Театральная пыль

               




Действующие лица:

Режиссёр – режиссёр, он же - актёр в амплуа героя-любовника, ок. 40 лет
Дебю – дебютантка, «зелёная» симпатяшка, ок. 20
Прима – примадонна театра, «знойная звезда», ок. 30               
Бенефи – бенефициантка, «Золушка в возрасте», ок.40
Рамп – осветитель, влюблён в Дебю, её же и ровесник
Фонос – звукооператор, ревнивый муж Примы, «немножко алкоголик»,  за 40
Стемо – актёр-трагик, без определённого возраста
Уборщица – очарование в пожилом возрасте
Массовка.
По ходу действия упоминается: несуществующая пьеса «Отшельник», суть которой – реинкарнация души Иуды – сначала в Казанову, а затем – в Отшельника, вероятно, с целью очищения; а так же – перевод на русский язык отрывка из драмы Леси Украинки «Одержимая».
Между первым и вторым действием проходит около двух месяцев.


Действие 1

Явление 1

Театр. На сцену  выбегает Дебю. Она вне себя от радости. Кружится по сцене. Прыгает, танцует, поёт. Внезапно останавливается посредине, падает на колени.

ДЕБЮ: Сбылось. Сбылось. Сбылось. Приняли. Взяли. Назначили. Дали роль. Господи, моя первая настоящая роль. Моя первая настоящая, большая сцена. Господи, помоги мне не сойти с ума. Сцена моя, прими меня. Всю целиком. Сегодня и навсегда.

Ложится на сцену плашмя, прижимаясь к ней лицом. Затем встает, подходит к занавесу, целует его. С занавеса сыплется пыль. Дебю чихает. Смеётся и убегает.


Явление 2

На сцену выходит Прима. Идет величественно. Охорашивается. Расправляя складки на платье.
ПРИМА: Ничего не могут сделать без присмотра и указания. Так и норовят сэкономить на складках. Так и норовят испортить платье, загубить спектакль. Козни строят. (Оглядывается на кулису.) Дебютанток понабирали. А она-то, дурочка, рада-радёшенька. Получила первую чепуховую роль и, небось, уже мечтает стать примадонной. Сейчас. Через час. (Опять оглядывается на кулису.) Ты послужи с моё.  Поунижайся.  Позаискивай.  Врать научись.   То есть перевоплощаться. Когда надо. Но даже после всего этого… (Грозит кулаком кулисе.) Только через мой труп! (Пауза.) Особенно душка Режиссер.

Снова начинает охорашиваться и расправлять складки на платье для нового спектакля. Включается музыка. Звучит вальс Штрауса. Прима поднимает голову.

ПРИМА: А, милый, и ты здесь. Спасибо за вальс. Как тебе мое новое платье?
ФОНОС: (по громкоговорящей связи) «Во всех ты, душенька, нарядах хороша». А что ты там насчет Режиссёра?
ПРИМА: (ничуть не смущаясь) Говорю: Режиссёр-то наш – душа человек. Эта новая пичужка только появилась, он ей сразу – роль. Скажите, пожалуйста, какой талантище к нам пожаловал.
ФОНОС: (по громкоговорящей связи) Милая, не стоит относиться предвзято к юным дарованиям. Да и ролька-то чепуховая. И не можешь же ты сама все роли исполнять. На это даже твоей неутомимости не хватит.
ПРИМА: Ну, довольно глупить. Раструбился. (Вполголоса.) Олень мой. Сексуально озабоченный. (Громко, вверх.)  Чем дурью маяться, сварил бы лучше кофе. Пока нет Режиссёра, есть время расслабиться…
ФОНОС: (по громкоговорящей связи)  Лечу, моя радость.
ПРИМА: (вполголоса) Лечишь, да не то, что нужно. (Подходит к занавесу и рывком отводит его руками в сторону.) Фу ты, показалось. (С занавеса сыплется пыль.) А пылищи-то, пылищи… Хоть иди теперь, да мойся.

Уходит.

Явление 3

Медленно и задумчиво на сцену выходит Бенефи. У нее утомлённый вид. Она зябко кутается в шаль. Обойдя вокруг сцены, останавливается у занавеса. Трогает его, гладит. Затем смотрит на руку.

БЕНЕФИ: Театральная пыль.   Вечная. Знакомая. Родная. Вот и я дожила до своего бенефиса. Все говорят: какое признание. А думают: да-а-а, уже постарела. Ну и пусть думают. Я-то знаю, что молода. (мечтательно) А может быть, и любима…(с улыбкой) А может, мне это только кажется… (Снова медленно идёт вдоль сцены.) Когда я умру, я превращусь не в землю, не в траву. Я стану театральной пылью… Медленно осяду на занавес, кулисы… Чтобы остаться здесь навсегда… (Пауза.) Тьфу-тьфу-тьфу. Пусть это случится не скоро. Ведь это мой первый бенефис. Всего только первый бенефис. (Останавливается, и – в полуулыбке.) Какое это счастье, когда тебя любят. Даже если тебе это только кажется… (Пауза.) А дебютантку взяли премилую. Очаровательная девочка. Талантлива наверняка. Надо будет ей помочь. Первая роль так много значит… Смешная. Восторженная.  Что-то в ней было такое знакомое и близкое… Ах да – приспущенные чулки, со складочками, как у маленькой. Совсем как я когда-то… Но тогда время было другое. Подарю-ка я ей что-нибудь из своих запасов. Пусть отучается от провинциальных недостатков. И постарается сохранить провинциальные достоинства. (Подходит к занавесу. Немного встряхивает его. Вдыхает пыль. Чихает и смеется.) Скажу Уборщице, чтобы до бенефиса не пылесосила. Мне эта пыль нужна, как воздух. Для вдохновения.

Уходит.

Явление 4

На сцену выходит Уборщица. С ведром и шваброй. У нее недовольное лицо, однако - со склонностью к лукавству.

УБОРЩИЦА: Ну откуда в этом театре вечно столько пыли? Одна Бенефинька моя драгоценная жалеет меня. Вот ведь придумала отговорку: пыль ей, видишь ли, для вдохновения нужна. (Подходит к занавесу, встряхивает его, вдыхает пыль и очень, ну о-о-чень громко чихает.) А ведь и вправду – вдохновляет. Умница. Ну, умница. Талант. Конечно. Разве такую пыль можно убирать? Такую пыль копить надо, беречь да лелеять. Не-е-ет. Нельзя убирать такую пыль. (Снова оглушительно чихает. Поднимает вверх указательный палец.) Вдохновение уйдет – пропал театр. От греха подальше…

Уходит, приговаривая: «Нельзя, нельзя, - вдохновение»


Явление 5
 
Фойе театра. С улицы входит Режиссёр. В руках у него букетик подснежников. Он осторожно снимает шляпу и стряхивает снег. Так же осторожно он отряхивает от снега пальто. Однако даже в его осторожности проглядывает его порывистость. Навстречу ему выходит Уборщица.

РЕЖИССЁР: Однако, - весна.
УБОРЩИЦА: Однако, здравствуйте.
РЕЖИССЁР: Здравствуйте, здравствуйте, многоуважаемый Театральный.
УБОРЩИЦА: Это что-то новенькое. Ну, давайте, выкладывайте, чего Вы там ещё напридумали.
РЕЖИССЁР: Ничего я не придумывал. Все ясно, как божий день. В доме – Домовой, в театре – Театральный.
УБОРЩИЦА: Ну, если в смысле: Ангел хранитель, то согласна, и очень даже лестно.
РЕЖИССЁР: Вот именно в этом самом смысле. Наши все в сборе?
УБОРЩИЦА: Все. Все на месте. Утренний кофе – в разгаре. Разрешите полюбопытствовать?
РЕЖИССЁР: Разрешаю. Любопытствуйте.
УБОРЩИЦА: А кому ж  цветочки?
РЕЖИССЁР: Не знаю… Вам, наверное. Пусть будут вам. Я их как-то нечаянно купил. Шёл, увидел и не смог не купить. Наверное, старческая сентиментальность начинается.
УБОРЩИЦА: Не знаю как насчет старческой сентиментальности. В наше время это называлось: весна.

Оба смеются.

УБОРЩИЦА: А цветочки эти не мои. Не мне они и дарены будут.
РЕЖИССЁР: Кому же?
УБОРЩИЦА: А это подумать надо.
РЕЖИССЁР: Подумать, говорите?
УБОРЩИЦА: Подумать, подумать. Вспомнить, может быть.
РЕЖИССЁР: Что вспомнить?
УБОРЩИЦА: А неспроста цветочки перед вами явились. Вот о ком Вы думали в ту пору, тому и цветочки…

Уборщица уходит. Режиссёр – в лёгком замешательстве.

РЕЖИССЁР: О ком думал?.. Не о ком, а о чём. О спектакле думал… Приме платье готово, а Бенефи – нет. Она, конечно, никогда не пожалуется, но я-то вижу, что расстроена. Нет, не вижу, она и вида никогда не подаст. Чувствую скорее… Глупости какие. Что это я чувствую?  (Решительно встряхивает головой.) Чувствую, что пора начинать репетицию. (Кладёт цветы на стул. Рывком открывает двери в партер зрительного зала.) Все на сцену!!! Начнём!


Явление 6.

В фойе, торопясь, появляется Стемо. На ходу почти сталкивается с Уборщицей.

СТЕМО: Всё жужжишь, пчёлка заводная?
УБОРЩИЦА: Это вы все жужжите, а я – делом занята. У меня – везде чистота. И в душе, и в мыслях, и в наружности, и в театре.
СТЕМО: О-о-о. Чехов отдыхает.
УБОРЩИЦА: Да, почивает, сердешный, мир его праху.
СТЕМО: (смеётся) А тебе, я гляжу, - палец в рот не клади. Ты не только руку, ты – по самое никуда оттяпаешь.
УБОРЩИЦА: Вот и правильно. Мне во рту твои пальцы – без надобности. Свистеть я всё равно не научусь. Грызть мне их нечем, да и не голодна. Да ты мыл ли их?
СТЕМО: Даже сделал маникюр.
УБОРЩИЦА: Тьфу, прости Господи. Ты, случаем, не из этих, которые?…
СТЕМО: Которые что?
УБОРЩИЦА: Которые не то, чтобы девочки. Но и не мальчики.
СТЕМО: Загадочно выражаться изволите. Ну ладно, понял я, понял. Намекаешь, что я гомосексуалист. Правильно?
УБОРЩИЦА: Он самый. Или не он самый?
СТЕМО: По-твоему выходит: стоит человеку почистить ногти как следует, и у него сразу начинает проглядывать нестандартная сексуальная ориентация? Так что ли?
УБОРЩИЦА: Так ли, не так ли. Чудно, когда мужик внешности такое внимание оказывает. Может и не права я, да только так рассуждаю: помылся, побрился, причесался, если есть чего причёсывать, - и хорош. Мужику главное чистота и аккуратность. А что слишком хорошо, то уже нехорошо.
СТЕМО: А если мне досталась женская роль? Хотя бы - в каком-то водевиле. И я платье женское надел, то клеймо на мне с этих пор на всю жизнь, что ли?
УБОРЩИЦА: Дык ведь всяко слово можно с ног на голову повернуть. На изнанку вывернуть. Чего актёрство-то сюда приплёл? Роль – она роль и есть.
СТЕМО: С другой стороны подойдём. Пушкина читала или нет?
УБОРЩИЦА: А то. Думаешь, если уборщица, так ничего, кроме букваря, в жизни не прочла?
СТЕМО: Вот, если прочла, должна знать, что: «…быть можно дельным человеком, и думать о красе ногтей…».
УБОРЩИЦА: Ишь, как вывернул. Ерудит местного значения. То были князья. Другая жизнь, другое поведенье. А ты вон, будучи при  маникюре, мне грязными своими ботинками дополнительную работу оформил. За бесплатно.
СТЕМО: Это ты меня серьёзно поддела. Авто у меня в капремонте. А улицы наши, сама знаешь, японские, – «то яма, то канава». Вот тебе и грязь. Да. Прошу прощения, конечно.
УБОРЩИЦА: (Бросает мокрую тряпку на пол.) На вот, вытри.
СТЕМО: Благодарю. (Вытирает ботинки о тряпку.) Высочайшее руководство у себя?
УБОРЩИЦА: Само собой.
СТЕМО: В каком расположении духа?
УБОРЩИЦА: В неопределённом.
СТЕМО: Значит и за опоздание получить придётся. Сполна.

Со вздохом уходит.

УБОРЩИЦА: Тебя накажут, а ты не балуй. Проманикюрившийся.


Явление 7.

На сцене – репетиция спектакля «Отшельник». Режиссёр в роли Иуды, Стемо – в роли Иисуса. Сидя на стульях первого ряда партера, продолжают уже начатый разговор.

РЕЖИССЁР:  …перекличка слов-имён: крест – Христос. Человеку нельзя стать  Богом, а он стал. Душа не летает, покуда её удерживает храм тела. Хотя некоторые философы склонны называть этот храм тюрьмой.
СТЕМО: Философы, хоть и умны, однако ж – тоже люди. Людям свойственно ошибаться.
РЕЖИСЁР: Вот именно. (Обращается вверх.) Можно, как условились, «голубое сияние»?
РАМП: (сверху) Сейчас-сейчас. Минуточку.
РЕЖИССЁР: Впрочем, не мне Вас учить. Ваш опыт. Роль Мессии в  сегодняшнем бенефисном спектакле.
СТЕМО: Это – несколько другое. Другая, пардон, режиссура. Другой авторский подход. Мессия – скорее проповедник, отчасти моралист, в нём напрочь отсутствует чувственность.
РЕЖИССЁР: Прекрасно. Вы дали чёткую и конкретную характеристику образа. В нашем спектакле – всё наоборот. Любовь Христа – многопланова и всеобъемлюща. В нём Любовь и Бог – две ипостаси, между которыми стоит знак равенства.
СТЕМО: Ну что ж, коли надобно, представим влюблённого Боженьку.
РЕЖИССЁР: Что-что?
СТЕМО: Ничего-ничего. Это я пошутил. Для разрядки.
РЕЖИССЁР: Нет, нет, нет. Погодите. Вам что же - не подходит роль?
СТЕМО: Помилуйте, роль очень интересна. Да только, видите ли, я – атеист. И ничего не могу с собой поделать.
РЕЖИССЁР: Атеист по убеждению, или по неведению?
СТЕМО: Как же может быть «по неведению», если моё высшее образование предполагает знание философии и истории. Да, мало ли мы наук   изучали. Ну, не верю я, не верю я в существование Бога,  в Иисуса Христа, и в непорочное зачатье. Не верю в «храм человеческого тела», как вы изволили выразиться. А полёт души для меня и вовсе метафора. После смерти нет ничего. Мрак и тлен.
РЕЖИССЁР: Но вы сказали, что роль вам интересна. Чем же? Раз вы такой убеждённый атеист.
СТЕМО: Вот этим самым и интересна. Может, и существовал человек по имени Иисус Христос, может быть, он даже был неординарной личностью, но Богом он быть не мог! Нет Бога!
РЕЖИССЁР: А мне, знаете ли, мало, если вы сыграете просто человека. Только человека. Это, извините, тривиально. Теряется смысл. Нет противостояния сил. И нет единого звена, которое держит все остальные. (Раздумывает.) И заменить вас уже некем. (Машет рукой.) Знаете, давайте посмотрим, что у нас получится с монологом. А затем подумаем, как дальше быть. (Протягивает руку к сцене.) Вот вам ваше «сияние». Творите. И сделайте так, чтобы я поверил. Но, разумеется, не в ваш атеизм.

