Недосуг

Тамбовского губернского уполномоченного по сбору налогов Варлама Иннокентьевича  Кривосердова  начальство ценило за исполнительность и аккуратность. Какую бумажку не спроси, не то что за нынешний 1923-й, а и за прошлый, да что там - даже позапрошлый год, враз тебе найдет и представит на рассмотрение. Второго такого в Тамбове еще поискать!
Гражданский человек Кривосердов, а выправка как у военного. Сапоги начищены до блеска, так и сияют. Пиджак хоть и не новый, в одном месте даже чуть подштопанный, а смотрится, можно сказать, превосходно. Брюки всегда отутюжены.  На голове классический пробор. Серые глаза его смотрят на председателя комитета Заусайлова внимательно и с неким непоказным восторгом. Душу свою готов положить Инокентич на стол вместо промокашки, если у шефа, не дай Бог, на перо ручки прицепится какая-нибудь малая соринка.
Самое главное, хоть Варлам Иннокентьевич немного из бывших, но все равно наш человек, партийный. Партсобрания посещает исправно, ни одного без уважительной причины не пропустил. Сидит всегда в первом ряду напортив трибуны, глаз не оторвет от докладчика. И взносы платит тютелька в тютельку. Один раз сидел в президиуме собрания, когда громили оппортунистов и двурушников, через три человека от помощника второго секретаря губкома. Просто так, кому попало, такое доверие никогда не оказывается. Вам самому когда-нибудь доводилось?  Нет? То-то же! Молодежь-молодежь… Ну ничего, все еще впереди!
Так вот… Был Кривосердов у начальства всегда под рукой, на подхвате. Никогда оно его от себя далеко не отпускало. Если надо было отнести срочные документы в канцелярию губкома, простому посыльному это государственное действо не доверяли. Только, - Варламу. Возьмет он белоснежный платок из кармана, протрет тщательно черный портфель внутри, только после этого бумаги в него опустит и бегом в губком. Вот такой сознательный гражданин Кривосердов. Можно сказать, человек из светлого будущего! Было бы таких побольше, давно бы социализм построили на зло империалистам, но не судьба…
На днях сложилась экстренная, знаете ли, ситуация. Первый секретарь губкома товарищ Шерман потребовал ведомость с отчетностью сбора налогов за девять месяцев по самому отдаленному Борисоглебскому уезду. И по селу Бурнак всплыли недоимки. Недобрали до плановых цифр налоги за огороды, сады, двери, окна, дымоходы, домашнюю живность, бездетность и много чего еще… Прям караул! Что делать?
- Зарезали вы меня без ножа, бездельники, - ударив кулаком по столу, закричал председатель налогового комитета Марк Львович Заусайлов, - вы из меня кровь соломинкой пьете!
- Простите, Марк Львович, - встрепенулся заведующий отделом Кокоткин, -  не доглядели!
- Я твой лепет в отчетность не подошью, - взревел побагровевший от гнева председатель, - ты мне вынь и положь налоги по Бурнаку, через три дня чтоб были или партбилет на стол!
- Пощадите, - взмолился Кокоткин, - не уложимся!
- Хорошо, - согласился Заусайлов, - даю неделю, кого пошлем?
- Некого, Марк Львович, - запищал Кокоткин,  - все в уездах, в отделе только я и Кривосердов, я пишу вам доклад на партконференцию, а Кривосердов…
- Ладно, пошли в Бурнак Кривосердова, он справится, - дал добро шеф.
Во второй половине дня расстроенный Варлам Иннокентьевич прибежал домой. Отлучка из Тамбова на целую неделю в его планы не входила. Он собирался съездить в командировку на пару дней в Рассказово с ревизией. Там председатель коммуны имени Кагановича пообещал Кривосердову за так телегу капусты на засолку. А то жена Пелагея Георгиевна уже заела.
- Варлам, зима уже на носу, - утром и вечером пилила она супруга, - а мы без капусты, чем прикажешь, Кривосердов, тебя кормить?
