Сукмановские колокола

Церковь Николы Угодника Сукмановка строила полвека. Денег на нее ушла прорва. Зато и вышла такая красавица, что не налюбуешься. Высокая, белокаменная, фигуристая. Митрополит Тамбовский приехал посмотреть, остановил тарантас за версту, приложил ладошку козырьком ко лбу и долго рассматривал ее с удивлением. Что-то бормотал себе под нос и прицокивал. Конюх разобрал лишь одно:
 -  Вот это сукмановцы!
Потом подъехал святой отец поближе и снова остановился. Задрал голову к куполам и в ладоши от удовольствия хлопнул. Так поразила его пропорциональность форм храма, устремленного ввысь, в голубое бескрайнее весеннее небо. Не ожидал иерарх увидеть такое совершенство на окраине губернии, в такой глухомани, где по слухам живут одни разбойники.
 -  Ай-да сукмановцы, ай-да казаки, вот молодцы какие,  -  произнес митрополит снова и хлопнул конюха по плечу. Дескать, делай свое дело, погоняй лошадок, чтоб не застоялись.
И только тут приближение важного гостя заметили с колокольни. Дробно зазвонили небольшие колокола, словно выговаривая два коротких слова: “Е-де-т сам! Е-де-т сам!..” Услышав жиденький перезвон, важный визитер поморщился. Для такого красавца-храма надо бы иметь колокола посолиднее. Так и сказал высыпавшим на улицу мирянам:
 -  За церковь спасибо, порадовали! А вот звоны слабоваты. Надо купить какие положено!.. Чай в 1856 году живем… Сейчас не то, что раньше, мастеровые теперь льют колокола и в пятьдесят и в сто пудов!
Седые старики, выстроившиеся со снятыми картузами впереди толпы, понуро рассматривали носки начищенных до блеска сапог и согласно кивали головами. А малые колокольцы все трезвонили и трезвонили на всю Сукмановку, отчетливо выпевая: “Сам при-е-хал! Сам при-е-хал!..”
 -  Давайте сразу договоримся насчет большого колокола,  -  предложил митрополит настойчиво,  -  пускайте шапку по кругу, я от себя кладу в нее пятьдесят рублей, и вы  -  кто сколько сможет…
Вслед за первыми крупными ассигнациями в шапку, которую держал в своих руках дьякон Петр,  -  ливнем посыпались рубли, полтинники и свернутые в трубочку бумажные
купюры. Когда черед дошел до зажиточного крестьянина Прохора Чернова все взгляды враз уперлись выжидательно в него. Прохор усмехнулся в усы, махнул рукой, достал из кошеля сто рублей, задержал руку над шапкой и разжал толстые пальцы. Всем своим могучим телом он повернулся к стоящему рядом мельнику Евдокиму Елагину и произнес, подначивая:
 -  Ну-т-ка!?.
Евдоким враз вспотел. Крупные бисерины пота покрыли покатый лоб. На его заросшем буйной растительностью лице ярко отразилась, быстро сменяя друг друга, целая череда противоречивых чувств. Сначала он схватил в пригоршню бороду, потом почесал с хрустом затылок и уж затем со словами “Мы что, не православные!?”  -  выложил двести рублей.
Купец Семен Шаталов с досадой крякнул, но деваться было некуда. Под насмешливое хихиканье стариков выложил ровно сто один рубль. Но это было только начало. Нужную для отливки стопудового колокола сумму собирали несколько месяцев. Сукмановцы в письмах теребили свою родню, проживавшую в Москве, Санкт-Петербурге и других крупных городах.
Это была целая эпопея. С яростными спорами, битьем себя кулаками в грудь, упрашиваниями и обвинениями в потере родственных чувств. В итоге, когда подсчитали собранные средства, выяснилось, что их хватит на целых два колокола  -  ста- и пятидесяти пудовый. Радости сукмановцев не было предела. Быстро закупили необходимое количество меди, олова и серебра. Священник, отец Елизарий, закатил такую благодарственную службу, а певчие так сладко и душевно пели на клиросе, что древняя столетняя старушка Пелагея Мартыновна Жеребная от умиления расплакалась и произнесла:
 -  Теперь и помирать можно!
 -  Не спеши, Мартыновна,  -  назидательно поправил ее отец Елизарий,  -  вот колокола повесим, тогда твоя воля…
За трудами в поле и домашними хлопотами лето пролетело незаметно. Только вчера, казалось, отпраздновали Ивана Купалу, а вот уже и яблочный Спас подошел. Пора варить на зиму варенье, готовить компоты и наливки. Тишину и покой однажды нарушил мальчишечий гомон:
 -  Едут-едут,  -  орала истошно пацанва,  -  колокола везут!