Сцену заливает мягкое и глубокое голубое сияние. Звучит музыка, лиричная, тихая, но печальная и немного тревожная. Режиссёр спускается в зрительный зал. Стемо набрасывает на голову белый капюшон.

Иисус: (с горечью) К чему эта книга? Зачем они её писали? Источник толкований и разночтений. Повод к богоискательству.
Кто писал ради денег – умер в нищете. Кто искал славы – забыт еще при жизни. Кто думал о потомках – потомками проклят.
Зачем они – эти нищие, забвенные и проклятые писали эту книгу? Лишили моё земное существование плоти и крови. Зачем?! Сами поверили в это и заставили поверить других.
Я был радостным человеком! А они написали мою страдальческую смерть. Да! Если хотите, - вся земля – одна большая Голгофа! И растут на ней, едва ли, не одни только кресты… Человек еще не собрался родиться, а крестик его – вот он, уже взошел.
Я был радостным человеком, я был любвеобильным юношей, я был любознательным ребенком... И лишь потом стал аскетом. А, может быть, так и не стал? Не помню. Зато помню свой первый поцелуй… Мы собирали с ней хворост на склоне горы и ожидали восхода солнца. Была осень. Поздняя, дождливая, туманная осень. Сырой хворост невероятно дымил в огне. А солнца мы не видели неделями, сплошная серая пелена облаков не пропускала его лучей. Но, должно быть, в то утро наша жажда солнца и тепла пронзила тучи, и Бог ощутил ее. И солнце засияло!
Мы так обрадовались ему, что стали носиться по склону, кувыркаться в жухлой траве, орать от восторга. И, случайно столкнувшись в этом хаосе движений, неумело, слепо коснулись друг друга губами. Будто что-то пронзило нас обоих и на несколько мгновений парализовало. Застывшими истуканами мы рассматривали друг друга, словно видели впервые…
Как её звали? Мария… Маргарита… Магдалина… не помню. Разве имя что-то скажет сердцу? Я помню стук её сердца, свет её взгляда, аромат влажных волос, немного шершавые обветренные губы. Её длинные тонкие пальцы, которые она всегда пыталась согреть над огнем, и которые никогда не могли согреться.
Я был радостным человеком. Чувства удивления, умиления и восторга никогда не покидали меня. И, если я смеялся, мне казалось, что со мной смеется всё вокруг. Может быть, так оно и было.
Убийцы мои… были… весёлыми людьми. Только, когда они смеялись, замирали даже осиновые листы.
…Те, кто шли за мной, были радостными людьми – им было нечего терять в этой жизни, кроме самой жизни. Радостен тот, кто беззаботен, а беззаботен тот, у кого заботы птичьи – о хлебе и ночлеге.
Пожалуй, только тринадцатый не был ни радостным, ни весёлым. В этой книге его нарекли Иудой. Мы звали его: тринадцатый. Хотя, он не самым последним присоединился к нашему собранию. Никто не мог понять: то ли он грустный, то ли угрюмый, то ли злой. Его рот иногда растягивался в усмешке, но глаза не смеялись никогда. Впрочем, совсем не помню его глаз… и лица не помню. Должно быть, ничего примечательного не было в этом лице. Серое лицо.  Лицо из толпы. Лицо толпы. Толпы… Толпа тоже безрадостна. Помню: она любит хлеб и зрелища. Сначала я стал ей хлебом, а потом – зрелищем.
А смерть моя стала источником вдохновения этим графоманам! Смерть… Эта книга… Всё – ложь. Всё – ложь!!!
Я был радостным человеком!!!


Явление 8

Голубое освещение гаснет. Свет становится тусклым, мрачным, почти зловещим. Опускается задник, на котором изображена Голгофа с тремя распятиями. Вдоль задника, за ним, – движутся людские тени длинной чередой. На сцену выбегает Режиссёр в роли Иуды. Он подходит к осине на краю сцены. Обнимает ее. Долго стоит, уткнувшись в дерево лицом. Затем резко поворачивается и произносит монолог.

Иуда: Куда стремится сей несчастный люд?
Узреть распятие земного Бога?
Бог иль не Бог – развлечься бы немного:
Им жаль, что невозможен самосуд,
Где каждый приложил бы руку.
А враг – Иуда. Ныне и вовек.
О, homo sapiens, ужель ты человек?
Когда ты друг врагу и ворог другу.
И – смерть нелепа во твоё спасенье.
( в небо)
Тут, Боже, ты оплошность допустил.
На растерзанье - злу хватает сил,
Но совести нет сил для покрасненья.
Толпа, почуяв близость пьяных оргий,
Ликует, видом крови распалясь.
И эту вот неистовую мразь
Спасает Божий Сын, свой путь недолгий
Свершая. На горе – пути конец.
(в небо)
Ты тьму спустил. Ты грозами грохочешь.
Ты усмирить своим проклятьем хочешь
Ничтожный род. Иль, как всего Творец,
Во гневе разгромишь своё творенье,
За то, что вышло из повиновенья?
Да, Бог мой, ты в земном осиротел.
Но разве ты не этого хотел?
И не тобой ли послан был предатель?
И ты ль не видел, что не он – народ
Решил, кого из четверых распнёт.
(пауза, задумчиво)
И – кто радетель Бога, кто – искатель,
А кто – хулитель. Бог лишь разберет.
(пауза)
О, Боже! Если я юдоль земную
Покину своевольно, нынче, разом,
Пока не помутился чистый разум,
Позволь сказать, о чем теперь тоскую.
Мне не было любви земного света
Позволено увидеть даже части.
Да, где там части - крохи сладкой страсти
Я в царстве бренной жизни не отведал.
Ни грешной, ни святой любовью тронут
Я не был. И умру без сожаленья.
Сейчас я видел светопреставленье…
Да так ли страшен смерти мрачный омут?
Но, Боже мой! Твою исполнив волю,
Осмелюсь попросить о новой доле,
Которая пошлет иную славу,
Иную цель, эпоху и державу.
Приму любые, только назови,
Но, только, чтобы впредь служить Любви!

Свет гаснет. Занавес опускается.

Явление 9

 Режиссёр спускается в зрительный зал  и устало садится в кресло рядом со Стемо. Некоторое время оба молчат.

РЕЖИССЁР: Как всё-таки неоднозначен этот образ.
СТЕМО: Ни в ком и ни в чём нет однозначности. Ни в Иуде, ни в Христе, ни в Казанове. Да что там  в Казанове. Ни в одной его возлюбленной нет однозначности.
РЕЖИССЁР: Это уже – что-то…  Но ведь душа – одна: Иуда, Казанова, Отшельник.
СТЕМО: Насчёт души – не знаю. Спорная субстанция. А люди – они ведь все разные.
РЕЖИССЁР: Предательство - вот что объединяет эти образы. С точки зрения женщины, Казанова – предатель, он ведь рано или поздно бросал всех своих возлюбленных. Ну, с Иудой - немного определённее. А Отшельник…
СТЕМО: А с моей точки зрения, всё куда глубже. В основе предательства – равнодушие. Ни одного из них нельзя назвать равнодушным. И не так уж с Иудой всё ясно…
РЕЖИССЁР: А именно?
СТЕМО: (пристально глядя в глаза Режиссёру) Вы думаете, что, коль скоро я атеист, то, помимо этого, не имею собственных убеждений, может быть, и не оригинальных? Я знаю, что, вряд ли вызову Вас на откровенность. Да, и не гожусь я на роль исповедника. Но смею надеяться, что моя откровенность Вам не повредит. Давно замечаю в Вас что-то «не то». Поясню. У Вас двоякое отношение к женщинам: с одной стороны – весьма и весьма уважительное, мягкое; вроде угодничества. С другой стороны – ледяное равнодушие, вплоть до неприятия. Соединение несоединимого.
РЕЖИССЁР: (смеясь) У всякой медали две стороны. (Делает «круглые глаза».) Наверное, у меня – раздвоение личности. (Смеется. Затем – серьезно.) Давайте оставим в покое моё тёмное прошлое. Вы довольно затейливо ушли от вопроса об Иуде…  Кроме того, скоро вечерний спектакль. Вы в нём заняты. Так что – отдохните, как следует. И выбросьте всё это из головы. Вы устали. И… Вам показалось. (Пауза.) Над репетицией я подумаю дома. Как бы Ваш атеизм  не подпортил мне обедню.

Режиссёр уходит.

СТЕМО: Да, репетиция не совсем удалась. Есть над чем задуматься. И, между прочим, Иуде тоже.

Уходит.

Явление 10, без слов.

 Медленно проплывают декорации фойе, в окнах которого догорает закат. Включается освещение. Появление первых зрителей. Уборщица принимает пальто и продает программки.


Явление 11

Вечерний спектакль-бенефис по драме Л.Украинки «Одержимая»
На сцене Бенефи в роли Мириам и Стемо – в роли Мессии. Задник – пустыня.

Мессия:  О Царстве Божьем ты хоть раз слыхала?
Мириам: Слыхала,  но нигде его не вижу.
Мессия:   О, маловерная! Ты смотришь и не видишь.
Мириам: Не вижу!  Ясный свет души твоей
       Меня слепит. И чем ты мне яснее,
                Тем вражеские души мне темнее.
       Ехидна не походит на голубку.
       Не маловерна я!  Я слишком верю,
       И вера та меня навек погубит.
       Я верю, что ты - свет – тебя такого
       Вот эта тьма к себе не принимает?
       Я верю, что ты - слово – и такого
       Глухорожденный этот люд не слышит?
       Возможно, нужен им другой Мессия?
       И не достаточно им Божиего Сына?
Мессия:   Они все слепы, так и не прозрели.
    И только слова мало им для веры,
    Им нужно дело.
Мириам:                Ты творил дива!
Мессия:   Но только над водой. Им нужно крови.
Мириам: (с ужасом) Им нужно крови?
    Крови чьей, Учитель?
Мессия:      Моей.
Мириам: Так пусть им на голову рухнет!
Мессия:   Не проклинай – воротится проклятье
     К тому, кто произнес.
Мириам:                Согласна. Пусть!
       Я знаю то, что проклята навеки,
    Поскольку не могу любить врагов.
    О, каждая усмешка фарисея
    Гораздо хуже скорпиона злого.
    Не так противна мне его отрава,
    Как тела гладкое и гибкое коварство.
    Я вся дрожу, когда его увижу.
    В глазах моих – оружие блистает,
    В речах моих – бряцание оружья.
    Я в ненависть свою вооружилась,
    Как стражник царских врат,
    Что выхватить был рад
    Свой меч на всякого, кто зло помыслит.
Мессия:   Ты и меня так люто ненавидишь?
Мириам: (с укором) Учитель!
Мессия:   Или, может, скажешь – любишь?
Мириам:  Ты это произнес.
Мессия:                Я так сказал:
     Кто молвит, что де Господа он любит,
    А брата ненавидит,  то - неправда.
Мириам: Да разве тот не любит, кто душу отдает?
Мессия:   Что означает: «душу отдает»?
Мириам:                То значит,
    Что за любовь готов и умереть.
Мессия:   Но это б назвалось – утратить тело.
    Души в том нет.
Мириам:      Кто мать, отца и братьев –
    Покинет всех. Что дорого и любо,
    Все, чем доселе жил – другого ради,
    Так неужели же такой не любит?
Мессия:   Тот, кто, отрекшись от всего, забыл отречься
    Сам от себя – такой уже не любит.
Мириам: О, Господи, какой ты жертвы хочешь?
Мессия:  Я жертвы не хочу, любви лишь только.
Мириам: Я всех должна любить?
Мессия:         Да, всех.
Мириам: Всех без тебя – так было бы возможно.
    Тебя и всех – превыше сил моих.
    За что, за что же их должна любить я?
Мессия:   Отступники об этом вопрошают.
Мириам: О, как отступники любить умеют!
    Как пламя, жаркая у них любовь!
Мессия:  А та любовь, что от тебя хочу я,
   Должна быть будто солнце – всем светить.
Мириам: О, что мне делать? Если нету солнца
    В моей душе. Ночь, ночь, глухая ночь.
Мессия:   Засветит солнце и тебе, быть может.
Мириам: (с внезапной надеждой)
    Учитель! Может статься, ты позволишь
    Мне кровь пролить?
Мессия:   Ужели за людей?
Мириам: Нет, не за них!
Мессия:    Тогда зачем же лить
    Напрасно кровь?
Мириам:       А может, не напрасно?
    А может, кровью выкупить смогу я…
Мессия:   Нет, без любви кровь выкупить не может.
Мириам: Когда б ты захотел принять мой выкуп,
    Чтоб не лилась твоя святая кровь!
Мессия:   Ты хочешь выкупить меня?
(Мириам молча кивает головой)
                Напрасно!
Мириам: Пускай напрасно! Умереть позволь мне
    Не за тебя, тогда с тобою вместе!
Мессия:   Напрасные Ваалу жертвы сносят.
    Я ж их не принимаю.
Мириам:                О, Мессия!
Мессия:   Не для тебя. И ты меня не знаешь.

Уходит. Мириам остается в пустыне одна. Отчаяние.

Раздаются овации. На сцену летят букеты цветов. Счастливая Бенефи многократно кланяется и, наконец,  уходит за кулисы.


Явление 12

Гримерная Бенефи. Всюду – цветы. На стене – костюмы от бенефиса. Бенефи сидит у зеркала. Грустная, задумчивая. Смотрит на маленький стакан с букетом подснежников.

БЕНЕФИ: Успешный бенефис. Столько цветов. Больше, чем я могла ожидать. Будто в цветочном магазине. Но как притягивают взгляд эти скромные подснежники. Зимние подснежники. Сказка. Как легко верить в сказку. Легко верить во всё невозможное. И чем невозможнее - тем легче. Сказка сбывается. Сбывается. Верю. Какой-то волшебник оставил их для меня на стуле в фойе. А может не для меня? Нет, именно для меня. Первой их увидела я? Я. Вокруг больше никого не было? Никого. Хотя в репетиционный день в театре полно народу. Значит: цветы предназначались мне. (с лукавым пафосом) Это - судьба! (Смеется.)

Входит Уборщица. С ведром и шваброй.