Придется отставить визит в Рассказово, перенести ревизию на потом и отправляться к чёрту на кулички - в Бурнак, будь он неладен. Из Бурнака ведь капусту не повезешь, далековато будет. Придется ограничится одним салом, раздобыть там у налогоплательщиков килограммов десять, а то и 15, если хорошее подвернется, с тонкой прослойкой мясца. Варлам Иннокентьевич глотнул набежавшую густую слюну и вошел в квартиру.
- Ты куда? -  удивилась жена, заметив сборы супруга.
-  Я еду в командировку в Борисоглебский уезд на  неделю, - ответил Варлам Иннокентьевич.
- Захвати обязательно мешок побольше.
- Зачем?
- Возьмешь там у деревенских сала.
Кривосердов положил свернутый мешок в портфель и  двинулся на вокзал. Сел в поезд. Через пару часов доехал до Козлова. На вечернем перроне стоял старичок в шляпе. Он торговал яблоками.
- Почем? - спросил Кривосердов.
- За десяток три рубля, - ответил старик.
- Дороговато дерешь, - возмутился Варлам Иннокентьевич, - ты случайно не буржуй?
- Я садовод Иван Мичурин, - ответил продавец, - яблоки у меня самые вкусные.
- Все равно дорого!
Так и не купив яблоки, Кривосердов зашел в вокзал и уселся на скамейку. Достал из кармана и развернул губернскую газету. На первой странице была напечатана большая статья «Неплательщиков - к ответу!», о том, что налоги в последнее время собираются плохо, а это значит, что пора менять тех, кто не справляется со своими обязанностями. Вот бы мне занять место Заусайлова или хотя бы Кокоткина, - размечтался Кривосердов.
- Поезд на Царицин отправляется через десять минут, - прокричал дежурный.
- С какого пути? - переспросил его Кривосердов.
- Со второго, - ответил усатый железнодорожник.
Вагон, в который поднялся Варлам Иннокентьевич, оказался забитым до предела. Даже портфель поставить некуда. Со всех полок торчали чьи-то ноги. Слышался дружный многоголосый храп.
- Товарищи, - заявил Кривосердов, - я сотрудник губкома из Тамбова.
    Храп мгновенно прекратился.
- А, что, - спросил спросонья какой-то дедок, - где это мы?
- В Козлове пока,  - ответили ему.
- Чуть не проехал, - вскрикнул дед.
    Схватил в одну руку кофту, в другую сапоги, портянки, картуз и бегом побежал босиком на выход.
- Садитесь, товарищ, - услужливо предложил Варламу Иннокентьевичу мордастый детина уголовного вида.
- Тамбовский волк тебе товарищ, -  отпарировал Кривосердов, - и не садитесь, а присаживайтесь…
- Я и так уже присел, - заявил детина, хотел продолжить, но почесал громадной покрытой  татуировками  лапой в затылке и осекся.
- Так-то, -  сделал нравоучительный вывод  Варлам Иннокентьевич, - дисциплина и порядок прежде всего, только когда народ это поймет, мы построим социализм в отдельно взятом государстве!
- Истинно так, - поддакнула с третьей полки  старушка и перекрестилась, -  спаси и помилуй нас Господи!
- Бога нет, - заметил  машинально Кривосердов.
- И черта нету? -  спросила свесившая с полки голову бабенка.
- А черта тем более нету, -  компетентно заверил  Варлам Иннокентьевич.
- Товарищи, дайте поспать, - раздалось с полки напротив, -  я в Чибисовке вылезаю.
- И мне в Чибисовку, - сказал Кривосердов, - вы меня толкните, когда будете выходить.
    Раздался гудок паровоза. Вагон резко дернулся.
- Поехали, - полусонно произнесла старушка сверху, - нет черта, говорит, ишь умный какой! Видать, не довелось пока…
   Ранним утром инспектор Кривосердов вышел на станции Чибисовка. Расстегнул портфель. Посмотрел, все ли цело. А то мало ли что… Можно в случае чего телеграмму на следующую станцию дать. Мимо  Варлама Иннокентьевича в сторону церкви, возвышавшуюся напротив вокзала, спешили богомольцы.
