В деревне

      

1.Дом               
     После маленькой комнаты, в которой Тася жила с мамой в Москве, деревенская изба бабы Шуры кажется ей просто огромной. Вот Тася вбегает по трем ступенькам на крыльцо, тянет на себя тяжелую дверь и оказывается в длинных сумеречных  сенях, освещаемых сиреневатым лучиком из маленького оконца под самой крышей. Памятуя бабкин наказ «держись правой стороны, а то упадешь прямо к Сеньке на ужин»,  Тася идет  по широким половым доскам, слева пола нет, видны лишь огромные  почти круглые балки. Там-то в подпольном пространстве живет кабанчик Сеня. Но Тася не смотрит на него, потому, что ей его жалко: « К осени заколем», как-то сказала бабка.  Кабанчик тоже не обращает на Тасю внимания. Он что-то роет, басовито хрюкая, чмокает.               
    
    В конце сеней стоит лестница, ведущая на чердак. Оттуда сверху льется мягкий, пряный запах свежего сена. Это для бабкиного хозяйства: коровы Майки с бычком, двух коз, овец, уж не сосчитать сколько. А там еще и куры, и утки. Утки - это прямо беда, так и норовят улепетнуть по речке бог знает куда, уж сколько раз так было. А с козами у Таси  нежные отношения, особенно с безрогой Машкой.  Та даже дается доить ее. Правда при этом смотрит невесело и задними ножками переступает нетерпеливо.   
   
    Под лестницей – три разновеликие кадушки: для засолки огурцов, грибов и самая большая - для квашеной капусты. Зимой  отрываешь застывший деревянный гнет и скребешь капусту с рисинками льда, набираешь  полную миску, руки стынут, краснеют и сразу в нос ударяет вкусный, кислый запах. А грибы Тася с бабой Шурой приносят с дальнего леса, что за два поля от деревни. «Тяжело тащить, да вкусно кушать», и тащит Тася свою маленькую, но увесистую корзинку молча, не жалуясь.               
    Ну, а сама изба, не изба, а прямо дворец.  Левый угол занимает огромная печка. Печка - как большой пароход. Вместо трапа узкая вертикальная лестничка наверх на полати. А сами полати, как палуба.  Одна  их часть  кирпичная, а другая, которая поперек –деревянная. На кирпичной всегда тепло, а иногда горячо, да так, что приходится шкурку козлиную под спину подкладывать.               
    На деревянной бабка накидывает множество полотняных мешочков. Тут и сушеные грибы, и яблоки, и фасоль, и укроп и много еще чего. В печке на стенке, которая к двери есть квадратные гнездышки. Туда можно варежки запихивать сушить или валенки, когда промочишь.               
   С полатей, как с капитанского мостика, Тася оглядывает избу. Вот справа отделена цветастой занавеской  их с бабкой широкая металлическая кровать с блестящими  круглыми, величиной чуть меньше теннисного мяча набалдашниками. Их можно отвинчивать.  Тася  любит  играть с ними в кровати, иногда шары падают с грохотом на пол и сразу слышится бабкино: « Ну, опять войну устроила?»  Но Тася знает, что это так для проформы, потому что она любимая бабкина «мнучка», так  бабка ее называет.
      
   В центре- большой дубовый стол с квадратными толстыми ногами, внизу они скреплены брусьями, да еще двумя поперечными, вот и  скамеечка для Таси, а если накрыть стол большой скатертью, то и вовсе не стол получается, а маленький домик. 
            
   Слева от печки за невысокой перегородкой - маленькая кухонька. На стене на гвоздях висят сковороды, ковшики, в углу ухват с кочергой, на полке чугунки разные, на скамейке ведра с водой. Пока бабка кухарничает, Тася на полатях с  рыжим котом за ней подглядывают, ждут, когда на обед покличут.