УБОРЩИЦА: Поздравляю, моя красота ненаглядная. Как всегда – на самой высокой высоте.
БЕНЕФИ: Откуда больнее всего падать?
УБОРЩИЦА: Это тебе-то падать? (Оглядывается вокруг.) А цветов-то, цветов. Прямо цветочный магазин какой или рынок. (Подходит к стакану с подснежниками. Внимательно смотрит на него. Вполголоса.)  Так вот вы кому назначались.
БЕНЕФИ: Вам знакомы эти цветы?
УБОРЩИЦА: Да кто ж подснежников не знает? Разве грудной младенец или африканец какой.
БЕНЕФИ: Я имею в виду именно этот букет.
УБОРЩИЦА: Нет. Не видала. И предвидеть не могла. (Как будто прозревает.) Помилуйте, так ведь февраль на дворе. Какие подснежники?
БЕНЕФИ: Представляете, я обнаружила их в фойе на стуле. Сегодня утром. Перед самой репетицией. Нечаянная радость. Я почему-то сразу поняла, что они мои, для меня. Что обязательно всё будет хорошо. А ещё – что сбудется какая-то сказка. Самая прекрасная и самая волшебная. (Обрывает сама себя. Смущённо улыбается.) Правда глупо звучит из уст уже почти стареющей женщины?
УБОРЩИЦА: «До самой старости мы дети – вот в чём дело». Тоже мне, старуха отыскалась.

Стук в дверь. Входит Режиссёр.

РЕЖИССЁР: Дорогие дамы. Не желаете ли поторопиться? Бал в разгаре, а королева отсутствует. (Декламирует.)
«Окружена благоуханьем.
Одета в мех и кружева.
Талантом обладает тайным:
Легко произносить слова,
Легко дышать, ходить неслышно,
Сердца неслышно полонить…
И так уж вышло, так уж вышло…
Я рад, и некого винить».

Режиссёр берет за руку Бенефи и торжественно выводит её из гримерной. За ними следует Уборщица, неся над головой перевернутое ведро и делая «отмашку» шваброй.


Явление 13

Следующее утро. Гримуборная Примы. Прима внимательно разглядывает себя в зеркало.

ПРИМА: Нет, он положительно в меня влюблен. Так премило вчера поплясали. Душка, душка, душка. Какие остроумные тосты. (Кривится.) А мой, как всегда, – нализался, свинья свиньёй. Стемо постной физиономией портил настроение. Что же еще? Дай, Боже, памяти. А, это «юное дарование». Поначалу скромничала, потом бездарно восхищалась Бенефи, потом бурно хохотала Его остротам. Сама провинциальная невинность. Мы так непосредственны… (Изображает.) Ах-ах-ах. Ха-ха-ха.

Входит Фонос. «С большого бодуна».

ФОНОС: Перебор. Перебор вчера вышел. И главное, не помню, чем дело кончилось.
ПРИМА: (одновременно с усталой привычкой и ехидством) Трапеза перешла  из-за стола сначала на стол, а после – под стол.
ФОНОС: Хватит врать! Почему я  тогда, по-твоему, проснулся в собственной постели?
ПРИМА: А без подсказки догадаться слабо?
ФОНОС: Слабо, слабо… Слабо!
ПРИМА: Стемо, добрая душа, потратился на такси. Да что там такси, он ведь тебя и уговаривал, и успокаивал, и в кровать укладывал.
ФОНОС: Чего меня было уговаривать?
ПРИМА: Того, что ты весь вечер изображал знаменитого мавра. Но только Отелло перед тобой – сущий младенец.
ФОНОС: Значит, был повод?
ПРИМА: Опять двадцать пять.
ФОНОС: Да нет, уж скоро тридцать. Ты мне зубы не заговаривай, выкладывай всё начистоту. Очередной «невинный флирт» с Режиссёром? Между прочим, а ты-то где ночевала? Я проснулся на супружеском ложе один…
ПРИМА: Постыдись. Если не меня, то хотя бы  Режиссёра. Ведь святой человек.
ФОНОС: Ну, мы, мужики, все святые. А порочны - бабы! Вот я тебя сейчас исповедаю и причащу.
Медленно, с угрозой приближается к ней.
Прима вскакивает, взвизгивает и быстро выбегает из гримуборной. Фонос бежит следом с угрозами и проклятьями.


                Явление 14

Фойе театра. Уборщица сидит на стуле. Ведро стоит рядом. Швабра прислонена к стене.

УБОРЩИЦА: (вслух, сама себе) Это я сейчас сижу в аккурат на месте, где ещё вчера лежали подснежники… Чувствую себя аленьким цветочком. Та-а-ак. Зато теперь я всё про всех знаю. Как и подобает настоящему  Театральному. Вот ведь подольстился. И на кой я ему - старая вешалка? Другой бы прошёл, и поздороваться забыл, а может, и вовсе не подумал бы. Вот именно, – другой. Только не он. Этот своим вниманием и обаянием любого с ума сведет… Любую… То-то они все с ума и посходили. Но, как настоящий Театральный, я вам так скажу: я точно знаю, кто ему нужен и кому на самом деле нужен он. Знать-то я знаю, а что с этим знанием дальше делать – не знаю. Театральный, Театральный… вот была бы я, к примеру, волшебницей... Попрыгала бы у меня тогда дорогая Примочка. Примочка-примочка. Я бы превратила ее в жабу, нет, - лучше в крысу, а ещё лучше – в гадюку…

В фойе «влетает» испуганная, изрядно потрёпанная и безо всякой напускной напыщенности Прима.

ПРИМА: Прошу Вас, скорее спасите, помогите, не то он меня убьёт.
УБОРЩИЦА: Кто он-то?
ПРИМА: Фонос, муж мой, кто же ещё.
УБОРЩИЦА: А-а-а, муж. Так ведь я тебя обороню, а потом вы помиритесь, и сделаете меня виноватой. Нет уж, увольте. Да и убираться мне надо. (Берёт ведро и швабру.) Народ говорит: муж и жена – одна сатана. Разберётесь. Куда вам деваться.

Вбегает Фонос. Сталкивается с Уборщицей. Та с грохотом роняет ведро. А после, с не меньшим грохотом, - швабру. С большой живостью наклоняется за шваброй, хватает её и лупит по спине Фоноса. Он увёртывается и убегает. С криком: «Вот я тебя научу, как надо себя вести в святом месте», она гонится за ним. Оба выбегают из фойе.

ПРИМА: Ну, не мытьём, так катаньем. И не хотела, а помогла. А ведь не посочувствовала, ведьма старая. Неужели и эта завидует? Ей-то зачем? Ей со мной роли не делить. Может, молодости моей завидует? А, кажется, понимаю, - наверное, она старая дева. Завидно, что у меня, хоть и пьяница, а – есть…,  а на неё и такой не позарился. Нашла чему завидовать. Лучше бы и на меня такой не зарился… (Немного поплакав, мечтательно.) Была бы я сейчас вольной птицей. Кружила бы головы направо и налево. И не таясь, соблазняла бы  самого… Да, его соблазнишь. Нерушимый утёс. Иногда кажется, что он давно женат и безумно любит свою жену. Давно женат… на театре… и безумно любит свою жену. Редкий случай. Как так можно – давать главные роли и отказываться от благодарности. Это не по-нашему. Это вообще не по-человечески. (Мечтательно.) А я бы отблагодарила. Ах, как бы я отблагодарила… (Перебивает сама себя.) Нерушимый утёс... Как бы она не забила Фоноса до смерти своей шваброй. Жалко – муж всё-таки. Когда-то любовь была... Как будто в прошлой жизни... «Любовная лодка разбилась о быт». А!!! О Нерушимый Утёс!

По громкоговорителю голос Режиссёра: «Почему звукооператор не на месте? Немедленно все по местам. Начинаем репетицию». Прима вздрагивает, вздыхает. Спешно направляясь по коридору, пытается привести себя в порядок.


Явление 15

На сцене декорации к спектаклю «Отшельник». Прима – в роли очередной возлюбленной Казановы. Репетиция диалога. В роли Казановы Режиссёр.
Герои стоят обнявшись.

Она:  И бархат голоса, и шёлк твоих касаний,
          Огранка взгляда  в шёпоте ресниц…
          Твоё лицо среди избытка лиц –
          Смешенье снов, мечты воспоминаний,
          Воспоминания мечты – в глазах, в висках
          Пульсируют. И пульс пощады просит.(приглядывается к волосам Казановы).
          Ах, что это? Тебе известна проседь? (гладит его лицо)
          Твоей улыбке ведома тоска?
          Ужели ты, познавший сотни сотен,
          Не юн, не весел и не беззаботен?

Казанова: Что видишь ты – то тело и лицо –
           Удобная тюрьма для арестанта.
           Моя душа наделена талантом –
           Врачует раны после подлецов.
           Никто из женщин ведьмой не родится.
           Любой претит монашеский удел.
           Да, ты права: вокруг в избытке лица,
           Покуда чьих-то глаз не разглядел.
           Юна - в годах, прелестница - дурнушка –
           Я  ту люблю, чей взгляд воспламеню.
           Ну что ж, что нос велик, – целую в ушко.
           Я – за разнообразное меню.

Она:   Чудно: впервые я – одна из многих,
           При этом не испытываю зла.
           Когда бы я еще понять могла
           Зачем меня к тебе приводят ноги?

Казанова: Ты не одна из многих, ты – одна.
            Единственная – здесь, сейчас, со мною.
            Я – разогрею, если холодна,
            А если взбешена, то успокою.
            Могу остановить потоки слез.
            И доказать зеркальным отраженьям,
            Что ты – красавица, а сочетанью звезд –
            Что ты – счастливица. Без преувеличенья.

Она:    Сейчас и здесь. Но завтра ты уйдешь,
            И – в зеркалах и звездах одиноко
            Я снова отражусь. Знать, мало проку
            В твоих словах. Ты всё красиво врёшь.
            И нет любви.

РЕЖИССЁР: Стоп, стоп, стоп. Что с вами, возлюбленная Казановы. Вы явно переигрываете. Я вам не верю. То есть, вы, конечно, влюблены в Казанову, но слишком много наигрыша. И отсебятины.
ПРИМА: Помилуйте, я не отступила от текста ни на йоту. Какая отсебятина?
РЕЖИССЁР: Не в тексте дело, а в его воспроизведении. Что мы с вами представляем?
ПРИМА: «Отшельника».
РЕЖИССЁР: Мы с вами представляем отношения Казановы с одной из его возлюбленных. Искренность чувств. Но именно Казановы и его возлюбленной, которая тоже его любит. Она знает, что одна из многих, но не в силах противостоять силе очарования. Он не скрывает, что имел бессчётное количество возлюбленных. Но в очередной раз влюблён пылко и искренне. Мы с вами должны показать наличие любви и обретение доверия и понимания, которое сдерживается остатками смущения. А что изображаете вы?
ПРИМА: Вам виднее.
РЕЖИССЁР: Вы изображаете откровенную страсть. Ваша игра противоречит произносимому тексту. Соберитесь. Давайте снова со слов «одна из многих».

Она:   Чудно: впервые я – одна из многих,
           При этом не испытываю зла.
           Когда бы я еще понять могла
           Зачем меня к тебе приводят ноги?

Казанова: Ты не одна из многих, ты – одна.
            Единственная – здесь, сейчас, со мною.
            Я – разогрею, если холодна,
            А если взбешена, то успокою.
            Могу остановить потоки слёз.
            И доказать зеркальным отраженьям,
            Что ты – красавица, а сочетанью звёзд –
            Что ты – счастливица. Без преувеличенья.

Она:    Сейчас и здесь. Но завтра ты уйдёшь,
            И – в зеркалах и звёздах одиноко
            Я снова отражусь. Знать, мало проку
            В твоих словах. Ты всё красиво врёшь.
            И нет любви.

Казанова:                Ты вправе мне не верить.
             Но я люблю. (глядит в окно)
Ах, как горит закат!
             Мне душно, тесно. Пусть раскроют двери
             И окна! (невидимая рука распахивает двери  и окна)
                …Вот теперь ещё стократ
             Я крикну так, чтоб небо услыхало,
             И прошлый день, и будущая ночь,
             Что я люблю!!! И раньше не бывало
              Такой любви. Что мне не превозмочь
              Моей любви. Что ты – моя отрада.
              Что за тебя я мир благодарю.
              Ты и теперь не веришь?! И не надо.
              Не верь. Я всё равно тебе дарю
              Любовь.

РЕЖИССЁР: (прерываясь, Приме) На сегодня достаточно. Поработайте ещё. Продумайте, прочувствуйте. Прочтите, наконец, «Мемуары» Казановы. Вы же опытная актриса. К следующей репетиции жду счастливых перемен.

Прима прощается и уходит за кулисы. Режиссёр оглядывается.

РЕЖИССЁР: Ну что ж, думаю, пора посмотреть, чем нас порадует молодое поколение. Давайте посмотрим диалог Девчонки с Няней. (В кулису). Декорации на сцену! Актёрам приготовиться!


                Явление 16

Репетиция. На сцене декорации к спектаклю «Отшельник». Дебю – в роли Девчонки, Бенефи – в роли Няньки. Во время репетиции лучи всех прожекторов постепенно сходятся на Дебю.

Девчонка:

Спокойствие нельзя сыскать,
Когда любовь в душе ночует
И зачинает благодать.

Наутро порождая жажду,
К закату разгораясь вновь,
Да не покинет нас однажды.

Опять светлеют небеса
Неисполнимою надеждой,
И слепнут разума глаза.

И, - день, как ночь, а ночь ясна –
В ней нету снов, как нет и сна.

Нянька:

Опомнись, грешная душа,
Кого ты в сердце запустила.
В уме ль его, в достатке ль сила?
Одна осанка хороша.

Девчонка: Нянюшка, нянюшка, нянюшка… Все вздор, о чем ты говоришь.
Когда бы ты знала, что он не просто лучший, он - единственный. Другого не только нет, но и быть не может.
И нет мне дела до определения каких-то нелепых достоинств, совершенств.
Я в каждом встречном взгляде ищу его улыбку, взгляд, поворот головы…
(глядит в окно) Вон, - видишь? - пошел кто-то. Точь-в-точь его уши и шея. Боже мой, даже руки похожи. А ведь это не он.
Почему это не может быть он? Почему?
И как много вокруг женщин… Каждая – лишний соблазн.
Это ужасно – столько женщин и только один мужчина.
Нянюшка, он такой влюбчивый, увлекающийся.
Творческие натуры – все увлекающиеся. А ведь он пишет. Да. И музыку сочиняет. Ах, как он поёт,… а играет…
Да, что бы ни сделал – все чудесно…
Господи, зачем я не одна женщина на этом свете?

Нянька: Глупышка-глупышка. Тогда как бы он увидел, что ты – лучше всех?