Кривосердов встал в позу, поднял вверх указательный палец и, когда с ним поравнялись три старушки в платочках, как с трибуны произнес:
- Религия - опиум для народа!
Старушки вздрогнули и ускорили шаги. Одна из них все же повернула голову и с укоризной заметила:
- Мил человек, мы же твоего Кырлу Мырлу не трогаем и ты нас не задевай!
- Эх, темнота, - сокрушенно констатировал инспектор и риторически спросил, - как вот с такими мировую революцию делать?
    День начался не совсем удачно. Работаешь - работаешь для них, -  размышлял по пути к сельсовету, Кривосердов, - а они все норовят посадить руководящие кадры в лужу. Нет в народе страха. Вот в чем беда!
В Совете Варлам Иннокентьевич взял списки и потребовал тарантас.  Через час извозчик доставил его в Бурнак. На въезде в село Кривосердова ожидал местный милиционер Филипп Растяпин.
- Здравствуйте,  Варлам Иннокентьевич, - поздоровался он, - приказано помогать вам в случае чего…
- Вооружен? - спросил его Кривосердов.
- Так точно, - ответил Растяпин, - револьвер и патроны, все как положено.
- Это хорошо,  - одобрил Варлам Иннокентьевич, - народ должен власть бояться, тогда из него можно веревки вить! Правильно я говорю?
- Так точно!
- Молодец, значит сработаемся… Вообще-то ты, Растяпин, мне особо сейчас не нужен. Главное определиться насчет ночлега. Что посоветуешь?
- Есть тут у нас одна солдатка. Начальство у нее завсегда останавливается…
- Как зовут?
- Варвара Телешова.
- Из себя баба ничего?
- Первый сорт, Варлам Иннокентьевич, все довольны.
- Предупреди ее, чтоб ждала…
- Разрешите действовать?
- Валяй, Растяпин! Партия и правительство тебя не забудут…
Когда милиционер, кинувшийся исполнять задание, скрылся из глаз, Кривосердов постучался в первую хату. Дверь открыл испуганный мужичонка лет сорока.
- Вам кого?
- Я, собственно говоря, налоговый инспектор Кривосердов из Тамбова. А вы у нас кто будете?
- Я  Саврасов Егор Николаевич. Заходите, пожалуйста, - затараторил хозяин, - милости прошу, садитесь вот сюда… Жена, Матренушка, к нам гость!
   Варлам Иннокентьевич важно сел на стул в красном углу. Расстегнул портфель, достал списки, нашел нужную фамилию. За всеми его действиями наблюдали Саврасов, его жена Матрена и четверо ребятишек.
- М-да, - произнес Кривосердов несколько минут спустя, - уважаемый, за вами недоимки… За дымоход 15 рублей, за три яблони девять рублей, за калитку три рубля, за два улья восемь рублей, за окно в сортире три рубля. Итого 38 рублей 00 копеек.
- Товарищ начальник, - встрепенулся Егор, - где ж я вам их возьму? Нет у меня ничего!
- Не мое это дело, Егорий… Тут государственный интерес! А ты…
-  Варлам Иннокентьевич, войдите в мое положение, - заглядывая в глаза гостю продолжал Саврасов,  - тем более две яблони я спилил, калитку забил, проходим в дыру, ульи разбил на дрова, сортир развалился сам, ходим по нужде за сараем.
- Так ты к тому ж еще и дезиртир, - возвысил голос Кривосердов, - да как ты смел!?
- Пощади, отец родной, - рухнули на колени Егор и его жена, - у нас же дети!
- Ладно, - смилостивился Варлам Иннокентьевич, - давай 15 рублей за дымоход, остальное натурой, сам знаешь…
- 15 рублей, - схватился за голову Саврасов, - легко сказать!
    Матрена полезла рукой за пазуху, достала оттуда завязанный двумя узелками носовой платок. Развязала один. Пересчитала замызганные купюры.
- У нас только десять рублей, - сказала баба, - больше нету.
- Давай сюда, - потребовал инспектор, - сало у вас есть?
- Да, чуток найдем, - обрадовано затараторил Саврасов, - еще и грибков добавим!