 



2. Машка и пастуший день

   -Баб, ты чего Машку в дом привела?
Баба Шура деловито запихивает упирающуюся козу в темный угол между стеной и печкой и, не оборачиваясь, озабоченно говорит:         
   -Холодно, вот и привела.  Сама  -  снова в сени,   возвращается с охапкой соломы, бросает  в ноги  козе, гладит ее  по спине: - Ну, ложись, ложись, милая, не скоро еще.
За окном вечереет.  Бабка укладывает  Тасю  в кровать, подтыкает одеяло.
   -Баб, а сказку?
   -Спи, не до сказок  нынче.
   Просыпается  Тася от какого-то непонятного шума:  слышен  бабкин  ласковый  говорок  и  жалобное блеяние Машки.  Горит лампа.  Ясно, что за печкой что-то происходит.  Соскользнув  с высокой кровати,   Тася  босыми ногами шлепает поглядеть.  Баба Шура  как-то странно  в раскоряку стоит  над козой,  видна  только ее согнутая спина.
   -Ба, ты  что?- спрашивает  Тася.
   -Тебя только здесь не хватало! – бабка выпрямляется  и  всей своей  объемной фигурой  загораживает то, что у нее за спиной.               
- А ну быстро в кровать!  Обиженная  Тася  забирается  на кровать,  укрывается  с головой  тяжелым  ватным одеялом, засыпает…
   
   -Эй, соня,  вставай,  иди,  покажу тебе что-то.   За окнами  светло, по комнате разливается знакомый ароматный запах бабкиных пирогов.  Баба Шура всегда печет пироги  к  праздникам. Пироги  у нее получаются румяные и  вкусные.  Берешь пирог, прокусываешь  хрустящую корочку. А там начинка еще горячая:  капуста, иль грибы, или рис с яйцом, а то и рыба.
   -Баб, а что сегодня праздник?- удивляется Тася.
   -Праздник, праздник, да еще какой, иди-ка сюда.
   За печкой Тася видит странную картину. Рядом с  лежащей Машкой  на большой синей бабкиной грелке лежат два белых комочка. Да это же козлятки догадывается  Тася.  Шерстка у них тонкая, белая, а сквозь волоски просвечивает нежная розовая кожа.
   -А почему они  все спят и спят?
   -Погоди, они шустрые, к концу дня уже и на ножки  встанут,- отвечает довольная бабка. –Иди, пирогов поешь. А то пастух Гаврила придет  и самые румяные утащит.               
    Раз  Гаврила придет, значит  наступил  черед  их избе  пастуха кормить. Бабка и на перекус ему с собой завернет, и  вечером, когда стадо назад домой пригонит, солидный обед устроит, да такой, чтобы перед другими не стыдно было похвалиться.
   Рано утром, еще засветло идет Гаврила по деревне, на своем рожке наигрывает, кнутом пощелкивает: -  Просыпайтесь, бабоньки,  пора скотину со двора выгонять. Обычно Тася  сквозь сон  рожок его слышала,  а сегодня видно проспала.

 



3. Слова звучные да красивые

                С крыльца бабкиного дома Тася часто наблюдает за соседями. Живут они в плохеньком, низеньком доме, бабкин сарай и то выше, но живут шумно, весело. И все у них  громко: и поют громко, и смеются, и ругаются.            
   
    Тасе особенно нравится глава семейства Василий, черноволосый, черноглазый на цыгана похож. С войны он вернулся без одной ноги, но это не изменило его характера  шумного и ретивого.  Он скачет по участку на одной ноге, ловко подбрасывая наперед свои два железных  костыля,  то и дело покрикивает или на жену Антонину или  на  своих  детей, которых у него уже  пятеро. Голос у него густой, глубокий  настоящий мужской, и кричит он красиво и  ругается  как-то особенно красиво.  Тася  слов не понимает, но очень ей нравится, как он ругается, очень красиво.
   
    Вот как-то наливает Тася  коту молока в блюдце. А он лапой наступил, молоко-то все и разлилось.
    -Ах ты трам, тара-рам- та-там,  -сказала Тася,  не хуже,  чем у Василия получилось. Бабка так  и обмерла, за плечи ее схватила:- Ты где же слов таких понабралась, ведь это слова гадкие, только пьяные дядьки так ругаются…
   
    Поняла Тася,  что огорчила бабку,  а  что делать?  Слова эти как в уши влезли, так  там и сидят, да наружу просятся.  Бабка  задумалась:  не уберегла девку, что мать скажет?  Потом вывела Тасю на крыльцо и говорит:   
   
   -Видишь там далеко за картошкой  ветла стоит, вот иди к ней и ей все эти слова поганые  порассказывай,  да громко говори,  и  говори, пока все не выговоришь, пока они тебе уже противными  покажутся, поняла?
   