Девчонка: Ах, нянюшка, да ты проказница. Зачем ты дразнишь меня? А? Смеешься? Не смей! Ты не любила так, как я. Ты слишком  рано родилась. Пока он родился и стал мужчиной, ты разучилась любить. Но ты об этом жалеешь? Признайся.

Нянька: Кто умеет любить, разучиться не может. Ну не можешь же ты разучиться дышать.

Девчонка: Да-да. Именно дышать. Не любить – все равно, что не дышать.
Как таким жить удается, кто не любит?
Его нельзя не любить. Вот я встретила однажды взгляд его – и будто пеплом рассыпалась, смолой пролилась. Нет меня больше.
Нечем дышать. Пойдем в сад. Пойдем, нянюшка, там – смородина созрела. Она – как его глаза…

Бежит в сад. Проводит губами по ветке, усыпанной иссиня-черными ягодами.

Милый мой, смородиновый.

Приближается нянька.

Жарко. Душно… Нет, как будто зябко. Что со мной? Я схожу с ума? Ничего не делала – и смертельно устала. Отчего? Ничего, никого не вижу - одни глаза его.
Его глаза. Жгут.
Жаром ли, холодом.
Мое сердечко – трут,
Даром, что молодо.
Взгляд – и беда. Пожар.
Пепел – по ветру.
Думается: кошмар.
Поутру.
Утро все возродит
К новому пламени.
Чтоб его не любить,
Нужно стать каменной.

Режиссёр останавливает репетицию сцены.

РЕЖИССЁР: (глядя на приборы освещения) А что, собственно, с нашими «юпитерами». На нашей Девчонке буквально «свет клином сошёлся». А? Я спрашиваю: что там произошло?
РАМП: (смущенно, сверху) Да, тут что-то заклинило. Не беспокойтесь, я сейчас всё исправлю.
РЕЖИССЁР: Боюсь, что «заклинило» не там. И исправить в скором времени ничего не получится. (глядя вверх) Это болезнь иного рода. Скажете я не прав, сударь?
РАМП: Сказал, что всё исправлю, - значит исправлю. И точка.
РЕЖИССЁР: Уж постарайтесь, будьте добры. (Дебю.) Страсти предостаточно. Вы знаете, я думаю, надо добавить немного «сумасшедшинки». Нет, ни в коем случае не клинической. Нормальной, «влюблёнческой сумасшедшинки». В мимике лица, жестах, а особенно – в паузах. Ведь вы же знаете «золотое правило» паузы. Напрасно не бери, а уж если взял, - тяни что есть мочи. Так вот, для вас здесь это – главное. И более всего обратите внимание на смену настроений и интонаций после каждой паузы. .. И еще... В движениях хочется видеть больше семнадцатого века. Попробуйте с хореографом разучить два-три танца времен итальянского Просвещения. (Бенефи.) Благодарю за чудесную партнерскую поддержку. Прервемся на час. Все свободны. Через час продолжим.


Явление 17

Первый ряд пустого зрительного зала. Занавес на сцене опущен. Стемо подсаживается к Приме.

СТЕМО: Как же это так могло случиться, многоуважаемая Прима, что мы с Вами не пересеклись ни в одном диалоге? Это – явная недоработка автора. Сами понимаете, не хочу касаться Режиссёра. Кто-то может неверно истолковать. Я вот что хотел сказать. Я много наблюдал Вашу игру. И мне давно уже стало ясно: засиделись Вы здесь, дорогая. Всё равно, что в девках. Дался Вам этот театришко. Разве это – Ваш масштаб? Ведь это – запасной аэродром. Не более того. Зачем вам это сборище неудачников? У Вас – большое будущее, Вам открыты все просторы вселенной. А Вы здесь прозябаете. (Приблизившись к ней, доверительным шёпотом.) Могу составить протекцию. Мой товарищ по институту проводит кинопробы. Известный режиссёр. Перспективная картина. Бешеные бабки ставятся. Миллиардный прокат обеспечен. О Вас узнает весь мир.
ПРИМА: А что вдруг такая рьяная забота о моей скромной персоне?
СТЕМО: Больно видеть, когда такой талант томится взаперти. Вы давно превзошли наш провинциальный уровень.
ПРИМА: Провинциальный уровень в столичном театре? Это Вы хватили. Вам не кажется? А что же Ваш товарищ не протянет руку помощи Вам – такому талантливому? И, как оказалось, на редкость чуткому и внимательному актёру? Кроме того, у Вас и опыт имеется… в кино.
СТЕМО: К сожалению, мужские роли уже распределены. Если честно, сценарий писался под определённый контингент.
ПРИМА: А женский контингент? Не устроил?
СТЕМО: С женщинами всегда сложнее. То капризы, то здоровье…
ПРИМА: (в тон ему) То капризы со здоровьем…
СТЕМО: Вот видите, как мы с Вами прекрасно понимаем друг друга. Итак, что же мне сказать своему товарищу?
ПРИМА: Что у меня ревнивый муж.
СТЕМО: Какой муж? При чём здесь муж? Ну, работает он здесь, и пусть себе работает. А Вас ждёт грандиозный успех, слава, возможно, - Голливуд.
ПРИМА: В таком случае, передайте, что у меня капризы со здоровьем.
СТЕМО: Погодите, я что-то не понял. Вы отказываетесь от такой чудесной возможности?
ПРИМА: Я никогда не отказываюсь от чудесных возможностей. Я недоумеваю: откуда вдруг такой интерес к моей скромной персоне?
СТЕМО: Скажу по секрету, он был однажды инкогнито на Вашем спектакле. И очень высоко оценил уровень игры.
ПРИМА: Да Вы, оказывается, мастер лихо закрутить интригу. Только, я вам не верю.
СТЕМО: Право же, очень обидно слышать. Но почему?
ПРИМА: Не верю, и всё тут. У Вас плутовские глаза. Я Вас мало знаю. А вдруг Вы окажетесь сводником. А у меня муж.
СТЕМО: Ревнивый.
ПРИМА: Ревнивый.
СТЕМО: В таком случае, я думаю, лучше бы я действительно оказался сводником. Всю жизнь прожить с ревнивцем – сущий ад.
ПРИМА: А Вы не можете предположить, так, всего на одну минутку?
СТЕМО: Что предположить?
ПРИМА: Что мне этот ад нравится.
СТЕМО: Душечка, да Вам только так кажется. И только потому, что Вы другого не видели. Актёр должен не только переодеваться время от времени, но и менять декорации. Иначе – полный застой. Никакого роста, никакой перспективы. Ну что Вы уцепились за эту микроскопическую сцену? Эти подслеповатые «юпитеры»? Этот драный занавес?
ПРИМА: Потому, что «лучше быть первым в своей провинции, чем вторым в Риме». Кем я буду там, у этого Вашего хвалёного знакомого режиссёра? Никчемной статисточкой? Девочкой «на побегушках»? (кривляется) «Непревзойдённый мастер эпизода! Великолепная роль второго плана!» Спасибо за участие. Но мы остаёмся дома. Как сказал один жирный кот: «Нас и тут неплохо кормят».
СТЕМО: Жаль, жаль. Очень жаль, знаете ли. Вы тоже потом пожалеете, но будет поздно. Что ж, воля Ваша. Откланиваюсь, что называется, несолоно хлебавши.

Резко разворачивается и уходит.

ПРИМА: Так я тебе и сказала, старый ловелас, что к чему, да почему.

Уходит, напевая: «Я вас любил, но странною любовью…».


Явление 18

Гримуборная Дебю. Дебю и Рамп.

ДЕБЮ: Не знаю, хочешь ты этого или не хочешь, но ты усиленно мешаешь моей актёрской карьере. Какое глупое слово «карьера». В общем, мешаешь моей работе, дебюту. Ты же понимаешь, что первый шаг на сцене, первая роль – так важны!
РАМП: Ну, я же уже просил прощения. Ну, прости меня, пожалуйста. Обещаю, что такого больше не будет. Я очень хотел всем показать, нет, даже не показать, а подчеркнуть что ли, - какая ты красивая и талантливая. Подручными средствами, так сказать.  «Юпитеры» для этого очень здорово подходят.
ДЕБЮ: А, так ты еще и врать горазд. Заклинило, заклинило… Как мне за тебя стыдно перед Режиссёром. Ладно, в первый раз – прощается.  Но больше – ни-ни. Договорились?
РАМП: Я же уже сказал, пообещал. И точка.
ДЕБЮ: Хорошо. Посмотрим... А теперь: я хочу кофе.
РАМП: (радостно) Тогда я побежал в буфет. А пирожные?
ДЕБЮ: И пирожные.
РАМП: С кремом?
ДЕБЮ: С кремом.
РАМП: Уно моменто.
 
Убегает.

ДЕБЮ: (смеется) Поклонник таланта проявился до проявления таланта. Авансом. Многообещающее начало.


Явление 19

Дебю. Входит Стемо.

ДЕБЮ: Ещё не примадонна. И до бенефисов далеко… Но, Боже мой, какое счастье… А, впрочем, ничего не известно. Ну, дали. Ну, роль. Ну и что?
СТЕМО: Не понукай, не запрягала. Ты в этот театр хотела?
ДЕБЮ: Исключительно!
СТЕМО: Тебе дали одну из главных ролей.
ДЕБЮ: И это – естественно. Я же закончила студию с отличием.
СТЕМО: Не ты одна. Другие тоже были. И где они теперь?
ДЕБЮ: «Иных уж нет, а те – далече…».
СТЕМО: То-то же.
ДЕБЮ: Но ведь я ещё совсем не прима!.. И буду ли ею когда-нибудь?…
СТЕМО: А вот об этом можно: вздыхать, мечтать, заботиться… и так далее.
ДЕБЮ: …И так  далее… И так далее? Это Вы о чём?
СТЕМО: Это я о вашем, о женском.
ДЕБЮ: Шутник Вы, дяденька, однако.
СТЕМО: А я теперь не шучу. Твоё счастье и твоя карьера – в твоих руках. Впрочем, не столько в руках, как… в прочих частях тела. Вот так вот.
ДЕБЮ: На что это Вы намекаете?
СТЕМО: Ты представление не разыгрывай. Не маленькая уже. Отличница, к тому же. И всё ещё без мужа… А режиссёр в этом храме Мельпомены, между прочим, - холостяк. Я понятно излагаю?
ДЕБЮ: Куда уж понятнее. Да, да, да, - я поклонница его таланта! Да, и как мужчина он мне тоже нравится! И за роль я ему благодарна! И что с того?!
СТЕМО: А это уж тебе решать. Ты не ори, а включай свою женскую интуицию. И – вперёд, победа нас зовёт.
ДЕБЮ: Нетушки, под Вашу дудку я плясать не собираюсь.
СТЕМО: Будешь, девочка, будешь. Ты же не хочешь прослыть неблагодарной? Не хочешь. А кто тебя сюда пристроил, как не дядя твой родной?
ДЕБЮ:  Слово-то какое нашёл: «пристроил». Будто я – сирота безродная, и он меня в приют отдаёт. А сама по себе я, значит, - пустое место?
СТЕМО: Пока что – так и есть. И тебе ещё предстоит доказать обратное. Кто ты и чего стоишь. И негоже пренебрегать советами родного дяди. У которого уже немалый жизненный опыт. И который единственной племяннице плохого не пожелает. А чтобы фыркать в ответ, большого ума не надо.
ДЕБЮ: Учи-учи родную племянницу, как интриги плести и козни строить. Как собой торговать.
СТЕМО: А ты думала. Ты дядю слушай. Дядя зря не посоветует. В театре закулисье куда важнее сцены. Вот где ум-то нужен. И сноровка. И чутьё. Ты же не хочешь прозябать на задворках? Так крутись. Крутись на одной ножке. Здесь, даже если ты в премьере сделаешь себе имя, нет никакой гарантии, что последует продолжение, и появятся предложения. Не тут-то было. Тебя забывают сразу же, как только закрылся занавес. И на следующее утро – начинаешь с нуля. Вечный бой, покой нам только снится. Так что думай, девочка, думай. (Ухмыляется.) И слушай дядю…

Уходит. Музыка. Занавес.




       Действие 2

Явление 1

Фойе театра. На стуле у входа в зрительный зал сидит Уборщица. Ведро и швабра стоят рядом.

УБОРЩИЦА: Как-то всё глупо получилось, до обидного глупо. Нелепое нагромождение несуразностей. Вот сказанула так сказанула... Тут уж кто угодно поверит, что от судьбы не уйдёшь. Сначала Бенефи угодила в больницу с  дурацким воспалением лёгких. Потом эти гастроли. Какие-то суматошные, быстротечные, и, вроде, не совсем удачные. А вернулись с гастролей – на тебе, как снег на голову: наш драгоценный Режиссёр завел романтические отношения с Дебю. Да, благо бы влюбился. С кем не бывает. Так ведь не похоже. Он весь какой-то «потерянный». И в то же время «взвинченный». Осыпает её цветами, а сам всё курит, курит. Раньше ведь не курил совсем. Беда, да и только... Ещё этот апрель с его нескончаемой грязью. То снег тает, то дождь идёт. Только и делаешь, что трёшь с утра до вечера. Потом  всю ночь кости ноют. Не девочка уж, поди. Раньше бывало Режиссёр войдет,  чего-нибудь скажет, шуточку отпустит, или даже комплимент, - глядишь: откуда-то и силы взялись. Бенефинька, красавица моя, приласкает, поговорит…

С улицы входит Режиссёр. Отряхивает мокрый зонт. Снимает шляпу и плащ. Какое-то время смотрит на Уборщицу. Но – не видя, как бы – «сквозь».

УБОРЩИЦА: Доброго утра.
РЕЖИССЁР: Что? А, да-да, здравствуйте.

Режиссёр кладет свои вещи на стул и закуривает. Затем берёт шляпу и плащ, открывает дверь, входит и закрывает её за собой. Уборщица встаёт, подходит к стулу, смотрит на зонтик.

УБОРЩИЦА: Зонтик. Он забыл зонтик. Никогда ничего не забывал, а тут забыл.  Что же делать? Сейчас отдать нельзя: он не любит, если мешают репетировать. А после можно проглядеть, когда будет выходить из театра. Положить в кабинете на стол? Может не зайти в кабинет. Так случается довольно часто. Придется караулить, чтоб не ушёл без зонта… В таком случае, надо скоренько прибраться.

Хватает швабру и ведро и быстро убегает из фойе.


Явление 2

В фойе театра входит Бенефи. Она легко отряхивает зонтик, снимает с головы берет, расстёгивает курточку. Несколько раз приглушенно кашляет, прикрывая рот рукой с носовым платочком. Оглядывается вокруг.

БЕНЕФИ: Соскучилась. Ох, как же я соскучилась. Но будем надеяться, что все неприятности позади.  Впереди – работа, работа…

Видит на стуле зонтик. Берёт его.

БЕНЕФИ: Зонтик. Такой мокрый и такой одинокий на этом стуле. Совсем, как я.

Садится на стул и плачет.

