лицо. Он боялся тебя обезобразить.
- И все из-за этой шлюхи!
- Какой шлюхи?
Гаспар рассказал – какой. Думал, Элен рассердится, но она только засмеялась.


***
Днем позже их увещевал губернатор. Каждый явился в губернское управление со своим отцом, Сережа - с Элен, Гаспар – со старшей золовкой Анемон, дочерью толстой губернаторши. Оба были тихие. Гаспар побрился. Сережа заупрямился и пришел таким, как был. Правда, умытый и причесанный. Губернатор привел с собой жену, либо она сама напросилась с ним. Гаспар был ее зять и, кроме того, племянник. Она принимала в нем участие. А от Сережи ее бросало в дрожь. 
Запах губернского управления был таким, как в России. Роялями пахнет, сказал Сережа, втягивая этот знакомый запах и немножко успокоившись.
На столе перед губернатором, на мужском носовом платке, как мертвый зачумленный грызун, лежал кольт. Смертоносный и зловещий. Элен извинилась перед губернатором, взяла его и вложила Сереже в руку.
- Стреляй.
- Куда?
- За тобой остался выстрел. Нужно быть верным дворянской щепетильности. Стреляй.
Он молча вытянул руку и мимо головы Гаспара выстрелил в окно.
- Теперь вы удовлетворены? – спросила она Гаспара.
- Он не целился. Если вы хотите превратить дуэль в фарс…
- Удовлетворен, Гаспар, удовлетворен, - возразила губернаторша. – Как ты хочешь, чтоб он попал, если сам не умеешь целиться.
- Теперь поцелуйтесь, что ли.
- Как два педераста, - сказал Сережа.
- Вы посмотрите на этого молодого человека! – возмутилась губернаторша. - Сущий головорез! Еще и дергается!
- Не дергайся, - попросила Элен. Лицо его было освещено глазами, и он крупно вздрагивал, втягивая в себя живот.
- Шарль, забери пистолет у этого молодого человека. Он наводит ужас.
- Дай сюда, - протягивая руку за пистолетом, сказал тучный губернатор.
- Что значит  "дай сюда"? - возразил Сергей Сергеич, взял у Сережи пистолет и спрятал во внутренний карман. – Это мой кольт. Мне его подарил губернатор американского штата Висконсин Уинстон Карозерс. Вот дарственная надпись.
Губернатор Бреттон молча засопел, нагнулся, долго шарил в ящиках массивного стола, извлек, наконец, коробку палиссандрового дерева и толкнул ее в направлении Гончакова-старшего.
- На еще один. Чтоб не говорил, что тебя тут обижают.
Сережа и Гаспар вытянули шеи. В коробке, на стеганном алом атласе лежал бронзовый, добродушного вида дерринджер.
- А ты говоришь – сцена, - сказал Сережа Гаспару, и Гаспар стал слушать, глядя перед собой и показывая вид, будто он не  слушает. – Липа сплошная - сцена. У Шекспира Гамлет был тучен и одышлив. А его играют тощим молодцем.
- При чем тут Гамлет? – спросил Гаспар.
- Будьте добры тут не шептаться. Что ты ему сказал? Опять о дуэли договариваешься?
- Я сказал, что у Шекспира Гамлет был тучен и одышлив.
- Тебя не затем позвали, чтобы ты тут критиковал Шекспира. Ну-ка, помолчи. Высек бы ты его, что ли, князь. И запри от него оружие. А то скоро жителей не останется – всех перестреляет.
- Я забрал пистолет, - ответил князь.
- Ну? И чего вы дрались?
- Пьеса – моя, - решительно заявил Сережа. – Я надеялся, что он с нею обойдется деликатно. А он хозяйничает. Натащил пожилых актрис…
- Актрису не поделили, что ли? – озабоченно спросил губернатор.
- Славу, - сказала губернаторша.
- Я сейчас объясню, в чем дело, - вмешалась Анемон и внятно, толково изложила суть скандала.
- Дите сочинило пьесу… - подытожил губернатор.
- Если вы обо мне, то я офицер, - вскинулся Сережа.
- Дите-офицер сочинило пьесу. Зачем ты взял?
- Он сам мне дал, чтобы я поставил. А потом начал психовать.
- Потому что ты привел зубастую меццо-сопрану на леди Гамильтон!
- Серж, кого ты привел?
- Но она сыграет!
- Ну-ка, уймите их! Актрису делят! Этого добра как кур в курятнике. Пьесу ему верни!
- Пусть забирает, - самолюбиво сказал Гаспар.
- На что она мне? - огрызнулся Сережа. – Только твое престарелое меццо-сопрано играть не будет!