    Вот идет Тася  вдоль картошки,  до ветлы дошла.  Ветла старая, огромная,  впятером не обхватишь, ветви, что слоновьи ноги.  Задрала Тася голову и, сначала тихонько, а  потом все громче да звонче, чуть не криком, слова эти говорить начала.  Поначалу с удовольствием,  с улыбкою,  а потом, чем дальше, тем скучнее как-то стало, надоело, все тише-тише,  да и замолкла вовсе. Прислушалась к себе, не осталось ли  чего невысказанного?  Нет...   
      
    Возвращается Тася  к  дому, медленно бредет вдоль картофельной гряды, все слова из себя вынула.  А жаль, что они  поганые,  уж очень  звучные да красивые.




4. Подруги

      Баба Шура   мудрая,  хоть  окончила  всего два класса церковно-приходской школы.  К ней  часто за советом ходят.   Чтоб людей не обижать, повесила она в красном углу икону,  сама- то в бога не верит.  Сверху и по бокам иконы белая крахмальная занавесочка,под иконой на полочке  лампадка горит.               
    Подруг  у  бабы Шуры  две.  Одну зовут Алена Кривая.  Нет,   сама-то она не кривая.  Росточка невысокого,широкоплечая,на мужика похожая. А вот левый глаз ее куда-то вверх и в сторону глядит.  Многие Алену боятся,  говорят,  сглазить  может.  Может  как раз  этим  глазом?
   
   Тася тоже боится  Алену, но не из-за сглаза-  голоса ее  боится. Вот входит Алена  в избу, на икону взгляд бросит,  да как  гаркнет своим басом: «Ну, здравствуйте  все !»  и  перекрестится.  Тася сразу под стол прячется.

   Алена живет на другом конце деревни, пока до бабы Шуры  доходит все новости узнает.А коли долго шла, долго и гостевать будет, потому Баба Шура сажает ее на диван:     -Ну, рассказывай... А сама к машинке своей ножной «зингер»,  заказы исполнять:  кому простыню подшить,  кому  ночную с оборкой.  Деньги не берет, а так, по договору, или яйцами или  чем другим.               
   Нежно стрекочет  машинка, чуть позвякивает,  Алениному басу аккомпанирует.  Выговорит все свое Алена, уходит, голос свой басовитый уносит, в доме - тишина  благодатная.
  -Ба, зачем ты ее слушаешь? Бабка, нитку перекусывая, усмехается:-Ты смотри,  мы с тобой времени не потратили, а что и где произошло  узнали.  Алена – это наша газета «Последние  новости».

   Другая бабкина подруга  - Василиса,  ну совсем другая. Высокая, худая,  руки  и лицо длинные.  Входит в избу тихохонько и сразу к иконе:  - Господи милостивый, за что ты мне жизнь такую уготовил? За какие такие грехи, Господи…-  голос у нее тихий, плачущий. Кланяется, крестится, уголком платка глаза вытирает.
 
  -Здравствуй,  Василисушка!  Что, опять бьет?  Бабка  обнимает Василису и ведет на кухню, чаем отогревать.  Василисин  сын  такой же высокий как мать, но толстый  и жизнью своей  недовольный мать побивает, на ней злость свою вымещает.      
 
   Сидят  они втроем на кухне. Бабка учит Василису, как сына приструнять,а Тася рядом сидит, жалеет  Василису и ручонкой своей ее колено поглаживает.           -Батюшки,-  говорит Василиса уже успокоенная, разомлевшая от чая и разговоров, - гостинцы  ведь принесла  деточке.  Достает из широкого кармана кулечек с печеньем и конфетами.                =
   А потом бабка идет Василису до калитки провожать,  а Тася грызет дареное печенье и думает: « Вот вырасту, рожу дочку,  дочка   точно драться не станет…»



5.Тюря
   
     Над белой занавеской в пол-окна сквозь кружевную заледенелую вязь Тася видит убегающий день. «Они постоянно борются друг с другом»  думает Тася, глядя в меркнущее окно, «зимой - ночь сильнее, ей мороз помогает, вот почему зимой день короткий, а вечера и вовсе нет - сразу ночь темная, долгая…»

     -Мнученька, что приуныла, - окликает Тасю баба Шура, зажигая лампу на столе,  -хочешь, тюрю сделаем на ужин?