- Отнесите в дом Варвары Телешовой сало и самогон, - распорядился Кривосердов, - я там ночую.
     За день  Варлам Иннокентьевич обошел 15 дворов. Собрал 103 рубля налогов. В дом солдатки Телешовой пришел уже  затемно.
- Добрый вечер, Варлам Иннокентьевич, - проворковала она, томно улыбаясь, -  мы завсегда гостям рады…
- Здравствуй, здравствуй Варвара,  - ответил Кривосердов, осматриваясь, - ну что тут нам прислали?
- Вот грибочки моченые, вот жаренные, а это маринованные с яблоками, -  протараторила Телешова.
- Одни грибы,  - растеряно произнес инспектор, - а сало, а самогон?
- Два кило сала, три бутылки самогона, - продолжила Варвара.
- Маловато будет, - возмутился   Варлам Иннокентьевич, - уж я им покажу, они у меня попляшут!
    Свет в окнах домика Телешовой в эту ночь горел долго. Весь Бурнак уже спал. А тут гуляли. Время от времени в ночной тишине вдруг раздавался громкий скрип кровати, надрывное дыхание и протяжные постанывания.
- Варламушка, оставайся у меня жить, - предложила после третьего стакана солдатка, - много ли  нам с тобой надо?
- Надо подумать, - сосредоточенно прожевывая сало, произнес Кривосердов, - мне ведь в Москве должность предлагают.
- В самой Москве, - удивилась Варвара.
- А ты что думала…
- Возьмите меня с собой, - взмолилась солдатка, - буду я вам верная жена и подруга, не то что некоторые.
- Надо подумать, - многообещающе повторил  Варлам Иннокентьевич.
      На следующий день Бурнак трепетал и стонал. Не было такой кары, которую не упомянул в своих угрозах Кривосердов. Сначала он заглянул в  дом немолодого мужика Ферапонта Нифонтова, главная беда которого заключалась в том, что у него было четыре незамужних дочери. Трое из них - старше 18 лет, а значит должны были платить налоги.
- Тэ-кс, - грозно произнес Варлам Иннокентьевич, доставая из черного портфеля список, - вы про налог за бездетность слышали!?
- Они у меня все еще незамужние, - встрепенулся Ферапонт, - откуда же тогда дети?
- Меня, то есть государство, это не волнует, - надменно отчеканил Кривосердов, - закон - есть закон, - с носа девять рублей, умножаем на три, итого 27 рублей…
- Да у меня только двадцать и есть, - упавшим голосом, чуть ли не прошептал Нифонтов.
- Ладно, давай двадцать, - согласился Кривосердов, - остальные семь будешь должен.
    Когда инспектор вышел во двор, туда же вслед за ним с визгом выскочили и заневестившиеся дочери Ферапонта. С суковатой дубиной в руках он начал гонять их вокруг дома.
- Папаня, ну где мы тебе детей возьмем, - со слезами на глазах орала старшая Прасковья.
- Не мое дело, -  отвечал отец, - я за тебя налог платить больше не буду, или к вечеру чтоб забрюхатела, или вон из дома!
- Стыдно же, папаня! - подала голос вторая дочь Степанида.
- А у отца на шее сидеть не стыдно? Прочь с глаз моих! Видеть вас никого не хочу…
    Девки с плачем трусцой, обогнав Кривосердова, побежали вдоль улицы.
- Кто нас теперь защитит? - спросила Стешка сестру.
- Только отец Федор, - ответила старшая, - пойдем к нему в церковь.
- Ну, и мне туда же, - решил инспектор и прибавил шаг, чтоб не отстать от дочерей Нифонтова.
    Скоро он увидел купола старинной деревянной церквушки. Будто по заказу зазвенели малые трельные колокольца. Потом дали голос звонцы покрупнее. И наконец забасил главный десятипудовый колокол. Во влажном утреннем воздухе колокольный перезвон словно обнимал и приподнимал над землей людей, даря им тепло и силы.
- Ишь, что творят, - подумал Кривосердов, входя в храм, - ну я им покажу Кузькину мать, они меня долго помнить будут!