Посмотреть на важное приобретение сбежалось все село.  Как-то не верилось, что это они, сукмановцы, смогли выдержать покупку вот этих двух солидных, пузатых, ярким
огнем, почти как золото горящих на солнце, колоколов. И не было такого сердца, которое не переполняла бы в тот миг гордость за родное село, за своих односельчане: “Выдюжили!!!” Враз забылись все обиды и споры. Мужики жали друг другу руки, били ладонями по плечам. Женщины обнимались, целовались и плакали.
 -  Мы такие,  -  прошамкал старый солдат дед Иван по кличке Двужильный, поправляя на своей груди боевую медаль,  -  нам сукмановцам палец в рот не клади!
На следующий день перед церковью собрались все живые… Кроме двух-трех парализованных стариков, ожидавших на лежанках своего смертного часа. Никто не обратил в сутолоке внимания на то, что колокольные мастера остались недовольны тем, что им вчера вечером поставили от села только две четверти водки. На пять человек показалось маловато. И решили колокольщики проучить сукмановцев за прижимистость. Дескать, вы нас не уважили как следует… Ну и мы вас на всю губернию ославим!
Поднялись мастера на колокольню. Укрепили там стальные блоки и петли, развесили канаты и стали командовать. А сукмановцы, поплевав на ладони, схватились за канат и потянули вверх стопудовый колокол. Дотащили до самого верха. Смотрят, колокол болтается у балки, а внутрь звонницы не заходит. Что такое? Начался гомон, пересуды… С земли-то не видно, что колокольные мастера между столбами закрепили слегу, которая не пускает колокол дальше. И так дергали, и эдак. Ничего не получается!
 -  Ох и грешные же вы, сукмановцы,  -  кричат сверху,  -  видно, снохачи меж вами затесались, оттого и колокол не идет на свое место!
Толпа внизу снова зашумела, заволновалась. В первый раз ведь такое. Опыта никакого нету. И канат бросить нельзя. И причину случившегося тоже выяснить надо. Не будешь же вот так стоять до второго пришествия! Должен же найтись хоть какой-то выход…
 -  Эй вы там, сукмановцы,  -  снова кричат колокольщики,  -  если среди вас снохач есть, пусть отойдет в сторону!
Переглянулись мужики подозрительно. Стыдобушка-то какая! Предположить, конечно, можно, кто виноват… Но за ноги со свечкой в руке никто никого не держал. Неожиданно Прохор Чернов закряхтел. Схватился рукой за живот, будто ему приспичило, и засеменил в сторону кустов.
Тут-то и припомнилось односельчанам, как еще не старый Прохор  усердно провожает своих сыновей в поле, а сам остается дома со снохами. Будто бы для того, чтобы
наладить инвентарь, отремонтировать старую конскую сбрую. При этом одна из снох начинает волноваться, покрывается румянцем, и что-то без конца балаболит. Так и есть, видно, нарушил Прохор Чернов одну из первых Божьих заповедей: “Не прелюбодействуй!” А теперь деваться некуда и пришлось волей-неволей сознаться. Вот ведь как бывает!
После ухода греховодника дело быстро пошло на лад. Колокол без помех встал на место. Колокольщики закрепили его громадным болтом в петлях. Для пробы разок стукнули стальным языком по бронзовому краю. Загудел басом колокол. Мощный звук поплыл над селом, полями, речкой, над задравшими головы сукмановцами.
 -  Лепота,  -  выразил общее мнение Иван Двужильный,  -  лепота-то какая!
Но дремать некогда. Надо второй колокол поднимать. Снова командуют наверху колокольщики. Снова две сотни мужиков тянут изо всех сил канат. Вот он уже поднялся до самого верха. И снова мастера заложили проем невидимым снизу колом. Канат натянут как струна, а колокол ни с места.
 -  Эй, вы, сукмановцы, у вас еще там греховодники остались,  -  насмехаются мастеровые.
Толпа внизу молчит. Мужики упираются пятками в землю, тяжело дышат. В перепалку не вступают. Бабы судачат о том, что волнует всех, припоминают все, что было и чего не было.
 -  Сколько раз вам говорить,  -  орут надсадно сверху,  -  среди вас снохач, пусть он немедленно уйдет!
Не выдержал кузнец Фрол Калинкин. Нахлобучил картуз на глаза и пошел шагом, переходящим в рысь, вдоль по улице. Средний сын его Павел уже четвертый год служит в армии. Бездетная жена Павла, Стеша, живет в семье Фрола. Сейчас все смотрят на нее. Стешка постояла на месте и вдруг сорвалась, побежала вслед за свекром.