БЕНЕФИ: Замучили предчувствия. Никто ни разу не проведал. Всё звонки, звонки… Какой дурак выдумал эти телефоны? Когда не видишь лица, как можно понять: правду тебе говорят или лгут? Какие-то гнусные сны… (Встряхивает головой.) Всё, хватит! Сейчас всех увижу и всё узнаю. И, может быть, хоть что-то пойму.

Встаёт и уходит, оставив на стуле оба зонтика.


Явление 3

С противоположной стороны в фойе вбегает Уборщица.
УБОРЩИЦА: (ругает себя) Надо же быть такой растяпой: оставила зонтик и ушла. А если кто с улицы зайдет да заберет? (Подходит к стулу, видит на нём два зонтика. Берёт их в руки и пристально рассматривает.) Хм. Хм. Весна. Зонтики размножаются. Как это они? Да ещё так быстро. Почкованием что ли? И что же мне с ними двумя теперь делать? Где им жилплощадь раздобыть? Придумала. Дождусь перерыва в репетиции, зайду в операторскую к Фоносу, попрошу, чтобы объявил по громкоговорящей. Кто-нибудь, да явится за знакомой расцветкой.

Берёт оба зонтика и уходит.


Явление 4

Гримёрная Примы. Прима полулежит в кресле. Фонос угрюмо ходит по комнате. В комнате беспорядок. В разговоре – аналогично.

ПРИМА: Не мельтеши перед глазами. И так тошно. Вот тебе и пигалица. Всех умыла. Да сядешь ты, наконец, или нет?

Фонос присаживается на стул у окна и смотрит в окно.

ПРИМА: А что нам от этого? А ничего. Ну, безработица. Ну, нищета... И полное забвение.
ФОНОС: Да, ладно. Сколько можно «Лазаря петь»? Роли у тебя никто не отбирал. Из театра ни меня, ни тебя никто не выгонял. Скоро премьера. Будешь блистать, как всегда.
ПРИМА: Премьеру перенесли. Эта Бенефи. Так не к стати заболела. И я, тоже не к стати, стала поправляться. Когда все костюмы уже готовы. И Режиссёр стал курить, как паровоз. Меня от этого вечного дыма вечно тошнит. Голова кружится. Явный упадок сил.
ФОНОС: Дорогая, может тебе кофейку сварить? А?
ПРИМА: И не напоминай. Мне от него ещё хуже.
ФОНОС: Может капель каких-нибудь? Я схожу к Уборщице. У нее всегда что-нибудь есть в запасе.
ПРИМА: Сказала: не мельтеши. Можешь ты спокойно посидеть? Подай мне лучше книгу из сумки. Едва разыскала эти Казановские мемуары. Оказалось: гулёна, да не дурак. Есть очень ценные мысли. Мне теперь и роль больше нравится. И как-то играется по-другому. Кто истинный талант в театре, так это Режиссёр. Это он, умница, посоветовал «Мемуары» почитать.
ФОНОС: Опять двадцать пять.
ПРИМА: Не двадцать пять, а скоро тридцать. Вон уже и зубы стали портиться… (Смотрится в зеркало.) И морщинки обозначились. Уходит моё время. Разве я думала когда-нибудь, что и на меня змея подколодная найдётся?
ФОНОС: Что-то ты уж больно сильно расстраиваешься при виде чужой удачи... Что же за этим кроется? Я её тут жалею-жалею, утешаю-утешаю… А почему, собственно?
ПРИМА: Жена, всё-таки.
ФОНОС: А я думал: попутчица. Вспомнила наконец-то.
ПРИМА: Если бы ты ещё вспомнил, что ты – муж, а не соседов собутыльник... Куда что девалось? Мы же по любви женились. Или нет? Какая там любовь? Молодость да глупость. Прогулки при луне и песни под гитару. Потом всё развеялось. Ни молодости, ни семьи человеческой – ничего.
ФОНОС: Ага: «сидит на пороге старуха, а перед ней – разбитое корыто».
ПРИМА: (бросает в него книгой) Получай за «старуху», а заодно и за «разбитое корыто».
ФОНОС: (увертывается) Совсем сдурела. Обошли её, видите ли, вниманием. Горе-то какое... Давно не пробовала мужниных кулаков?

Прима вскакивает и собирается бежать. Вдруг теряет равновесие и медленно оседает на пол без памяти. Фонос останавливается возле неё. Склоняется над ней.

ФОНОС: Ты эти свои актёрские штучки брось. Не верю. (Тормошит её. )Вставай, вставай. Разлеглась. (Тормошит её ещё сильнее.) Ты что и вправду в обмороке?  (Подхватывает Приму на руки и кладёт в кресло.) Погоди-погоди. Я сейчас что-нибудь придумаю. Говорил же: давай лекарства принесу. (Беспомощно озирается вокруг.) Что же делать?

Входит Уборщица.

УБОРЩИЦА: У вас тут убрано или как? Если «или как», могу прибраться.
ФОНОС: (бросаясь к Уборщице) Помогите ради Бога. Жене плохо, в обмороке.
УБОРЩИЦА: (склоняясь над Примой) Правда, плохо. Даже подурнела. Вроде и не Прима вовсе, а простая баба, как все. (Фоносу) Воды принеси. Да поскорее. Сейчас мы её оживим.

Фонос хватает графин и убегает. Уборщица открывает форточку. Расстёгивает пуговицы на платье Примы, подкладывает ей под голову подушку.

УБОРЩИЦА: (размышляет вслух) С чего бы это ей вдруг «поплохело»?  Может, в том всё и дело, что такая же баба, как все? Пришла пора дитём обзавестись.
ПРИМА: (приходя в себя) Что это со мной? Я ещё жива?
УБОРЩИЦА: Жива, жива. Как по мне, так даже вдвойне. А может я и ошибаюсь.
ПРИМА: Что?
УБОРЩИЦА: А давно ль тебе плохо, милая?
ПРИМА: Только что.
УБОРЩИЦА: Я не о «только что» говорю, я вообще, о самочувствии.
ПРИМА: Не знаю, но как-то всё в последнее время плохо и плохо. То тошнит, то голова кружится. И слабая-слабая вся. Может, надо к врачу сходить?
УБОРЩИЦА: Давно пора было к врачу сходить. Это ж надо, так беспечно относиться к собственному здоровью. Да еще накануне премьеры. Немедля к врачу! А то можно и «неотложку» вызвать.
ПРИМА: Нет! Не надо «неотложку». Я в поликлинику схожу. Сама.

Вбегает Фонос с графином воды.

УБОРЩИЦА: Вот как соберусь помирать, так тебя за смертью пошлю. Авось, чуть подольше протяну.
ФОНОС: Так ведь нет в театре воды. Отключили, что-то там ремонтируют. В  соседнем дворе колонку качал.
УБОРЩИЦА: А деток ты когда-нибудь качал?
ФОНОС: Каких деток?
УБОРЩИЦА: Таких маленьких, сопливых и описанных, которые кричат.
ФОНОС: Нет. Не было у меня никаких деток. Никогда. Честное слово.
УБОРЩИЦА: Правда?
ФОНОС: Правда.
УБОРЩИЦА: Ну, так будут,.. может быть.
ФОНОС: Откуда?
УБОРЩИЦА: Оттуда. Чудак человек. Полжизни прожил, а откуда дети берутся - не знает.

Уборщица берёт ведро, швабру и выходит. По громкоговорителю голос Режиссёра: «Автобус на примерку костюмов отбывает через пять минут».


Явление 5

Фойе театра. Режиссёр, задумавшись, сидит на стуле у входа в зрительный зал и курит. Из бокового коридора выходит Бенефи. Режиссёр не замечает её. Бенефи медленно подходит к нему, и, внимательно вглядываясь, пытается понять: что не так. Вдруг её осеняет.

БЕНЕФИ: Вы курите?
РЕЖИССЁР: (вздрогнув от неожиданности) Это Вы?

Бенефи кашляет.

БЕНЕФИ: Вы курите. Давно?
РЕЖИССЁР: Как долго Вас не было... Простите. (Пытается отогнать дым рукой.) Здравствуйте.
БЕНЕФИ: Да, здравствуйте. Всё-таки что-то  произошло. Я так и знала. Я чувствовала, что что-то случилось. Неудачные гастроли?
РЕЖИССЁР: Можно так сказать. А можно сказать, что бывает хуже. А можно сказать, что хуже не бывает.
БЕНЕФИ: А можно сказать, что не это главное?
РЕЖИССЁР: Можно сказать… Как долго Вас не было…
БЕНЕФИ: Полтора месяца. Слава Богу, вычухалась. Так как же прошла премьера на выезде? Ни у кого не могу добиться. Одни междометия.
РЕЖИССЁР: Какая там премьера. Так. Несколько генеральных прогонов, только при большом скоплении народа. Потом - разгром в прессе. В общем, все нормально. Как говорится, отрицательный результат - тоже результат.
БЕНЕФИ: Вы очень изменились. Что же всё-таки произошло?
РЕЖИССЁР: Благодаря Вам, я теперь понял, что ничего особенного не произошло. Всё ещё только должно произойти. Происходит.
БЕНЕФИ: И что же происходит?
РЕЖИССЁР: (смотрит в окно) Дождь идёт. Обычный весенний дождь. А я, видите ли, где-то свой зонтик оставил.
БЕНЕФИ: Представьте, и я свой – тоже. (Смеётся. Кашляет.) Друзья по несчастью. (Оглядывается вокруг.) Кажется мне, я его здесь где-то оставила…

Входит Уборщица с двумя зонтиками.

УБОРЩИЦА: Вот ведь к стати. (Режиссёру) А я Ваш зонтик принесла. Вы его здесь утром оставили. Вот на этом самом стуле. А потом возле него ещё один появился. Вроде и не было никого. Прихожу снова, а их уже два.
БЕНЕФИ: Так ведь это мой зонтик.

Уборщица подаёт им зонтики невпопад:  Бенефи – режиссёрский, а ему – бенефин. Они смеются, обмениваются зонтиками.

РЕЖИССЁР: Вот всё и устроилось. Вы верите в добрые приметы?
БЕНЕФИ: Конечно.
РЕЖИССЁР: А это добрая примета: найти зонтик в дождь?
БЕНЕФИ: Безусловно.
РЕЖИССЁР: Стало быть, грядут счастливые перемены?
БЕНЕФИ: Стало быть, пора репетировать.
РЕЖИССЁР: Пора. Идем?
БЕНЕФИ: И скорее.

Открывают двери и уходят.

УБОРЩИЦА: (потирая руки) Обмен зонтиками состоялся.

Уходит, очень довольная собой.



Явление 6

На сцене - полукругом стулья. На них - Режиссёр, Стемо,
Бенефи, Прима, Дебю. Идёт обсуждение премьерного спектакля. Дебю ведёт себя, как избалованный ребенок.  Кроме того, высокомерна  и  нравоучительна.

СТЕМО: Чего проще: по-человечески сыграть живого человека.
ДЕБЮ: Ну, не скажите.
РЕЖИССЁР: Человека-то человека. Но, во-первых, всё-таки Сына Божьего. А, во-вторых, особенно в вашем монологе, ярок протест. Вся сила образа - в протесте.
СТЕМО: Но протест порождён обыкновенной человеческой обидой.
РЕЖИССЁР: Вы меня просто удивляете. При чём здесь человеческая обида? Скорее – обида на человека.  На его непонятливость и самомнение. Но не на человека вообще. И не на человечество вцелом. А на человека мудрствующего, возомнившего, что Бога можно трактовать, пояснять его естество и поступки.
СТЕМО: Да, ведь он сам в монологе говорит об обиде.
РЕЖИССЁР: Суть в том, что он, рожденный человеком, - один из многих, а как Сын Божий – единственный. Важно, очень важно почувствовать, что земное существование Бога, хоть и было земным, но было и подготовкой к возложенной на него миссии – спасению человечества от скверны неверия и грехов. Иисус-Человек должен был за тридцать три года осознать это, постигнуть, суметь воплотить, если можно так выразиться. А этот процесс, надо полагать, настолько сложен и интимен, что другие люди, не являющиеся мессиями, не способны этого ни понять, ни объяснить. Не существует у человечества слов, чтобы это объяснить. Вот почему Он негодует на написавших Библию. Вот о чём Его монолог.
СТЕМО: Зачем же так усложнять? Может быть Вы и правы. Однако, зритель-то наш – тоже не Бог, а человек. Ему об Иисусе-Человеке человеческое увидеть хочется.
ДЕБЮ: Who is who.
РЕЖИССЁР: Не помогут никакие пояснения, если актёр бессилен воплотить образ глубоко и проникновенно. Может быть, даже глубже написанного автором.
СТЕМО: Стало быть, я – бессилен?
ДЕБЮ: (назидательно) Всё может быть. У каждого есть свой предел возможностей.
РЕЖИССЁР: Может быть, даже глубже себя самого. Если уж выпало Бога изображать. Ничего не могу больше посоветовать. Никак не могу убедительнее и точнее пояснить. .. А знаете что? Да, позабудьте Вы о своём атеизме. На время роли позабудьте. А то, что же это такое получается: если человек монархист, ему нельзя изобразить революционера, а если честен, не играй вора? Так что ли?
СТЕМО: Так ведь это то же самое, о чём я вам уже говорил.
РЕЖИССЁР: Правда? Что-то не припоминаю. Ну, если так, тем лучше. (Бенефи.) Теперь о Вашем Светлом Образе. Я, конечно, имею в виду сценическую роль. Как Ваше здоровье?
БЕНЕФИ: Спасибо. Неплохо. (Слегка покашливает.)
ДЕБЮ: Ну, что Вы, Вы ещё так кашляете.
РЕЖИССЁР: А должно быть хо-ро-шо. Ещё лучше – отлично. Завтра репетируем обоими составами. А там решим, кто выйдет на сцену в премьере. (Берет её за руку. Доверительно.) Вы должны меня правильно понять. Я не хочу Вас перегружать после болезни. Роли у Вас никто не отнимает, однако для того, чтобы влиться в единый организм спектакля, время упущено. Вы ослаблены. Сегодня сделаем попытку. Но в щадящем режиме.
БЕНЕФИ: Никогда не понимала, что значит – «в щадящем режиме».
РЕЖИССЁР: Вот этого я и боялся. Ну что ж, если не захотите слушаться, придётся отстранить Вас на время от спектакля.
БЕНЕФИ: Как «отстранить от спектакля»?
РЕЖИССЁР: До полного выздоровления. Для Вашего же блага. Но Вы здесь, и завтрашний генеральный прогон состоится с Вами. Так что – готовьтесь.
ДЕБЮ: Бенефи, миленькая, да не переживайте Вы так. Вам же сказали, что роли у Вас никто не забирает.
БЕНЕФИ: Спасибо за участие. Но, по-моему, Вы сегодня слишком разговорчивы.

Дебю делает обиженное лицо. Бенефи уходит явно расстроенная.