- Вам кого? - спросила на входе сухонькая старушка.
- Мне вон того волосатого, - показал Варлам Иннокентьевич пальцем на отца Федора, махавшего кадилом перед иконами.
- А вы кто будете?
- Я налоговый инспектор, пришел за недоимками!
    Старушка вздрогнула, всплеснула руками и, перекрестившись, засеменила к священнику.
- С кем имею честь? - спросил подошедший священник.
- Инспектор Кривосердов!
- А я Федор Дмитриевич Светозоров, мы, собственно говоря, полгода назад уже платили налоги.
- 40 икон. С каждой  -  по десять рублей.
- Креста на вас нет! - возмутился отец Федор.
- Нет на мне креста, - согласился инспектор, - и не будет, а крестов на куполах у вас сколько?
- Пять.
- За каждый 30 рублей, итого - 550 рублей.
    Отец Федор схватился рукой за сердце. К нему подбежал второй священник  отец Василий, взял под руку и куда-то увел.
Три часа весь Бурнак собирал затребованную сумму. К обеду все копейка в копейку  передали в руки Кривосердову.
В дом солдатки Телешовой нанесли 15 бутылок самогона, жаренного гуся, два пуда сала, четыре десятка куриных яиц, десять кочанов капусты, полведра моченых яблок, два кило сотового меда, ведро молока и ни одного гриба, ни единого грибочка!
- Вот что значит доходчиво преподнести политику партии,  - подвел итог Кривосердов, - то ли еще будет. Я их научу родину любить!
- Варлам Иннокентьевич, у нас даже председателя губисполкома так как вас не встречали, -  восторженно произнесла Варвара Телешова, - можно и мне к вам в ВКП(б) вступить? Не подведу!
- Надо будет подумать, - не отказал сразу постоялец.
    От собранных денег портфель Кривосердова раздулся, потяжелел. Но инспектор ни на минуту с ним не расставался, даже когда шел на двор в подштанниках посмотреть погоду, неизменно  держал свой портфель под мышкой и при этом внимательно оглядывался по сторонам.
   На третий день на пути  Варлама Иннокентьевича оказалась незавидная хибарка, в которой кудахтали куры и кукарекал петух.
- Видно тут и десятки не вытянуть, - подумал инспектор, но все же постучал.
- Незаперто, - раздался в ответ скрипучий как ржавая петля на ветхих дверях старушечий голос.
    Кривосердов открыл дверь. Мимо него вылетела наружу со страшным криком сова. В полусумраке разглядел он на полатях морщинистую, седую бабулю с не по возрасту зоркими зелеными глазами.
- Кого Бог послал, - спросила она сипло.
- Я налоговый инспектор из Тамбова, - резко представился Кривосердов.
- Чего хочешь?
- По поводу ваших недоимков.
- Сам заплатишь, мне сейчас недосуг, - ответила бабуля, - курочек кормить надо.
- Чего, чего? - удивился Варлам Иннокентьевич, отбиваясь от наскочившего на него петуха и грозно закудавтохших кур.
- Сам, дурак, говорю заплатишь, пошел вон!
- Вот тебе, куд-ку-дах, вот тебе, паразит, куд-ку-дах, - послышалось впервые столкнувшемуся с таким поразительным  обращением и оцепеневшему от недоумения инспектору.
- Ведь это же не может быть, потому что не может быть никогда, - пронеслось в, казалось, уже шипящих, дымящих и искрящихся от перенапряжения мозгах Кривосердова, - вот что может пригрезиться с похмелья, кажется, я вчера перебрал, надо будет впредь пить на два стакана меньше…
- Может, может, - прошамкала злая старуха, - еще и не такое может…
- Что, что? - удивился Варлам Иннокентьевич, - откуда ты знаешь, что я думаю?
   В этот момент одноглазый черный петух прыгнул инспектору на загривок и начал долбить его своим клювом по мало приспособленным для этого желтым с красными прожилками  ушам.
- Я протестую, - завопил Кривосердов, - я милиционеру скажу, я буду жаловаться в ЦК! Мы так не договаривались. Да как вы смеете, я при исполнении!
