Хамосоветикус. Рожденному летать, лучше не ползать

КОЛИ РОЖДЕННЫЙ ЛЕТАТЬ НАЧНЕТ ПОЛЗАТЬ, ТО ОН ПЛОХО КОНЧИТ
Иду я как-то на работу. Обычно я на служебке езжу, но на этот раз, увы, пришлось пешком. Настроение, сами понимаете, гнусное. А тут еще почти у всех окна открыты, а из них мат-пере¬мат. То жена на мужа рычит: ****ун чертов, вставай, на работу пора чапать. То муж жену бьет, да так, что разнимая их, соседи кричат, аж на всю улицу. А на улице и того хуже. Вот, например, в сквере на одной из скамеек дед внуку в шашки проиграл, а денег отдавать не хочет. Ну, тот ему за это, как у нас водится, сразу, пощечину. Ну, и пошло, и поехало. А до работы пешком, ох, как не близко. Так что наслушался, насмотрелся такого, что ..., в общем,злой как черт подхожу я почти к самой работе. Подхожу, значит, я, а сам и думаю: ну и дождетесь вы у меня сегодня, субчики. Это я о подчиненных своих. Они у меня такие лентяи, что не приведи Господи. Думаю я, значит, о подчиненных, а заодно и гадаю, даст сегодня секретарша или все же не даст. Ну, 'стерва, если и сегодня не даст, то... Тут я
злюсь окончательно. И в этот самый момент, когда я rотов метать молнии даже безо всякого повода,
- .




что я вижу. Что я вижу! Какой-то шельмец, и это еще мягко сказано, короче, какая-то сволочь, бросив поливальный шланг, поливальщик называется, - стоит и поливает. И что поливает, да еще и чем поливает. Да, дела! Поливает, значит, эта гадина, поливает и приговаривает: пись, пись, пись, цветочек распустись. А сам при этом качается туда - сюда, сюда - туда. Видать, крепко выпивши. А я, жуть, пьянства не люблю, тем более в рабочее время, да еще на рабочем месте. Возмутился, значит, я, крепко возмутился, подхожу к этому мужику и говорю ему: что же это ты делаешь, сволочь немытая. Не понимает, продолжает поливать. Засучиваю я рукава, ну, думаю, погоди. И он, подлец, тоже засучивает. Как же это так, думаю, совести у него совсем что ли нет. Стою я с засученными рукавами, близко не подхожу, рано еще. Близко не подхожу, а сам глазами зыркаю, пугаю его, эначит. Похоже не боится. Вот, гад, думаю, еле стоит, а туда же, в герои лезет. Нет, парень, шалишь, первый в очереди не ты, а я. Двинулся я, значит, на него, серьезно двинулся. Дай, думаю, рискну, может и обойдется. Помешкал, значит, он малость, а потом тоже двинулся и, что самое странное, кажись, и качаться-то перестал. Удивился я, что же это такое, быть этого не может. Остановился, значит я, остановился и думаю. А он как увидел это, можно сказать, аж бегом припустил. Совсем близко, сволота, подобрался. Нет, думаю, врешь, не возьмешь. Раскатал я обратно рукава, засунул руки в карманы и, эдак пренебрежительно плюнув, смотрю на него во все глаза. Смотрю и не верю своим глазам. Плевок мой, отнесенный порывом ветра, падает точно на его нос и пенясь стекает по его эаросшим щекам. Да, уж чего-чего, а плеваться я умею. Как я это увидел, в груди у меня аж екнуло. Ну, думаю, пропал, теперь точно драться будет. А как известно, пьяный хулиган вдвойне опасен. Взревел, значит, он, подскочил

-
ко мне в пол-счета, я даже пискнуть не успел, схватил за грудки и давай трясти. Извиняйся, мол, паскуда, а не то голову оторву. А я, как на грех, разволновался, шутка ли, плюнуть человеку в лицо. Куда там извиниться, слова вымолвить и того не могу. Такого даже этот негодяй вытерпеть не мог. Побагровел, значит, он, схватился рукой за сердце, схватился, да так и повалился.
Лежит, значит, он, не шелохнется, кажись, и не дышит. Ну, думаю, неужто помер. Если помер, то плохи мои дела. Упекут за милую душу, и пропадай тогда жена, карьера, а может, и сама жизнь. Перепугался я, крепко перепугался. Стою ни жив, ни мертв, словно в каком-то забытьи, ничего не чувствую. Не знаю, сколько простоял я так, наконец, все же очнулся. Гляжу, а кругом, мать моя, полным-полно народа и все чего-то лопочут, машут руками и нагло тычут в мою сторону, что-то яростно выкрикивая. Черт с ним, думаю, с народом, пущай порычит, может кому и полегчает. Глянул я вниз на землю, вот те и на, а где мужик-то. Мужика-то, кажись, и нет. Пропал, значит, мужик. А народ вокруг волнуется, еще пуще кричит, спрашивает, наверное, куда это я мужика подевал. Хотел было я им ответить, что не девал я его никуда, это он сам куда-то делся. Да не тут-то было. Подскочили ко мне четверо в милицейской форме, поддали пару раз, схватили, да и понесли куда-то. Несут они меня, торопятся, похоже стараются. Донесли они меня, сунули в машину, сунули, значит, да и повезли. Везут они меня и, шепотом эдак, переговариваются, а я как будто и не слышу, дремлю, мол. И вот о чем они шепчутся. Слушай, говорит один, кажись, угробил мужика. Видал, как тот глаза закатил? М-да, задумчиво протянул другой, и сморкнувшись в рукав, добавил: и чего это они не поделили?
Начальник отделения рвал и метал. Кому же приятно ЧП на своем участке. Побеседовали, значит, мы с ним, серьезно побеседовали, побесе-





довали, да и разошлись, как водится. Он отправился домой, а я на свои законные, как он выразился, пятнадцать суток. Вот так-то пытаться делать доброе дело в наше трудное время, не будучи к этому основательно подготовленным. Вы, без сомненья, спросите, а что стало с тем мужиком? Да ничего особенного, откачали его в больнице, откачали, значит, да и отправили домой. А вообще-то, тот мужик неплохим оказался. Он потом мне и передачу приносил. Теперь он моим личным шофером работает. И если что и поливает, то лишь колеса моего служебного автомобиля. 10.04.90