 -  Согрешила Стеша Калинкина,  -  понимающе кивают головами бабы,  -  не удержалась без мужа…
После этого и второй колокол встает на свое место. Толпа радостно кричит:
 -  Ур-ра!.. Наша взяла!..
Тут звонарь зазвонил во все колокола. Началась праздничная служба. Теперь в Сукмановке будет немало новых жителей. Желающих поселиться в селе, защищенном от эпидемий и неурожаев мощным колокольным звоном, всегда хоть отбавляй. Девкам будут женихи, а крепким хозяевам  -  работники. Вот как все хорошо устроилось!
1856 год поделил историю Сукмановки на две части: “до колоколов” и “с колоколами”. Стократно окупились деньги, потраченные однажды. В январские метели, когда дороги перекрывают сугробы и не зги не видно, заблудиться ничего не стоит. Вот тогда начинал звонить главный колокол. Сильный, низкий голос его был слышен за десятки верст. Целые обозы спасались из белого плена только благодаря ему.
И в летнюю жару колокола без работы не остаются. Сидит на колокольне дежурный и смотрит по сторонам. Если, не дай Бог, начнется пожар, огонь от одного деревянного дома быстро перекинется на другой. Может выгореть все село. Сколько раз набат предупреждал сукмановцев об огненной беде, помогал вовремя принять необходимые меры. В праздничные же дни, особенно на Пасху, каждый желающий мог подняться на колокольню и звонить в колокола столько, сколько его душа просит.
В годы антоновщины Сукмановка оказалась в самом пекле боевых действий. Через нее проходили то белые, то красные, то зеленые. И всем дай новобранцев, лошадей, зерно, сено, мясо, девок и самогон. Вот и сидел на колокольне наблюдатель. Смотрел, что делается в окрестностях. Чуть запылит на горизонте конница,  -  колокол  звяк-звяк-звяк вполголоса. И все село уже знает, чего ожидать.
Молодые ребята и девчата  -  бегом в церковь. Опускаются в подземный ход, и попробуй их найди. Могут в Ивановской церкви подняться. А то и в овраге, за несколько километров от села, на белый свет выберутся. Если понадобится, могут неожиданно с оружием в руках ударить в тыл противника, прислушиваясь к колоколу. Что он скажет, куда нацелит…
Очень серчали на сукмановские колокола продотрядники и чекисты. Никак им не удавалось застать село врасплох, несмотря ни на какие ухищрения. Уже и гражданская война закончилась, а колокола продолжали нести свою службу. Наконец, в начале тридцатых годов приехала в село группа работников райкома партии. Пригнали несколько тракторов. Механизаторам поставили задачу  -  зацепить колокольню тросами и свалить. Деваться некуда! Как приказали, так и сделали. Зацепили трос и потянули его сразу пять тракторов.
 -  Ничего у вас не выйдет,  -  сказал райкомовцам Иван Двужильный.
 -  Почему так,  -  удивился секретарь райкома Максим Плешивцев,  -  у нас техника мощная!
 -  А вот увидите,  -  еще раз заверил Двужильный.
Тянули, тянули трактора. Все бестолку. Как стояла колокольня, так и стоит. Не дрогнет. Строили-то ее на совесть. Раствор для кладки кирпича замешивали на куриных яйцах. Месили его своими ногами сукмановские женщины и подростки. Потому и называется он “пяточным”.
 -  Еще раз ребята нажмите,  -  настаивал председатель сельсовета Тимофей Брязгунов, выслуживаясь перед начальством.
Но и новые попытки заканчивались безрезультатно. Ни к чему не приводили. Тогда райкомовцы посовещались и решили сбросить хотя бы колокола. Приказали сыну Фрола Калинкина, Михаилу, взять молот и лезть на колокольню вышибать болт. Тот для вида согласился. Стоит наверху, машет молотом, а попасть не может… Рассердился тут Максим Плешивцев. Сам полез на колокольню.
 -  Почему указание партии не выполняешь,  -  строго спрашивает он Мишку Калинкина.
 -  Не получается,  -  отвечает тот,  -  я этим делом никогда не занимался.
 -  Дай сюда молот,  -  потребовал Плешивцев,  -  смотри, как надо!
Широко замахнулся молотом Максим. Всю свою ярость вложил в удар. Но промахнулся. И улетел вместе с молотом вниз. Как лягушка размазался он по земле. Про колокола сразу забыли. Труп погрузили в машину и отвезли в райцентр. И впредь начальство старалось объезжать Сукмановку стороной. На карте-то она есть. А вот в жизни,  -  словно бы, и нету.