- Тебе сколько до родов деньков осталось?
- Каких еще родов? - удивился инспектор.
    …В тот же миг Варлам Иннокентьевич свалился на пол. Ему показалось, что его живот раздулся до неимоверных размеров, и там бьется, рвется наружу что-то орущее - ребенок! Непрекращающиеся схватки сотрясали утробу Кривосердова.
- Позовите акушерку, - простонал он, - я рожаю!
- Мне недосуг, - сказала вредная старушка.
    На дикие крики инспектора прибежали соседи, схватили его на руки, утащили вместе с портфелем и положили на кровать в соседней хате.
- Господи, - взмолился  Варлам Иннокентьевич, -  есть в этой дыре акушерка или нет? Ну, хотя бы повитуха. Я заплачу сполна все, что требуется…
- Зря вы обидели Недосужку, - сказали соседи.
- Что за Недосужка? - простонал инспектор.
- Да бабушка Недосуг.
- Чего ей надо?
- Сейчас узнаем.
     Соседи сбегали к старухе. Та сказала, чтобы  Кривосердов покаялся на коленях в грехах в Чибисовской церкви,  заплатил за нее все налоги и отстал от священника Светозарова.
- Я все заплачу, - заверил Варлам Иннокентьевич, - все до копейки!
- Теперь надо ехать в церкву, в Чибисовку, - резюмировали бабкины соседи.
- Зачем?
- Каяться в грехах.
- Я же атеист, дайте мне спокойно родить девочку Октябрину, - взмолился инспектор, - люди вы или звери?
- Неверующие тоже, бывает, каются, - разъяснили бурнакцы.
- А почему не в Бурнаке?
- Отец Федор вас видеть не хочет…
- Ну ладно, - согласился Кривосердов, - тогда везите.
    Обхватившего руками живот Варлама Иннокентьевича погрузили на телегу и обложили подушками. В ногах пристроили перевязанный бечевкой портфель. Лошадь резво потащила телегу на станцию.
- Скорее, скорее, - умолял Кривосердов, - ох, какие муки!
- Не ты первый, не ты последний, - философски изрек возница.
    Истово перекрестившись, Варлам Иннокентьевич вошел в храм во имя Александра Невского, где уже заканчивалась служба.
- Иди к священнику, - подсказал возница.
    Варлам Иннокентьевич мелкими шажками подбежал к стоящему у алтаря отцу Петру, в миру - Петру Васильевичу Марлинскому.
- Можно мне к вам на прием? - спросил инспектор.
- Слушаю тебя, сын мой, - последовал незамедлительный ответ, - но прежде ответь: ты крещеный?
- Крещеный, крещеный, бабка в сызмальстве крестила, - заверил Кривосердов.
- В Бога веруешь?
- Вообще-то я член партии, положение обязывает быть на уровне, - затараторил  Варлам Иннокентьевич, - но в связи с моей тяжкой болезнью вынужден озаботиться.
- Чего же ты хочешь?
- Каюсь      я,   -  поспешил      облегчить    душу   инспектор,   -   примите,    как говорится, покаяние.
   Священник покрыл голову страждущего платком и тихо спросил:
- В чем же ты каешься?
- Аз есмь мздоимец, притеснитель людей, а также чревоугодник, пьяница и плотский грешник.
- Что еще?
- И, и… богохульник.
- Да, - сокрушенно произнес священник, - грехи тяжкие, назначаю тебе месячный пост, чтение молитв, возвращайся, блудный сын, на путь истинный, которым весь народ идет.
- С превеликим удовольствием, - заверил Кривосердов.
    Варлам Иннокентьевич купил самую толстую свечу отборного ярого воска. Затем  от лампадки зажег ее и поставил к потемневшему от времени  лику Питирима Тамбовского. Часть денег отдал на ремонт храма. Остальные раздал нищим на паперти. Постепенно боли его отпустили. Схватки прекратились.
- Люди добрые! Бог есть, - обрадовано произнес исцеленный, - это говорю вам я - налоговый инспектор Кривосердов.
- Мне можно ехать? - спросил его возница.