Явление 7

РЕЖИССЕР: (Дебю) Если быть честным и откровенным, мне тоже кажется несколько вольным Ваше поведение. Потрудитесь, будьте добры, пока идут дискуссии с остальными актерами, незначащих реплик не вставлять.
ДЕБЮ: Мне запрещено иметь своё мнение и свободно его высказывать?
РЕЖИССЁР: Своё мнение иметь не только можно, но и должно. Однако, при этом неплохо бы иметь и чувство такта... Но, довольно об этом. (Приме.) К стати сказать, и Вы выглядите устало. (Всем.) Чтобы мне завтра все были как огурчики! (Приме.) После выездного показа спектакля, и явного, не будем бояться этого слова, провала наступили некоторые перемены. Однако, кроме темперамента, мне хотелось бы видеть лёгкость отношений. Вы прочли «Мемуары» Казановы, как я просил?
ПРИМА: Конечно. Вы сомневались?
РЕЖИССЁР: Нисколько не сомневался. Какие же выводы?
ПРИМА: Самые разнообразные.
РЕЖИССЁР: Например?
ПРИМА: Легкомысленное отношение к женщинам. Деление на хорошеньких и неинтересных. Чрезвычайная живость, но и самоуверенность в превосходной степени. Опрометчивость, лживость, лицемерие, но не со всеми и не всегда.
РЕЖИССЁР: (прерывая ее) Стоп, стоп, стоп. Меня интересует совершенно другое. Какими вы увидели женщин Казановы, его современниц?
ПРИМА: Легкомысленные, кокетливые, похотливые. Не особо разборчивы в сексуальных связях. Словом, любвеобильные.
РЕЖИССЁР: И это всё? Помилуйте, да что Вы читали?
ПРИМА:  «Мемуары» Казановы.
РЕЖИССЁР: А я уж было подумал: «Плейбой» какой-нибудь. Не то Вы увидели, не то. Женщины Казановы были, словно брызги шампанского, - искромётные, лёгкие, шаловливые, неустанные в любви, весёлые, отзывчивые на ласку и внимание. В вашем исполнении мне на сцене нужна именно такая возлюбленная Казановы. Исподволь у Вас уже вырисовывается образ. Из подсознания что ли. Но мне хотелось бы, чтобы и сознание присутствовало при сём таинстве. (Задумывается.) Скажите, а Вы не пробовали сравнивать Казанову с Дон Жуаном, например?
ПРИМА: А чего их сравнивать? Одно тесто. Даже один замес.
РЕЖИССЁР: Далеко не одно тесто, как Вы изволили выразиться. Хотя бы потому, что один из них испанец, а другой – итальянец. Дон Жуан коллекционировал женщин, доказывая, что каждая склонна ко греху. Это было что-то вроде инквизиторской мести женской плоти за её греховность от рождения. А Казанова любил каждую женщину, с которой имел связь. Да, любил не возвышенно, а просто сверхэротически, но совершенно искренне, восхищаясь и превознося. Каждым своим сближением с женщиной возвышая её, стремясь не столько доставить удовольствие себе, сколько ей самой. Этакий альтруист от любви.
ПРИМА: Это Вы говорите с точки зрения мужчины. Это он так пишет. Может, для того, чтобы обелить себя, может, желая выглядеть романтичнее в глазах потомков. А у его женщин никто не спрашивал: каково им было. Особенно после того, как он их бросал.
РЕЖИССЁР: Если Вы помните, в монологе стареющего Казановы есть такие строки:
«Любви служил… Служил… Любви ли?
Умножил род людской – не скуп.
А сколько, кто меня любили -
Я не считал. Знать, не был глуп.
Я, может быть, и умным не был,
Возможно, не был и красив.
Меня творило небо, Небо,
Любовью ненависть сместив.
Я души врачевал и ранил.
Лелеял – и опять терзал.
Я жил стремительнее лани.
Любови чётки нанизал.
Одна к другой. Ну, нет, не чётки.
Не перечесть, не сосчитать.
Я стольких научил мечтать…
Где вы, дурнушки и красотки?
Я стольких воплотил мечтанья.
И ни одна не прокляла,
Хоть расставаньям и рыданьям
Там несть числа…
Моё исполнено желанье, -
Так Бог велел, так правил Бог, -
Любви служил свой век, как мог,
А не слепому состраданью.
Без ханжества, что словом «долг»
Искусно подменяет чувства,
Презрев условности, что впрок
Мораль заготовляет гнусно.
Чтоб сплетню зависти рождать,
А леность называть тоскою.
Всю жизнь учился побеждать
Толпы невежество глухое –
Любовью. Вот один исток,
Что нас рождает и питает.
Она – средь мыслей, между строк,
Сверх всех поступков обитает.
Всё – из любви и для любви –
Круговорот любви в природе!
И, кто там, что ни говори,
Мол, всё пройдет, что происходит…»

Прерывает сам себя. Дебю аплодирует. Режиссёр останавливает её холодным взглядом.

РЕЖИССЁР: Ну, и так далее. Что-то я увлекся. Хотел показать движение души, наличие ума и искренность чувств. (Улыбается.)  Казановы, разумеется.
ПРИМА: А это исключительно благодаря тому, что автор пьесы – женщина. Любой женщине свойственно «придумывать» мужчину, возвышать и облагораживать. Хотя бы мысленно. И даже неведомого. Особенно неведомого. Потому что: чем больше «белых пятен» в знании «предмета», тем больше места полёту фантазии.
РЕЖИССЁР: Вот именно этого я от Вас и добиваюсь. Дайте полетать фантазии своей. В определённых рамках, разумеется, а то велика вероятность и в необозримые дали улететь.
ПРИМА: Что же можно придумать в защиту пройдохи и авантюриста, который только брал от жизни и ничего не давал? Игрок - во всех проявлениях. Как можно такого любить? И разве такой сам способен любить? Хотя, как говориться: любовь зла…
РЕЖИССЁР: Да, Казанова был величайшим авантюристом. Да, может быть, его чувства не отличались глубиной. Но он жил мгновением. И ценил именно мгновение! Здесь, сейчас, и никогда больше! Вот в чём сила его личности, искренность и откровение. И счастливы с ним были только женщины, понимавшие это и принимавшие игру с такими правилами. Другие были несчастны. Но разве он в этом был виноват? Да, игрок, но игрок виртуозный, которому нет равных! Разве таковому не позволено иметь собственные правила игры? Предлагая их другим, и требуя однозначного ответа: либо да, либо нет.
ПРИМА: Позвольте, но с такими правилами нет места любви. Это просто погоня за сиюминутным удовольствием. И все. К стати сказать, по-моему, в Вашем монологе видится ничем не прикрытый цинизм. В таком случае вовсе непонятно, в чём состоит загадка притягательности образа Казановы.
РЕЖИССЁР: Думайте, думайте, и ещё раз думайте. Когда Вы разрешите для себя этот вопрос, со своей женской точки зрения и сквозь призму образа женщины ХУІІІ века, ваша игра будет стоить много дороже свеч… И поторопитесь, времени почти нет. Я Вас больше не задерживаю.
ПРИМА: «Времени нет постоять и опомниться, времени нет и приходится мучиться».

Прима уходит.

Явление 8

Режиссёр, Стемо и Дебю.

РЕЖИССЁР: (Дебю) Надеюсь, Вы внимательно слушали наш разговор с Примой.
ДЕБЮ: Слушала.
РЕЖИССЁР: А понимаете, зачем я Вас об этом спрашиваю?
ДЕБЮ: Думаю, да.
РЕЖИССЁР: Зачем же?
ДЕБЮ: Мне кажется, Вы хотите сказать, что всё это относится и ко мне. То есть, к моей роли.
РЕЖИССЁР: Вот и умница, что поняла. В таком случае, меня интересует Ваше мнение о Казанове и его женщинах.
ДЕБЮ: Моё мнение? Ну, коль скоро оно Вас интересует… То вот оно. Казанова, по-моему, родился не вовремя.
РЕЖИССЁР: Вот как. Отчего же?
ДЕБЮ: Ему бы наше время очень подошло.
СТЕМО: То есть?
ДЕБЮ: Да все же ясно, как божий день. Казанова – портрет большинства сегодняшних мужчин.
РЕЖИССЁР: Похоже на юношеский максимализм. Однако, Ваши аргументы.
ДЕБЮ: Сколько угодно. Во-первых, он авантюрист. Скажите мне на милость: кто сегодня правит бал, как не авантюристы? Другие просто не выживают. Либо пресмыкаются, либо опускаются на дно.
СТЕМО: Смело. Чрезвычайно смело.

Отходит в глубину сцены.

ДЕБЮ: Во-вторых, сверхлёгкое, сиюминутное отношение к любви. Никаких долгов, обязательств, разочарований, переживаний. Это же абсолютно современно. Что-то вроде: проведенная вместе ночь – ещё не повод для знакомства.
РЕЖИССЁР: Немного однобоко, и достаточно резко. Я же говорю: юношеский максимализм.
ДЕБЮ: В-третьих, дилетантство. Кто как не современный мужчина считает себя знатоком всецело и во всем. Что ни возьми – наука, искусство, политика, спорт, не говоря о чувствах.
РЕЖИССЁР: Не понимаю, что это: обида на весь мужеский пол, злоба или просто настроение?
ДЕБЮ: Понимайте, как хотите. Это и первое, и второе, и третье. (Искоса глядя на Стемо, Режиссёру вполголоса.) Можете принять это и на свой счёт.
РЕЖИССЁР: (так же вполголоса) Опять забываетесь.
ДЕБЮ: (смутившись, нарочито громко)  Вижу свою героиню той единственной, которая полюбила Казанову по-настоящему! И страдала от его ветрености и авантюризма. Всю жизнь!
СТЕМО: (из глубины сцены) Спокойнее, девочка, спокойнее. Твои эмоции вне сцены никому не нужны.
РЕЖИССЁР: Ну, зачем же так громко. От громкости доводы теряют свою вескость. Я хотел бы просить вас в эпизодах, где вы играете с Бенефи, постараться поддержать её. Она ещё слишком слаба. Но, не смотря на сегодняшнюю размолвку, я бы хотел в премьерном спектакле видеть именно её. Это моя личная просьба.
СТЕМО: (приблизившись) Конечно, обязательно, можно было и не просить.

Режиссёр закуривает. Дебю долго смотрит на Режиссёра.

ДЕБЮ: Конечно, обязательно. Я могу идти?
РЕЖИССЁР: Вот что я хотел ещё. Вы одолели премудрости итальянского танца? Кажется, форлан.
ДЕБЮ: В некоторой степени.
РЕЖИССЁР: Хотелось бы вклинить несколько па в один из Ваших эпизодов. Во время прогона я дам вам знать, а Вы сымпровизируете. Договорились? (Дебю безучастно кивает.) Вот и хорошо. Теперь Вы свободны.

Дебю медленно, будто в полусне, выходит в кулису.

РЕЖИССЁР: (Стемо) Итак, как говорится, вернёмся к нашим баранам.
СТЕМО: Согласно Библии, к пастуху.
РЕЖИССЁР: Да-да. Верно. Значит, Библию читаете?
СТЕМО: Как первоисточник об отведенной мне роли.
РЕЖИССЁР: Опять вы иронизируете. Болеть надо. Болеть! Ролью, человеком, человечеством, Богом. Не бойтесь болеть! Вспомните, как у классика: «Почему люди не летают, как птицы?» А я вам скажу теперь: «Почему из ваших рук не торчат гвозди?» И нет жары, и мух, и насмешек палачей. И кем надо быть, чтобы, умирая, не проклинать, а любить?! Даже изуверов! Только Богом! Только Богом…

Свет гаснет.

Явление 9

Фойе. Стемо сидит на стуле напротив зеркала. Бенефи нервно мечется в пространстве фойе. В продолжение разговора за дальней колонной угадывается фигура Режиссёра. Ему удаётся остаться незамеченным.

БЕНЕФИ: Вы первый бросите в меня камень. Такие, как Вы, никого не щадят.
СТЕМО: Прежде всего, я – человек слова. Я обещал Режиссёру оказывать Вам всякую поддержку, и я выполню своё обещание. А Вами руководят дурное самочувствие и эмоции. Послушайте совета старшего товарища, займитесь всерьёз своим здоровьем. Вам надо хорошо питаться и больше отдыхать.
БЕНЕФИ: Я уже достаточно взрослая девочка. Позвольте мне самой решать, что делать со своим здоровьем.
СТЕМО: Кто бы сомневался, я не стану. Вот только, что Вы, как ёжик, выставили все свои иголки, и  носитесь с ними? Привлекательности они Вам нисколько не добавляют. И от одиночества не спасут.
БЕНЕФИ: Неужто? Вы ещё и судьбу мою намерены устроить? Верно я Вас поняла?
СТЕМО: Хм. Роль свахи мне играть не приходилось. Отчего бы не попробовать?
БЕНЕФИ: Дерзайте. Задействуйте все возможные и невозможные пути. Включая Интернет и бюро интимных услуг… Ну всё, хватит. Я устала. Оставьте меня, будьте так любезны.
СТЕМО: Кого Вы хотите обмануть? Отдыхать Вы всё равно не будете. Вы будете опять и опять твердить свою роль, до полного изнеможения.
БЕНЕФИ: Ошиблись, – до потери пульса.
СТЕМО: А это я уже обязан доложить Режиссёру. Как намерение сорвать премьерный спектакль.
БЕНЕФИ: Разрешаю исполнять. Даже бегом.
СТЕМО: Вас отстранят от роли.
БЕНЕФИ: Но ведь это – мои проблемы, не так ли? Зато исполнятся Ваши заветные мечты. Вы ведь пришли в наш коллектив, чтобы разрушить его. Что же Вы стоите? Действуйте. Используйте свои неслыханные связи, своё влияние на Режиссёра, свой редкий талант… интригана и склочника.
СТЕМО: Какие страшные обвинения. За что? И всё-таки я не в силах на Вас обидеться. Я не в силах противостоять Вашему обаянию. Я люблю Вас.
БЕНЕФИ: Зачем Вам это нужно?
СТЕМО: Разве мы властны над сердцем своим? Разве можем приказать ему, кого любить, а кого презреть?
БЕНЕФИ: О, Господи! Ваши слова захлёбываются лицемерием. Откуда Вы взяли эту низкопробную реплику? Этот фальшивый тон? Зачем? Для чего Вам это нужно?
СТЕМО: Вы прекрасны. Ваше сердце настолько исполнено доброты, что Вы даже разозлиться как следует не можете. Я люблю Вас.
БЕНЕФИ: Вы не просто безбожник, Вы – Иуда. Зачем Вы говорите мне всё это? Здесь и сейчас. Где нас любой может увидеть и услышать. Зная, будучи проницательным, что я не могу ответить на Ваши мнимые чувства. Простите, но я слишком тонко чувствую фальшь. Зная… а, впрочем, к чему эти инсинуации? Вы хотите избавиться от меня? Навязать Режиссёру некую протеже? У Вас грандиозные, далеко идущие планы? Дерзайте! Из театра я не уйду! Даже если мне придётся стать гардеробщицей, уборщицей, кассиршей. Меня вынесут отсюда только вперёд ногами. Бегите, бегите за цианистым калием! Или что Вы там ещё сообразите… (В бессилии опускается на стул и закашливается.)
СТЕМО: Бедная, бедная девочка. Нервы расшатаны не на шутку. Жуткий кашель. Я никогда не доверял нашей бесплатной медицине. Лечиться даром – это даром лечиться. Только платно, только по последнему слову передовой медицинской науки. Не волнуйтесь, - это всё в наших руках. Вы обязательно поправитесь. Я займусь этим вопросом вплотную.
БЕНЕФИ: О, Боже, за что мне всё это? Подите, подите отсюда! Прочь, прочь!