Но в 1937 году сукмановского священника отца Игнатия и дьякона Виктора арестовали. Отвезли в “воронке” в райцентр. Быстренько судили и приговорили по 58-й статье к высшей мере. Дескать, вели антисоветскую пропаганду, работали на японскую и английскую разведку. Ночью солдат Федор Жеребной повел отца Игнатия на расстрел. Пришли они на берег речки Савалы. Федор и говорит:
 -  Отец Игнатий, я должен вашу одежду сдать начальству…
Священник разделся.
Федор поднял винтовку и опустил.
 -  Отец Игнатий, я в вас стрелять не могу…
 -  Ты не Пелагеи ли Мартыновны сын, Федя?
 -  Он самый…
 -  Я ведь тебя крестил,  -  сказал Игнатий.
 -  В том-то и дело,  -  откликнулся Федор,  -  идите вы, наверное, отец Игнатий быстрее отсюда. А вашу одежду я и так начальству отдам.
Постучался отец Игнатий в ближайший домик. Объяснил, в чем дело. Тут донесся выстрел. Это Федор выстрелил из винтовки в воздух. Добрые люди дали отцу Игнатию кое-какую одежонку. В Сукмановку он уже не вернулся. Жил под чужой фамилией в Тамбове.
Во время Второй мировой большинство сукмановцев воевало на фронте. Многие погибли, пропали без вести. Председатель сельсовета Тимошка Брязгунов в это время командовал бабами в тылу. Тем не менее ходил в военной форме, правда без погон. В конце войны ему даже вручили медаль. Когда-то он был худенький, в чем душа держалась. А теперь отожрался, распух. Дошло до того, что сам он уже не мог сесть в бричку и его подсаживали в нее другие.
Закончилась война. Вернулись в Сукмановку израненные Федор Жеребной, Миша Калинкин и их погодки. У Феди нет правой ноги, у Миши  -  левой руки. Но зато живы. Женились на хороших бабах. Те им нарожали детей. В первую годовщину Победы Федор Жеребной забрался на колокольню и начал звонить в колокол. Над селом плыл малиновый звон, а внизу метался и бился в истерике толстый Тимофей Брязгунов.
 -  Я тебе покажу,  -  орал Тимоха,  -  я тебя в лагерную пыль сотру!
Некоторое время спустя в Сукмановку по вызову Брязгунова среди белого дня приехала группа саперов. Солдаты заминировали церковь, подожгли бикфордов шнур и спрятались в канаве.
Ухнул такой взрыв, что вздрогнула земля. В окнах ближних домов вылетели стекла. На глазах изумленных сукмановцев церковь Николы Угодника рассыпалась и обрушилась вниз в клубах пыли. Прошла минута-другая и, вставшие саперы, разинули рты от удивления. В их ушах звонили колокола!..
 -  Молодцы, ребята,  -  потирая руки говорил им предсовета Брязгунов,  -  с меня магарыч хороший!
 -  Да пошел ты,  -  отмахнулся от него старший,  -  мы люди подневольные, нам приказали  -  мы сделали, но ты-то здесь живешь, тебе зачем все это?
Не задерживаясь ни минуты, минеры сели в кузов полуторки и уехали. С тех пор с Тимой Брязгуновым никто уже не разговаривал. Он еще больше распух, глаза вылезли из орбит. От него шел тяжелый запах. Скоро Тимоха умер.
Из обломков кирпичей в райцентре сварганили фундамент новой больницы. Больше они ни на что не годились.
 -  Эх, люди-люди, что же вы творите,  -  посетовал фронтовик Михаил Калинкин,  -  ничего хорошего из этого не выйдет…
И в самом деле в больнице то и дело умирали не такие, казалось бы, уж и больные люди. Дурная слава об этом здании распространилась по округе. Однажды сюда попал на излечение внук Тимофея Брязгунова, Сергей. В начале перестройки он организовал свою фирму, начал торговать лекарствами для лечения животных. Довольно быстро заработал неплохие деньги. Купил шикарную машину. Отремонтировал по европейскому стандарту квартиру. Обставил ее красивой мебелью. Собирался жениться. Неожиданно его свалила странная болезнь. Врачи не могли поставить четкий диагноз. На всякий случай Сергея положили в отдельную палату. Там стоял холодильник, набитый продуктами. Был телевизор и видеоплэйер с кассетами. Однако Сергей не переставал жаловаться на странные симптомы. Ему было не по себе. По ночам парню казалось, что в его ушах бухают колокола. Этот звон преследовал его везде, куда бы он ни пошел. Врачи разводили руками и назначали все новые лекарства.
 -  Проклятые колокола,  -  слышали крик Сергея Брязгунова проходившие мимо элитной палаты больные.
Утром на Николу Угодника санитарки, пришедшие мыть полы, обнаружили, что Сергей повесился на бледно фиолетовых кальсонах. В роду Брязгуновых он был последним…