- Езжай, езжай, - ответил инспектор.
   …Несколько дней спустя, вечером в Тамбове председатель губернского налогового комитета Заусайлов возвращался со службы домой. Чтобы укрыться от свежего ветра, он  поднял меховой воротник пальто. Так что наружу торчал только крупный с хрящеватой горбинкой нос. Когда председатель повернул в переулок, его догнала какая-то фигура и произнесла:
- Марк Львович, покайтесь, Бог есть, он простит!
- Кривосердов, это ты, - растерянно спросил Заусайлов.
- Покайтесь, Марк  Львович, пока не поздно, - требовательно повторил попутчик и скрылся.
    На следующее утро Заусайлов поднял на ноги всю губернскую милицию. Варлама Иннокентьевича  нашли в монастырской привратной. В портфеле лежала только бурнакская отчетность по сбору налоговых недоимков с припиской: «Изыди Сатана!» Случай этот стал предметом разбора в губкоме. Чтобы пресечь на корню распространявшиеся слухи... Кривосердова было решено определить в психлечебницу, учитывая его прежние заслуги, а бабку Недосуг примерно наказать. Правда, скоро Варлам Иннокентьевич в сумасшедшем доме распропагандировал всех санитаров, и те стали дружно читать «Отче наш» и каяться в прегрешениях.
   А вот зловредную бабку обнаружить на месте не удалось. Она куда-то скрылась. Оставлять без последствий этот скандал было нельзя, и тогда губком решил взорвать церковь в Чибисовке, чтоб никого не смущала. Заодно расстреляли священника. Начальство подумало и передало уезд на перевоспитание в Воронежскую губернию.  Тем не менее, собираемость налогов в Борисоглебском уезде снизилась на 18 процентов. Бабку Недосуг объявили в розыск. Тому, кто ее найдет, была обещана премия - 900 рублей золотом царской чеканки.
   Лучшая агентура долго  и настойчиво  искала бабку по всей стране. Тем более, что аналогичные случаи с вдруг забеременевшими налоговыми инспекторами происходили то в соседней Воронежской губернии, то в Саратовской. В доме бабки день и  ночь сидела чекистская засада, но поиски так ничего и не дали. Говорят папка с розыскными документами на нее лежала на столе не только у Ежова и Ягоды, почему-то проявлявших интерес к гинекологической литературе, но даже у Берии. Сам Сталин регулярно требовал  по ночам отчета о том, как идут поиски бабки Недосуг.
- Не найдете бабку, всех расстреляю, - цедил он сквозь редкие желтые зубы, покуривая трубку и  поглаживая лысину.
Лаврентий Берия будто бы уже подобрался к заветной цели. Но тут его на самой верхней точке карьеры повязали соратники-коллеги и расстреляли. После этого бабка Недосуг вернулась в Бурнак и спокойно дожила век в своей избенке вместе с курами. На могиле ее растут черемуха и шиповник, а по веткам скачут вверх и вниз голосистые пестренькие птички и будто бы выговаривают на своем птичьем языке: «Не-до-суг нам, не-до-суг…»
      Осталась у бабки Недосуг внучка Маша, которой она передала все свои секреты, любовь к курам и прозвище. До сих пор налоговые инспекторы страсть как не любят отечественных кур и всех других птах. Предпочитают американские окорочка - ножки Буша то есть. Даже на двуглавого орла в гербе взирают с подозрением. А как попадут в церковь, сразу ставят свечку святому Питириму Тамбовскому. Его икона, говорят, висит в простенке кабинета самого главного налоговика в Москве, потому как очень она для кающихся налоговиков полезная. Хоть и не хотят они в этом признаваться.   А когда на прием приходит женщина с именем Мария, он очень подозрительно на нее посматривает, словно ждет какого-то подвоха. А вдруг, не приведи, Господи, это та самая внучка бабки Недосуг! Когда налоговую контору от греха подальше убрали из нынешней Жердевки (бывшей Чибисовки) в соседнюю Токаревку, в Бурнаке сразу поняли в чем дело - Маши Недосуг боятся бюрократы!