Стемо с горестным выражением лица и сложа руки в молящем жесте, уходит.

БЕНЕФИ: (вдогонку) Даже если Вы доведёте меня до полусмерти, я буду играть премьеру!

Свет гаснет.

Явление 10

Из темноты со свечой выходит Уборщица. Садится на стул.

УБОРЩИЦА: Вот все и разошлись, страсти поулеглись. А не спится. Эх, а раньше-то как спалось. Только голова к подушке – уже и сны пошли. А какие сны показывали. Цветные, многосерийные. А теперь – только коврик на стене, да облущенный потолок… Даже с закрытыми глазами. Всё один и тот же сон. (Смотрит в окно.) Какая глубокая ночь. Ни тебе месяца, ни звёздочек. Глупая тьма. Хорошо, дождь перестал. А то завтра бы на базар поутру сходить, так дождик вовсе ни к чему... А днём, выходит, «к чему» оказался. До того удачный дождь, до того удачный, что по окончании спектакля я опять комплимент схлопотала. Сам сказал, что я – «роскошь человеческого общения». Во как. Знать бы ещё, что это значит. (Прислушивается.) То ли мыши шуршат. (Опять прислушивается.) Нет, этого не может быть. Наверное, занавес сквозняком колышет. Батюшки. А может это с него пыль осыпается да шуршит?  Вечная пыль. Где только вдохновение подевалось. Нет, я здесь без работы не останусь. Ну, и слава Богу. Куда теперь пенсионеру без работы? Ни жить, ни помереть – всё дорого. А тут – то пыли много, то вдохновения мало. (Зевает.) Всё. «Спать, старуха, спать». Хм. Из какого ж это спектакля? Спрошу завтра у самого. (Улыбается.) Надо же, как дождь кстати пришёлся.

Громко зевает. Встаёт и уходит в свою коморку. Бьют часы.


Явление 11

Следующее утро. Сцена театра. На сцене Дебю. Она беспокойно мечется по сцене, и что-то бубнит вполголоса.

ДЕБЮ: Господи, где же взялись эти глаза. Правда ведь – жгут. Ой, попала птичка в клетку. Что же делать? Что же делать? Бросить всё и удрать в свою незабвенную «тмутаракань»?  Перечеркнуть собственную жизнь? «Смородиновый» мой, этого ли ты хочешь? Об этом ли я мечтала? Господи, как я устала. Видела ли я, что он со мной не такой, как всегда? Видела. Так ведь думала: влюблён сильно, переживает. Может, из-за разницы в возрасте, а может, из-за служебного положения. Что неправильно поймут. Все, другие. Наши отношения. Отношения… Какие там отношения. Гримёрка в цветах, да репетиции в дыму. Вот и все отношения. (Останавливается посреди сцены.) Господи, так ведь он забвения у меня искал… или пытался найти. Забвения в неудачах своих.  А я-то - дура, ослеплённая вниманием «свыше». Так ничего и не поняла. Не помогла, не утешила, не поддержала. А она сразу поняла. Не утешала вроде. Но как-то всё само собой преобразилось, изменилось, пошло-поехало.  Спектакль совсем уже не тот. Хм. «Снег совсем уже не тот, потемнел он в поле, на озёрах треснул лёд, будто раскололи…» Раскололи. (Кричит.) Душу мне раскололи! Нет у меня теперь души! Мелкие-мелкие осколочки. Не душа, а стеклянная пыль. Не хочу. Не хочу. Не хочу. Зачем это мне? За что это мне? Теперь вытрут, как пыль, и забудут. (Смеётся истерично.) Кто это был? Что это было? И было ли? Так, привиделось, приснилось, а к утру – развеялось. Кто такая Дебю? Знать не знаем, ведать не ведаем... Стоп. По-моему, это уже из какой-то роли... Что со мной? Я не смогу без театра... Нет! Никуда не уйду. Дудки. Не дождётесь. Вы ещё меня узнаете. Все узнаете. И он. Он поймёт. Только поздно будет. (Подходит к занавесу, дотрагивается до него и потом смотрит на свою ладонь.) Пыли нет. Неужели к премьере занавес поменяли? Да-да-да... Премьера. Мой дебют. Как же мне играть после всего этого? Играть... возлюбленную Казановы. Ка-за-но-вы. Воз-люб-лен-ную! Игра-а-ать… (Плачет. Постепенно успокаивается.) Нет, господа хорошие, вам я своих слёз не покажу. Я сыграю. Так сыграю, что вам и не снилось. Я ли не актриса?! (В сердцах ударяет по занавесу.) Всё сыграю, что ни пожелаете. И на сцене, и в жизни. Сыграю!!!

Убегает.

Явление 12

Фойе. Стемо и Режиссёр.

СТЕМО: Хожу в храмы, созерцаю распятия. Как-то они все безличны, схематичны. Не будят они во мне эмоций. Не то, чтобы сильных или слабых, - никаких. Эмоции рождают больше люди. Прихожане. Есть, которые плачут. Если вдуматься, даже странно. Приходит человек к немому, статичному изображению, и это изображение вызывает в нём бурю эмоций. Мне, чтобы вызвать в зрителе столько эмоций, нужно потом изойти, нервы на кулак намотать,  выжаться, как последнему лимону… А они на колени падают, целуют его, лбом бьются… Свечи чадят, дышать нечем… Калеки какие-то, старухи… Стоят часами, слушают этот невнятный речитатив, в котором едва разбирают по смыслу сотую часть. Кого они в нём видят?
РЕЖИССЁР: А Вы как думаете?
СТЕМО: Личность? Вряд ли. Какое дело согбенной бабульке или калеке-полуидиоту до какой бы то ни было личности? Им облегчение надобно, утешение. Может быть, чуда ждут они? Молитвами вгоняют себя в транс. Может быть, именно таким образом достигают катарсиса? Или кадильницы воздействуют на них, как наркотик? Или монотонное действо и песнопения? Ума не приложу.
РЕЖИССЁР: Всё вместе. А Вы не пробовали повторять за ними?
СТЕМО: Пробовал. Как бы это поточнее выразиться, ощутимых результатов не достиг. Как сейчас юношество выражается: «не вставляет».
РЕЖИССЁР: Для того чтобы «вставляло», нужны веские основания. Наркотик – веское основание. Запой – веское основание. Правда, оба они пагубны и быстро преходящи. Молитва – это не просто набор слов, как вы выразились. Это – состояние души. Это – отрешение от мира, от своего «я», от эгоистического начала в себе. Но вам, думаю, этого не понять.
СТЕМО: Вы полагаете, что я так безнадёжно туп?
РЕЖИССЁР: Я полагаю, что Вы отъявленный негодяй. Молчите. Если бы я пришёл к этому выводу месяца два-три назад, мы расстались бы с Вами, и довольно мирно. Может быть даже относительно безболезненно. Для нас обоих и для театра. Но теперь я не могу рисковать. Или я не был бы режиссёром. Премьера для меня превыше личных счётов и амбиций. И Вы это прекрасно понимаете. Молчите. Теперь совсем не важно, что Вы мне ответите. Теперь важно: если в Вас осталось хоть малая капля человеческого достоинства. И если в Вас живо Ваше профессиональное самолюбие. Вы не сорвёте завтрашнюю премьеру.

Стремительно поворачивается и уходит.

СТЕМО: Не знаю кто такой фиаско, но похоже – это ко мне.


Явление 13

В гримёрной Дебю. Вокруг в большом количестве стоят увядшие цветы. Разбросаны вещи, книги. Дебю смотрит в окно. Входит Рамп.

РАМП: Извини. Я, собственно, попрощаться пришёл.
ДЕБЮ: Пока. А куда это ты, если не секрет.
РАМП: Не секрет. На киностудии буду работать. Помощником осветителя.
ДЕБЮ: Как это на киностудии? Ты что - очумел? Накануне премьеры. Долго думал? (Приближается к нему.) Ты что – на меня обиделся? Брось. Не на что обижаться. Уже не на что. Все – блажь. Наплюй и разотри. Понял? И забудь. Понял? А теперь иди и работай. И другим работать не мешай. Своими глупостями. (Прикасается к нему рукой.) Поверь: и мне сейчас нелегко. Но я никогда не позволю себе раскваситься. (Гладит его по волосам.) Вот мы оба успокоимся и обо всём  поговорим. Хорошо?

Возвращается от него опять к окну.

РАМП: Хорошо. Ну, я пошёл?
ДЕБЮ: Что? А, да-да, иди. И, пожалуйста, не делай больше глупостей. Себе дороже.

Рамп, окончательно «просветлев», чмокает её в щечку и мигом выскакивает за дверь.

ДЕБЮ: Вот мальчишка. Ребёнок и всё тут.

Входит Уборщица.

УБОРЩИЦА: Давно не видела его таким сияющим. Хороший парень. Прибраться можно?
ДЕБЮ: Да, конечно. Я не буду вам мешать. В фойе никого нет?
УБОРЩИЦА: Нет.
ДЕБЮ: Так я туда пойду. Там просторнее и воздуха больше. И мне никто не помешает.
УБОРЩИЦА: Иди-иди, милая, тренируйся. То есть, репетируй, я хотела сказать.

Дебю уходит. Уборщица раскрывает окно. Вытирает пыль с мебели. Что-то напевает под нос. Потом замолкает. Останавливается у зеркала и разговаривает со своим отражением.

УБОРЩИЦА: Что-то уж больно всё хорошо. Это нехорошо. Оглядывается. И эти засохшие веники надо бы выбросить. Самым срочным образом. (Собирает все цветы в охапку. Поет.) «Нам рано жить воспоминаньями»… Там-тарам, тарам-тарам…

Уходит.


Явление 14

В гримёрную Дебю входит Режиссёр. Посреди его монолога в комнату неслышно входит растерянная Дебю.

РЕЖИССЁР: Дверь открыта, а её самой нет. (Закуривает.) Никогда не думал, что с дурными привычками так тяжело бороться. А приобретать – легко. Даже не заметил, как начал. Что-то я разболтался сам с собой. Приятно бывает поговорить с умным человеком. Впрочем, жаль, что хозяйки нет. Не мешало бы расставить точки над «і». Чувствую себя виноватым. Чертовски неприятно. Талантливая девочка. Жаль, если отчается и сломается. Что это на меня нашло? Вот что называют наваждением. Вот тебе и Иуда, вот тебе и Казанова, и Отшельник, и режиссёр. Предатель или просто неудачник? Как сказать. Но почему-то сейчас вдруг верится в удачу. Фантастическую удачу. Как хорошо подвинулся спектакль. И новый спонсор нашёлся... И «всё у нас получится», как нам реклама обещает. Милая Дебю, если бы ты постаралась меня понять и простить. Понять и простить закоренелого холостяка и эгоиста.
ДЕБЮ: Уже поняла и уже простила.
РЕЖИССЁР: Простила?
ДЕБЮ: Умом – да, сердцем – нет.
РЕЖИССЁР:  (приближается к  ней) Я очень виноват перед тобой. Оправдываться смешно и нелепо. Прости. Я законченный эгоист. Потерял голову, дал повод чувству. Прости.
ДЕБЮ: Считайте, что я Вас уже простила. Хотя… О, Господи, как же это больно. (Плачет.)
РЕЖИССЁР: (берет её за руку, гладит) Не надо плакать. Всё пройдет. У тебя блестящее будущее. Тебе его просто не избежать. Я это предвижу и предрекаю. И после нашей премьеры тебя заметят и оценят. Вот увидишь. Ну-ну. Успокойся. Всё будет хорошо. (Нежно обнимает её.)
ДЕБЮ: Да, будет, но без Вас. (Плачет еще сильнее.) Без Вас.

В проеме двери появляется Рамп. Он видит обнявшуюся пару. Несколько секунд стоит отчаянно и отрешённо. Уходит. Его не заметили.


Явление 15

Фойе театра. С одной стороны входит с охапкой сухих цветов Уборщица. С другой стороны, ей навстречу, -  идёт Бенефи.

БЕНЕФИ: Это откуда же столько? Мой бенефис уж давно «увял». Премьера была на выезде и неудачна. Ничего не понимаю. Объясните, пожалуйста.
УБОРЩИЦА: (застигнута врасплох) Да, насобирала, то там, то сям.
БЕНЕФИ: Что-то я не замечала, чтобы наш театр был увит розами. И обманывать Вы не умеете. Что даже очень хорошо. Ну, расскажите же. Чувствую: тут какая-то тайна кроется. А? Я права?
УБОРЩИЦА: Права-то ты права, моя хорошая. Да, разговор этот лучше не начинать вовсе, потому, как не нужен он ни мне, ни тебе.
БЕНЕФИ: Вот теперь точно надо всё выложить начистоту, а то кромешный мрак получился.
УБОРЩИЦА: (в сердцах бросает сухие цветы на пол) Будь они неладны. А может, это я сама потихоньку ото всех долго-долго собирала, чтобы потом лепесточки обобрать и чай заваривать. Люблю, признаться, чай из розовых лепестков.
БЕНЕФИ: Нет. Не получается правды.
УБОРЩИЦА: Это ещё почему же?
БЕНЕФИ: Так ведь в таком случае сразу лепесточки обираются. Зачем же такую охапку хранить? И где? И куда вы их теперь тащите?
УБОРЩИЦА:  А передумала я. Пыли на них много. Решила выбросить.
БЕНЕФИ: Неправда.
УБОРЩИЦА: Ну что ты будешь делать с этой дотошной девчонкой! (Вздыхает горестно и шумно.) Пеняй на себя. Сама напросилась. (Досадливо машет рукой.) Пока не было тебя здесь. Режиссер наш за новенькой этой приударил, за Дебю. Забросал цветами. А сегодня я решила у неё в гримерной прибраться. Вот и выношу «останки былой страсти».
БЕНЕФИ: В самом деле? Что ж. Она очень милая девочка. Талантливая, многообещающая. Я всегда говорила, что у него хороший вкус.
УБОРЩИЦА: (обнимает ее за плечи) Родненькая моя, ничего-то ты не поняла. Всё потому, что тебя ему не хватало. Вот он и уткнулся в первый встречный подол. Что-то там у него не получалось со спектаклем, а посоветоваться не с кем, пожаловаться некому, пожалеть некому. И она по молодости-глупости своей вниманием-то его прельстилась, а понять не поняла. Ничего промеж них не было, и быть не могло. Разные они люди.
БЕНЕФИ: Не утешайте меня. Во-первых, это его личное дело. Во-вторых, в его возрасте большинство мужчин увлекаются молодыми девочками. А в-третьих,.. с чего это Вы взяли, что я нуждаюсь в утешении?
УБОРЩИЦА: Больше твоего прожила, потому больше и знаю. Не пара она ему. Вовсе не из-за возраста. Разные они. Глупости это всё. Пройдет. И уже прошло. Как ты вернулась вчера, совсем всё другое сразу стало. Мне ли не заметить.
БЕНЕФИ: Опять утешаете. Оставьте. Не надо.
УБОРЩИЦА: А и действительно не надо. Уже ни к чему.
БЕНЕФИ: Уже ни к чему. (Кашляет.)