     -Да, бабуль!   Глаза Таси заблестели. - Я помогать буду!  Тюря – еда такая необыкновенная: и готовить ее интересно, и вкусная она очень.

     -Ну,… ты тогда начинай, а я мигом.               
      
      Баба Шура накидывает на голову серый шерстяной платок, ловко обернув его конец вокруг шеи, снимает с крючка у двери телогрейку и, позвякивая ведром,  выходит в сени. Ясное дело – пошла корову доить.

      Ворвавшаяся из дверной щели холодная волна пробегает по Тасиным ногам. Вздрагивает от ее прикосновения желтый язычок лампы,  взлетает к узкому  горлышку, будто хочет сбежать из своего стеклянного плена, но вмиг передумывает, оседает и лишь желтый глаз его чуть дрожит от пережитого возбуждения.

      Свет  керосиновой лампы неяркий, дальние углы кухни тонут в темноте, но Тасе не страшно, да и делом пора заняться.  Она  достает со стенной полки две миски, пыхтя, отрезает огромный кусок черного хлеба и крошит его небольшими хлопьями на дно мисок.               
 
      За печкой в большом мешке нащупывает крепкую небольшую луковку, очищает  ее от темно-малиновой сухой кожицы и укладывает  белую да ядреную маковку на доску. Режет мелко, чтобы красиво было. Луковый дух сразу повисает плотной, почти осязаемой дымкой, забивается в нос, режет глаза. Тася, как бабка, вытирает  их тыльной стороной руки и, как бабка, ругает  луковицу:  «от, ядрен корень, злюка-злючная!» Все забывает спросить бабку, почему та луковицу корнем называет? В терпком луковом угаре, посапывая и облизывая  все еще скатывающиеся слезы, Тася аккуратно раскладывает лук поверх хлеба.   

      Теперь дело за солью!  Из  круглого березового туеска она набирает щепоточку чуть сероватой, крупной соли, поблескивающей вкрапленными  гладкими гранями,  и  сосредоточенно  водит ручонкой над мисками, будто  тучка льдинки разбрасывает. Ну, хватит! Здесь мера нужна. Пересолишь – вся работа насмарку, а не досолишь – опять не то, тюря досола не любит, сразу вкус теряет.               

      А вот масло сможет ли налить? Бутылка большая, тяжелая!   Поднять ее Тася не может, но как-то исхитряется, наклоняет и наливает по ложке в каждую миску.  Не пролила!  Только сердечко испуганно трепещет, уж очень скользкая была бутылка и тяжелая.

      Дальше - легкотня!   Тася наливает в миски холодной воды из огромного самовара на столе, помешивает, пробует, улыбается.  Душевно получилось! Еще вкуснее будет, когда  немного постоит да соками и запахами своими пропитается.Вот бабка войдет, удивится, что славный ужин уже готов!

      В сенях послышался шум, дверь распахнулась и … Тася видит морозную белую прядь вокруг алых щек и пушистые, белые ресницы…  Кто это?  По сияющим глазам  Тася вдруг узнает:  это же мама!

       Но как она оказалась здесь?  Тася вспоминает последний приезд мамы осенью.  Они с бабушкой пошли ее встречать. Сначала долго шли  по полю, потом по лесу к другому полю, за которым пролегала  шоссейная дорога. Ранние осенние сумерки нагнали их уже в лесу.  Дорога  темнела среди серого леса с белесыми верхушками. Тасе было страшно, но бабка упорно тащила ее, приговаривая:            

     - Скорее, скорее,  автобус уже скоро.               

       Они вышли ко второму полю. Оно открылось перед ними темное, огромное. Лишь вдалеке по самой  его кромке  проплывали  желтые  огоньки  машин, идущих по шоссе.

