Философия пожирания. Отрывок

Философия пожирания. Отрывок



«Кроме жратвы всё суета…»
Марко Феррери. «Большая жратва».

«Я видел, и слышал, и делал такое, Что вряд ли поверил бы сам…»
Слова из песни.

«Когда люди любят, они не желают обладания, а когда желают, не могут любить».
Зигмунд Фрейд.


1.

Язык - это лишь форма, не имеющая сути. Суть настолько эфемерна, а слова бессвязны, что слишком часто мы не понимаем друг друга. Слова -  горошины, летящие вниз по ступеням. Не понимаю… не замечаю… не воспринимаю…
Листы белы…
Слова – лишь призраки, появляющиеся из темноты безумия. Едва уловимые колебания крови, вызывающие череду причудливых узоров в ранимом девственном сознании…
Пульс… тик… тик…
Куски собираются в целое, целое разлетается на фрагменты.
Калейдоскоп… оп… оп… - бесконечное, завораживающее действо…
Всё всегда начинается сначала. В какую сторону ни крути…
Обезьяна, ковыряющая пальцем в ворохе цветных стёклышек, быстро теряет к ним интерес. От этого процесса не становится теплее, и еда не приходит сама, и никак не заполняется одиночество…
Бессмысленная трата неумолимо убегающего времени?
Желеобразная мозговая масса не в состоянии фиксировать непрерывную цепь житейского хаоса. Наша память до отказа забита цитатами, лозунгами, обрывками прочитанного, услышанного, или увиденного где-то. Случайным барахлом, застрявшим занозами в переполненной голове. И эти маленькие колючие осколки вываливаются время от времени под натиском непрерывной информации, оставляя прорехи в памяти, или же наоборот, навсегда впиваются в мягкую структуру серого вещества, вызывая невпопад дикие ассоциации.
А мы непрерывно продолжаем ковыряться в таких привлекательно ярких стёклышках… Влево – вправо, влево – вправо, любуясь случайно получившейся абстрактной фигуркой…
И чаще всего и сама жизнь превращается в одну большую абстрактную ассоциацию, либо в цветную, доводящую до безумия буйством красок, либо в бесцветную, вызывающую хроническую философию.
Неприличная картинка, приклеенная к стене придорожного кафе, взбалтывает в голове различные эмоции, выдавая неожиданный результат, в зависимости от того, в какой цветовой палитре существует сознание определённого человека.
Но течение мысли иногда меняет своё направление, и тогда то, что было хоть немного понятным, становится запутанным и бессмысленным.
Приходит безумие…
Но в генах любого безумца сохранены безусловные инстинкты – жрать, совокупляться и гадить…

2.

     Целый день звонил телефон. Бессмысленно и бесконечно. С почти одинаковыми промежутками. Кто-то набирал номер с методичностью инквизитора, затихал и снова набирал.
     А за окном, поддерживая ритм телефонных звонков, барабанил дождь.
     Я чувствовал себя маленькой беспомощной букашкой, с булавкой в спине, приколотой к какой-то плоскости. Сталь пробила хребет, разворотила нутро, сломала рёбра и увязла где-то дальше, вне моего тела.
     Кровь прилила к голове, глаза лезли из орбит. И всё время боль, тупая боль.
     И бесконечный, монотонный звук тамтамов ... где-то там… там… в голове, злые, голодные дикари колотили в свои барабаны... там... там... там... давление... пресс... чёртово небо... и откуда-то издалека телефонный зуммммм...
     Будто нить с реальным миром.
     Звонок и тишина, звонок и тишина... я даже перестал поднимать трубку, это не имело смысла. Телефон стал существовать сам по себе, словно живой организм, который фыркает, урчит и часто спит.
     Я, как в бреду, вывернул наизнанку шкаф с одеждой, стал беспорядочно рыться в ворохе пиджаков, рубашек, брюк, и надевать то, что казалось мне необходимым.
     И действия мои не казались мне бессмысленными...
     А что такого? Мне очень хотелось быть комильфо в этой серости и боли. Хотя, костюм – единственный вид одежды, который мне никогда не хотелось, и не нравилось носить. Но сейчас ослепительно белая рубашка, чёрный костюм и, мать её, бабочка, мне казались просто жизненно важными.
     Я вытянулся перед зеркалом, такой элегантный и торжественный, как новый манекен, (с той лишь разницей, что манекены не испытывают никаких головных болей), сию минуту хоть в гроб, хоть в брак. Вдобавок мягкие чёрные туфли из кожи экзотического животного и семьдесят грамм коньяка, немного выровняли настроение. Чуть-чуть...
     Я вышел во двор.
     Мне никогда не нравился мой новый двор. Я не провёл в нём детство и не тискал девочек на скамейках в период подростковой активности. Я вошёл в него впервые уже взрослым человеком, лишённым иллюзий на счёт его красоты.
     Не очень большой, квадратный двор, весь в собачьем говне и в самодельных огородах, на которых придурковатые тётки с первых этажей, даже не от бедности, а от вечного вопроса – чем бы таким заняться? - выращивали цветы и картошку.
     Причём, каждую весну двор, с большой охотой, проседал куда-то к центру земли, поэтому вся его поверхность была в ямах, трещинах и колдобинах, которые летом безнадёжно пытались засыпать песком сердобольные добровольцы. Ко всему этому, с первой секунды потепления и до первой секунды холодов, на всех скамейках двора сидели, как приклеенные, местные и приблудные алкаши. Время от времени их пытались потеснить многочисленные, вечно ворчливые, старушки. Но алкаши побеждали, активно обссыкая и заблёвывая всё пространство вокруг скамеек.
     И лишь в период дождей двор был пуст.
     Посреди него, захватив в плен песочницу, волейбольное поле и детскую площадку, бурлила от капель огромная, глубокая лужа.
     Я набрал побольше воздуха в лёгкие, и с разбегу, широко раскинув руки и ноги, плюхнулся в самую середину...
     Жижа разошлась, впустив меня в своё чрево, и сомкнулась.
     Ну вот, полная гармония… Теперь дерьмо было и внутри и снаружи. Ка-а-йф... Равновесие...
     Я сидел по пояс в грязной воде, обхватив колени руками, среди мусора и собачьих какашек. А сверху на меня плевал бесконечный Питерский дождь.
     Меня мелко трясло...
     От смеха.

3.