Медленно, не оглядываясь, идёт по коридору. Уборщица смотрит ей вслед. Качает головой. Затем обречённо машет рукой.

УБОРЩИЦА: Чему быть, того не миновать. Я так думаю: перемелется – мука будет. А отношения, они на то и есть, чтобы их время от времени выяснять. Выяснять – это значит, чтоб ясно стало. А по мне: ясно – значит  чисто. Как после уборки – ни грязи, ни пыли. Всё - к  лучшему.

Подбирает в охапку увядшие цветы и выносит на улицу.


Явление 16

Сцена. Она пустынна и темна. По громкоговорящей связи слышна музыка. Обрывки марша, вальса, песни. Слышны голоса. Они становятся всё отчетливее и различимее.  Разговор Бенефи и Фоноса. Она случайно забрела в звукооператорскую. Он – не совсем трезв, в нервном возбуждении, забыл выключить микрофон.

БЕНЕФИ: Влетит Вам от Режиссёра. На рабочем месте в нетрезвом состоянии.
ФОНОС: Да, плевать я хотел на вашего Режиссёра. Вот он у меня где. У меня от него скоро случится цирроз печени. Именно от него, а ни от какой не от водки.
БЕНЕФИ: И чем же он Вам так не угодил?
ФОНОС: А тем, драгоценнейшая Бенефи. Жена у меня брюхатая. Вот и весь сказ. (Поёт.) «Жил в селе один мужчина. Был ни беден, ни богат. Бил жену не без причины. Потому, что был «рогат»».
БЕНЕФИ: Прима беременна? Вот чудесная новость. Поздравляю. Но при чем же здесь Режиссёр? Кажется, она Ваша жена, а не его.
ФОНОС: Разуйте глаза. Она по уши влюблена в него. Как кошка.
БЕНЕФИ: В него, кроме всех прочих, влюблены ещё и множество поклонниц. Если следовать Вашему умозаключению, нам в скором времени грозит демографический взрыв.
ФОНОС: Не делайте из меня идиота! Эти вечные роли с любовными отношениями. Репетиции заполночь. И, смею заметить, далеко не на всех из них я присутствовал!
БЕНЕФИ: Ну, то, что Вы непризнанный Отелло, я знала давно. Но нельзя же, в самом деле, так преувеличивать. Какое-то кривое зеркало получилось. Да. У каждого актёра своё амплуа. Разве Вы не догадывались, когда брали в жёны актрису, да ещё красавицу, какое у неё будет амплуа? Зачем же теперь ревновать её ко всем и каждому? Тогда Вам следовало бы жениться на убогой старушке. Хотя, Вы, с Вашим характером, и её нашли бы к кому приревновать. Например, к её любимому пуделю.
ФОНОС: Какой ещё пудель? При чём тут пудель? Я перед Вами душу выворачиваю, а Вы смеётесь надо мной. Разве это по-человечески?
БЕНЕФИ: Бросьте. Пудель – это так, для образности. Вы сейчас сами, как мокрый пудель. Так жалко выглядите. До чего себя замучили собственной ревностью. Выбросьте всё из головы. Прекратите пить. Станьте прежним, и ваша любовь вернётся к вам. И, в конце концов, перестаньте подозревать жену в измене, которая ничем не подтверждается.
ФОНОС: А беременность?
БЕНЕФИ: Если Вас действительно интересует мое мнение, то будущий ребёнок не может быть ничьим, кроме как Вашим. Хотя бы потому, что Режиссёр не из тех, кто любит сразу двух.
ФОНОС: Кого же он, по-вашему, любит? Уж не Вас ли?
БЕНЕФИ: Не меня. Дебю.
ФОНОС: Ах да. Эта шустрая девчонка. Так ведь она совсем недавно появилась. «Без году неделя», как говориться. А у жены срок – два месяца.
БЕНЕФИ: Да оставьте, наконец, Ваши глупые домыслы. Вы что с ней - в разных квартирах живёте?
ФОНОС: В одной.  Пока.
БЕНЕФИ: Пока. Вы что, хотите сделать ещё не родившегося ребенка «безотцовщиной»?
ФОНОС: Какое грустное слово. Нет, пожалуй, даже, тоскливое: безотцовщина. Я так давно хотел иметь детей. А сколько её уговаривал. А она все: «театр», «карьера». Я уж совсем отчаялся иметь нормальную семью. И вдруг такое дело. Понимаете? Слишком неожиданно. И вокруг столько всего наверчено, намешано. Запутался я совсем. И поговорить не с кем. Вот Вам открылся, и сразу полегчало... Может и вправду… того… мой это ребенок? А?
БЕНЕФИ: Истинная правда. Это у Вас шок от известия, от неожиданности. Не ревновать надо, а радоваться. Радоваться, понятно? А теперь идите. Вам следует привести себя в порядок и хоть немного отдохнуть перед генеральным прогоном. А то Вы, я вижу, совсем забыли о премьере. (Замечает включенный микрофон.) Ой, а мы с Вами на весь театр вещали. Теперь все знают о Вашей радости.

Щелчок. Микрофон выключен. На сцене зажигается свет. На краю сцены стоит Режиссёр.


Явление 17

На сцене Режиссёр. Он курит.

РЕЖИССЁР: Завгар – это заведующий гаремом... Не смешно... Приятно бывает услышать правду о себе любимом. Сколько раз влюблялся, никогда так не глупил. Ах, ты моя долгожданная неожиданность. Быть таким ослом: солнца вупор не разглядеть. Какой, в чертях, режиссёр? Клоун. Паяц. Идиот. Поверишь ли ты мне? Простишь? Поймёшь? Боже мой! Со мной ли всё это? А впрочем, может быть – опять химера? В который раз. В который раз… Стоит ли что-либо менять? Поздно, поздно, поздно. (Закуривает новую сигарету и глубоко затягивается. Смотрит на сигарету.) Дурные привычки легко приобретаются. И трудно искореняются… (Бросает окурок в ведро. Глубоко вдыхает. Распускает галстук. Засовывает руки в карманы брюк и, выйдя на середину сцены, начинает отбивать чечётку. Медленно, потом скорее и скорее. Пока, запыхавшись, резко не останавливается. Снова глубоко вздыхает. Выбрасывает в ведро пачку с сигаретами.) Всё. Теперь всё. Объявляется генеральная уборка.

Входит Уборщица.


Явление 18

На сцене Режиссёр и Уборщица.

УБОРЩИЦА: О какой уборке речь? Я сегодня убрала с особой тщательностью. Генеральная уборка перед генеральной репетицией. Неужто оплошность какую допустила?
РЕЖИССЁР: Не волнуйтесь. Слово «уборка» я употребил в переносном смысле.
УБОРЩИЦА: И куда же перенесли смысл?
РЕЖИССЁР: В область человеческих отношений.
УБОРЩИЦА: А можно ли узнать, какие «человеки» имеются в виду?
РЕЖИССЁР: Все свои. Наши театральные человеки. И всех я, представьте, обманул.
УБОРЩИЦА: Вы и вдруг обманули? Неправда.
РЕЖИССЁР: (смеется) Святая правда. Хотел обмануть себя, а обманул всех.
УБОРЩИЦА: Ничего не понимаю. Выходит, и меня обманул?
РЕЖИССЁР: Выходит, что и Вас тоже.
УБОРЩИЦА: Вот когда со мной мой милый «поматросил и бросил», я почувствовала себя обманутой. А сейчас что-то не чувствую.
РЕЖИССЁР: Помните подснежники?
УБОРЩИЦА: А то как же.
РЕЖИССЁР: Так вот я тогда себе солгал, а заодно и Вам. Я знал, кому мне хотелось бы их подарить.
УБОРЩИЦА: И я знала. Вернее – догадывалась.
РЕЖИССЁР: Правда?
УБОРЩИЦА: Правда. И то правда, что они попали по назначению. Видно, по воле провидения.
РЕЖИССЁР: Не может быть.
УБОРЩИЦА: Может. Все может быть. Судьбу, её и конем не обскачешь. Сколько себя ни обманывай. Она своё дело знает. Но только она любит смелых и решительных.
РЕЖИССЁР: А что, похож я на смелого и решительного?
УБОРЩИЦА: Больше, чем кто другой.
РЕЖИССЁР: И Вы в меня верите?
УБОРЩИЦА: Верю.
РЕЖИССЁР: И мне верите.
УБОРЩИЦА: Больше, чем себе.
РЕЖИССЁР: А Она поверит?
УБОРЩИЦА: Так у неё самой и спросите. И нечего в долгий ящик откладывать. Прямо сейчас ступайте и спросите.
РЕЖИССЁР: А может, лучше после репетиции?
УБОРЩИЦА: Советовать не берусь. Но главное: не трусь. (Поднимает вверх указательный палец со значением.) Стихи.
РЕЖИССЁР: Да-да – сразу после репетиции.

Уходят сначала Режиссёр, потом Уборщица – в разные кулисы.  Занавес опускается. Голос Режиссёра по громкоговорителю: «Готовность номер один. Все по местам. Начинаем генеральный прогон».


Явление 19

Последняя часть спектакля «Отшельник». На «заднике» изображена чаща леса и хижина – одинокий скит Отшельника. В роли Отшельника Режиссёр, в роли Светлого Образа – Бенефи. Полумрак. Постепенно освещение усиливается. При появлении Светлого Образа свет становится «нереальным», «потусторонним». После последних слов героини всё полностью гаснет. Несколько мгновений кромешной тьмы. Затем вспыхивает разом всё, что способно светиться.

Отшельник
У лета – ранний день.
Чуть свет - моя голубка
Летит ко мне и семечки клюёт…(кормит птицу с руки)
Кто? Кто сыграл со мною
Злую шутку?
Мне Бог и тот ответа не даёт.
В молитве дохожу до исступленья. Пауза.
Могилой станет мне забытый скит. Пауза.
Никто, ничто покоя не дарит.
Ничто, никто не дарит вдохновенья.
Блажен, кто верует…
Не верю ни во что,
Чем этот мир постылый окружает.
Умру, истлею, прорасту крестом.
А сколько мне отпущено, - кто знает.
День долог, но ещё длиннее ночь.
Когда-то времени недоставало…
Прочь, искушения былые, прочь!
Давно ли жизнь казалась карнавалом,
Весёлым пиршеством, где все и всё всегда
Моей капризной послушались воле?
Оставил всё шальной, весёлой доле.
И убежал от доли той сюда.
Всё потому, что стал невыносим
И ненавистен сам себе на свете.
На белом свете всём… Собой гоним
За то, что сам  себя однажды встретил
И не узнал… А то была Она…
Она. Моё дневное отраженье,
Мой позитив, улыбка вдохновенья…
Задумчива, печальна и – одна.
А я – шумел счастливым окруженьем!
Удачей, красотой, умом блистать
Любил. Мне не пришлась она подстать.
Ни в ком не вызывала «впечатленья».
А я увидел – и не смог забыть.
Но долго в том себе не признавался.
Она исчезла. Я – один остался.
Один средь всех. И некого винить…
Сам не поверил в редкую удачу.
Сам для себя сказался эгоист.
Теперь я вовсе ничего не значу.
Осенним ветром уносимый лист
Осиновый… И поделом, Иуда…
(видит Светлый Образ)
О Господи, ужель  свершилось чудо?
И здесь она? Иль - грёзы, сон и бред?
Она. Она. Сомнений больше нет.
Ты слышишь ли? Кивнула. Ближе, ближе.
Тебя хочу в объятия принять.

Светлый Образ (бестелесно)
Не сможешь более меня обнять.
Бесплотна я, как все из Ниоткуда.
Ты опоздал. Ты не о том молил.
Как ни самозабвенны все молитвы.
Пришла, но не к тебе – к твоей душе.
Утешить, укрепить и поддержать.
И научить терпеть, страдать и ждать…

Отшельник
Опять страдать и ждать? Опять терпеть?
Когда же обрету покой и отдых?
Душе - летать, а телу – умереть!
Мне кажется, что я в преклонных годах.

Светлый Образ (протягивая к нему руки,)
Зачем ты испугался полюбить?
И наказанье предпочёл в награду.
И предал дважды светлую любовь.
Сперва отрёкся, после – убежал.
Зачем тревожишь Господа напрасно -
Так молишься неистово, не веря
Ни Богу, ни себе, ни той молитве?
(«заламывает» руки)
Зачем, зачем, зачем я так бесплотна?
Зачем, зачем, зачем ты так бессмертен?
Зачем, зачем, зачем ты проклят Богом?
Зачем, зачем ты пренебрёг любовью?
Зачем ты без любви меня оставил?
(исчезает)


Явление без слов, 20 и последнее…

На сцене стоит Режиссёр в образе Отшельника. Его лицо в отчаянии закрыто ладонями. Свет постепенно тускнеет. Появляется из кулис Бенефи, всё ещё в Светлом Образе, медленно подходит к нему. Некоторое время она стоит в нерешительности. Затем берет руками его руки и отводит их от его лица. Он сначала будто не видит её. Потом охватывает руками её голову. Долго смотрит ей в глаза. Начинает звучать музыка. И вдруг сверху, кружась, посыпалась золотая пыль. Её пронзает тонкий луч прожектора. Она кружится и сверкает в этом луче и оседает на занавес. По громкоговорителю голос Фоноса, очень радостный и возбужденный: «Всем спасибо. Все свободны. Да, и не проспите – завтра премьера!»   А на сцене уже никого нет. Из кулисы выходит Уборщица с ведром и шваброй. Она останавливается посредине, опирается на швабру и смотрит в зал, всем своим видом провозглашая: «Ну, что я вам говорила?» Из противоположных кулис стройными рядами движутся навстречу друг другу маленькие уборщики, которые швабрами трут пол. А пыль продолжает сыпаться… Звучит музыка.

 Занавес.