      -Успели, - вдруг радостно прошептала бабка, -смотри!  Видишь много огней сразу ползет? Это автобус, если остановится, значит наш, ты тогда сразу  маме кричи, пусть знает, что мы здесь.               

       Тася смотрела на огоньки, они были похожи на коротенькую новогоднюю гирлянду. Она ползла, ползла и  вдруг остановилась напротив …

      -Мама, -  закричала Тася в темноту и  услышала  оттуда из темноты, из далекого далека:

      -Доченька-а-а...Родные мои-и-и... иду-у-у-у-у!

А теперь вот она  здесь!? Да не одна?  За мамой  темнеет чья-то огромная фигура.

      -Встречай  родителей, Тася,… ишь удумали приехать в такой мороз, а нам -то и встретить их нечем, знала бы пирогов напекла б,  -сконфуженно бормочет бабка.

     -Не волнуйся, мы много вкусностей привезли, - весело отвечает ей мама и из  большой сумки  начинает вытаскивать  сверточки, баночки  и кулечки.  Стол уже завален ими и вкусные, незнакомые запахи витают вокруг.

     -А это что? Папа замечает  две забытые миски на краю стола.   

     -Это… тюря, я сама сделала, - горделиво отвечает Тася, опустив глаза,  -  попробуй … вкусно…               

      Папу Тася помнит все больше по фотографиям, что бабка показывала. Теперь  убеждается:  правда - большой и красивый…но  она побаивается его. Папа зачерпывает ложку, пробует, потом выразительно смотрит на маму.

     -Вкусно, но… я завтра поем, ладно?

      Но Тася уже не слушает, она ест свою тюрю, прихлебывает и от удовольствия причмокивает…

      После ужина Тасю укладывают спать,  она лежит и вдыхает  любимый запах  маминых  духов. Мама пахнет, как белые цветы летом у бабы Шуры в палисаднике..

      Среди ночи что-то будит Тасю. Рядом с присвистом привычно похрапывает бабка.  А за перегородкой слышится  приглушенный  папин голос.

     -И это моя дочь! В самовязанных штанах и валенках, в керосиновой полутьме ест эту тюремную баланду! … Да-да!…     Эта тюря совсем меня доконала! Надо забрать ребенка  отсюда!  Решено!

     -Да что ты прицепился к этой тюре? Здесь и парное молоко, и яйца свежие, и бабка в ней души не чает, а до школы еще два года,  успеешь из нее барышню сделать, а воздух здесь какой чистый! – пытается  возразить тихий мамин голос.

     -Хватит, надышалась уже… Все …Я решил, завтра уезжаем вместе!

      За стеной стало тихо. Мама привыкла слушаться папу.
Тася, услышав « вместе»,  сначала решила, что они поедут вместе с бабой Шурой и даже порадовалась, но поразмыслив немного, поняла, что никуда баба Шура поехать не может. Корова Майка, поросенок Сенька,  коза Машка, овцы, куры с утками  - все без нее пропадут. Тася всхлипывает и утыкается в теплый бабкин живот. Баба Шура вмиг просыпается.

      -Что, милая! Сон что ли дурной привиделся? А мы на другой бочок переляжем и другой сон увидим…               
       Она перекладывает Тасю, укрывает своей теплой рукой …

       Утром они прощаются  у крыльца и, нагруженные ароматными бабкиными пирогами, которые та успела испечь спозаранку, пускаются в путь.               

       Тася идет и все оглядывается и машет бабке, стоящей на крыльце.  А когда  в последний раз оглянулась,  то даже крыльца  не увидела, только дом маленький-маленький…Стоит там бабка или ушла уже? Тася вздыхает, машет ладошкой… Вдруг стоит, вдруг видит…               
       Баба Шура не ушла. Она все стоит, закусив губу, и смотрит им вслед.  А когда набежавшая слеза лизнула и смазала их фигурки, превратив в темное пятно на белом снегу, баба Шура поднимает руку и осеняет его крестом:
          Господь  милостивый!... Прости  меня грешную, неверующую  в Тебя!...  Об одном прошу, Господи!... Помоги моей кровиночке!                Спаси и сохрани ее! …Спаси и сохрани…